Глава восемнадцатая
Поскольку я пишу книги о путешествиях, то аэропорты знаю хорошо, а римский аэропорт Леонардо да Винчи изучил как свои пять пальцев. Но в тот декабрьский день, когда мама впервые приехала в Италию, мне показалось, что по случаю ее прибытия аэропорт изменился и расширился. Мы едва не потеряли мать, когда она целую неделю пролежала в коме, и с тех пор, как она поправилась, все пропорции волшебным образом изменились для нас. После долгого интермеццо, овеянного печалью и напрасной тратой времени в попытке исцелить душу, истерзанную гибелью Шайлы, я наконец-то воссоединился с семьей. Я вновь обрел связь с чем-то очень важным для себя, и отзвуки этой поездки домой еще долго звучали в моей душе, причем так сильно, как я сам того не ожидал. Когда я поехал к умирающей матери, то даже подумать не мог, что у ее постели найду свое давным-давно потерянное второе «я».
Как только пассажиры потянулись мимо таможенников и вооруженных до зубов неулыбчивых солдат, я указал Ли на мать:
— Ли, беги обними вон ту женщину. Это твоя бабушка.
Ли легко прошла сквозь толпу, и я последовал за ней. Пока Люси оглядывалась по сторонам, Ли уже успела подбежать к ней.
— Чао, ба! Я Ли Макколл, твоя внучка.
Люси взглянула на черноглазую красавицу внучку и спросила:
— Дорогая, где же ты была всю мою жизнь?
Люси присела и заключила Ли в объятия, а потом поднялась и поцеловала меня. Мы забрали ее чемоданы, и Люси, взяв Ли за руку, последовала за мной к поджидавшему нас римскому такси.
То, что мать выздоровела, было настоящим чудом, и ее лицо светилось здоровьем, что казалось просто невозможным, если учесть, какую массовую атаку выдержало ее бедное тело. Волосы у нее отросли, хотя и были еще очень короткими, походка осталась такой же легкой, и я заметил, что итальянцы средних лет бросают на нее томные оценивающие взгляды. Мать писала мне, что каждый день проходит по пять миль по пляжу и пропустила только один месяц своих обязательных утренних проверок кладок морских черепах. Сейчас, в декабре, у нее был самый лучший загар в римском аэропорту.
Люси посмотрела на толпы встречающих и неодобрительно покачала головой, так как не любила шума и толчеи.
— Похоже, здесь переплюнули учения китайских пожарных, — заметила она.
— Я не хочу вырастить из Ли расиста, ма, — добродушно заметил я.
— В этом нет никакого расизма. Я в жизни не видела учений китайских пожарных, — ответила Люси и, подумав, добавила: — До этого момента.
Она вынула итальянские деньги, которые поменяла еще в Саванне, и показала их Ли. Помахав бумажкой в тысячу лир, сказала:
— Даже и не знаю, это пять центов или миллион долларов.
— Считай, что у тебя один доллар, ба, — ответила Ли.
— Какой умный ребенок, — удивилась Люси. — Если девочка разбирается в цифрах, то за нее можно не волноваться.
— Ты прекрасно выглядишь, мама, — сказал я. — Ремиссия пошла тебе на пользу.
— Два месяца я была лысой, как свинья, — призналась она. — Если у тебя завалялись лишние деньги, вкладывай их в парики, не прогадаешь! У тебя прекрасные волосы, Ли. Совсем как у твоей мамы.
— Спасибо, ба, — поблагодарила Ли.
— У меня в чемодане много подарков для тебя. Больше, чем моей одежды, — сообщила Люси. — Все в Уотерфорде прислали тебе подарки, так как хотят сказать, что с нетерпением ждут тебя обратно.
— Двадцать седьмого декабря, — заявила Ли. — Мы вернемся в Уотерфорд вместе с тобой. Тебе очень понравится Рождество в Риме.
— Ли, а помнишь, как я любила тебя, когда ты была еще крошкой? — спросила Люси, прижимая к себе внучку.
— Я совсем не помню Южную Каролину, — призналась Ли. — Пыталась, но у меня ничего не получается.
— На следующее лето я привлеку тебя к работе на острове Орион. Будем спасать от истребления морских черепах.
— Здорово! И я все это увижу?! — радостно воскликнула Ли.
— Увидишь? — переспросила Люси. — Я сделаю из тебя хранительницу черепах.
— Должно быть, в Уотерфорде замечательно, — отозвалась Ли. — Знаешь, ба, ты первый человек, кроме папы, который знал Великую Собаку Чиппи.
— Чиппи? — Люси бросила на меня удивленный взгляд. — Великая собака?
— Я рассказываю Ли всякие истории о Чиппи, — объяснил я.
— О чем там рассказывать, — озадаченно произнесла мама. — Чиппи была приблудившейся дворняжкой.
— Нет, мама, — твердо сказал я, и она уловила в моем голосе легкое неодобрение. — Чиппи была великолепной собакой. Бесстрашной, умной. Она защищала семью Макколл.
— Она ведь столько раз спасала вашу семью. Правда, ба? — спросила Ли.
— О да. — До Люси наконец-то дошло. — Вряд ли кто-нибудь из нас дожил до сегодняшнего дня, если бы не Чиппи… Это замечательная собака.
Когда в тот вечер я укладывал Ли спать, она крепко обняла меня и поблагодарила за то, что разрешил бабушке приехать.
— Мне очень понравилась твоя мама, папочка — сказала Ли. — Она ко мне так хорошо относится, и ты на нее очень похож.
— Да ладно тебе, — одернул ее я. — Будет тебе заливать!
— Правда-правда, — улыбнулась Ли. — Она говорит, что я вылитая мама. Что это значит?
— Вылитая мама? — переспросил я. — Это значит, что ты очень похожа на свою маму. Хочешь, я расскажу тебе историю? Еще раз о том, как мы с Шайлой влюбились друг в друга на пляже? Или хочешь услышать что-нибудь другое?
— Скажи, папочка, а твоя мама была хорошей рассказчицей?
— Она была лучшей. Никто не умел лгать так хорошо, как она.
— А что, истории — это всегда ложь?
Я хорошенько подумал, прежде чем ответить:
— Нет, истории — это не ложь. Истории доставляют удовольствие. А вот ложь, как правило, приносит боль.
— Пусть тогда бабушка расскажет мне какую-нибудь историю, — попросила Ли. — Папочка, ты ведь правда не обидишься?
— Сейчас я ее приведу, — ответил я.
— Спокойной ночи, — поцеловала меня Ли. — Я люблю слушать истории о Великой Собаке Чиппи, только когда мне грустно. А сегодня я чувствую себя самой счастливой на свете.
В гостиной я выглянул из окна на пьяццу Фарнезе и стал смотреть на римлян, торопливо идущих по холодным улицам. Видел и прохожих, и собственное отражение в окне. За темным окном кто-то вполне мог за мной подсматривать, и одновременно оно давало мне роскошную возможность самосозерцания. Автор книг о путешествиях решил вглядеться в себя и получше себя изучить.
Мне только что исполнилось тридцать семь, но человек, щурившийся на меня из оконного стекла, его ссутулившаяся, стоящая над пьяццей фигура показалась мне неживой и второстепенной по отношению к людскому потоку внизу. У людей там, внизу, была какая-то цель, они пересекали пьяццу Фарнезе и исчезали в одной из семи улиц, ведущих в сердце Рима эпохи Возрождения. Люди решительно и целеустремленно куда-то направлялись, в то время как все, что делал я, вдруг показалось мне несущественным и необязательным. Мне внезапно захотелось активных действий, сменить Великий пост на Марди Гра. Возможно, из-за приезда матери, из-за ее поразительной энергии я осознал, что слишком долго довольствовался позицией стороннего наблюдателя. Излишняя осторожность уже начала больно ранить, страх сковывал меня, замедлял мою поступь, удерживал от спонтанных поступков, не давал лихо срезать углы. И в раме окна я увидел себя таким, какой я есть: человеком, боящимся женщин, любви, страсти, не ценящим силу дружбы. Я вдруг увидел себя на перепутье, человеком, не знающим, какую дорогу выбрать, и неожиданно понял, чтó со мной не так.
