После переезда в Италию я написал о Венеции восемь статей для семи разных журналов. Венеция — все равно что талон на обед для писателей, работающих в жанре путешествий. Я люблю этот город, так как он единственный из тех, что я посетил, который с каждым разом кажется все более удивительным. Венеция преображает меня, поднимает над действительностью, когда я плыву по ее каналам в поисках ускользающих вербальных эквивалентов, способных передать трепетную магию этого города читателям, которых я никогда не увижу.

Лишь только ступив на борт водного такси, я вдохнул морской воздух с Адриатики, пропитанный чудовищными загрязнениями, характерными для Венеции и угрожающими самому существованию города. Когда лакированная лодка из красного дерева медленно заскользила по Большому каналу, я заметил, как загажен город. Казалось, что гондолы, мимо которых мы проплывали, двигались по воде, подобно гадким черным лебедям, порожденным больным воображением или ночным кошмаром. Из-за гряды облаков неожиданно показалось солнце, и я снова увидел, как Венеция изменила для меня природу света. Свет прекрасен везде, но только в Венеции он являет себя во всей полноте. В городе, где изобрели зеркало, каждый дворец вдоль канала, казалось, вглядывается в свое ускользающее отражение в изменчивой воде.

Я остановился в «Гритти паласе» — одном из лучших отелей, украшающих этот капризный город со множеством балюстрад. Я устроился на террасе с сухим мартини в самом красивом месте на планете и стал смотреть на интенсивное движение по каналу. Потом поднял бокал, молчаливо приветствуя небесных хозяев, что жили на противоположном берегу канала под колоннами церкви Санта-Мария делла Салюте. Я написал маленький гимн в честь отеля «Гритти палас», опубликовав его в журнале «Эсквайр», так что с тех пор, когда бы я ни появился, владелец отеля относился ко мне как к королевской особе. В каждом писателе, работающем в жанре путешествий, есть что-то от проститутки, и меня это беспокоит, но только не в Венеции. У «Гритти паласа» ухоженный, прилизанный, разукрашенный вид, что, впрочем, является отличительным знаком всех прекрасных отелей. Вся работа делается тайно, а персонал незаметный, но очень компетентный, живет, кажется, для того, чтобы сделать вас счастливым.

Итак, в месте, где Византия и Европа пожимают друг другу руки, я сидел совершенно один в этом городе масок, пил мартини и ждал появления двух друзей детства. Вот уже во второй раз менее чем за сорок восемь часов мне придется лицом к лицу столкнуться со своим прошлым. Но Венеция настолько располагала к бегству от мира, что сейчас я был готов на что угодно. Я сидел, разглядывая причудливые силуэты дворцов. В этом городе, который выглядел так, будто во славу стеклодувов его строили шарманщики вместе с безумными любителями игры в шахматы. По какой-то странной прихоти этот город стал и головоломкой, и площадкой для игр, где днем и ночью царствовал декаданс. Здесь мне всегда хотелось быть более легкомысленным, не таким серьезным.

— Buon giorno, — поздоровался со мной портье отеля, отдавая записку. — Come sta?

— Molto bene, Артуро, — ответил я. — Скажите, синьор Хесс и синьора Энсли уже приехали?

— Приехали сегодня утром, но не вместе, — сообщил Артуро. — Синьор Хесс и оставил для вас эту записку. Он что, известный продюсер из Голливуда?

— Неужели трудно догадаться? — спросил я.

— Мистер Хесс больше, чем жизнь.

— Всегда таким был. С детства, — заметил я.

— Женщина просто bellissima, — добавил Артуро.

— Такой уж родилась, — сказал я. — И я тому свидетель.

Я развернул записку Майка и узнал его неразборчивый почерк, напоминавший мне ботинки с развязавшимися шнурками.

Привет, извращенец, — любезно начал он свое послание. — Встретимся на террасе в шесть. Выпьем и поговорим. Славное местечко. Не вздумай дрочить в постели. Чао и прочее дерьмо… Майк.

