– Степь да степь кругом, – сказал Легкоступов, ни к кому не обращаясь.

– Что вы сказали? – переспросил худощавый пассажир с хищным орлиным носом, сидящий от генерала через проход.

– Степь, говорю, кругом... – Геннадий Рудольфович показал пальцем на иллюминатор.

«Як-40» шел на посадку. Странно было видеть в голой степи нормальные панельные здания, обозначающие принадлежность к городскому пейзажу. Но зданий было немного, поэтому местный пейзаж на городской не тянул.

– Впервые сюда? – спросил пассажир.

– Впервые.

Генерал хотел было спросить – куда, но это выглядело бы слишком странно. Так разговор завязать все-таки не стоит. Информацию можно брать из любых источников. Этот пассажир, как и двое других, – невеликое народонаселение самолета, не считая пилотов, – всю дорогу спали. За окном была ночь, иногда под крылом мелькали огни населенных пунктов, где-то в стороне осталось много таких огней – город, а двигатель все так же монотонно урчал, и самолет уносил Легкоступова неизвестно куда и не совсем известно зачем. И спросить было совсем не у кого. Сейчас вот пассажир заговорил сам. Значит, следует моментом воспользоваться и его разговорить. Но осторожно, избегая откровенных выяснений ситуации. С теми, кто спрашивает откровенно о том, о чем не говорят вслух, слова подбирают особо сдержанные, чтобы не попасть впросак.

– А вы уже бывали здесь? – вопрос прозвучал совсем невинно, почти с зевком.

– Бывал.

– Скучно, наверное?

– Скучать мне некогда, я приезжаю сюда работать, – сказал пассажир неожиданно неодобрительно, почему-то вдруг нахмурился и закрыл глаза, показывая, что разговаривать с незнакомцем он не расположен.

По одной этой фразе Легкоступов вычислил трудоголика. Такие люди сами себя работой изводят, и другим покоя не дают, и очень не любят, когда с ними разговаривают о чем-то противоположном работе. Например, спрашивают о том, как убить скуку. Во многом Геннадий Рудольфович сам принадлежал к такому типу людей и потому нечаянного собеседника понял. Разговор следовало вести не так. Но сразу первый промах исправить сложно.

– Вы сюда надолго? – спросил он все же у соседа, усердно изображающего из себя спящего, через пару минут.

Тот подергал длинным уродливым носом.

– Как придется...

Все, разговор не состоялся, и можно не мучить себя, не утруждать напрасно, подыскивая нужные темы. Это только на подозрение наведет.

Легкоступов, в отличие от других пассажиров, спать не хотел. Он желал больше увидеть, что объяснимо и простительно для человека, впервые попавшего в новое место. И потому прильнул к иллюминатору.

При посадке трясло сильно – грунтовая полоса ни один самолет не балует, но никто в салоне не отреагировал на это. Значит, все попадают сюда не впервой. Он единственный из таких. Что же, и это уже информация, которой пока воспользоваться нельзя. Но генерал хорошо знал, что по мере накопления информация начинает сама собой систематизироваться в голове и из отдельных эпизодов складывается картина.

Здание аэропорта представляло из себя длинный барак с мачтой и традиционной полосатой колбасой, показывающей направление и силу ветра. На самом здании, вопреки ожиданиям генерала, не красовалось никакой надписи, обозначающей наименование населенного пункта. Значит, и с этой стороны информации – ноль. Привольная степь служить ориентиром не может. Такие пейзажи встречаются и в Нижнем Поволжье, и на Урале, и в Сибири. Но городок, что расположился вплотную к аэропорту, явно военный. Хотя это тоже дает мало. Наверняка здесь стоит часть ракетных войск. Таких частей по России разбросано – не счесть. Попробуй определить место по таким характеристикам...

Умолк, словно устал, двигатель самолета. Опустился трап. Легкоступов и пассажир с длинным носом сидели ближе других к выходу, и они, естественно, первые устремились на выход.

– Товарищ генерал, – окликнули сзади. – Геннадий Рудольфович...

Легкоступов понял, как опрометчиво решил, что его оставили в одиночестве потому, что сильно доверяют. Нет, и здесь у него провожатый, потому что окликал его голос явно незнакомый.

