Глава двадцать восьмая
С самого первого дня нашего приезда в Уотерфорд Ли испытывала давление окружающих, которые непременно хотели видеть ее счастливой. Она считала чуть ли не своим гражданским долгом демонстрировать всем, что прекрасно проводит время. Люди обсуждали, счастлива ли она, так же часто, как вероятность дождя или атмосферное давление. Она уже начинала чувствовать себя заключенной, получившей за хорошее поведение досрочное освобождение. Ли не имела ничего против внимания, но не хотела, чтобы ее изучали. В этом городе она еще острее, чем в Риме, чувствовала, что у нее нет матери. Куда бы она ни поворачивалась, то повсюду упиралась в прошлое Шайлы. Ли стало казаться, что Шайла везде, хотя для девочки мать оставалась все такой же призрачной — как в подсознании, так и в жизни. Чем больше Ли узнавала о матери, тем меньше верила, будто хоть что-то знает о ней. Как-то в субботу в синагоге Элси Розенгартен, пожилая еврейка, учившая Шайлу во втором классе, разрыдалась, когда ей представили Ли.
Позже я постарался объяснить такое проявление эмоций своему ребенку.
— Люди поражаются тому, что ты так похожа на свою маму, — сказал я, крепко сжав руку Ли.
— Я и на тебя немножко похожа.
— Ну, пока это не слишком заметно, — отозвался я и украдкой взглянул на Ли, задумавшись над тем, всех ли родителей унижает красота их детей.
После нашего возвращения в Уотерфорд редкую ночь я не вставал в три часа, чтобы проверить, что Ли все еще дышит.
— Может, люди думают, я могу что-нибудь с собой сделать, потому что так поступила мама? — спросила Ли. — Они поэтому так на меня смотрят?
— Да нет, что ты! — воскликнул я.
— Так и есть, — возразила Ли. — Ты просто меня защищаешь.
— Вовсе нет. Люди не могут поверить, что я один смог вырастить такую хорошую и воспитанную девочку, — объяснил я. — Твоя мама тебя обожала. Прямо помешалась на тебе. Первый год никого к тебе не подпускала, даже меня. А если позволяла менять тебе подгузники, то словно делала мне одолжение.
— Фу, какая гадость, — поморщилась Ли.
— Это ты сейчас так говоришь, но, когда у тебя появится ребенок, тебе это будет даже приятно. Мне очень нравилось менять тебе подгузники.
— Ты переживаешь, что твоя мама умирает? — прижалась щекой к моей руке Ли. — Вижу, что да.
На мгновение я заколебался, но неожиданно услышал в ее голосе призыв к откровенности, просьбу впустить ее в потаенный уголок моей души, где я прятал страх за мать.
— Ты даже не представляешь, каким я был плохим сыном, — вздохнул я. — Чего я ей только не говорил! Такое не прощают. Сколько раз я смотрел на нее с неприкрытой ненавистью. Я никогда ее не понимал и наказывал за свое невежество. Боюсь, что она может умереть, прежде чем я выпрошу у нее прощение.
— Папочка, она знает, что ты ее любишь, — сказала Ли. — Я слышала, как она говорила вчера вечером доктору Пейтону, что не знает другого такого сына, способного приехать из Италии только ради того, чтобы побыть с матерью, когда та в нем нуждается.
— А ты это, случайно, не сочинила?
— Она сказала что-то в этом роде, — уклончиво ответила Ли. — Во всяком случае, она именно это имела в виду.
Вечером мы снова вышли на берег и, почувствовав под ногами море, любовались звездой на небе, отражение которой бесконечно повторялось в лужицах, оставшихся после отлива. Лето громко заявляло о своем приходе: океан постепенно нагревался. С приближением июня каждая капелька воды в каждой волне начинала светиться, и каждое поле по дороге в город было покрыто плетями помидоров, а зеленые плоды жадно тянулись к солнцу. Воздух уже дышал зноем, но вода еще не сказала последнего слова. Не так-то просто разогреть океан, но мы с Ли, шлепая по мелководью в ожидании восхода луны, чувствовали, что это происходит. Над остывающим песком поднимался легкий туман, и чайки, освещенные последними лучами солнца, летели на север. Крики чаек всегда вызывали у меня ассоциации с разбитым сердцем и одиночеством, определения которому еще не придумали. И мне оставалось только надеяться, что мое одиночество не заразно и не передастся дочери через руку, сжимающую ее тоненькие пальчики. Я очень люблю такие южные вечера, и сейчас, когда мы шли рука об руку по берегу, а над нашими головами медленно расцветали созвездия, мне страстно хотелось стать другим человеком — не таким молчаливым, не таким печальным.
Целый час мы бродили по мокрому песку и, только когда ночь окончательно взяла на себя бразды правления, развернулись, направившись к дому Люси. Ярко светили звезды, а воздух пах водорослями, моллюсками и сосной. Вдруг мы услышали впереди какой-то шум. В неясном, скупом свете луны Ли разглядела огромную черепаху и возмущенно охнула, увидев, как какой-то парень, взобравшись на широкий черепаший панцирь, с ковбойским гиканьем хлопает животное по бокам и передним ластам. Мы ринулись вперед.
— А ну-ка, сынок, слезай с черепахи, — как можно более спокойно сказал я.
— Да пошел ты, мистер! — выплюнул в ответ парень, и я заметил, что он явно рисуется перед своей подружкой.
— Слезай с черепахи, сынок, — повторил я. — Это мое последнее вежливое предупреждение, малыш!
— Может, ты плохо слышишь? — не сдавался парень, с виду студент. — Я сказал, пошел ты!
Я схватил парня за рубашку, и тот слетел на землю. Он оказался старше и крупнее, чем мне сперва показалось, и, вскочив на ноги, явно приготовился к драке.
— Расслабься. Эта черепаха приползла на берег, чтобы отложить яйца, — попытался объяснить я.
— Эй ты, придурок! Надеюсь, у тебя хороший адвокат, — заявил парень. — Потому что я подам на тебя в суд.
— Папочка! Она возвращается в океан! — закричала Ли.
Черепаха свернула направо и стала медленно, тяжело продвигаться к воде. Парень попытался отрезать ей путь, но я остановил его, предупредив:
— Ее челюсти оставят тебя без ноги, сынок. Она способна убить взрослую акулу.
Парень отскочил, когда огромное животное с шипением ринулось вперед, отравляя воздух зловонным дыханием, но, очутившись на достаточной глубине, где вода могла выдержать ее чудовищный вес, черепаха тут же превратилась в стремительное ангельское существо и исчезла в океане, как морская птица в объятиях волн.
— Ты дал ей уйти! — заорал парень.
— А что ты собирался с ней сделать, малыш? — поинтересовался я. — Хотел раскрасить ей панцирь и продать его за пять долларов десять центов?
— Я собирался перерезать ей горло.
Я и не заметил мелькнувшего вдали луча фонарика, а вот Ли заметила и уже бежала навстречу какой-то темной фигуре. Следующее, что я понял, так это то, что парень держит нож в опасной близости от моего лица.
— Морские черепахи занесены в Красную книгу. Разрушение их кладок считается преступлением, — сказал я.
— Огги, опусти нож, — умоляющим голосом произнесла девушка.
— Я всю жизнь рыбачил и охотился, приятель, — заявил Огги. — Отец говорил мне, что нет ничего лучше черепашьих стейков, зажаренных на костре.
— Твой отец отстал от жизни, — отрезал я. — Сейчас за это могут посадить в тюрьму. Есть более простые способы попробовать морепродукты.
— Ты что, придурок, купил этот берег?! Может, у тебя и бумаги имеются? — ухмыльнулся Огги.
— Я выпендировался не хуже тебя, когда был подростком, — нахмурился я, — но все же не сквернословил. Вот что делает с вашим несчастным поколением музыкальный канал Эм-пи-ви.
— Это кто здесь залез на черепаху? — услышал я мамин голос и, обернувшись, увидел Люси.
Она посветила фонариком Огги в лицо, и тот попятился.
— Это я, — заявил Огги. — Я проехал на ней десять ярдов, пока меня не согнал с нее этот придурок.
— А нож тебе зачем, сынок? — осведомилась Люси.
— Этот парень на меня напал! — выпалил Огги. — А нож для самообороны.
Фонарь с силой опустился парню на запястье — и нож упал на песок. Я поднял нож, подошел к кромке прибоя и как можно дальше зашвырнул в океан.
— Этот нож — моя собственность, — заявил Огги, потирая запястье.
— Так оно и есть, — ухмыльнулся я.
— Моя мать сообщит о вас копам, — прошипел он и направился в сторону выстроившихся в ряд домов, в окнах которых горел свет.
— Кто твои родители? — бросила вдогонку Люси. — Чьих ты будешь?