Мои размышления прервал голос матери:
— Холодно, как на Аляске. А что, в этой стране не верят в отопление?
— Сейчас включу. В старых домах гуляют сквозняки, — ответил я.
— И еще — будь лапочкой, принеси мамочке «Чивас Ригал» со льдом, — промурлыкала Люси. — Надеюсь, хоть лед-то в этой стране есть?
Я смешал нам обоим напитки, включил отопление и вернулся в гостиную. Люси стояла перед высоким окном, от которого я только что отошел, и разглядывала прохожих.
— И что делают все эти люди? — спросила она и, взяв стакан, добавила: — Спасибо, дорогой. Чувствую себя просто ужасно, словно по мне прошло стадо бизонов.
— Это разница во времени. Тебе надо поскорее лечь в постель.
— У меня для тебя десятки писем, — сказала Люси. — И столько же устных сообщений, но это может подождать. Что там за слухи о тебе и Джордане Эллиоте?
— Это всего лишь слухи, — ответил я. — За ними ничего нет.
— Ничего нет отвратительнее, чем врать умирающей матери, — нахмурилась Люси.
— Ты не умираешь, — возмутился я. — Не говори так!
— Официально я умираю, — гордо произнесла Люси. — У меня и бумага есть от врача, там все написано. Скажи Джордану, что это моя последняя возможность повидать его.
— Не понимаю, о чем ты, — соврал я, почувствовав, что попал в ловушку к женщине, которая научила меня и ненавидеть ложь, и одновременно, в случае необходимости, пользоваться ею.
— Он будет счастлив повидаться со мной, — заявила она, так как все еще продолжала верить, что любой мужчина почтет за счастье оказаться в ее обществе.
— А что в первую очередь ты хочешь посмотреть в Риме? — спросил я, резко сменив тему.
— Лурд, — ответила она.
— Лурд? — удивился я.
— Да, Лурд, — подтвердила Люси.
— Но ведь Лурд во Франции, мама, а мы в Италии.
— А разве он не по пути? — поинтересовалась она.
— Нет, не по пути, — рассмеялся я.
— Что ж, если моя жизнь не имеет для тебя никакого значения, то обойдемся и без Лурда, — надула губы Люси.
— Мама, — сказал я, — да бывал я в Лурде. Все это чушь собачья, к тому же до него тысяча миль.
— Неправда, — обиделась Люси.
— Мама, я же пишу о путешествиях и знаю, как далеко Лурд от гребаного Рима.
— Ну зачем же так вульгарно! — рассердилась Люси.
— Спрос на чудеса резко упал, — ответил я.
— Ну, я слышала, что и в Риме есть церкви, где случались чудеса, — не сдавалась Люси.
— Как же я не подумал? — щелкнул я пальцами. — Конечно, мама. Ты хочешь чудес. Этот город полон чудес. Здесь есть церковь с кусочком подлинного креста, а в другой хранится терновый венец. Устроим себе праздник. Обойдем все церкви, прославившиеся чудесами. А ведь есть еще и собор Святого Петра.
— Мне непременно надо в Ватикан, — заявила Люси.
— Я организовал тебе аудиенциею у Папы, — сказал я. — Мы все пойдем на полуночную мессу в собор Святого Петра.
— Аудиенция у Папы! — задохнулась от восторга Люси. — Что мне надеть? Слава богу, что у меня отросли волосы. В парике я смахиваю на бродяжку.
— А теперь, мама, тебе надо поспать, — твердо произнес я. — Прежде чем начать наслаждаться Римом, необходимо хорошенько отдохнуть.
— Я им уже наслаждаюсь, — сказала она и после паузы добавила: — Может, хочешь познакомить меня с какой-нибудь подругой?
— Нет, — отрезал я. — У меня нет подруги, с которой я хотел бы тебя познакомить.
— У девочки должна быть мать, — нахмурилась Люси. — Может, я суюсь не в свое дело, но Ли тоскует по женской ласке. Я вижу это по ее глазам. У детей, лишенных матери, всегда такие глаза.
— Вовсе нет, — рассердился я.
— Ты этого не замечаешь, — не отставала Люси, — потому что не хочешь. Хватит бить баклуши, принимайся за дело, найди бедному ребенку маму.
— Она не нуждается в матери, — рассердился я теперь уже на себя, потому что не сумел скрыть свое раздражение. — Мария любит ее совсем как мать.
— Мария не говорит по-английски, — отрезала Люси. — Как Ли узнает о материнской любви от человека, который и слова-то толком не может сказать по-английски?
— Мне было бы намного легче, если бы и ты не умела говорить по-английски, — ухмыльнулся я.
Ее смех был звонким и ярким, словно подброшенный в воздух наградной кубок, и она продолжала смеяться, пока шла по длинному коридору к своей спальне.
В поисках святого, который заступился бы за Люси, мы обошли почти все церкви, часовни и базилики Рима, и по дороге я учил ее разбираться в римском кофе: мы постоянно останавливались, чтобы выпить по чашечке эспрессо или капучино. Каждый день ходили на ланч в «Да Фортунато», и нас обслуживал Фредди, демонстрируя безупречные манеры и свой ломаный английский. Фредди запал на Люси, устраивая ей праздник из пасты и антипасты, и пятидесятивосьмилетней Люси пришлось попрактиковаться в искусстве невинного обольщения в городе, где еда и соблазн ставились выше невинности.
Мы посетили с мамой двадцать одну могилу выдающихся личностей, которым посчастливилось вписать свое имя в святцы. Люси составила список могил, на которые молилась. Она была уверена, что делегация этих святых встретит ее на Небесах, если ее молитвы останутся без ответа и она все же умрет. У меня глаза лезли на лоб, но мать была неутомима, и мне приходилось водить ее по темным разукрашенным улицам, где здания от времени покрылись румянцем, приобрели цвет охры, корицы или старого золота.
Покидая каждую церковь, Люси обычно набирала полные пригоршни святой воды и орошала ею лимфатические узлы, в которых поселились клетки-убийцы. Потом она весело выходила на улицу, а святая вода еще полквартала капала с ее зимнего пальто. Эта церемония крещения казалась мне смехотворной, уже не говоря о том, что ставила меня в неловкое положение.
— Меня это успокаивает, — заявляла Люси, чувствуя мое недовольство. — Потерпи, пожалуйста.
— А почему бы не попросить священника благословить воду в фонтане Треви? Тогда ты каждый день могла бы делать в нем пару кругов.
— Очень остроумно! — обиделась Люси.
— Мы станем первыми людьми, арестованными за сверхнормативное потребление святой воды, — заметил я.
— Церковь может себе это позволить, сынок, — отозвалась Люси.
— Ну наконец-то мы пришли к согласию в нашем теологическом споре, — хмыкнул я.
Поскольку я регулярно провожу большую экскурсию на Форуме, то решил, что матери будет полезно осмотреть настоящие достопримечательности и надо заманить ее в развалины Вечного города. Однако что бы я ни говорил ей о деятельности римского Сената или о взлетах и падениях цезарей, мать все пропускала мимо ушей. Она приехала в Италию с единственной целью — заручиться поддержкой какого-нибудь святого, способного ее исцелить, а до языческого Рима ей и вовсе не было дела.
— Это всего лишь камни, — сказала мать, когда я объяснил ей, зачем воздвигли арку Тита. — Если б захотела посмотреть камни, то поехала бы в Смоки.
— Это одно из мест, где зародилась западная цивилизация, — назидательно произнес я.