«Средняя школа — это что-то вроде передвижного барьера на старте», — подумал я, дожидаясь прибытия друзей по Большому каналу. Я всегда считал одноклассников особенными, однако удивился тому, что один из них стал мировой знаменитостью, когда ему не исполнилось и тридцати. В темноте кинотеатра «Бриз» Майк Хесс влюбился в кино и киношный мир. Фильмы он смотрел с той же привередливой страстью, с какой искусствовед занимается творчеством Тициана. Майк был на редкость наблюдательным и обладал феноменальной памятью: мог, например, назвать каждого артиста, снявшегося в фильме «Все о Еве», равно как и сыгранные ими роли. Первый фильм, который увидел Майк, был «Белоснежка и семь гномов», и он мог, не упуская ни одной детали, взять вас с собой в путешествие с первых кадров и до того момента, когда Белоснежка уезжает со своим принцем в розовое будущее. Даже внешность его была броской и странной, ведь Майку самой судьбой предназначено было снимать фильмы.

Но еще больше мне хотелось увидеть Ледар Энсли. После колледжа мы с Майком некоторое время еще общались, однако, закончив Университет Южной Каролины, с Ледар я практически не встречался. И хотя в старших классах она была моей подружкой, похоже, друг друга мы знали не слишком-то хорошо. Красота делала ее недоступной. Она была из тех девушек, что проходят через твою жизнь, оставляя глубокие раны, хотя и без видимых следов. Вы помните ее, но совсем по другим причинам. В день рождения я получил от нее первое в моей жизни любовное стихотворение, однако она его зашифровала и так и не решилась дать мне ключ. Я ходил по школе с листочком абракадабры и не мог ни расшифровать любовного послания, ни порадоваться ему. Я вспомнил об этом стихотворении сейчас, в Венеции, где все образы — украденные у воды подделки.

Кто-то дотронулся до моего плеча, и я узнал это прикосновение.

— Привет, незнакомец, — произнесла Ледар Энсли. — Купи мне этот отель, а я, когда пойду спать, пошлю тебе воздушный поцелуй.

— Привет, Ледар. Я знал: ты прямо рождена для этого места.

— Здесь прекраснее, чем в раю, — сказала Ледар, и мы обнялись. — Как ты, Джек? Мы все так волновались за тебя.

— У меня все хорошо, — ответил я. — Расставание с Южной Каролиной пошло мне на пользу.

— Последние пять лет я жила в Нью-Йорке. Можешь не объяснять мне, почему ты уехал.

— Я и не собирался, — заявил я. — Как твои дети?

— Надеюсь, хорошо, — ответила она, и я почувствовал, что задел больное место. — Оба живут со своим отцом. Кэйперс убедил их, что они будут ему нужны, когда он будет баллотироваться на пост губернатора.

— Если Кэйперс станет губернатором, то это будет означать, что у нас нет демократии.

— Он просил меня передать тебе привет. Он по-прежнему о тебе очень высокого мнения, — рассмеявшись, добавила она.

— Что ж, раз уж мы обмениваемся сообщениями, передай и ты Кэйперсу, что я часто о нем думаю. Каждый раз, как думаю о вирусах или ядовитых грибах, то тут же о нем вспоминаю. Когда размышляю о геморрое или диарее…

— Я все поняла, — сказала Ледар.

— А я в этом и не сомневался. Ты всегда была на редкость сообразительной.

— Au contraire, — возразила она. — До меня все доходило слишком медленно. Потому-то и замуж вышла за очаровательного сукина сына.

— Немного не туда пошла. Не в том месте свернула.

— Скорее это напоминает современные способы ведения войны, — сказала Ледар. — Сначала разрушила город, замучила всех друзей, устроила пожар, засолила почву, взорвала мосты, по которым могла бы вернуться и начать все сначала.

— План провалился? — спросил я, наслаждаясь ее обществом.

— Ты всегда умел читать между строк.

— О! Что за странное явление! — воскликнул я, посмотрев в сторону холла.

Быстрым пружинистым шагом к нам направлялся Майк Хесс. Энергия била в нем ключом, он напоминал бутылку с пепси, которую встряхиваешь, прежде чем открыть. Пока он к нам шел, все глаза на террасе были прикованы к нему. Вид у него был весьма ухоженный, а манеры уверенные и деловитые.