— Джетер. Мой дед — Леонард Джетер.
— Передай Лену привет. Я Люси Питтс, — сказала мама. — Не трогай черепах, сынок. Мы хотим, чтобы они отложили яйца в песок.
— Что-то не вижу на вас беджа, леди.
— Заткнись, Огги, — посоветовала ему подружка, и они исчезли, оказавшись вне пределов досягаемости луча фонарика.
— Что теперь будет делать черепаха? — спросила Ли у бабушки.
— Возможно, вывалит свои яйца в океан, моя дорогая девочка, — ответила мать, направив луч света в сторону воды. — Хотя ей очень хочется отложить их в песок. Может, она просто ждет, когда мы уйдем и на берегу не останется ни души.
— Особенно Огги, — хмыкнула Ли.
— Он ведь Джетер, — уточнила Люси. — Его родители — белая рвань.
— Прошу тебя, мама, — взмолился я.
— Я просто констатирую факт, — заявила Люси. — У всех у них грязь под ногтями. И это к ним пристало, как веснушки.
— Бабуля, папочке не нравится, когда к людям приклеивают ярлыки, — объяснила Ли.
— Вот как? — удивилась Люси. — Ты можешь назвать морскую черепаху двухголовым цыпленком, но она им не станет. Вот так же и с любым из Джетеров. Можно нарядить его в смокинг, обучить королевским манерам, но доброго христианина из него все равно не выйдет. Назови Джетера Рокфеллером, но он все равно останется тем же Джетером, шляющимся по вашему заднему двору. Верно, Джек?
— Заткнись, мама! — рассердился я. — Я воспитываю Ли совсем в другом духе.
— И очень плохо, сынок, — рассмеялась Люси. — Ты привез ее на Юг. Весь Юг так думает, и она должна приспособиться к местным обычаям.
На следующее утро Ли разбудила меня до рассвета, попросив поторопиться. Она приготовила мне чашку кофе, чтобы взять с собой на берег, куда мы собирались с утренним обходом. Сев на велосипеды, мы отправились к дому Люси. Велосипеды мы оставили у летнего душа, сняли мокасины и присоединились к Люси, которая уже была на берегу. Мать протянула Ли три морские раковины, вынесенные приливом.
— Это для твоей коллекции. Мы положим их в банку и сделаем тебе лампу, чтобы ты могла взять с собой в Рим, — сказала Люси, вложив девочке в руку три красивые ракушки. Ли полюбовалась ими, осторожно положила мне в карман и предупредила, чтобы я о них не забыл.
— А самка-черепаха вернется? — поинтересовалась Ли.
— Вот это тебе и надо будет выяснить, — сказала Люси. — Вы с папой отвечаете за следующую милю побережья, а я — за всю программу.
— Мы здесь первые, — констатировала Ли, обозревая остров.
Над нашими головами пролетела стая коричневых пеликанов, и, несмотря на их размер и размах крыльев, они казались совсем невесомыми в утреннем воздухе, и само их появление было точно тихий псалом во славу полета. Они промелькнули, как тени, украденные у душ других теней.
— Пойдем поплаваем, — предложил я.
— Нет, сначала проверим, есть ли на берегу морские черепахи, — покачала головой Ли.
— Эту работу я поручаю Ли, — заявила Люси. — Тебе, Джек, я не доверяю.
— Несколько минут ничего не изменят.
Мы прошли по сырому песку триста ярдов, и следы наших босых ног были похожи по форме, хотя и отличались размером. Неожиданно Ли, не сводившая глаз с песка, вскрикнула, заметив отметины, оставленные морской черепахой: пропаханную ею широкую борозду.
— Она вернулась! — закричала Ли. — Она вернулась!
Ли пошла по глубоким следам вернувшейся черепахи. Мы с Люси посторонились, чтобы не мешать ей найти место, где кончались следы и где черепаха сделала кладку.
Я нес ведро и длинный щуп — металлическую клюшку для гольфа, которую когда-то сломал во время игры. Ли взяла клюшку и подошла к холмику, который черепаха, прежде чем отправиться в океан, утрамбовала, словно табак в трубке.
— Она откладывает яйца, повернувшись лицом к морю. Посмотри на следы. Черепаха засыпает яму задними лапами, так же как и выкапывает ее, — объяснила Ли моя мать.
Ли стала зондировать песок, как учила ее Люси во время тренировочного периода, продолжавшегося целых два месяца. Ли сунула в песок сломанную клюшку и удивленно посмотрела на Люси, когда тот не поддался. Девочка вытащила щуп и попробовала воткнуть его в большое круглое углубление, повторявшее формы черепахи. Быстрыми точными движениями попробовала грунт в разных сильно утрамбованных местах и наконец обнаружила точку, в которую клюшка ушла по рукоятку. Опустившись на колени, Ли осторожно потрогала песок указательным пальцем.
— Оно здесь, бабуля, — закричала она. — Песок здесь, словно мука, просеянная через сито. А в других местах он здорово утрамбован.
— Так самка-черепаха обманывает енотов, — объяснила Люси. — Но нашу Ли Макколл не проведешь.
— Мне их выкопать? — спросила Ли, подняв глаза на бабушку.
— В этом году мы их все заберем, — ответила Люси. — И закопаем возле моего дома. Так будет безопаснее.
— А что на это скажет Департамент дикой природы Южной Каролины? — поинтересовался я.
— Им на это плевать, — сказала Люси. — Копай, Ли. Копай, дорогая.
Несколько минут я наблюдал, как Ли пригоршнями вычерпывает песок из аккуратной ямы, по форме напоминающей песочные часы. Ли была полностью сосредоточена на работе и погружала руку все глубже и глубже, вслед за податливым и мягким песком, полностью полагаясь на свои тактильные ощущения. Вдруг она остановилась и замерла.
— Здесь что-то есть, — объявила Ли.
— Осторожнее, — предупредила Люси. — Все, что ты достанешь, бесценно.
Ли медленно вынула круглое яйцо, чуть больше кулачка младенца. Яйцо было цвета слоновой кости и мягкое, как кожа. На вид яйцо было здоровым и выглядело достаточно большим для того, чтобы из него вылупилась скопа или ястреб, но не для того, чтобы из него появилось такое огромное существо, как морская черепаха.
— Осторожно положи яйцо в ведро, — скомандовала Люси. — Яйцо должно смотреть в ту же сторону, что и тогда, когда оно лежало в кладке. В природе нет ничего случайного. Но сначала насыпь песок на дно. Вот так.
Раз за разом Ли погружала в яму руку по плечо и, словно драгоценность, вынимала яйцо. Все ее движения были полны благоговения. Несмотря на волнение, она работала неспешно и предъявляла нам яйцо, словно исполняя фигуру какого-то замысловатого танца.
— Сорок восемь, сорок девять, пятьдесят… — считала Ли, укладывая яйца одно на другое, а Люси делала пометки в записной книжке.
— Посмотри, черепаха пыталась забраться на эти скалы, но не смогла, — сообщила Люси, показав на следы, ведущие к большим гранитным валунам, которые хозяева домов привезли сюда, чтобы остановить эрозию. — В наших низинах — сплошной песок, а камней здесь практически нет. Дома на побережье губят больше морских черепах, чем все крабы-привидения и еноты, вместе взятые. Нельзя было разрешать строительство домов возле дюн.
— Семьдесят один, семьдесят два, семьдесят три… — продолжала считать Ли.
— А это правильное место для кладки? — поинтересовался я.
— Хороший весенний прилив наверняка его затопил бы, — ответила мать. — У этой кладки не было шанса. Но черепаха-то в этом не виновата. Что она могла поделать с чертовыми камнями?! Чтобы перебраться через них, ей понадобились бы крюк и длинная веревка. И как потомство вернулось бы в море? Все это очень плохо.
Люси тщательно зарегистрировала расположение кладки, день и час ее находки, число отложенных яиц и приблизительное время, в которое черепаха вышла на берег вырыть яму для кладки. Ли уложила в ведро сто двадцать два яйца, осторожно засыпала яму и аккуратно утрамбовала ее ногами.
— А теперь давай отнесем детишек в безопасное место, — распорядилась Люси, отдав мне тяжелое ведро.
Ли быстро побежала вперед, к тому участку, который мать выбрала в качестве яслей для черепашьего потомства этого года. Люси постоянно останавливалась, подбирая ракушки, вынесенные вчерашним приливом. Ракушки были сплошь покрыты полосками, точно карамельки. Наконец вспомнив, зачем мы здесь, я повернулся и увидел, что к Ли направляется какая-то женщина в форме.
— Кто это? — спросил я мать. — Возле твоего дома.
— Источник неприятностей со степенью магистра, — простонала Люси. — Я сама с ней поговорю. От излишней вежливости она теряется.