— Ты будто рекламный проспект читаешь, — заявила она, заглянув в написанный мною путеводитель. — По твоим книгам и не разберешь, куда идти.
— Дорогая моя мама, тебе не нужно смотреть в книгу. Ты ведь со мной.
— Ну так давай. Говори кратко. Не мямли.
— Ох! — еле сдерживаясь, выдохнул я. — Это же Форум, мама. Давай я отведу тебя к другим камням. Но прежде чем отправимся, зайди в храм Сатурна. Попроси этого бога излечить тебя от лейкемии.
— Что за бог? — заинтересовалась Люси.
— Сатурн, — радостно произнес я. — Один из главных римских богов. Он не навредит.
— Я не стану молиться чужим богам, — гордо заявила мать.
— Привереда, — сказал я и повернулся к восьми колоннам. — Сатурн, пожалуйста, излечи мою бедную маму от рака.
— Не слушай его, Сатурн, — вмешалась Люси. — Мальчик валяет дурака.
— Я просто хочу ничего не упустить, — заявил я и повел мать к дворцу Кампидолио.
За день до Рождества мы с Люси отправилась в церковь Санта-Мария делла Паче, чтобы мама смогла очистить душу от грехов до причастия на полуночной рождественской мессе. Мы медленно прошлись по пьяцце Навона, останавливаясь у каждого ларька, где Люси покупала фигурки Святого семейства — безвкусно окрашенных мудрецов и пастухов с бесстрастными лицами — для своего вертепа в Уотерфорде. Площадь сияла огнями, в толпе туристов сновали карманники. Элегантная дама в меховом манто торговалась с крикливым крестьянином с Апеннин, сбивая цену с фигурки Младенца Христа. Бездарный уличный художник написал пастелью портрет японки, но та заявила, что он сделал ее похожей на кореянку.
Войдя в церковь, я обратил внимание матери на грациозных и выразительных сивилл работы Рафаэля, но матери было не до искусства: ей надо было думать о спасении души. Взглянув на ряд темных исповедален, она спросила:
— Как же я исповедуюсь, если ни слова не знаю по-итальянски?
— Вот тебе итальянский словарь, — ответил я, протянув ей маленькую книжку.
— Очень смешно! — фыркнула Люси. — Мне и в голову не приходило, как трудно было пилигримам.
— Зато мать-церковь подумала, — отозвался я, указав на исповедальню в дальнем углу. — Там священник, говорящий по-английски. Что у тебя за грехи? Разве можно согрешить во время химиотерапии?
— Сынок, я иногда впадала в отчаяние, — призналась Люси, не поняв шутку.
— Это не грех, мама, — успокоил ее я. — Просто жизнь хлопает тебя по плечу и говорит: «Привет».
— Я ненадолго, — бросила мать и отдернула коричневую занавеску исповедальни.
Я услышал, как священник со щелчком опустил экран.
Стоя за бархатным занавесом, я прислушивался к тихому материнскому бормотанию и более низкому тембру голоса священника. Встав на колени, я пытался молиться, но не чувствовал ответных движений души, несущих успокоение. Как часто, приходя в церковь, я тупо упирался взглядом в пол, не в силах обратиться к Богу. А ведь ребенком я легко говорил с Ним, но в то время мне лучше удавались светские беседы, да и себя я воспринимал не так серьезно.
Неожиданно мать высунула голову из-за занавески и уставилась на меня.
— Ты что, решил надо мной подшутить?
— Есть немного, — ответил я.
— Этот священник предложил мне в качестве покаяния пять раз прочитать «Отче наш», «Аве Мария» и испечь ему дюжину печенья с шоколадной крошкой.
— Ох уж эти мне современные священники! — вздохнул я. — Они слишком далеко заходят.
— Джордан всегда любил мое печенье, — сказала она и вернулась в исповедальню.
— Вы же в церкви, мадам! — услышал я голос Джордана. — Я нахожу ваше поведение неподобающим.
Оба одновременно вышли из исповедальни, и я увидел, как мать прыгнула в объятия Джордана, а он поднял ее и закружил.
— Это говорит о том, Джордан, что некоторые молитвы все же исполняются! — воскликнула она.
— Я тоже так думаю, — согласился он.
— С первого дня твоего исчезновения я молилась, чтобы ты был жив и здоров, — заявила Люси.
— Ваши молитвы помогли. Я чувствовал их, — ответил Джордан, поставив мать на мраморный пол.
— Ради бога! Я только что позавтракал, — вмешался я.
— Не обращай на него внимания, — сказала Люси.
— Именно так я и делаю, — рассмеялся Джордан.
— Неужели ты настоящий священник?
— Говорят, что так. Разве я не очистил только что вашу душу? Теперь спокойно можете отправляться на полуночную мессу в соборе Святого Петра.
— А Джек ходит на исповедь?
— Ни разу не ходил, — ответил Джордан. — Он неисправим.
— Заставь его, — распорядилась мать.
— К несчастью, Джек обладает свободой воли, как и все мы, — вздохнул Джордан.
— Ты выглядишь замечательно. Как настоящий священник.
— А вы, Люси, по-прежнему одна из самых красивых женщин в мире, — улыбнулся Джордан.
— Ваш орден должен лучше платить офтальмологам, — ответила мать. — Впрочем, благодарю.
— Встретимся в Ватикане, — сказал Джордан. — Пока, Люси. Пока, Джек.
В тот вечер, перед тем как идти к мессе в собор Святого Петра, мы все очень серьезно отнеслись к выбору одежды для рождественской вечеринки. Я надел смокинг, а Ли пришла, чтобы полюбоваться мною, а заодно помочь вдеть запонки. Сама она надела длинное белое платье с вырезом по шее, которое еще больше подчеркивало ее хрупкость и миловидность. Достав из шкатулки Шайлы нить жемчуга, я надел его на шею дочери, и мы оба с удовольствием застыли перед старинным зеркалом.
— Папочка, мне так хочется проколоть уши, — сказала Ли, и девочка в зеркале заговорила со мной тем же голоском, что и ребенок рядом со мной.
— А не рановато ли? — засомневался я.
— В моем классе у трех девочек уже проколоты уши, — ответила Ли. — Мне хочется носить мамины сережки. Они такие красивые.
— Поживем — увидим, — произнес я, глядя на Ли. Глаза у нее были темные, как дворцы Рима.
— Можно мне чуть-чуть подкрасить губы? — спросила Ли.
— Да. Если тебе так хочется.
— Мне очень хочется.
— А ты умеешь? — спросил я. — Лично я нет.
— Ну конечно, — кивнула Ли. — Когда я ночую у Наташи, то всегда это делаю.
Ли расстегнула вечернюю сумочку Шайлы, вынула тюбик, выпятила губы и ловко наложила помаду на нижнюю губку. Затем сжала рот и немного подвигала губами, пока верхняя не покраснела так же, как и нижняя. Это действие, в его простоте и невинности, было, как я понял, одним из первых поступков, которые проделывает каждая девочка, прежде чем выпорхнуть из родительского гнезда. Ее тело было хронометром, и Ли, а вовсе не я, была его счастливой обладательницей.
В этот момент в комнату вошла Люси.
— Нет, нет! Не делай этого, юная леди! — громко воскликнула она и, подойдя к зеркалу, отобрала у Ли помаду, а затем добавила: — Ли, ты еще слишком мала для помады. Ступай в спальню и сними жемчуг. Жемчуг на маленькой девочке выглядит вульгарно. А теперь беги и хорошенько умойся.
Ли изумленно посмотрела на меня, и я понял, что с ней в жизни так не разговаривали. Я всегда спокойно обсуждал с дочерью все спорные вопросы, а потому Ли не знала об унижении ребенка и о том, что взрослые постоянно наступают на чувства маленьких беспомощных людей, находящихся на их попечении.
— Иди в гостиную, Ли, — велел я. — Ты выглядишь просто замечательно.