Он обернулся. Какой-то человек сделал ему знак рукой, попросил задержаться. Задержка заняла всего несколько секунд, но за это время крючконосый успел выйти, и когда Геннадий Рудольфович вдохнул горячий воздух раннего степного утра, тот уже садился в большой джип, стоящий здесь же, рядом с самолетом. Другой джип, чуть поменьше, ждал пассажиров по другую сторону.

– Нам, товарищ генерал, сюда...

«Хорошо человек работает», – профессионально отметил Легкоступов. И все время ожидания отлета в аэропорту, и во время полета этот человек или беседовал с другим спутником, или спал. И совершенно невозможно было определить, что он ведет наблюдение за генералом.

Около машины Геннадий Рудольфович остановился, достал «сотовик» и стал набирать номер.

Это был хорошо продуманный шаг. Во-первых, сразу хотелось заявить, что он здесь не под арестом и имеет право на связь – в чем даже сомневаться не может. Во-вторых, его должны увидеть с этой трубкой, чтобы потом это же не вызвало вопросов.

– Товарищ генерал, здесь только местная сотовая связь. Без роуминга. Для разговоров с Москвой только спутниковая, – сказал сопровождающий и протянул другую трубку, побольше.

– Спасибо. С Москвой связь прямая?

– Прямая. На трубке московский номер.

Легкоступов позвонил домой, отметив про себя, что у простого сопровождающего, если только это в самом деле простой сопровождающий, с собой трубка спутниковой связи. И не какая-то архаичная, какими пользуются высшее руководство армии и даже сотрудники президентской администрации, а самая современная, которые пока большая редкость. Обычные трубки спутниковой связи требуют носить с собой кейс с оборудованием. Современное оборудование умещается в одной трубке.

– Спала? – спросил жену. Естественно, она в это время спала. – Я долетел нормально. Не беспокойся. И с желудком в порядке. Да... Не знаю... Жара с самого утра. Ладно. Я с чужой трубки звоню. Мне позвонить нельзя. Здесь нет сотовой связи. Ладно, хорошо. Девочкам привет. Спи дальше... Как дела позволят... Все... Все, я сказал...

Он нажал кнопку отбоя и вернул трубку.

– Спасибо. Жена просила позвонить, как прилетим. Волнуется каждый раз...

Сказал и тут же понял, что допустил прокол. Если его домашний телефон прослушивали, то знают – за две прошлые поездки по делу Ангелова он ни разу домой не звонил. Сопровождающий вполне мог это знать тоже.

В машине был только мрачный водитель. Они сели втроем.

– Можете поспать, товарищ генерал. Нам почти час ехать.

Значит, место прибытия не в городе. И нет возможности выйти на связь в случае экстренной необходимости. Это совсем плохо...

Выходим из самолета правильно. Никто, к сожалению, не встал со мной на одну линию. И длинный, и хрипатый пристроились по бокам и даже в узком выходе позицию не изменили. Третий так и держал меня, полагаю, под прицелом, пристроившись со спины. Если их учил Юрок, то учил хорошо. Моя школа.

И на встречу как назло никто не пожаловал. А то нашлись бы желающие встретить капитана-инвалида с почетом, я имел бы возможность спровоцировать выстрел в нужный момент и подставить того, кто руки для приветствия разбросил. Пусть вздремнет, пока я с остальными беседовать буду.

Пока действуют четко. Но ошибки бывают у всех. И я дождусь первого же момента ошибки. Тогда, извините уж, други дорогие, учеба через вторые руки до добра не доводит. Следовало сразу приглашать меня для обучения!

Но встречающий все-таки оказался. Водитель с харей лакея. Этот молча и почти уважительно открыл дверцу у заднего сиденья и тут же сам за руль сел. Но я, не вовремя посмотрев через плечо, поймал его цепкий и злобный, чуть ли не завистливый взгляд. Все, как и положено классическому лакею. Улыбается, когда смотрит на тебя, и убить готов, когда ты отвернешься. И я подумал почему-то, что мы с этим парнем никогда не подружимся.

И все это время я без суеты прикидывал различные варианты. Как-то следовало доказать, что я не зря ношу камуфляж, хотя и зовусь даже при этом Ангелом. Я так понял задачу, поставленную мне полковником Мочиловым, что отправляюсь я в стан противника с какой-то определенной неведомой мне гарантией безопасности. Следовательно, творить могу все, что душе угодно. Но для окончательной победы будет лучше, чтобы противников у меня день ото дня становилось как можно меньше.