Женщина в форме оказалась молодой и хорошенькой. Она вела с Ли оживленную беседу на тему сбора черепашьих яиц. Ли показала на них рукой, а потом наклонилась к песку и продемонстрировала, как она нашла и достала яйца, которые я сейчас нес в ведре.
— Всегда ненавидела женщин по имени Джейн, — заявила Люси, готовясь к битве. — Это имя говорит о предрасположенности к несварению желудка и недоброжелательному отношению к людям.
— Ты что, проводила исследование?
— Жизненный опыт, сынок, — прошептала Люси; однако стоило нам приблизиться к женщине, как голос матери сразу же стал непринужденным и жизнерадостным. — Привет, Джейн. Я только что говорила сыну, какое у вас красивое имя. Джек, познакомься. Это Джейн Хартли. Вижу, вы уже познакомились с моей внучкой Ли.
— Вы позволили ей выкопать всю кладку морской черепахи, — строгим тоном отозвалась Джейн, на которой была форма Департамента дикой природы штата Южная Каролина. — Вы наверняка не разъяснили Ли, что это противозаконно и что прошлым летом вы за то же правонарушение целый день провели в тюрьме.
— Но ведь это неправда, бабуля?! — воскликнула Ли.
— С технической точки зрения — правда, — призналась Люси. — Но нет ничего менее убедительного, чем техническая правда. Подай мне лопату, Джек. Я вырою новую яму.
— Я конфискую эти яйца, — заявила Джейн, сделав шаг в мою сторону, но Люси решительно встала между нами.
— В этом году я не потеряю ни одного яйца по вине идиотов из вашего департамента. Ни одного! — твердо произнесла Люси.
— Люси, вам нравится изображать из себя Бога? — спросила Джейн.
— Долгое время я действовала согласно инструкции, — ответила Люси, перелистывая свою просолившуюся записную книжку. — И вы не можете с этим не согласиться, Джейн. Я не тронула ни одной черепашьей кладки. Я буквально следовала указаниям вашего департамента. Природе лучше знать — так говорили вы, Джейн Хартли, и Департамент дикой природы нашего штата. Пусть яйца остаются там, где их закопала мать. Пусть все идет естественным путем. Так звучали ваши приказы. Природа жестока, но у природы на то свои резоны.
— Правила не изменились, — возразила Джейн. — Мы считаем, что логичнее следовать Божьему промыслу, а не мнению Люси.
— Мое мнение — иметь до черта, то есть гораздо больше, черепашьих детенышей, чем согласно Божьему промыслу, и записная книжка это доказывает. — И Люси, словно оружием, помахала над головой книжкой.
— Бабуля любит черепах, — заступилась за бабушку Ли.
— Черепах-то она любит, — согласилась Джейн. — А вот на закон плюет.
— Мой сын всемирно известный писатель и автор кулинарных книг, — явно не к месту заявила Люси. — Он запомнит каждое ваше порочащее меня слово. У него память как стальной капкан.
— Вижу, на вас не действуют чары моей матери, офицер Хартли, — улыбнулся я.
— Ваша мать — заноза в заднице, мистер Макколл, — ответила Джейн. — У меня и так достаточно тяжелая работа. А тут еще надо бороться с человеком, возомнившим себя экологом.
— Джек, Ли, послушайте, что сделал ее департамент. Они разослали меморандум, касающийся всех проектов по черепахам на побережье Южной Каролины. На каждый остров — отсюда и до побережья Северной Каролины — приходится по проекту. У островов одна проблема — эрозия. За последние десять лет разрушена половина мест, где черепахи откладывают яйца. Всем участникам программы просто дурно делается. Эти гении издали новый пакет законов, согласно которым мы не можем тронуть ни яйцо, ни кладку черепахи. Мы не имеем права защитить кладку, передвинуть кладку, охранять кладку — то есть ничего. У них там, в Колумбии, отличные офисы. Они получают большие зарплаты. Они пьют кровь налогоплательщиков, таких как я.
— Кто-то же должен платить за мой «мазерати»! — бросила Джейн.
— Может, придем к компромиссу? — предложил я. — Мы и так зашли слишком далеко, если следовать закону.
— Будь моя воля, то за каждое яйцо в этом ведре вы получили бы по году тюрьмы, — отрезала Джейн, остававшаяся непреклонной до тех пор, пока Ли не заплакала навзрыд.
— Папочка, мы можем попасть в тюрьму на сто двадцать два года, — всхлипнула Ли и, подбежав ко мне, обхватила меня за талию. — Просто за то, что помогали бабуле.
— Я так и знал, что нельзя было открываться этой женщине, — произнес я. — Успокойся, Ли. Мы не сядем в тюрьму.
— А вот Люси может сесть, — стояла на своем Джейн. — Похоже, я поймала ее с поличным.
Люси взяла ведро из моих рук и сказала:
— Я пыталась вам все объяснить. На самом деле пыталась. Джейн, вы не сталкиваетесь с этой проблемой каждый день. Это несправедливо. И неправильно. И уж точно не поможет черепахам выжить.
— Наоборот, если человек продолжит трогать кладки, то у черепах уж точно не будет ни единого шанса выжить, — парировала Джейн.
— Это все теория, Джейн. То, что вы пишете на бумаге. Все это выглядит красиво, звучит хорошо и читается прекрасно. Но не работает.
— Люси, это работало миллионы лет. И со времен динозавров доказало свою эффективность.
— Послушай, Джек! Послушай, Ли! Слушайте, как все было. Мы делали все по указке Джейн. Следовали ее распоряжениям вплоть до последней буковки. Потому что у них статистика, графики и их чертовы диссертации. Потому что у них беджи и пистолеты и за ними вся сила закона. Джейн, расскажите Ли, что случилось. Расскажите ребенку, как сработали ваши теории.
— Наши теории работали превосходно, — отрезала женщина. — Природа позволила, чтобы из некоторого числа кладок вывелось некоторое количество морских черепах. Часть кладок была разорена хищниками, чего и следовало ожидать.
— Мама, звучит вполне разумно, — заметил я.
— Сын, я признаю твою компетентность, когда речь идет о спагетти или пицце пепперони. Но по сравнению с женщинами, занимающимися черепахами, ты новичок, — заявила Люси, бросив на Джейн Хартли тяжелый взгляд, который та тут же ей вернула.
— Люси ставит себя над законами природы, — заявила Джейн.
— Законы природы убивают меня сейчас, Джейн, — не осталась в долгу Люси. — Я на себе чувствую, как они работают. На следующий год вам уже не придется вступать со мной в споры, но я молю Бога, чтобы на мое место пришла другая, такая же неравнодушная женщина.
— Люси, отдайте мне эти яйца.
— Нет, — твердо сказала Люси. — Не отдам. Что вы собираетесь с ними сделать?
— Отвезу их в свой офис, — ответила Джейн. — Сфотографирую в качестве доказательства. Проверю на предмет повреждений. Затем отвезу обратно на остров и закопаю как можно ближе к тому месту, где они были отложены.
— Нам необходимо немедленно их закопать, — возразила Люси и взяла лопату, которую поставила рядом с верандой. — Джейн, я перенесу все черепашьи кладки на этом острове сюда, на сухое место перед своим домом. Только так я сумею их защитить, потому что они будут находиться в двадцати ярдах от подушки, на которой я сплю.
— Но так вы будете нарушать закон каждый раз, как черепаха выйдет на берег.
— А что случилось с кладками в прошлом году? — поинтересовался я.
— Ничего с ними не случилось, — ответила Джейн.
— Черепашки вывелись только в двадцати процентах всех кладок, — сказала Люси и начала копать.
— Зато мы не нарушили законов природы, — заметила Джейн, обращаясь ко мне. — Люси совершает ошибку, принимая слишком близко к сердцу судьбу яиц и черепах.
— В прошлом году черепахи устроили здесь сто двадцать кладок, — защищалась Люси. — Но южная сторона берега подверглась сильной эрозии. Большая часть береговой линии была разрушена февральскими северо-восточными ветрами. И все тут же стали укладывать напротив своих домов гранитные валуны. Бульдозеры насыпали на камни тонны песка. Грузовики ползали туда-сюда. А в мае приплыли черепахи и увидели, что там, где они обычно откладывают яйца, появилась Великая Китайская стена. Две черепахи отложили яйца на песчаной отмели в океане в двадцати ярдах от берега. Вот в каком они были отчаянии. Мы переместили эти кладки.
— С нашего разрешения, — напомнила Джейн.