Ли, не глядя на бабушку, в ярости выскочила из комнаты. «Да, она настоящая Макколл», — подумал я, провожая ее взглядом.
— Ты оскорбила Ли в лучших чувствах, — нахмурился я. — Никогда больше так не делай.
— Кто-то должен взять на себя заботу об интересах ребенка, — возразила Люси. — Ты одел ее, как шлюшку.
— Мама, — произнес я, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие, но чувствуя, как в душе закипает ярость. — Пэрис и Линда Шоу устраивают для тебя прием. Он замечательный новеллист, а она светская женщина, и живут они в очень красивом доме. Там будут все мои римские друзья. Они хотят показать мне и Ли, что любят нас. Они хотят показать тебе, что рады твоему выздоровлению, твоему приезду и моему воссоединению с семьей после стольких лет разлуки. Но я знал, что ты найдешь способ испортить и этот вечер. Всю мою жизнь ты изо всех сил старалась омрачить любой счастливый момент. Счастье тебя возмущает. Празднества тебя бесят.
— Ты сам не знаешь, что говоришь, — сказала Люси. — Я всегда любила вечеринки.
— Это так. И сегодня ты повеселишься. Но ты просто спец в области раздоров. Вот сейчас… взяла и испортила Ли праздник, а вместе с ней и мне.
— Это не моя вина, если ты не понимаешь, что подобает маленькой девочке, а что нет.
— Сейчас я пойду в гостиную, мама, — ответил я ледяным тоном, — и скажу Ли, что выглядит она замечательно и одета просто здорово. Ты наглядно продемонстрировала мне, почему я ненавижу Америку и почему в детстве я считал себя уродом.
— Твое детство было очень даже счастливым, — усмехнулась Люси. — Ты и представить себе не можешь, каким ужасным бывает оно у некоторых детей. А ты обращаешься с Ли, словно она царица Савская или типа того.
— Возьми себя в руки, мама, — сказал я. — Я сейчас пойду к Ли и поговорю с ней.
— Лучше поддержи меня, Джек, — горячо прошептала Люси. — Иначе ребенок навсегда перестанет меня уважать.
Я нашел Ли на террасе. Она дрожала от холода и горько плакала. Я привел ее в гостиную, усадил на кушетку, но она по-прежнему не могла успокоиться. Когда рыдания понемногу утихли, я заговорил, тщательно подбирая слова.
— Вне всякого сомнения, Люси была абсолютно и полностью не права, — начал я и прижал дочь к себе.
— Тогда зачем она это сказала? — спросила Ли, утирая глаза рукой.
— Потому что она нервничает из-за приема, — ответил я. — Матери всю жизнь казалось, что она хуже всех. Ей легче отыграться на нас с тобой, чем признать, что она боится встретиться в Риме с нашими друзьями.
— А я считала, что хорошо выгляжу, — протянула Ли.
Я поцеловал ее и сказал:
— Никто еще не выглядел лучше тебя. Испокон веков. По крайней мере, для меня.
Ли потихоньку начала успокаиваться.
— Я что, должна положить мамин жемчуг обратно в шкатулку?
— Ты выглядишь в нем потрясающе. Правда, глаза у тебя сейчас красные и распухшие.
— Я ничего не могла с собой поделать, папа, — шмыгнула носом Ли. — Со мной еще никто так не разговаривал.
— Она ревнует к тебе и к вещам, которые у тебя есть, — объяснил я. — Мама всегда говорила нам, что детство ее было тяжелым, но подробностей не рассказывала. Теперь я думаю, что оно было не просто тяжелым, а действительно ужасным.
— Папочка, если у нее было плохое детство, то при чем здесь я? — спросила Ли.
— Потому что когда человек обижен, он перестает доверять людям, — сказал я. — Если в детстве к тебе плохо относились, то и ты потом начинаешь плохо относиться к другим людям.
— Не думаю, что смогу полюбить твою маму, — нахмурилась Ли.
— А ты и не должна, — рассмеялся я. — Твое право выбирать, кого любить, а кого — нет. Это только твое решение, Ли. Ты свободная личность. Но вскоре ты кое-что узнаешь о моей маме.
— Что ты имеешь в виду, папочка? — спросила Ли.
— Моя мать — великая, но неизвестная актриса, — ответил я, и в этот момент мы услышали быстрый цокот высоких каблуков Люси по мраморному полу коридора.
Она вошла в комнату, звеня золотыми цепочками и браслетами. Взглянула на Ли и воскликнула:
— Ты выглядишь просто божественно, дорогая! Сногсшибательно! Ты проявила безупречный вкус. Это что, жемчуг Шайлы? Он выглядит на тебе не хуже, чем на ней. Позволь, я вытру тебе губы платком. Я дам тебе свою помаду. Она еще шикарнее, и ты будешь казаться взрослее. Я сегодня ее специально для тебя купила.
Люси аккуратно стерла помаду с губ Ли и наложила свою. В этот момент она заметила, что Ли плакала.
— Неужели папа мог тебя обидеть? — грозно взглянула на меня Люси. — Ох уж эти мужчины! Они ни на что не годятся, только разбивают наши сердца да спускают на нас всех собак.
— Спускают собак? — удивилась Ли.
— Это просто так говорят, солнышко, — радостно прощебетала Люси. — Я же выросла на Юге и набралась просторечных выражений. Джек, ты уж, пожалуйста, поласковее с Ли. Ты не понимаешь, какое сокровище тебе досталось. Радуйся, пока можешь, что у тебя такая дочка. Она не вечно будет с тобой.
Через несколько минут мы отправились на прием в Трастевере. Приехали ровно через час после назначенного времени. Время в Риме — понятие относительное. Ни один уважающий себя римлянин не явится в гости в указанное время. Когда же я впервые приехал в этот город, то всегда являлся на обед ровно в восемь часов и каждый раз находил хозяйку в душе. Американцам, славящимся у римлян своей пунктуальностью, как правило, не сразу удается приспособиться, но я все же сумел.
Я представил Люси своим римским друзьям. Люси выглядела прелестно и просто превзошла самое себя.
— Кто это? — шепотом спросила она у меня, когда в дверь ворвался красивый мужчина с львиной гривой волос.
— Мама, позволь познакомить тебя с Гором Видалом, — произнес я. — Гор, это моя мама, хищница Люси Макколл-Питтс.
— Да бросьте! — воскликнула Люси. — Быть того не может, что вы Гор Видал.
— Прошу прощения, мэм, — поднял брови с видом свергнутого короля Гор.
— Мама, не строй из себя Элизу Дулиттл, — занервничал я, зная, с каким презрением Гор относится к землякам, явно не принадлежащим к его кругу.
— Вы писатель Гор Видал, — улыбнулась она. — Я прочла все ваши книги.
— Что-то я сомневаюсь, мэм, — ответил Гор. — Я их столько написал, что и сам уже всех не упомню.
— Можете не сомневаться, — стояла на своем Люси. — В библиотеке Уотерфорда я выиграла приз как читатель, прочитавший больше всех книг за всю историю города.
— Джек, это пьеса, и в ней мне явно отведена роль дурака. От такой вопиющей провинциальности у меня сахар в крови поднимается.
— Моя мама очень непосредственна, — пожал я плечами.
— Очень мило, что вы навестили сына, мисс Люси, — сказал Гор. — Вот моя мать была настоящим чудовищем.
— Уверена, что над вами ей не пришлось долго трудиться, — ответила Люси, и Гор расхохотался.
В следующие два часа мать перезнакомилась со всеми моими римскими друзьями, поразив их своим фирменным южным шармом. Она переходила от группы к группе, и я весь вечер слушал ее голос с сильным южным акцентом, сопровождаемый взрывами смеха.