Я совсем по-детски играл мысленно или, можно сказать, медитировал, представлял себе то или иное развитие ситуации при всех вариантах поведения действующих лиц и исполнителей.

Теория допускает в такие моменты два варианта – один для защиты, другой для нападения. Нет-нет, оба варианта для нападения, но в каждом из вариантов нападают разные стороны, те, которые стремятся к победе или которых обстоятельства заставляют действовать. Некоторая неразбериха может возникнуть при посадке в машину. Она обязательно должна возникнуть, эта неразбериха, потому что меняется расстановка сил, меняются позы участников действа. При удаче этим можно и необходимо воспользоваться. Это в армии, в линейной части, не нужно было. Этому я не учил Юрка. Если он не проходил дополнительно другую школу, то мог не научить и своих парней. А я так понимаю, что это все его парни, если они зовут его шефом.

Но для начала я решил провести некоторую морально-психологическую подготовку. Любой психолог знает, что в момент разговора внимание рассеивается. А если этот разговор имеет определенную направленность, то рассеивается еще сильнее. Я направленность разговора выбрал – слаб я после слоновьей дозы снотворного, и еще что-то со мной не в порядке, а что, я никак не пойму.

– Вы что, пинали меня, что ли, пока я без сознания был? – поинтересовался я. – Вот засранцы...

Именно так, поагрессивнее. Дескать, я проявляю естественные инстинкты обиженного человека.

– Никто тебя пальцем не трогал. – Длинный в речи убедителен. Голос его не потерял сочувствия.

– У меня вся спина отбита.

– Наверное, упал неудачно.

Я с сомнением покачал головой.

– С инвалидом следует обращаться бережно!

Они, естественно, просто не могут не знать, что я инвалид. Но степень моей немощности им определить трудно.

Первым в машину забрался хрипатый. Даже здесь, в такой спокойной обстановке, слышно, как скрипит его дыхалка. Слишком много парень курит. В случае обострения обстановки такая работа легких позволит ему продержаться против серьезного соперника только несколько секунд. И у меня есть непреодолимое желание доказать ему это. Очень не люблю я шутников, которые повторяют старые шутки и смеются над ними в единственном числе.

Мне, с наручниками на руках, да еще и с болью в поврежденной спине, садиться, дураку понятно, совсем неудобно. Длинный стал поддерживать меня со спины под руку, а стрелок с обрезом держал в это время дверцу. Обрез, естественно, оказался существом вертлявым и начал рыскать стволом из стороны в сторону. И в момент, когда длинный прижался ко мне вплотную, ствол смотрел как раз на место соприкосновения наших тел.

Этого момента я ждал, как землепашец летнего дождя. У меня появился вариант, при котором я все же буду собирать урожай!

И я откинулся резко на спину, срываясь с руки длинного, но сам вытягивая его тело на себя. Длинный, по естественной реакции, сопротивляется и тем самым не дает мне возможности в самом деле упасть в салон машины. А я не долго думая, ударил третьего охранника ногой под приклад обреза. Так, что ствол сразу уперся длинному в живот. И произошло все это так неожиданно, что обрез просто не мог не выстрелить. Он и выстрелил, оставляя мне возможность помиловать длинного за сочувственный голос. Выстрел по звуку напомнил пистолет с глушителем. Одновременно с тем, как оседал на бок длинный, он освобождал мне оперативный простор, то есть место для проведения дальнейшего спектакля.

Стрелок с обрезом – на несколько секунд боец полностью выключенный. Болезненное осознание того, что попал в напарника, не сразу даст ему опомниться и что-то против меня предпринять. И потому я, даже не думая об этом, не оценивая ситуации, инстинктивно переключился на хрипатого и водителя. Ни инвалидность, ни поврежденная спина не помешали мне почувствовать себя змеей, изогнуться, вывернуться в тесноте салона, одновременно ударить хрипатого строго и аккуратно в нос – удар не вырубающий, но обидный и вызывающий одновременно сильный болевой шок, – сесть на него верхом, чтобы не мешал хотя бы несколько секунд, и тут же захватить голову водителя. Левая рука на подбородок, предплечье правой, как только позволили наручники, на затылок, и резкий рывок в левую сторону. Хруст шейного позвонка – если выживет, то останется инвалидом. Правая моя рука ныряет водителю под мышку, достает пистолет. Большой палец без спроса опускает вниз предохранитель, ствол в грудь хрипатому и...