— Да, но вы не разрешили переместить кладки, устроенные у подножия этих камней на протяжении двух миль южного побережья, — уточнила Люси, энергично работая лопатой. — Весенние приливы в прошлом году были сильны, как никогда. Казалось, весь океан поднялся, пытаясь добраться до суши. Некоторые приливные волны накрыли даже болотную траву. Во время тех приливов размыло пятьдесят шесть кладок. Более шести тысяч черепашек так и не смогли добраться до воды, и все из-за тупости Джейн и ее коллег.
— Люси, мы совершили ошибку. И признали это.
— Они не позволили мне натянуть металлическую сетку, чтобы защитить кладки от енотов и собак. Так было утрачено еще двадцать семь кладок. Чертовы еноты расплодились на нашем острове, точно тараканы, а все потому, что они опрокидывают мусорные баки, в которые толстомордые туристы из Огайо бросают объедки. Однажды я увидела, как семнадцать енотов передрались из-за черепашьей кладки, которую они раскидали по берегу.
— Люси, мы с вами по одну сторону баррикад, — заявила Джейн. — Только вы никак не хотите это понять.
— Тогда помогите научить внучку правильно выкопать яму, чтобы яйца в ней лежали как в родной кладке.
— Если хотите знать, мистер Макколл, ваша мать точно так же вела себя и до болезни, — в отчаянии всплеснула руками Джейн.
— Знаю, — ответил я. — Ведь это она меня растила.
Ловко орудуя лопатой, Люси экономными движениями доставала песок и вскоре вырыла яму, в точности повторяющую ту, что выкапывает задними лапами морская черепаха. Это было просто чудо искусства подражания, и я воочию убедился, что долгие часы терпеливого наблюдения за повадками неповоротливых черепах для матери не прошли даром.
— Подойди ко мне, малышка, — обратилась к внучке Люси. — Выровняй яму с обеих сторон. Сделай ее круглой. Представь себе, что ты мама и хочешь сделать для своих детишек самый красивый и безопасный домик на свете. Лопата — это твои задние лапы, и ты собираешься отложить яйца в красивой круглой комнате, где единственным звуком, который услышат дети, будет шум прибоя.
— Вот так? — спросила Ли, старательно выровняв лопатой бока ямы и убрав оттуда полфунта песка.
— Замечательно. А теперь подровняй с этой стороны. Как думаете, Джейн, глубина достаточная?
Джейн подошла поближе и осмотрела яму. Затем, опустившись на колени, почти по плечо засунула туда руку.
— Я углубила бы еще на шесть дюймов, — вынесла она свой вердикт, и Люси одобрительно кивнула.
И Ли послушно выполнила указания Джейн.
— А что, если мы сделали что-то не так, бабуля? Что тогда будет?
— Скорее всего, ничего. Но так как мы действуем вслепую, то должны быть предельно осторожны. Сто двадцать две черепашки рассчитывают на нас.
— Теперь понимаете, что я имела в виду, когда говорила, что она все это принимает слишком близко к сердцу? — спросила Джейн.
— Ну а теперь приступай к самой приятной части работы, — с необычным для нее терпением наставляла бабушка Ли. — У нас будет самая большая в мире охота за пасхальными яйцами. Мы находим кладки, раскапываем их, переносим в безопасное место и снова закапываем.
— Сделай это сама, бабуля, — попросила Ли. — Я пока посмотрю.
— Нет, я хочу, чтобы вся кладка стала твоей. Ты поможешь мне следить за ней и всеми остальными. Но я хочу, чтобы ты положила в яму все яйца до одного. А когда они проклюнутся, я поручу тебе выкопать их, и они узнают тебя по запаху.
— Люси, так дела не делаются! — возмутилась Джейн.
— А вам, черт возьми, откуда знать?! — огрызнулась Люси.
Ли вынула из ведра первое яйцо и посмотрела, как оно блестит в лучах майского солнца. Она держала яйцо очень осторожно и удостоверилась, что оно смотрит в нужную сторону. Голова Ли почти исчезла из вида, когда она положила яйцо на место, причем действовала она так же сосредоточенно, как священник, выкладывающий гостию на напрестольную пелену. Положив яйцо, Ли посмотрела на взрослых и от всех троих получила одобрительный кивок.
У Ли ушло почти полчаса на то, чтобы заполнить яму черепашьими яйцами, а под конец, когда девочка обрела уверенность и сноровку, дело пошло быстрее. Сначала каждое яйцо было для нее драгоценным, но затем она уже вполне освоилась и не боялась брать его в руки.
Потом Люси научила ее засыпать яйца тем же песком, что они вынули из ямы, и утрамбовывать его так же плотно, как это делала трехсотфунтовая самка черепахи, чтобы спрятать кладку подальше от хищников. Они разглаживали песок над гнездом, а Джейн уже двигала к нему проволочную сетку, как вдруг с пристани послышался мужской голос:
— Ма, эта сучка опять тебя достает?
Я поднял глаза и увидел своего брата Джона Хардина: он стоял без рубашки и глазел на нас из-за ворот.
— Джек, совсем забыла тебе сказать. Вчера вечером твой брат приехал из Колумбии.
— Привет, Джон Хардин! — бросила Джейн и установила над гнездом проволочное ограждение. — Эта сучка не особо достает твою маму. Тут даже и говорить не о чем.
— Ма, может, мне ее побить? — спросил Джон Хардин.
— А ну помолчи! Они опять посадят тебя в психушку, если ты не придержишь язык, — сказала Люси.
— Джек, спасибо тебе большое за то, что навестил меня в больнице, — наконец обратил на меня внимание Джон Хардин. — Я все глаза проглядел, думал, что придешь, принесешь мне, как всегда, жареный арахис и миндальное печенье. Но нет, ты слишком велик для Джона Хардина. Ты ведь у нас слишком занят обсеранием французских ресторанов и дурацкими статейками о высушенных на солнце помидорах и бальзамическом уксусе, чтобы навестить младшего брата в дурдоме.
— Заткнись, Джон Хардин! Твой брат сам еще не оправился после того, как дал себя подстрелить в Риме.
— Джек, я совсем забыл об этом, — сказал Джон Хардин. — Извини. Я читал о том, что тебя подстрелили, и даже собирался лететь в Рим поухаживать за тобой. Правда, ма?
— Конечно-конечно, милый, — ответила Люси, наблюдая за тем, как Джейн накрывает сеткой кладку, а затем доверительно шепнула мне: — Он был в таком состоянии, что и так всю дорогу летал. Ему для этого можно было и в «Дельту» не звонить.
— А что это за прекрасное создание? Неужто несравненная мисс Ли Макколл?
— Здравствуйте, дядя Джон Хардин.
— Скорее беги сюда и поцелуй своего дядю, — улыбнулся Джон Хардин, а Ли умоляюще посмотрела на меня.
Джон Хардин распахнул ворота, и я увидел, что он совсем голый.
— Джон Хардин, почему бы тебе не пойти одеться, — покачал я головой. — Ли еще не приходилось обнимать голого мужчину.
— Спасибо, папочка, — прошептала Ли.
Джейн и Люси, отбросив работу, уставились на Джона Хардина. Тот, нимало не смущаясь, гордо стоял в чем мать родила.
— Ма, я стал нудистом в больнице, — сообщил Джон Хардин. — Сейчас это для меня дело принципа, и я знаю, что ты поддержишь мое решение. Это вопрос веры, а не пустая прихоть. Точно говорю.
— А ну быстро натяни на себя чертову одежду, мальчик! — угрожающе произнесла Люси. — А не то я отрежу тебе кое-что этой лопатой и брошу в океан. Прикройся хотя бы перед невинной молодой женщиной. В жизни не слышала, чтобы такое вытворяли при свете дня.
Люси сдернула шляпу с головы Джейн Хартли и закрыла ею глаза молодой женщины, заслонив от ее взора бледные гениталии сына.
— Я ученый, Люси. Меня это вовсе не шокирует.
— А я мать, Джейн, и меня это еще как шокирует! — возмутилась Люси. — Джек, позвони в дурдом и скажи, что они плохо лечат нудистов.
— Ли, таким меня создал Господь, — гордо заявил Джон Хардин. — Неужели ты видишь что-нибудь отвратительное или отталкивающее в Его творении?! Я признаю, мой петушок довольно уродлив, но кто мы такие, чтобы критиковать творение рук Господа? Ты согласна?
— А что такое петушок, папочка? — поинтересовалась Ли.
— Пенис на американском сленге, — ответил я.
— Спасибо, папочка.
— Не за что, моя ненаглядная.
— Я считаю, что твой петушок очень даже красивый, Джон Хардин, — любезно сказала Ли.
— Слышишь, мамочка! Нельзя быть такой упертой ханжой! — возликовал Джон Хардин. — У каждого притворщика свое представление о красоте.
— Ты, наверное, хотел сказать: «у каждого зрителя…», — поправила его Люси.