Мы с Ли блуждали среди гостей, не думая о времени, как вдруг с десятка ближайших колоколен раздался звон колоколов, а мягкие стрелки часов незаметно приблизились к полуночи. Поблагодарив Линду и Пэриса, мать чуть задержалась возле Гора Видала, которого уже успела очаровать.
— Гор, — улыбнулась она, — приезжайте к нам в Южную Каролину.
— Люси, дорогая, — ответил он, — я что, сам себе враг?
Оба рассмеялись, а он поцеловал руку сначала ей, а потом Ли. Когда Ли присела перед ним в реверансе, Гор сказал:
— Этот ребенок просто прелесть. Она словно родилась в жемчугах.
— Жемчуг — это моя идея, — заявила Люси, выходя в римскую ночь и не видя, как мы с Ли переглядываемся у нее за спиной.
Таксист высадил нас у Тибра, и мы влились в нарядную толпу, двигавшуюся между двумя колоннадами, обрамляющими площадь перед собором Святого Петра. Паства шла медленно, задумчиво, словно стадо животных, питающихся молитвой, ладаном и пресным хлебом. Оказавшись рядом с собором, Люси внезапно вспомнила, что у нее рак, и пока мы стояли в длиннющих очередях возле каждого входа, она перебирала четки и читала молитвы. Собор Святого Петра своей непомерной пышностью каждый раз напоминал мне о том, что стремление протестантов к простоте возникло не случайно, а как естественная реакция на вызывающую роскошь таких церквей, как эта. Мои друзья-баптисты с Юга с трудом подавляли рвотный рефлекс, когда воочию видели всю помпезность Римской католической церкви. Мне же нравилась эта избыточность, и я пытался объяснить американским туристам, что в представлении средневековых архитекторов именно так и должен был выглядеть рай. Запах ладана напомнил мне те времена, когда я был алтарным служкой.
Когда мы добрались до наших мест и опустились на колени, Ли прошептала:
— Бабушке не нравится, что я еврейка.
— Мне все равно, — сказал я. — А тебе?
— Она говорит, что это меня запутает в духовном плане.
— Я вырос католиком, — прошептал я. — Но совершенно запутался в духовном плане.
— Бабушка говорит, что ты понятия не имеешь, как следует воспитывать еврейскую девочку, — сообщила мне Ли.
— Она права, — ответил я. — Но я стараюсь изо всех сил.
— А я ей сказала, что ты проделал очень большую работу.
— Спасибо. Потом ты этого уже не скажешь.
— Почему? — удивилась она.
— Повзрослеешь, — грустно улыбнулся я. — Года через два все, что я буду говорить, покажется тебе глупым или смешным. Даже звук моего голоса станет тебя раздражать.
— Я так не думаю. Ты уверен? Certo? — спросила она.
— Certo, — ответил я. — Закон природы. Сначала мне казалось: все, что говорит моя мать, совершенно замечательно и что она самый умный человек в мире.
— Нет, — возразила Ли.
— Да, — настаивал я. — Потом я стал подростком и решил, что она законченная идиотка. Через это прошли все мои друзья.
— Как, должно быть, интересно, — задумчиво произнесла Ли, глядя на мою мать, — становиться подростком.
— Что правда, то правда, — ответил я, наблюдая за тем, как базилика постепенно заполняется народом.
Сев на свое место, я почувствовал, как кто-то тронул меня за плечо, и услышал позади себя голос Джордана. Я было удивился, но тут же вспомнил, что именно Джордан достал мне билеты на полуночную мессу.
— Ли просто куколка. Мне кажется, что я вижу перед собой Шайлу, — сказал мне Джордан.
Мать в это время учила Ли пользоваться четками, и обе внимательно смотрели на белые бусы, которые Ли держала в руке.
— Джек, я насчет одного из писем, которые ты передал мне сегодня. Отец хочет после Нового года приехать в Рим, чтобы встретиться со мной.
— Я рад, если ты рад, — отозвался я. — Твой отец никогда мне особо не нравился. — Я встал и пропустил несколько человек, проходивших к середине ряда.
— У тебя всегда были глупые предрассудки относительно садизма, — произнес Джордан. — Так что ты об этом думаешь?
— Помнишь исследование, которое ты делал в школе? — тихо спросил я. — О королевских аспидах? Они редко нападают на человека, но если уж укусят, то шансов на выживание не остается. Вот и твой отец такой же.
— Мама утверждает, что это миссия мира, — ответил Джордан. — Он хочет протянуть мне оливковую ветвь.
— Или забить тебя ею до смерти.
— Он все равно приедет. Хочу я того или нет. Что мне делать?
— Переведись в Патагонию.
— Тихо, сын, — шикнула на меня мать. — Папа идет.
— Потом, — сказал Джордан и исчез в рождественской ночи.
В отдалении, как птички, нежно запели монахини, Папа шел по центральному проходу и благословлял всех на своем пути. Я видел, как мать получила папское благословение, и принял его с благодарностью игрока, которому достался длинный пас. Папа здесь был центром цивилизации кардиналов и монсеньоров, следующих за ним так же терпеливо, как воловьи птицы — за призовым быком.
Во время Святого причастия я вслед за матерью подошел к заграждению, и мы приняли евхаристию от Папы Иоанна Павла II. Пока мы стояли в очереди, во всех боковых приделах появились священнослужители, а несколько десятков встали перед центральным алтарем, чтобы начать раздавать тело и кровь Христовы, явно поставив дело на поток. Но мать сияла от счастья и долго молилась, стоя на коленях, прежде чем мы вернулись на свои места. Оглянувшись, я увидел у выхода вооруженных автоматами людей в форме, которые внимательно наблюдали за поведением толпы. Папа выглядел худым и изможденным, и я вспомнил, что в него на пьяцце стрелял молодой турецкий фанатик. Я слушал мессу, однако она меня не трогала. С нашим столетием что-то явно было не так, и я тоже приложил к этому руку.
Оглядываясь назад, я сказал бы, что именно в тот момент в Ватикане я начал ужасный обратный отсчет к неизвестности. В последующие дни я пытался разобраться во всех случайных мыслях, которые приходили в голову, пока я оглядывался и смотрел на всех этих людей, прикрывавших Папу с флангов. У меня было назначено свидание с темнотой, и я спокойно шел в нее с широко открытыми невинными глазами и таким успокоительным чувством собственного благополучия. Но время выследило меня в чистом поле. Меня выхватили чьи-то голодные чужие глаза, и произошло это в тот момент, когда, как мне казалось, я наконец-то обрел тихую гавань, и жизнь моя стала наполняться радостью, и старые раны потихоньку затягиваться.
Два дня спустя, 27 декабря 1985 года, расплачиваясь с таксистом, помогшим мне выгрузить багаж в римском аэропорту, я не чувствовал абсолютно никаких изменений атмосферного давления. Насколько я мог судить, ни одна звезда не изменила своего положения, когда мы с Люси и Ли прошли через центральный вход и, миновав вооруженных карабинеров, подошли к стойке регистрации «Пан-Ам». Все было как всегда и ничем не отличалось от тысячи других перелетов, которые я совершил за свою жизнь.
Сейчас я уже даже не помню, как подавал билеты и паспорта, не помню, как посмотрел на свои новые часы, чтобы сказать матери, что уже девять утра. У нас было десять мест багажа. Я слегка сцепился с человеком за стойкой регистрации по поводу доплаты за лишний багаж. Одновременно с нами шла посадка на самолет компании «Эль Аль», и у посадочных ворот образовалась жуткая толчея пассажиров обоих рейсов. Над нами возле эскалатора стояла охрана с автоматами, лениво и равнодушно озираясь по сторонам. Все это гораздо позднее восстановит в памяти Ли.