Майк заключил меня в медвежьи объятия и расцеловал в обе щеки: скорее по-голливудски, чем по-итальянски, а Ледар он поцеловал прямо в губы.

— Голливудские шлюхи и рядом с тобой не стояли, Ледар. У меня член встает, как вспомню тебя в форме группы поддержки.

— Ты всегда знал, как найти подход к сердцу девушки, Майк, — заметила Ледар, когда мы все сели на место.

— А я и не узнал тебя без всех этих золотых цепей, — сказал я Майку.

— Самая большая ошибка в моей жизни, — рассмеялся Майк. — Надеть эти проклятые цепи на нашу десятую годовщину. Но, черт, все ждали, что я буду строить из себя кинопродюсера. Победила моя любовь к одноклассникам. Я дал публике то, чего она хотела. Шелковая рубашка с распахнутым воротом. Цепи, сверкающие на старой волосатой груди. С кем я тогда был?

— Тиффани Блейк, — подсказала Ледар. — Она была твоей женой.

— Грандиозная женщина! — воскликнул Майк. — Пришлось ее выставить сразу после рождения нашего сына Крейтона. У нее была дурная привычка — трахаться с чужими парнями.

— У тебя самого такая же репутация, — заметила Ледар.

— Эй, поосторожнее! — Майк показал на меня. — Когда в прошлый раз я встречался с Джеком, он сказал, что я просто мелкий пакостник.

— Как грубо и невежливо с моей стороны, — улыбнулся я и добавил: — Майкл, ты мелкий пакостник.

Майк театрально поднялся и сделал вид, что получил пулю прямо в живот. Он пошатнулся, завертелся и рухнул на перила, притворившись мертвым. Его игра была такой убедительной, что привела в смятение двух официантов, которые тут же стали справляться о его здоровье.

— Вставай, Майк, — приказала Ледар. — Постарайся сделать вид, что ты знаешь, как вести себя в приличном отеле.

— Мне разворотили все кишки, amigos. Бесполезно вызывать medicos, — заявил Майк. — Передайте маме, что я умер, читая каддиш по папе.

Майк быстро пришел в себя и вернулся на место. Он поклонился пожилой итальянке, явно не слишком довольной его представлением и одарившей его ледяным взглядом. Этот презрительный взгляд, похоже, задел Майка.

— Ну вот, в двух словах. Вы только посмотрите на это лицо, — сказал Майк. — Вот почему иностранные фильмы не имеют успеха. Нет жизненной силы. Нет искры.

— Нет искры? — удивился я. — И это-то в Италии?

— Нет жизненной силы? — возмутилась Ледар. — Анна Маньяни, София Лорен… Да ведь эти женщины изобрели жизненную силу.

— Когда вы в последний раз смотрели иностранные фильмы? — спросил Майк, игнорируя Ледар. — Они только и делают, что входят или выходят из дверей. И так битых два часа. Никто не умирает, никто не получает пулю в голову, никто не трахается, никто не смеется. Они только и делают, что лишь входят и выходят из дверей или до бесконечности сидят за ужином. В одну дверь входят, из другой выходят… А вот и суп. Полчаса экранного времени они разрезают своих цыплят. Вы только посмотрите на лицо этой женщины и тогда сразу поймете, почему от европейских фильмов воняет мертвечиной.

— Ей не понравилась твоя игра, — заметила Ледар. — Она не одобрила твое ребяческое исполнение сцены смерти из фильма «Ровно в полдень».

— Послушай, — сказал Майк, — недавно я сыграл эту сцену в клубе «Поло лаундж». Ту же самую. Перед лицом мэтров киноиндустрии. И мне аплодировали стоя самые бессердечные подонки на земле. Ей-богу, не вру.

— Думаешь, то, что годится в «Поло лаундж», сработает в «Гритти паласе»? — спросил я.

— Эй, я вырос вместе с тобой в Южной Каролине. — Майк схватил меня за руку. — На моих метриках изображена пальма.

— Признайся, Майк, — сказал я. — Сейчас твоя родина — Родео-драйв. Это твоя сущность, а все остальное в твоей жизни — лишь наносное.