— Я сказал то, что сказал, и ничего более, — обиделся Джон Хардин.
— Ладно, говори что хочешь. Только прикрой чем-нибудь свой детородный орган.
— Детородный орган, — повторил Джон Хардин. — Это тебе не Плимут-Рок, мама дорогая! Ничего не случится, если ты скажешь «петушок», или «дружок», или «волосатый банан», или…
— Папочка, об этих словах я и говорила на днях, — обрадовалась Ли. — Я слышала их на детской площадке.
— Как только ты их все выучишь, то можешь считать, что ты на правильном пути и стала настоящей американской девочкой.
— Нагим я явился в этот мир… — начал Джон Хардин.
— Да-да, помню-помню, — сказала Люси и, повернувшись к Джейн, спросила: — Не хотите ли выпить чашечку кофе?
— С удовольствием, — ответила Джейн.
— …и нагим вернусь к своей истинной матери, к земле, а не к этой женщине, утверждающей, что родила меня в грехе и святотатственном попрании закона. Собака, что бегает по берегу, нага. И чайка, и пеликан, и дельфин в море… все, все наги и естественны, как в день, когда впервые увидели свою мать и солнечный свет. Джейн, я тоже сперва увидел солнечный свет, но потом — эту бесчувственную сучку, что взрастила меня и превратила в безумца, который ходит по земле неприкаянный и нелюбимый.
— Надень штаны, сынок, и приходи к нам пить кофе, — сказала Люси, стряхнув песок с ног и рук.
— Мама, ты была со мной очень мила, — ответил Джон Хардин. — И я приду. С помощью меда тебе удается поймать больше змей, чем когда-то Цезарю в Галлии.
— Что имел в виду Джон Хардин, когда говорил о меде? — поинтересовалась Ли.
— Он хочет, чтобы я была с ним мила, — объяснила Люси. — У него напряженные отношения с английским языком.
— А вы знаете, Джейн, что нудисты совершают меньше преступлений, чем все другие группы населения? — спросил Джон Хардин.
— Нет, не знаю, — отозвалась Джейн. — Но меня это не удивляет.
— Я пугаю вас. Правда? — снова обратился Джон Хардин к Джейн Хартли. — Вы, наверное, в жизни не встречали настоящего, законченного шизофреника, и я вижу страх в ваших глазах.
— Заткнись, сынок! — цыкнула на Джона Хардина Люси, протянула ему пляжное полотенце, которое тот обернул вокруг бедер, решительно пересекла веранду и прошла через раздвижную стеклянную дверь в гостиную. — Тебе нет нужды предъявлять удостоверение личности. Голому человеку оно без надобности.
— У меня сестра шизофреничка, Джон Хардин, — произнесла Джейн, направляясь в дом следом за Люси. — Так что для меня это старая песня.
Джон Хардин проводил глазами молодую женщину, уже скрывшуюся в гостиной.
— Она очень красивая. Правда, Джек?
— Правда.
— Как думаешь, Ли, я ей понравился? — ласково спросил девочку Джон Хардин.
— В одежде вы ей больше понравитесь, — рассудительно ответила Ли.
— Это предрассудки, — помрачнел Джон Хардин.
— Она просто привыкла к мальчикам, которые носят одежду. Вот и все, — объяснила Ли.
— Да? — смягчился Джон Хардин. — Никогда не умел разговаривать с красивыми девушками. Ли, не поможешь мне? Ты такая хорошенькая. Уверен, что в один прекрасный день тебя выберут Мисс Италия. Если, конечно, не вернешься домой и не станешь Мисс Америка.
— Вот так и говорите с ней, Джон Хардин, — посоветовала Ли. — Возможно, ей понравится.
— Я знаю, что девушкам надо говорить «привет». Я всегда так делаю. Потом надо сказать что-то вроде: «Какой сегодня чудный день». Я говорю так, когда погода хорошая. Но что сказать, если на улице идет дождь или холодно, и что вообще положено говорить после этого? Я имею в виду, что можно сказать миллион всяких вещей. Но что хочет услышать красивая девушка после сводки погоды? Это для меня загадка, Ли. Может, она хочет узнать, было ли вчера ночью землетрясение в Пакистане? Это очень важно. А может, ей интересно, чем закончился фильм Джерри Льюиса, тот, что я видел прошлым вечером в больнице? А как насчет косметики? Наверное, ей нравится говорить о косметике, но я ею не пользуюсь. Я был бы рад поговорить о чем угодно, но мне на ум приходит сразу столько всего, что в результате я молчу. Красивые девушки меня терпеть не могут.
— Неправда, — возразила Ли. — Они знают, что вы чувствуете. Скажите им то, что вы говорили мне. Скажите мисс Хартли. Она поймет.
— Сейчас? Прямо сейчас?
— Нет, пусть все идет естественным путем. Дождитесь подходящего момента, — посоветовала Ли.
— Нет, не могу, — вздохнул Джон Хардин. — Мне теперь ничего не кажется подходящим.
На следующий день я повез Ли в юго-западную оконечность острова Орион — навестить Джона Хардина в доме, который он построил собственными руками, чтобы у него было место, где бы он мог уединиться от общества. О этом доме ходило много толков и на острове, и в Уотерфорде, но мало кто его видел. Джон Хардин построил свое pied-à-terre на двухсотлетнем дубе, который нависал над ручьем, охватыващим, словно ожерелье глубокой воды, соленое болото. У Джона Хардина были золотые руки и неограниченные запасы свободного времени, так что с годами дом все больше разрастался, пройдя несколько реноваций, и в результате там имелось пять комнат и крытое крыльцо, перед которым я и остановился, подъехав к дубу и нажав на клаксон. В самом конце дороги я указал Ли на некрашеное деревянное здание, которое построил вместе с братьями и где в детстве мы останавливались во время рыбалки. Меня удивило, что причал в таком отличном состоянии, пока я не вспомнил, что Джон Хардин живет здесь постоянно, если не сидит под замком в психиатрической больнице штата. Дом был построен из сосны и сохранил естественную окраску. Его архитектура отличалась своеобразным очарованием и некоторой эксцентричностью, поскольку комнаты шли по спирали и становились чем выше, тем меньше, напоминая башенки. Повсюду были развешаны кормушки и ванночки для птиц, а также колокольчики. Когда ветер шевелил листья и желуди, со всех сторон слышалась музыка. Большинство колокольчиков были сделаны вручную и звучали слегка не в лад и несколько странно. Но дом оказался таким гармоничным, что Ли пришла в неописуемый восторг.
Джон Хардин окликнул нас сверху из своего жилища и спустил деревянную лестницу. Комнаты располагались на трех уровнях, спроектированных весьма изобретательно. На верхнем Джон Хардин устроил для себя маленькую спальню с гамаком и библиотеку, состоящую из книг в бумажной обложке. Его необычный дом освещался свечами и керосиновыми лампами, а еду он готовил на маленькой жаровне. Кондиционером ему служил океанский бриз, и Джон Хардин сам признавал, что зимой в доме жить невозможно. Однако холодные месяцы чаще всего совпадали у него с периодами обострения болезни, а потому он всегда мог обеспечить себе бесплатное проживание на Булл-стрит в Колумбии. Питался он в основном рыбой, которую ловил в ручье с помощью сетей и удочки. Он с гордостью продемонстрировал нам туалет, устроенный в густых зарослях мирта.
— На этом дурацком острове иметь такой туалет незаконно, — объяснил нам Джон Хардин. — Согласно местному распоряжению об озонировании. Американцы почему-то стыдятся отходов своей жизнедеятельности. А вот я ими горжусь.
— А я о своих как-то не думала, — улыбнулась мне Ли, проследовав за Джоном Хардином в маленькую комнату причудливой формы, которую почти полностью занимал гамак.
— Это комната для гостей. У меня до сих пор гостей еще не было, но, если появятся, спать будут здесь. А ты, Ли, можешь приходить сюда, когда захочешь. Без приглашения.
— Спасибо большое, Джон Хардин. Очень любезно с вашей стороны.
— Но остальным членам моей семьи вход воспрещен. Так что держись подальше от моей собственности, Джек!
— Не очень-то и хотелось! — огрызнулся я.
Я чувствовал себя переростком, и, перемещаясь из одного крошечного помещения в другое, внезапно ощутил приступ клаустрофобии. Переходить из комнаты в комнату оказалось не так-то просто, да и почва под ногами была уж больно зыбкой, словно я очутился на борту яхты, стоявшей на якоре в открытой бухте в ветреный день. Джон Хардин украсил стены своей гостиной картинами, подаренными его товарищами по несчастью из больницы штата. Картины были похожи на марки, выпущенные в стране, которая привлекала к себе ночными кошмарами своеобразную породу туристов.