Я вынул посадочные талоны и бросил взгляд в сторону ворот, как вдруг увидел четверых странно одетых мужчин, которые шли прямо на нас. На двух из них были элегантные серые костюмы, на двух других — голубые джинсы, и у всех четверых нижняя часть лица была прикрыта шарфом. Мужчины вдруг полезли в свои спортивные сумки, и один из них выдернул чеку и швырнул гранату. Затем все четверо вытащили автоматы и в слепой ярости открыли ураганный огонь по стоявшим в терминале. Я бросился к Ли и перекинул ее через стойку регистрации на человека, который только что выдал нам посадочные талоны.
— Ложись, Ли! — заорал я, ринувшись к своей напуганной, растерянной матери, которая вдруг направилась в центр зала, не обращая внимания на то, что охранники открыли ответный огонь на поражение, а итальянские пограничники уже окружили четверых палестинских террористов, целью которых было положить как можно больше народу, прежде чем погибнуть самим.
Люси стояла, выпрямившись и разинув рот, так что мне пришлось опрокинуть ее на пол и лечь сверху. И в этот момент в меня угодили две пули из автомата АК-47 — одна в голову, а другая в плечо. Я услышал, как вскрикнула мать, а потом меня оглушили грохот автоматных очередей, взрывы гранат и вопли невредимых, но парализованных страхом людей.
— Ты цела, мама? Ты цела? — твердил я, глядя, как кровь капает на ее зимнее пальто, а потом потерял сознание.
Мужчина и женщина, лежавшие рядом с нами, были мертвы.
То, о чем я собираюсь сейчас рассказать, я узнал позже.
В результате стрельбы шестнадцать человек было убито, семьдесят четыре ранено, и весь аэропорт стал похож на скотобойню. Ли бегала от тела к телу, пытаясь разыскать отца и бабушку. Своим весом я придавил мать к полу, и Ли пришлось попросить сотрудника «Эль Аль» помочь стащить меня с Люси. Потом я еще три дня лежал без сознания. А тогда кровь залила мне лицо, и Ли стала рыдать, подумав, что я умер. В этот день она узнала, какими сильными могут быть бабушки.
— Джек дышит. Он жив. Давай отправим его в больницу на машине «скорой помощи». Мне понадобится твой итальянский, дорогая, — сказала моя мать.
И, заслышав сирены машин «скорой помощи», мчащихся во весь опор к Фьюмичино, Ли и Люси понеслись к центральному входу, куда набежала уже толпа журналистов и корреспондентов. Когда на территорию аэропорта въехала первая машина, Ли принялась кричать:
— Mio papà, Mio papà. Non è morto. Sangue, signori, il sangue è terribile. Per favore, mio papà, signori.
Двое мужчин последовали за красивой маленькой девочкой, которую они приняли за итальянку, и меня первым вынесли из аэропорта, первым положили в машину «скорой помощи», и я оказался первой жертвой, появившейся на экранах итальянского телевидения. Мои голова и грудь были обильно залиты кровью, а зимнее пальто Люси словно побывало в кровавой бане. Эти кадры показали на всю Италию.
В это время Джордан Эллиот как раз закончил занятия по изучению догматов веры, которые он проводил в Североамериканском колледже возле фонтана Треви. Войдя в учительскую, он увидел, что его собратья-священники столпились возле телевизора.
— В римском аэропорту произошел теракт, — сообщил ему отец Регис, преподаватель латыни. — Похоже, очень серьезный.
— Кого-то выносят, — послышался еще чей-то голос.
Джордан не узнал меня, поскольку я был весь в крови, однако вскрикнул, увидев Ли и Люси, торопливо бегущих рядом с носилками. Словно издалека, он слышал, как диктор сообщает расположение госпиталя возле Ватикана, куда уже поспешили хирурги со всего Рима, чтобы принимать раненых. Джордан, ни слова не говоря, выскочил из комнаты и помчался к стоянке такси. В свое время он был правым полузащитником на той же линии защиты команды уотерфордской средней школы, где я играл защитника, Майк Хесс был левым полузащитником, а Кэйперс Миддлтон подавал сигналы квотербеку. Тогда, в 1965 году, нашу четверку все называли Миддлтонской линией защиты, и когда команде необходим был бегун на короткие дистанции, они призывали своего огромного курносого защитника, то бишь меня. Но когда требовался игрок, способный пробежать длинную дистанцию, то они обращались к своему непревзойденному защитнику, к парню, способному в десять прыжков преодолеть сотню ярдов, стремительному и неуловимому Джордану Эллиоту. Ни один римлянин, встретившийся Джордану на пути, когда тот несся к стоянке такси на площади Венеция, в жизни не забудет, на какой скорости мчался этот священник. По крайней мере, так он мне потом рассказывал. Он добежал до первой машины, прыгнул на переднее сиденье и закричал:
— Al pronto soccorso! Allʼospedale! Al pronto soccorso!
Когда меня вытаскивали из машины и несли в больницу Святого Духа, Джордан уже был там.
— Ли, Люси, идите в приемную, — скомандовал он. — Я с вами встречусь внизу позднее. Господь вас не оставит.
Санитары тащили меня по длинному коридору, а отец Джордан бежал рядом, осенял меня крестным знамением и отпускал грехи в той форме, что используется лишь в экстренных случаях. Отпущение он производил на латыни, поскольку знал, что я из тех отщепенцев-католиков, кто ностальгирует по службе на латинском языке.
— Ego te absolve ab omniubus censuris, et peccatis, in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.
Это последнее причастие стало главной темой вечернего выпуска новостей в Италии. Джордан осенил крестным знамением две мои серьезные раны и, взяв мою руку, сказал:
— Джек, если ты сожалеешь о своих грехах, пожалуйста, сожми мою руку. Если, конечно, слышишь меня. — Почувствовав, как ему казалось, легкое движение моей руки, Джордан продолжил: — Я отпускаю тебе все твои грехи, Джек. Отправляйся на операционный стол и не бойся за свою душу. Но помни, кто ты такой. Ты Джек Макколл из Уотерфорда, Южная Каролина, самый сильный мужчина или мальчик из всех, кого я знал. Так собери сейчас всю свою силу в кулак, Джек. Всю, до последней капли. Борись. Ли, твоя мама и я ждем тебя. Соберись с силами ради нас. Мы любим тебя, ты нам нужен.
Дверь в ярко освещенную операционную распахнулась, но прежде чем меня туда увезли, как он потом говорил, я сжал ему руку еще раз, причем немного сильнее.
— В руки Господа нашего вручаю тебя, Джек Макколл, — произнес Джордан и осенил крестным знамением дверь, за которой хирурги принялись извлекать из меня две пули.
Гораздо позднее, когда я начал собирать воедино обрывки воспоминаний, сохранившихся у меня о том инциденте, то припомнил моменты дикой езды из аэропорта. Ли плакала и все повторяла: «Папочка, папочка!», а я пытался дотянуться до нее, но меня охватило оцепенение, словно после снотворного, и потом наступило черное безмолвие. Следующее, что я помнил, — это как машина резко повернула за угол, Люси закричала водителю: «Осторожнее!», душераздирающий крик Ли, а еще свое отчаяние от неспособности ее утешить.
В операционной я пробыл шесть часов. Хирургам удалось спасти мой левый глаз. Пуля, что попала в плечо, засела возле легкого: она-то чуть было и не убила меня. Я потерял много крови, прежде чем попал на операционный стол, и во время операции мое сердце дважды останавливалось. Но сила, о которой говорил Джордан, взяла верх, и благодаря судьбе, везению и, возможно, благодаря молитвам тех, кто меня любил, мне удалось пережить римское побоище.
Так же как и мать, я шесть дней пролежал в коме. Позже я не смог восстановить сны, которые являлись мне во время забытья. Хотя мне казалось, что я вижу цветные меняющиеся сны, однако ухватиться за нечто определенное я так и не смог, и в результате осталась только фантасмагория ярких цветов. И пока тело мое сосредоточилось на задаче выживания, в моем путешествии в безвременье меня окружало лишь буйство красок.