— Не говори, что тебе это не нравится, — от души рассмеялся Майк. — Я могу сто раз купить и продать воздух, подарить дедуле парочку новых подков — а тебе все никак не надоест смешивать меня с дерьмом. Но признайся: в душе ты не можешь меня не любить.

К нам подошел уже другой официант, пожал мне руку, и мы обменялись любезностями по-итальянски. Затем уже по-английски я заказал сухой мартини «Танкерей». Майк поморщился.

— Мартини. Совсем как из фильма с Джун Аллисон. Боюсь, умру от передозировки «Перье» и лайма. Это все равно что заливать в бак неэтилированный бензин. Надо бы мне вытащить вас двоих в Эл-Эй. Через месяц папайя вас вылечит.

— Я переведу на итальянский, — обратился я к Ледар, — если объяснишь, о чем толкует Майк.

— Он больше не пьет, — пояснила она.

— У меня есть персональный тренер, целых девять ярдов, — сказал Майк. — Этот парень когда-то был правым полузащитником в «Рэмз», и если ты думаешь, что он не заставлял меня отрывать задницу от стула…

— Майк, когда ты в последний раз читал Толстого? — спросил я, когда официант принес ему напиток.

— Нет, мне это нравится, на самом деле нравится! Люди в дорогущих туфлях от «Тинкербелл» трясутся от страха, когда я прихожу на переговоры в Эл-Эй, а Джек тут сидит и пытается научить меня правильно говорить. Черт возьми, я читаю сценарии с утра до ночи. Без передыха, твою мать! Если с первой или со второй страницы они меня не задевают, сценарии летят в это гребаное окно навстречу ласковым небесам… Для меня время — деньги, черт побери.

— Переведи, пожалуйста, — попросил я Ледар.

— Он читает уйму киносценариев. И бóльшая часть их его не устраивает. Занятой человек, — объяснила Ледар.

— Давайте за дружбу, — поднял я бокал.

Мы чокнулись.

— Лучших друзей, чем в детстве, у тебя никогда не будет, — сказал Майк, и голос его чуть дрогнул.

— Говори за себя, — возразила Ледар. — С тех пор у меня появилась масса новых друзей, которые нравятся мне гораздо больше.

— Но стоит слегка размякнуть, как Ледар тут же вонзает нож тебе прямо в сердце. Она не слишком-то изменилась. Правда, Джек?

— Я и сама могу сказать тебе, Майк. Незачем спрашивать Джека. Всегда обращайся к первоисточнику, — ответила Ледар, не дав мне открыть рот.

— Почему ты захотел встретиться в Венеции? — спросил я Майка, заметив, что слова Ледар его больно задели. — Ты сказал, что у тебя есть какой-то проект.

— Проект! У меня есть чертовски убойная идея, такая, что я могу вооружить ею атомную подводную лодку.

— Он хочет сказать, что у него хорошая идея, — пояснила Ледар.

— Ледар, тебе не удастся подавить мой природный энтузиазм, так что и не пытайся. Я говорю на языке своего сообщества, как и Джек здесь, в Италии. Если захочешь в этом городишке кальмара, выучи слово calamari.

— А что за проект, Майк? — снова спросил я.

— Эй, не так быстро. У нас еще полно времени. Давайте просто сядем рядом и заглянем друг другу в глаза, как сказал поэт.

— Джек, как там Ли? — поинтересовалась Ледар.

— Да, расскажи. Загадочный ребенок. Ту, которую ты похитил из Южной Каролины, совсем как сына Линдберга.

— Я ее не похищал, Майк. Это мой ребенок, и я решил, что нам лучше перебраться в Италию.

— Эй, я не хотел задеть тебя в лучших чувствах. Мы просто говорим о нашей старой банде.

— Старая банда… — тихо произнес я. — Как только подумаю об этой старой банде, то почему-то хочется бежать куда подальше.

— У нас всякое бывало, но мы все же прекрасно проводили время.

— Джек имеет в виду выбывших из строя, — пояснила Ледар.

— Выбывших из строя? Мне это нравится. Такие фильмы делают большие сборы.

— Здорово сказано, — съязвила Ледар. — Ты вносишь в Венецию элемент экзотики. Правда-правда.