— Все художники — шизофреники, — сообщил нам Джон Хардин. — Ты это знала, Ли?
— Я так не думаю.
— Они видят мир в искаженной перспективе. И пишут то, что знают лучше всего, — деформированный мир.
— Это все ваши друзья? — заинтересовалась Ли.
— Единственные стоящие друзья. Те, что по крайней мере год сидели на хлорпромазине. Хлорпромазин уносит тебя далеко от самого себя, и искусство становится единственной подсказкой, говорящей о том, что ты все еще здесь.
— Очень мило, — произнесла Ли, явно опасаясь сказать что-то не так своему вечно взвинченному, слишком чувствительному дяде. — А можно мне тоже написать несколько картин для вашей гостевой комнаты?
Лицо Джона Хардина смягчилось, и он сказал:
— Я буду хранить их вечно. Можешь быть уверена.
— Я нарисую пьяццу Фарнезе в Риме, — пообещала Ли. — Я так по ней скучаю, что, стоит закрыть глаза, вижу ее во всех подробностях.
— Неужели ты так сильно по ней скучаешь, дорогая? — удивился я.
— Конечно, папочка. Ведь это же мой дом.
— Твой дом — Уотерфорд, — вмешался в разговор Джон Хардин. — Все остальное — всего-навсего местный колорит.
— Но ведь я выросла в Риме, — возразила Ли. — Вам бы там очень понравилось.
— Никогда не любил людей, которые не говорят по-английски, — заявил Джон Хардин. — Мне всегда казалось, что они что-то скрывают.
— Это просто смешно! — не выдержал я. — И очень типично для жителя Юга.
— Ну и пусть! — ответил Джон Хардин и, повернувшись к нам спиной, направился в самую большую комнату.
Здесь стояли три шезлонга, висел гамак и был сделан выход на крыльцо с экраном от насекомых. Джон Хардин продемонстрировал настоящий плотницкий талант, и, несмотря на неустойчивые полы, комнаты неожиданно естественно перетекали одна в другую, как воплощенная мечта дерева именно о таком доме. Бриз гнал на берег волны и извлекал семьсот самых разных звуков из подвешенных колокольчиков, которые звенели, точно кусочки льда в серебряных кубках. И атмосфера в лесу сразу же менялась, совсем как в зрительном зале, когда оркестранты начинают настраивать инструменты. Мне эти звуки казались довольно нестройными, но на Джона Хардина они, похоже, действовали успокаивающе.
Он вынул из кармана листок бумаги и прочитал что-то про себя, а потом обратился к Ли:
— Я тут кое-что написал, и мне нужна твоя помощь. Вчера я заметил, что ты хорошо разбираешься в отношениях между мужчинами и женщинами.
— Нет, — удивилась Ли. — У меня и мальчика-то никогда не было.
— Но ты ведь знаешь, как мне надо говорить с Джейн Хартли, чтобы произвести на нее впечатление.
— Оставайтесь самим собой, Джон Хардин. Ей это понравится.
— А что, если ты будешь играть роль Джейн, а я — самого себя? — попросил он.
— Господи Иисусе! — воскликнул я.
— Все нормально, папочка, — остановила меня Ли. — Джон Хардин, читайте этот ваш текст, а я попробую сыграть роль мисс Хартли.
— Она натуралист. Ученый. Поэтому мне следует попытаться вести разговор на интересующую ее тему. Дать ей сразу понять, что нас с ней волнует одно и то же. Итак, мы сели за стол и заказали ужин. Лично я — только овощи. Вдруг она окажется вегетарианкой и ненавидит людей, употребляющих в пищу животных, которых она поклялась защищать?! Тогда весь вечер может пойти насмарку.
— Я заказала бы то, что вам самому нравится, Джон Хардин, — посоветовала Ли.
— Хорошая идея, — сказал он, записывая что-то на своей бумажке. — Тогда я закажу рыбу. Ведь как мне известно, некоторые вегетарианцы иногда едят рыбу. А я люблю рыбу. Ну, теперь скажи что-нибудь. Притворись, что ты Джейн.
Ли задумалась, а потом сказала:
— Какой у вас сегодня красивый галстук, Джон Хардин. Он так подходит к вашему костюму. Как хорошо, что вы уже не нудист.
Джон Хардин смутился, сверился со своими записями и произнес:
— Вы знали, Джейн, что мужская особь ночной бабочки испускает звуковые волны такой силы, что они могут убить в полете других насекомых?
Он взглянул на Ли, которая была явно озадачена, но спокойна.
— Нет, я этого не знала. Как интересно!
— Мужская особь ночной бабочки наводит страх на всех насекомых, — глядя в записи, сообщил Джон Хардин. — А вы знали, что, согласно последним исследованиям, аллигаторам ретриверы на вкус нравятся больше, чем французские пудели? Ученые полагают, что, поскольку аллигаторы обитают возле полей для гольфа и летних резиденций, они уже включили домашних собак в свое меню.
— Бедные собачки, — искренне ужаснулась Ли.
— Джейн, не правда ли, сегодня чудесная погода? — прочитал Джон Хардин.
— Да, с каждым днем становится все теплее, Джон Хардин, — согласилась Ли и посмотрела на меня, чтобы проверить, хорошо ли она играет свою роль, а когда я кивнул, продолжила: — Как думаете, завтра не будет дождя?
— Забавно, что вы спросили о дожде. Он напоминает мне о снеге. Вы знали, что самка белого медведя прикрывает нос лапой, когда охотится на тюленей возле полыньи? Это потому, что нос у нее черный, а снег вокруг такой белый. Медведица становится невидимой. Она подкрадывается к тюленю и убивает его.
— Откуда вы столько знаете о природе? — поинтересовалась Ли.
Джон Хардин улыбнулся и выбрал нужный кусок из текста.
— Потому что я убежден: человек является частью природы и изучать природу — значит познавать самого себя. Паук съедает муху так же, как человек — чизбургер. Все в природе взаимосвязано и все похоже.
— Я бы убрал эту строчку насчет мухи и чизбургера, — заметил я, чувствуя, что колокольчики уже начинают действовать мне на нервы.
— Еда — это еда. Для природы все едино. Джейн — умная женщина и поймет скрытый смысл.
— Может, лучше сказать, что лошадь ест овес, — предложила Ли. — Мухи — это просто отвратительно!
— Замечательная идея, Ли. Ты такая же чувствительная, как и Джейн, — согласился Джон Хардин. — А вот ты, Джек, абсолютно нечувствителен к дерьму!
— Спасибо, — хмыкнул я, вдруг заметив, что из-за поворота ручья выплывает катер. — Это Ледар. Джон Хардин, хочешь с нами прокатиться? Ледар сказала, что у нее есть для нас сюрприз.
— Нет, — ответил он. — Я останусь здесь и продолжу работу над воображаемым разговором с Джейн Хартли. Ли, может, у тебя имеются какие-то соображения? Любая инсайдерская информация, о чем думают красивые девушки.
Ли взяла дядю за руку и поцеловала его в щеку.
— Каждому человеку хочется иметь друга. Просто дайте Джейн понять, как сильно она вам нравится, и тогда все будет хорошо.
— Завтра пойду в библиотеку и прочитаю все книги о природе. К тому моменту, как приглашу ее на ужин, я буду знать о животных больше любого другого, с кем она когда-либо встречалась.
— А когда ты собираешься пригласить ее, Джон Хардин? — поинтересовался я.
— Через несколько лет, — ответил он. — На изучение материала потребуется года два-три, а раньше даже думать об этом не стоит.
— Но она может встретить кого-то другого, — заметила Ли.
— Что ж, придется рискнуть, — бросил Джон Хардин нам вслед, так как мы уже начали спускаться по деревянной лестнице. — Никому не рассказывайте о моем доме, — предупредил он, догнав нас внизу. — У меня повсюду враги, и они с ума сойдут, если узнают, что я свободный человек.
— Твоя тайна умрет вместе с нами, — заверил его я.
Я посмотрел в сторону катера, который находился уже в миле от нас. Звук мотора успокаивал и был так привычен мне, выросшему в этой низменной местности, что не нарушил бы даже самый неглубокий сон.
Когда мы проходили мимо старого рыбачьего домика, Джон Хардин отпер дверь и пригласил нас внутрь. Я был рад, что он привел дом в порядок: отремонтировал сломанные окна и даже покрасил стены внутри. Печка по-прежнему стояла в углу, и те же покрытые плесенью койки прижимались к дальней стене, но сейчас Джон Хардин использовал это помещение как мастерскую, и все его инструменты лежали на своих местах и содержались в идеальном порядке. Посреди комнаты высился штабель недавно распиленных досок, от которых исходил чистый запах свежего дерева.
— Знаешь, зачем эти доски? — спросил он.