В конце концов я медленно пробудился под звон колоколов. Я чувствовал себя словно птица, поднимающаяся из пещеры в центре земли. Первой осознанной мыслью после ранения было ощущение собственного «я». Я слушал, как Вечный город выкрикивает мое имя. В течение часа я прислушивался, не понимая, где я и почему ничего не вижу, но при этом оставался абсолютно спокойным. Затем я услышал подле себя тихие голоса. Я напрягся, стараясь узнать их, но голоса были еле слышными, так как говорившие явно боялись меня побеспокоить. И тут я узнал один голос, и он заставил меня постараться вытащить собственное «я» из укрытия. Еще целый час я изо всех сил стремился выбраться на поверхность, к свету, к миру колоколов и голосов, к миру, в котором мог смеяться и говорить. Я долго думал, каким будет первое сказанное мною слово, я мучительно выдавливал его из себя, преодолевая слепоту и боль, которую вдруг почувствовал. И наконец это слово родилось в моей груди, словно драгоценный камень:
— Ли!
— Папочка! — услышал я крик Ли, почувствовав, как мой ребенок целует мне щеку, свободную от бинтов. — Папочка, слава Богу, папочка, слава Богу! Папочка, папочка, папочка! — бормотала Ли снова и снова. — Папочка, я так боялась, что ты умрешь!
— Не дождетесь, — медленно произнес я, в полной мере ощутив, насколько я дезориентирован.
— Привет, Джек, — сказала мне Люси. — С возвращением тебя. Давненько тебя не видели.
— Мы успели на самолет? — спросил я и услышал дружный смех.
— Ты что, не помнишь, папа? — удивилась Ли.
— Помоги мне, — попросил я. — Во-первых, почему я никого не вижу?
— У тебя забинтованы глаза, — объяснила Ли.
— Я ослеп? — поинтересовался я.
— Едва не ослеп, — отозвалась мать.
— Хорошее слово «едва», — заметил я. — У меня такое чувство, будто по мне прошло стадо носорогов.
— В тебя дважды стреляли, — услышал я голос кого-то третьего.
— Кто здесь еще? Ледар, это ты? — спросил я, протянув вперед руку.
— Привет, Джек, я приехала, как только услышала, — проронила Ледар и, взяв мою ладонь в свою, присела рядом.
— Ледар, как это мило с твоей стороны, — прошептал я.
— Ли ни на минуту не отходила от твоей постели, — сообщила Ледар. — Мы с твоей мамой дежурили по очереди, ездили на твою квартиру — отдохнуть и помыться, а Ли пробыла здесь все это время. Какого удивительного ребенка ты вырастил, Джек!
При этих словах Ли не выдержала и разрыдалась так громко, как может плакать только ребенок. Ледар отошла от кровати, и Ли прижалась ко мне. Она рыдала минут десять, не меньше, и я решил дать ей выплакаться. Не останавливал, лишь прижимал к себе. Ничего не говорил, пока рыдания не утихли, а слезы не высохли.
— Хочешь, расскажу тебе историю? — предложил я.
— Да, папочка. Расскажи мне прекрасную историю, — согласилась Ли, которая все еще продолжала хлюпать носом.
— Я знаю только одну прекрасную историю, — сказал я.
— О Великой Собаке Чиппи, — обрадовалась Ли. — А ты, Ледар, знала Великую Собаку Чиппи?
— Да, — рассмеялась Ледар. — Я знала Чиппи.
— Бога ради, она же была беспородной, — бросила Люси, и я предупреждающе поднял палец.
— Папа, я хочу услышать рассказ о Великой Собаке Чиппи, — попросила Ли.
— Тогда выбери тему, — предложил я.
— Хорошо, — серьезно и задумчиво произнесла Ли. — Я знаю, какую историю хочу услышать.
— Ну так скажи.
— Папочка, может, тебе и не захочется ее рассказывать, — засомневалась Ли.
— Я расскажу все, что угодно. Это всего лишь история.
Ли снова заплакала, но потом взяла себя в руки и сказала:
— Я хочу услышать о приключениях Великой Собаки Чиппи в римском аэропорту.
— В жизни не слышала большей глупости, — прокомментировала Люси.
Ли опять залилась слезами, а я твердо сказал:
— Нет, мама. Я знаю, что имеет в виду Ли.
— Я просто подумала, что глупо ворошить плохие воспоминания, — попыталась оправдаться Люси. — Нам и так досталось. Я до того расстроилась, что даже о лейкемии забыла.
— Люси, давайте не будем мешать Джеку, — перебила ее Ледар, и я начал рассказ:
— Двадцать седьмого декабря тысяча девятьсот восемьдесят пятого года Джек Макколл и его прелестная дочурка Ли готовились к путешествию в Южную Каролину. Злая мать Джека, Люси, устроила выволочку служанке Марии, хотя та ни слова не понимала по-английски.
— Не было такого, — пробормотала Люси.
— Это всего лишь история, мама, — отрезал я и продолжил: — Все школьные друзья Ли пришли пожелать ей buon viaggio. Они выстроились в шеренгу на площади и запели, когда такси с их по-другой Ли отъехало от дома. И вдруг я услышал то, чего не слышал много-много лет. Это был знакомый лай. Я оглянулся и увидел маленькую черную собачку с белым пятном, напоминающим крест, на груди. Она бежала за нашим такси.
— Это же Великая Собака Чиппи! — обрадовалась Ли.
— Я думал, что Чиппи уже давно нет в живых, потому что много лет назад она пропала в Уотерфорде, а моя мать, жестокосердная Люси, сказала мне, что Чиппи ушла в лес умирать.
— А кто, по-твоему, кормил эту глупую собаку?! — возмутилась Люси.
— В каждой истории должен быть злодей, — объяснил я.
— Да уж, в этой истории злодеи точно появятся, — заметила Люси.
— Я попросил шофера остановиться и открыл заднюю дверь. Великая Собака Чиппи прыгнула в машину и лизала мне лицо добрых пять минут. Тогда я представил Великую Собаку Чиппи Великой Девочке Ли, и Чиппи лизала ей лицо еще пять минут. Потом Чиппи увидела Люси, и шерсть у нее на спине встала дыбом. Великая Собака сказала: «Грррр…»
— Признаюсь, эта паршивая собачонка меня недолюбливала, — сказала Люси, — но, когда я ее кормила, меняла гнев на милость.
— Бабуля, а почему она тебя не любила? — поинтересовалась Ли.
— Я хлопала ее по заднице метлой, когда заставала спящей на диване, — ответила Люси. — А случалось это по пять раз на дню. Ужасно невоспитанная собака.
— Великой Собаке Чиппи недосуг было обращать внимание на всякие глупости, ведь она постоянно совершала героические поступки. Чиппи приехала вместе с нами в римский аэропорт, и я уже собрался было купить для нее специальную клетку, чтобы взять нашу Великую Собаку Чиппи в Южную Каролину. Такси подвезло нас к главному входу. Все мы — Ли, Великая Собака Чиппи, злая Люси и я — вошли в терминал. И кого же мы там встретили? Это была Наташа Джонс со своей чудесной белой собакой Бьянко. Ли повела Великую Собаку Чиппи знакомиться с Бьянко, и мы решили, что наши собаки поедут в Штаты в одной клетке…
Я почувствовал, что в воздухе повисло напряжение. И тут Ледар прервала затянувшуюся паузу:
— Наташа Джонс погибла во время теракта, Джек. Ее отец и брат были ранены.
— Господи Иисусе! — ужаснулся я. — А я ведь их там в этот день даже не видел.
— Папа, я не ходила на ее похороны, потому что хотела быть с тобой, — дрогнувшим голосом произнесла Ли.