— Ледар, неужто тебе хочется вернуть наши отношения к тому моменту, когда я совершенно искренно дал тебе отлуп? Теперь, может быть, ты понимаешь, почему я не стал читать твой сценарий?

— Ты его прочел, — сказала она холодно, — поскольку там был выведен ты.

— Ты была не совсем справедлива, — возразил Майк. — Мне было неприятно.

— Звучит как музыка для моих ушей, — ехидно заметила она и жестом показала официанту, чтобы тот принес ей еще один напиток.

— Вы меня нервируете, — вмешался я. — Я уже сто раз пожалел, что согласился на эту встречу. Мне не нравится, когда люди продолжают вести старые войны, которые не могут выиграть. Тем более что мне, как ветерану, положена компенсация за участие в тех же войнах.

— Расслабься, Джек. — Майк поднял руки, показывая, что сдается. — Меня предупредили, что в любой момент ты можешь сорваться и убежать. Но я хочу, чтобы ты меня выслушал. Я долго об этом думал. Обмозговал все до мелочей. Ждал момента. Старался укрепиться в киноиндустрии так, что, когда придет время, я все получу на блюдечке с голубой каемочкой. Все уже подготовлено. Мой фильм должен выйти осенью, так чтобы я попробовал успеть попасть на Венецианский кинофестиваль. Фильм, конечно, денег не принесет, так, сущие гроши, что-то типа художественного свиста. Не трогай мою задницу, тыковка, и, может быть, в один прекрасный день ты увидишь свое имя на серебристом экране, — добавил он, взглянув на Ледар.

— По мере того как она приближалась к Борегару, ее южное сердце трепетало все сильнее, — с подчеркнутым равнодушием произнесла Ледар, глядя на очертания церкви на противоположном берегу канала. — Мне плевать, экранизируешь ты мой сценарий или нет. Именно за это ты меня и любишь.

— Я хочу, чтобы вы двое написали для меня сценарий мини-сериала о Юге на основе жизни нашего города и наших семей. С того самого момента, когда мой дед приехал в Уотерфорд, и до настоящего времени.

— Мини-сериал. Какое уродливое выражение! — поморщился я.

— Считай, что это просто куча денег, и тогда у тебя исчезнут все эстетические проблемы по поводу работы на телевидении.

— Моя проблема — это работа с тобой, Майк. О чем я и сказала тебе, как только ты мне это предложил, и проблема эта никуда не делась.

— А когда приняла бесплатный билет до Венеции, проблемы были?

— Нет, никаких, — согласилась Ледар. — Я хотела повидаться с Джеком, хотела, чтобы он показал мне все тайники Венеции.

— Джек, в этом городишке можно пить воду? — понизив голос, спросил Майк. — Я имею в виду, из-под крана, или лучше чистить зубы «Перье»? В прошлом году я ездил в Мексику, так мне показалось, что в мою задницу заполз Монтесума, решив там чуток вздремнуть.

— Это Венеция, а не Тихуана. Вода хорошая.

Майк, похоже, обрадовался, что я развеял его сомнения относительно наиболее тревожащего его аспекта путешествия.

— А что ты думаешь о моей концепции сериала? Выкладывай.

— На меня не рассчитывай, — заявила Ледар.

— Погоди, сладенькая моя. Самое интересное еще впереди. Майк взял ручку, написал на листе бумаги ряд цифр и положил перед нами с Ледар. Где-то там внизу, под нами, гондольер вел свою красивую лодку и плыл, куда хотел, а не туда, куда пожелают туристы.

— Вот какую сумму я планирую потратить на сценаристов своего сериала. Посмотрите. Это больше, чем когда-либо заработал Джек, разъезжая по своим городишкам. Джеку, черт возьми, в жизни не получить такой жирный куш, если и дальше он будет писать о бараньих почках и pizza bianca?! А еще я включил издание книги в бумажной обложке и продажу во все страны мира.

— Спасибо за столь высокое мнение о моей профессии, Майк, — сказал я раздраженно.

Ледар внимательно посмотрела на цифры, которые Майк написал на бумаге.

— Теперь понимаю, почему в Калифорнии все такие ограниченные, — заметила она.