— Понятия не имею.
— Хочу сделать гроб для мамы.
— Что за жуткая идея! — возмутился я. — А она знает?
— Конечно не знает. Это должно стать сюрпризом, — буркнул Джон Хардин, которого явно задел мой тон. — По крайней мере, у нее будет одной заботой меньше. Я сделаю его крепким и красивым.
— Ей очень понравится, — сказала Ли.
— Я в этом не так уверен, — не сдавался я.
— Папа ошибается. Просто чудесная вещь, — заявила Ли, бросив на меня неодобрительный взгляд.
— Джек, это будет настоящее произведение искусства. Сам посмотришь. Такого красивого гроба в нашем графстве еще не видели. — Тут Джон Хардин огляделся по сторонам, словно боясь, что его подслушивают непрошеные гости. — В этом графстве полно алкашей, лжесвидетелей, негодяев, сутенеров, сатанистов и тех, кто уклоняется от уплаты налогов.
— Уклоняется от уплаты налогов? — переспросил я.
— Мне не надо платить налоги, потому что я шизофреник, но есть люди, которые вообще не заполняют деклараций для налоговой службы. Они хуже грибов, растущих на пнях.
— Почему вы не хотите поехать с нами? — спросила Ли.
Джон Хардин посмотрел на причаливающий к пристани катер.
— Нет, поезжайте без меня, — бросил он и, как загнанный зверь, помчался к дереву, быстро вскарабкался по лестнице и втащил ее наверх, отгородившись от жестокого мира.
Ледар смотрела, как мы стягиваем рубашки и брюки, надетые прямо поверх купальных костюмов. Когда мы забрались в катер, Ледар усадила Ли перед собой и позволила ей взяться за руль.
— Ты не сможешь считаться местной девочкой, пока не научишься управлять катером, — заявила Ледар. — Дерни за ручку привода, дай задний ход и возьми курс на Уотерфордский пролив.
Ли сделала так, как ей было сказано, и катер медленно пошел назад, к середине реки.
— Сначала поверни штурвал направо, а потом прямо вперед.
Ли строго следовала указаниям Ледар, белокурые волосы которой казались еще светлее на фоне темной гривы Ли. Девочка загорела до черноты, а Ледар, похоже, солнце и не коснулось.
— Прилив продолжается, и вода уже высокая, — заметила Ледар. — Об отмелях не беспокойся.
— С какой скоростью мы можем идти? — поинтересовалась Ли.
— Давай жми, милая, — ответила Ледар. — В детстве надо из всего извлекать максимальную скорость.
Ли прибавила скорость, и катер, шестнадцатифутовый «Ренкен», чарлстонского производства, выскочил из воды и помчался по главному каналу между островом Орион и необитаемым островом Барнуэлл. Ледар указывала дорогу через заводь за барьерными островами, где от горизонта и до горизонта огромным зеленым ковром раскинулась спартина.
Когда мы добрались до реки Уотерфорд, Ледар сделала знак Ли сбросить скорость так, чтобы катер шел по инерции. Я пробрался между своими дамами, открыл банку пива и, плюхнувшись на скамью, взялся за штурвал. Надвинув бейсболку на лоб, я постарался прикрыть от солнца лицо и шею, а Ледар в это время развязала лежавший на корме трос и стала потихоньку травить его. Управлялась она умело, словно воздушная гимнастка, проверяющая снаряжение перед смертельным номером.
— Что вы делаете, Ледар? — заинтересовалась Ли.
— Обрати внимание на выражение ее глаз, — сказал я. — Она четыре раза выигрывала соревнования по водным лыжам.
— Пять раз, — поправила меня Ледар. — Причем, дорогая, там были и мальчики, и девочки. Я катаюсь лучше любого здешнего парня.
— Даже лучше, чем папочка?
Ледар рассмеялась, бросив на меня ласковый взгляд.
— Твой папочка — хороший мальчик, Ли, но в катании на водных лыжах я его легко могла заткнуть за пояс. Скажи ей, Джек. Наступи себе на горло и признайся.
— Она самонадеянна до невозможности, — подтвердил я. — Но когда эта девочка встает на лыжи, то становится сверхчеловеком. Это поэзия в движении. Морская богиня.
Ледар прыгнула в воду первой. Ли последовала ее примеру, а я включил переднюю передачу и потихоньку поплыл вперед, вытягивая буксирный трос по направлению к двум плывущим позади меня фигурам. Неожиданно я перенесся в тысячу жарких полдней своего детства, когда запах реки и звук моторов до краев наполняли меня жизнью. В голове, словно кадры кинопленки, проносились образы рассекающей водные просторы Ледар, и когда та наклонялась, чтобы сделать крутой вираж, то казалось, будто она ложится на поверхность воды. Ледар мчалась по воде за быстроходной лодкой, и это было лучшей демонстрацией всех законов физики и всей красоты геометрии. Глядя, как она учит и подбадривает Ли, я вспомнил, что все свое отрочество свято верил в то, что Ледар станет матерью моих детей. Ледар показала Ли, как следует держаться за рукоятку фала, затем поставила ее ноги на лыжи и надежно их закрепила.
Что бы ни делала Ледар в воде, все выглядело удивительно грациозно. Казалось, вода была ее родной стихией. Сейчас она кружила возле слегка испуганной и радостно возбужденной Ли, которая унаследовала от меня несокрушимый состязательный дух. Она терпеть не могла проигрывать, особенно на глазах других. Но Ледар успокоила ее и объяснила, что лыжи следует ставить параллельно, руки не сгибать, а все остальное сделает катер. Ледар надела лыжи и встала позади Ли, так что девочка оказалась между ее ног, а ее лыжи — между лыжами Ледар. Положив руки на рукоятку фала рядом с руками Ли, Ледар дала мне сигнал заводить мотор.
Оглянувшись назад, я увидел, что, заслышав рев мотора, Ли выпустила рукоятку, и Ледар тотчас же разжала руки. Пока я разворачивал катер и подтаскивал плавающий на поверхности воды фал поближе к Ледар, та что-то ласково внушала Ли, готовя ее ко второй попытке.
— Держись крепче. Руки вперед. Ни в коем случае не сгибать! Лыжи по обе стороны от троса. Замечательно, Ли. А сейчас я дам сигнал твоему папочке, и мы покатим через город.
Ли еще раз ухватилась за трос, поднялась на лыжах, опираясь всем телом о ноги Ледар. Наконец они поднялись над водой, Ледар широко расставила ноги, направляя юную лыжницу, и так они проехали двести ярдов, пока Ли не потеряла лыжу и не упала. Ледар упала вместе с ней и сразу же поплыла в погоню за лыжей в кильватере катера.
Ледар снова дала мне отмашку, Ли поднялась, и на сей раз они проехали через город, при этом Ли боялась сделать хоть одно лишнее движение, а Ледар приветственно махала прохожим на набережной. Потом они нырнули под мост, и Ли бросила опасливый взгляд на проезжавшие над ними автомобили.
Тронув Ли за плечо, Ледар указала ей на кильватер по правому борту и легким нажатием левой руки заставила девочку отклониться от курса. Они обе развернули лыжи в сторону эспланады ниже по течению Ойстер-крик и, скоординировав свои движения, проехали, как один лыжник, через кильватер, стремительно несясь рядом с катером в странном, но на редкость жизнерадостном па-де-де — быстрые, прелестные и грациозные. Наблюдая, как Ледар тренирует Ли, я то и дело слышал восторженный визг дочки. Затем трос ослаб, и они замерли в ожидании, когда тот снова натянется и катер увлечет их за собой, стремительно перенесет их одним прыжком обратно через кильватер, а потом — в противоположном направлении. Я слышал, как Ледар что-то кричит, стараясь перекрыть шум мотора, но слов разобрать не смог. Однако заметил, что Ли успокоилась и благодаря терпеливому руководству своей наставницы снова обрела уверенность. «Под руководством увлеченного и талантливого учителя человек сможет преодолеть все, буквально все», — подумал я.
Я очертил указательным пальцем круг, но, когда медленно развернул катер на сто восемьдесят градусов, Ли снова упала. Тогда я вернулся, и Ледар попросила меня кинуть с кормы еще один трос, чтобы они с Ли могли по отдельности скользить за лодкой.
— А Ли к этому готова? — спросил я.
— Она прямо-таки создана для лыж, — ответила Ледар.
И я в этом воочию убедился, когда снова завел мотор и женщина и девочка, радостно визжа, помчались в тандеме по реке. Я вез их через центр города, мимо украшенных колоннами особняков в сени старых дубов на Уотер-стрит, вспомная о Венеции, поднявшемся из волн Адриатики городе, где каждый дворец дышит чувственностью и словно создан архитекторами, вдохновленными орхидеями и свадебными тортами. И все же я не мог отрицать, что простота, месторасположение и пропорции домов Уотерфорда будоражат мое чувство прекрасного не меньше, чем прогулка по венецианским каналам.