— Ты поступила правильно, детка, — сказал я. — Я нуждался в тебе больше, чем Наташа. Может мне кто-нибудь объяснить, что случилось? Мне нужна помощь, иначе я не закончу историю о Великой Собаке Чиппи. Я ничего не помню. Ровным счетом ничего.
Тогда, заметив, что ни Люси, ни Ли не в силах говорить, Ледар рассказала мне обо всем.
— В аэропорт вошли четверо людей, тайно пронесших с собой оружие. У них было тринадцать гранат и четыре автомата АК-47. Ты в это время находился у стойки регистрации. Ты схватил Ли и перекинул ее через стойку. Наша девочка лежала на полу, пока не кончилась стрельба. Потом ты побежал, повалил мать на пол и закрыл ее своим телом. В этот момент тебя и ранили. Одна пуля попала в лоб, над левым глазом, пройдя в сантиметре от мозга. Другая — в плечо, распоров левое легкое.
— Я абсолютно ничего не помню из того, что произошло, — произнес я.
— В Малаге, в Испании, какой-то человек позвонил на радиостанцию и заявил, что ответственность за нападение на аэропорт берет на себя группа Абу Нидаль и Организация освобождения Палестины. В то же самое время произошел еще один террористический акт в Вене. Представляешь, какая наглость?! — закончила свой рассказ Ледар.
— Да здравствует Израиль! — воскликнул я. — Ну ладно, вернемся к моей истории. Чиппи познакомилась с Бьянко и начала осматривать аэропорт. У Чиппи редкий дар оценивать людей с первого взгляда. Врожденный инстинкт. Так же, как псы, охотящиеся на птиц, реагируют на запах, Чиппи чувствовала зло. Она огляделась по сторонам, увидела счастливых людей, готовившихся в чудесное путешествие, и тут ее взор остановился на четверых мужчинах, которые ей не понравились. Если уж быть совершенно честным, то Великая Собака Чиппи сразу невзлюбила этих четверых отщепенцев.
— Да уж! — поддакнула Ли. — Эти четверо свое получат.
— Великая Собака Чиппи стала приглядываться. Чем ближе подбиралась она к этой четверке, тем хитрее становилась и тем больше походила на волка. Мало того, с каждым шагом она делалась все крепче и мускулистее, все острее становились ее клыки, так как она почувствовала запах зла как никогда остро. Чиппи вспрыгнула на стойку бара и пошла, словно большая кошка, аккуратно обходя чашки, чтобы не пролить чей-то капучино. Когда она дошла до конца стойки, то превратилась в бойцовую собаку, собаку-убийцу. Город, в котором когда-то волчица вскормила Ромула и Рема, снова испытывает нужду в волках, еще более свирепых, чем та, что взрастила основателей Рима. Рим позвал волка…
— А откликнулась Великая Собака Чиппи! — радостно закричала Ли.
— Ну конечно же, Великая Собака Чиппи откликнулась, — согласился я. — Четверо мужчин вынули автоматы и ручные гранаты. Они повернулись к толпе, собравшейся у стоек регистрации «Пан-Ам» и «Эль Аль». Один злодей прицелился в милую и чудесную Наташу Джонс, а другой — в восхитительную и прекрасную Ли Макколл, но прежде чем они начали стрелять, четверка услышала что-то такое, отчего кровь у них застыла в жилах.
— Грррр, — яростно прорычала Ли.
— Грррр, — зарычал я в унисон, а потом продолжил: — Они кое-кого не приняли во внимание…
— Они не приняли во внимание Великую Собаку Чиппи, — отозвалась Ли.
— Великая Собака Чиппи вцепилась в горло первому террористу, порвав ему сонную артерию, разорвав горло мерзавцу, который уже больше никогда никому не сможет причинить зло. Автомат отклонился, и все пули, никого не задев, ушли в потолок. Второй террорист прицелился в Великую Собаку Чиппи, но она уже вонзила зубы ему в гениталии, и на его крик сбежалась вся охрана аэропорта. Чиппи закрутилась и ринулась сквозь град пуль на оставшихся двоих, которые к этому времени успели сообразить, кто их настоящий враг. Одна пуля все же попала в Чиппи, но разве может какая-то жалкая пуля остановить Великую Собаку Чиппи!
— Вот именно! — воскликнула Ли. — Одной пулей Чиппи не остановишь.
— Какого черта, да не увидела я там никакой проклятой собаки?! — подала голос Люси.
— У третьего террориста был шрам от ножа во всю щеку. Великая Собака Чиппи бросилась на этот шрам. Ее клыки распороли негодяю лицо, и тот упал на землю, а Чиппи собралась вцепиться в горло последнему террористу. Тот выпустил всю обойму в Великую Собаку Чиппи. Чиппи попыталась прыгнуть, но у нее не хватило сил для прыжка. Она повернулась к Джеку, Ли и Люси и прощально тявкнула. Потом Великая Собака Чиппи положила голову между лап и умерла легко и спокойно. И тут человек из службы безопасности «Эль Аль» застрелил убийцу Великой Собаки Чиппи.
— Нет, папа! — воскликнула Ли. — Великая Собака Чиппи не может умереть. Это несправедливо.
— Чиппи умерла, когда мне было восемнадцать, солнышко, — сказал я. — Из-за смерти твоей мамы я не хотел расстраивать тебя еще больше.
— Могила Чиппи находится у нас на заднем дворе, — сказала, ни к кому не обращаясь, Люси. — Очень красивая могила. Джек сам поставил памятник.
— С тех пор как тебя ранили, я все ждала, когда ты расскажешь эту историю, папа, — прошептала Ли. — Как жаль, что это неправда.
— Истории не должны быть правдивыми. Они просто должны помогать, — ответил я. — Ну ладно, солнышко, я устал.
— Дай ему отдохнуть, Ли, — не выдержала Люси. — Сейчас я отвезу тебя домой и накормлю.
— Я останусь здесь, — твердо заявила Ли.
— Ты будешь делать то, что я скажу, юная леди, — не сдавалась Люси, и в голосе матери я услышал страх и облегчение.
— Мама, мы с Ли одна команда, — вступился я. — Пусть остается.
— А мы поедем в Уотерфорд, когда ты поправишься? — поинтересовалась Ли.
— Да, детка. Здесь я был не прав. Ты еще не знаешь историй, которые сделали тебя такой, какая ты есть.
— Джек, фильм уже запущен в работу, — сказала Ледар. — Майк прислал мне пробный вариант, когда услышал, что тебя ранили. Он тебя нанял, хочешь ты того или нет.
— Некоторые из историй, которых ждет от меня Майк, — те, что мне нужно рассказать Ли.
— Ты их расскажешь, — успокоила меня Ледар, — а я вставлю их в сценарий.
— Ледар? — спросил я. — Ты приехала сюда из-за фильма?
— Не хочется тебя разочаровывать, — ответила Ледар, — но приехала я из-за того, что ты во мне нуждался.
— Добро пожаловать в Италию вместе со всем, что в ней есть, — вклинилась в разговор мать. — Послезавтра я возвращаюсь в Уотерфорд. Мне просто не терпится поскорее выбраться из этой сумасшедшей страны. В аэропорт я, естественно, поеду в бронированном автомобиле. Я не буду чувствовать себя в безопасности, пока не почую родной запах тушеной капусты.
— Мы приедем, как только сможем, мама, — сказал я.
— Джордан выступил по телевидению и передал тебе последнее благословение, — сообщила Ледар. — У Майка есть записи. И у генерала Эллиота тоже.
— Сюжет становится все закрученнее.
— Папочка, а почему Джордан скрывается? — спросила Ли. — Он столько раз приходил в больницу. Но всегда посреди ночи.
Я попытался было ответить, но почувствовал, что проваливаюсь в черную дыру, туда, где время становится бесконечным каскадом, начинающимся на полуслове при прикосновении руки Ледар и кончающимся неожиданным забытьем.
Назад: Часть III
Дальше: Глава девятнадцатая