— Может, и так, — слегка повысил голос Майк, отражая брошенный ею вызов. — Но это, безусловно, повышает твои способности к высшей математике.

Я покачал головой, глядя на гондолы.

— Я для того и уехал в Италию, чтобы быть от всего этого подальше.

— Эй, я ведь не прошу тебя писать о своем личном. Ни слова о том, почему ты стал таким замороженным. Ни слова о Шайле и об этом дерьмовом случае с мостом. Мне нужна широкая панорама. Мои дед и бабка. Твои, Джек. Дед Кэйперса был одним из крупнейших политиков своего времени. Из этого может получиться что-то интересное. Мы вышли из дерьма, но наши семьи из кожи вон лезли, чтобы сделать жизнь своих детей и внуков лучше, чем у них, и — вот сучьи дети! — они это сделали. Посмотри. Это охватит две мировые войны. Движение за гражданские права. Шестидесятые. Вьетнам. Вплоть до нашего времени.

— На сколько рассчитан этот мини-сериал? — спросила Ледар.

— Здесь будет много побочных линий. Много закадровой речи. Выпятим главные события и охватим весь век. Я считаю, что это чертовски захватывающая идея, и, если вы двое откажетесь, за этот проект с радостью ухватятся другие писатели.

— Так и найми их, — предложил я.

— Никто из них там не был, — возразил Майк, и впервые я увидел в нем черты прежнего Майка, мальчика, с которым вырос и которого любил. — Не то что мы. Им не пришлось пройти через то, что прошли мы. Я все жду, когда Ледар напишет о том, что мы в детстве видели в Южной Каролине, но все, о чем она пишет, происходит в солярии для феминисток с Манхэттена.

— Давайте не будем драться, — вздохнул я.

— Вот дерьмо, драться! Черт, в Южной Каролине мы и не знали, что такое драка. А вот в Эл-Эй сразу узнаешь, что побывал в хорошей драке, когда утром ты даже отлить не можешь, так как твой член падает в унитаз.

— Я не хочу с тобой работать, Майк, — заявил я. — Я приехал сюда из чистого любопытства, чтобы посмотреть, как это, собраться снова вместе. В отличие от тебя я не тоскую по прошлому, но я тоскую по тому, какими мы были когда-то, по нашей невинности и по тому, через что нам всем вместе пришлось пройти, а еще по тому, как бы все обернулось для нас, будь мы чуть-чуть поудачливее.

— Тогда напиши, как бы ты хотел, чтобы все обернулось, — наклонился ко мне Майк. — Ты хочешь все приукрасить? Замечательно! Приукрашивай, сколько душе угодно. Работать со мной — райское наслаждение. Все, кто со мной работает, от меня без ума. Вот несколько телефонных номеров. Позвони, пожалуйста. Они поймут, что ты звонишь от меня.

— Телефонные номера? — переспросил я.

— Людей, которые со мной работали. Они подтвердят мои слова.

— А можно, я дам Джеку номера других телефонов, — вмешалась Ледар. — Людей, которые сплюнут через левое плечо при одном лишь упоминании твоего имени.

— Ты создаешь мне новых врагов, — сказал Майк. — Это бесчеловечно.

— Тогда дай Джеку телефоны людей, которые с удовольствием подожгут тебя просто для того, чтобы проверить, работает ли их зажигалка. Полгорода считает тебя настоящим сукиным сыном.

— Но они не знали меня мальчиком, — возразил Майк. — В отличие от вас, ребята. Ведь когда-то я был совсем другим.

— Извини, Майк, — сказала Ледар. — Я не хотела. Не это имела ввиду.

— Нет проблем, Ледар. Я знаю, откуда ноги растут, но я не больше вашего знаю, что со мной случилось. Потому-то и хочу, чтобы вы с Джеком взялись за этот проект. Хочу, чтобы вы помогли мне все выяснить. Я точно знаю, что я живой, но я больше не знаю, как чувствовать себя живым. Чао, amigos. У меня назначена встреча, а вы пока поворкуйте.

И когда мы уже шли к лифтам, Ледар спросила:

— Ты ведь не собираешься принять предложение Майка?

— Нет. Что мне больше всего нравится в прошлом — так это возможность не думать о нем.