Более получаса я возил их взад и вперед по реке Уотерфорд, пока Ледар наконец не подала сигнал, что Ли устала. Тогда я бросил якорь у песчаной косы, прямо напротив города. Они залезли в катер и досуха вытерлись, а затем Ледар достала сэндвичи с помидорами, выращенными в огороде ее матери, салатом-латуком, майонезом и сладким жареным луком. Вонзив зубы в сэндвич, я даже застонал от удовольствия, когда густой соус потек у меня по лицу и рукам. Я раскрыл сэндвич и внимательно изучил надкушенный помидор. Он был большим, красным, как пожарная машина, и прямо-таки лоснился. И я вспомнил, как когда-то в детстве ходил с дедом в поле и тот срезал спелый помидор с ветки, согнувшейся под тяжестью плодов. Сайлас разрезáл помидор перочинным ножом, солил кусочки и давал мне. Даже райский нектар вряд ли сравнится по вкусу с только что сорванным помидором. Что до меня, то этот вкус всегда был и навсегда останется вкусом Уотерфорда и вкусом лета.
Когда мы пустились в обратный путь, к острову Орион, день уже клонился к вечеру, солнце играло на поверхности воды и окрашивало кучевые облака на западе в алый цвет. На обратном пути мы вызывали на дуэль все встречные буи и бакены, и я чувствовал, как под струями прохладного воздуха натягивается обожженная солнцем кожа. Когда мы проплывали мимо острова Ледифейс, Ледар вдруг пальцем показала на ручей, где я рыбачил в детстве. Остров остался таким, как прежде, избежав застройки, изменившей до неузнаваемости вид и даже дух наших низин.
— Давай заедем к Генри Томасу, — предложила Ледар.
— Не видел Генри со школы, — отозвался я. — Он по-прежнему работает сварщиком?
— Уже нет. Сейчас он занят строительством на Хилтон-Хед. Весь город занят строительством на Хилтон-Хед. На днях встретила его в «Пигли-Вигли». Он спрашивал о тебе.
— Мы с Генри играли в одной футбольной команде, — объяснил я Ли. — Вот был игрок так игрок!
— Что ты этим хочешь сказать? — поинтересовалась Ли, у которой глаза уже совсем слипались.
— Крутой был парень, при случае мог и башку оторвать.
— Деревенщина, — предположила Ли. — Так, кажется, говорят мои дяди?
— Но высшей пробы. Лучшая ее разновидность, — заметила Ледар. — Его невозможно было вытащить с Дарлингтон-пятьсот. Это пятисотмильная автомобильная гонка, дорогая.
— Генри, конечно, совсем простой. Но зато хороший гражданин, — добавил я.
— На прошлой неделе я к нему заходила. Он хотел познакомить меня со своим младшим сыном, — сообщила Ледар. — У мальчика синдром Дауна, но он очень добрый. Может, заглянем?
— Ли очень устала, — сказал я.
— А я хочу, чтобы Ли это увидела, — настаивала Ледар.
Начался отлив, катер все дальше уходил в болото, и я прокладывал путь по длинным коридорам болотной травы, над которой мы плыли всего несколько часов назад. Когда-то я знал все эти ручьи и мог даже ночью не заглядывать в карту, но сейчас, чтобы не напороться на отмели, мне пришлось сделать это дважды. Но вот наконец вдали показался дом Генри Томаса. Это был старый деревенский дом с закрытой террасой вдоль фасада. Во дворе стояли четыре автомобиля, причем один из них находился на вечном приколе. Где-то в поле, за домом, кукарекал петух. Прямо под сваями пристани охотилась белая цапля. Она улетела, хлопая крыльями, когда наш катер подошел слишком близко к ее охотничьим угодьям. Ледар показала мне отмель ярдах в двадцати от нас и шепотом велела заглушить мотор и бросить якорь.
— Разве мы не собираемся причалить, чтобы поздороваться с Генри?
— Тсс, — поднесла палец к губам Ледар. — Он знает, что мы здесь. Я его предупредила.
Закатное солнце позолотило болото, а небо на западе превратилось в окно, расцвеченное розовым и фиолетовым, и края этого окна были покрыты рябью прощальной огненной дымки. Болото кругом тоже, казалось, было в огне, и лодка будто покоилась в холодном пламени. Мы молча смотрели на воду, которая переливалась, точно перья павлина, на фольге отступающего прилива. Ли опустила руку и дотронулась до лимонной поверхности воды.
Из дома Генри Томаса выскочил маленький мальчик, за которым на некотором расстоянии следовали его мать, отец и две старшие сестры. На мальчике были футболка и шорты, черные высокие ботинки и маленький спасательный жилет. Мальчик бесстрашно мчался во весь опор, притормозив только тогда, когда сбежал по пандусу к плавучей пристани.
— Его зовут Оливер, — прошептала Ледар.
Мальчик раскинул руки, протянул их к закату на болоте и начал медленно, грациозно кружиться. Тонкий, высокий голос затянул песню, и, хотя слов было не разобрать, я узнал мелодию: «У Мэри есть баран». Оливер выжидающе посмотрел на воду, но ничего не увидел и что-то обиженно или удивленно крикнул. Мальчик опустился на колени и принялся молотить руками по неровным, некрашеным доскам, а затем запел другую песню, слов которой опять было не разобрать, но мелодия снова показалась знакомой и завораживающей.
— «Rock of Ages», — прошептала Ледар на ухо Ли.
Озадаченно и обиженно оглянувшись на родных, Оливер поднял руки и стал сильно топать по причалу, и этот неровный стук эхом разнесся по окрестностям. Затянул третью песню, потом четвертую. Семья следила за ним в неподвижном молчании, хотя Генри все же приветственно нам махнул.
— Ну вот, наконец, — выдохнула Ледар.
Спинной плавник, изящно изогнутый, как гондола, разрезал тихие воды в двухстах ярдах от берега. Дельфин стремительно приближался. Закатное солнце окрасило его тело сначала в цвет зелени, потом — соломы с добавлением капельки охры. И вот он поднялся из воды и подплыл к причалу, на котором пел Оливер. Дельфин поднял голову. Ли даже подалась вперед, услышав, как тот отвечает на пение мальчика, издавая пронзительные звуки на высочайшей ноте. Оливер восторженно закрутился на месте и начал то ли говорить, то ли кричать, то ли каркать. Он был слишком возбужден, чтобы обращать внимание на свою речь. Мальчик, лицо которого светилось от экстаза, протянул руки к дельфину и спел «Jesus Loves Me», обращаясь и к этому существу с бутылочным носом, и к долговязым болотным птицам, остановившимся послушать странный концерт — примитивную интерлюдию между закатом и ночью. Чем больше возбуждался мальчик, тем пронзительнее становился его голос и тем менее разборчивой была его речь. Пение ребенка, похоже, успокаивало дельфина, медленно кружившего возле причала и время от времени выскакивавшего из воды, чтобы тихо исполнить что-то свое. Песня Оливера каким-то жутким, неземным образом гармонировала со звуками, издаваемыми дельфином, причем в голосе животного было что-то человеческое и до боли знакомое. Мальчик в полном экстазе танцевал и кружился, тыкая пальцем в дельфина и оглядываясь на родных. Под конец Оливер уже рычал и издавал совсем нечленораздельные звуки, на что дельфин отвечал все печальнее и отстраненнее.
Когда дельфин повернул обратно в сторону моря, Оливер протестующе завизжал, сердито замахал вслед своему другу рукой, упал на колени и замер в изнеможении. Генри спустился к причалу, окутанному сумерками, и взял Оливера на руки. Он помахал нашей компании на катере и понес мальчика в дом. Целую минуту мы все трое молчали, потрясенные этой сценой. Мы точно не знали, чему только что стали свидетелями, но ясно понимали, что это была редкая форма общения и диалога.
— Папочка, а что говорил этому дельфину Оливер? — наконец подала голос Ли.
— Думаю, что-то очень хорошее. Хотя не знаю.
— Догадайся, — настаивала она.
— А я знаю, о чем они говорили, — вмешалась Ледар, увидев, что я завожу мотор.
— Можете мне сказать? — попросила Ли.
— Оливер спрашивал дельфина: «Джек любит Ледар? Джек любит Ледар?» А дельфин ему в ответ: «Не может не любить. Не может не любить».
Ли уселась Ледар на колени, и мы поплыли в кильватере дельфина, взявшего курс на Атлантику, а звезды равнодушно смотрели на нас с небес.
Назад: Глава двадцать седьмая
Дальше: Глава двадцать девятая