Выстрела не последовало. Меня подвела привычка носить свой пистолет с досланным в патрон патронником. Здесь это, очевидно, не принято. Конечно, я попытался сделать хорошую мину при плохой игре и заорал благим матом:

– Пристрелю! Смирно лежать! – И добавил ему еще один крайне болезненный удар – под ухо.

Аналогичный пугающий возглас я собирался выдать и стрелку с обрезом – кто их знает, вдруг да ребята послушные, но, уже оборачиваясь к нему, почувствовал, что проиграл. Стрелок быстро успел перезарядить обрез. И не стал дожидаться, пока я передерну затвор пистолета. Он выстрелил, я попытался улыбнуться и руку на кожух пистолета все же положил. Оружие так просилось использовать его по назначению, что обидно стало из-за нехватки времени. Но времени мне действительно не хватило совсем немного. А снотворное в самом деле на слонов рассчитано. Я «поплыл» так же быстро, как и длинный...

Спать Легкоступов не захотел и в машине, как не хотел в самолете. В его положении сон – непозволительная роскошь. То есть усталость вроде бы и требовала закрыть глаза, но внутренний настрой офицера спецслужб не позволял это сделать. Хотелось немедленного действия, хотя он понимал, что немедленного действия, как и немедленного результата, быть не может. Он выбрал себе стиль поведения и старался придерживаться его. Предельное внимание при внешней рассеянности, концентрация. Каждая деталь, любая мелочь может дать зацепку... И потому он смотрел по сторонам с видом классического зеваки. Только что рот широко не раскрывал.

Машина быстро проехала через город – неухоженный, со множеством разбитых стекол в полупустых домах. Геннадий Рудольфович не удивился картине, что предстала перед глазами. Подобные городки в последние годы болеют одной и той же болезнью из-за недостаточного финансирования и вымирают интенсивно и неуклонно. И даже армейский порядок не в состоянии удержать их от саморазрушения. Там, где воинская часть квартируется в городе, катастрофически не хватает квартир для офицерского состава. А где городки, наоборот, строили на месте дислокации воинской части – везде такая вот картина. Печально. Но ему самому и это не помогает определить местонахождение. Среди других людей, среди солдат и офицеров, среди служащих – он все равно как затерянный в безмолвном океане, не терпящем на своей поверхности никаких ориентиров.

Сразу за городом дорога стала лучше. Раньше такие дороги строили в целинных районах, где-нибудь в Казахстане – чтобы хлеб возить. И в местах дислокации ракетных частей стратегического назначения или частей ПВО. Значит, уже одно это может при анализе отбросить примерно две трети возможных вариантов. Других возможностей произвести расчет пока не предвиделось. Время полета в самолете ориентиром служить не может. Самолет не гражданский. Кто знает, каким «коридором» он летел, в какую сторону и с какой скоростью...

– Меня здесь, надеюсь, кто-то ждет? – спросил Легкоступов.

– Да. После обеда с вами будут беседовать. До обеда вам дадут возможность отдыхать.

– Как вас звать-величать? А то как-то неудобно: вместе летели, вместе едем, да и еще, я чувствую, придется контактировать.

– Андрей.

– Вы...

– Я помощник Администратора. В настоящее время откомандирован в ваше распоряжение.

– Судя по лексикону, вы военный?

– Я просто долгое время работал среди военных, а потом... Времена такие... Пришлось уйти.

Андрей улыбнулся горько, словно это его вина в том, что пришлось уйти.

– Служащим в армии? – продолжал интересоваться генерал. – По какой, если не секрет, специальности?

– Техническим специалистом.

И исчерпывающие ответы, и ничего не говорящие.

– А вы с нами по какой надобности? – спросил Геннадий Рудольфович у молчащего попутчика.

– У меня свои дела, вас не касающиеся, – вяло, но почти вежливо произнес тот.

– А звать вас?..

– Это вовсе не обязательно. Не уверен, что нам предстоят повторные встречи.

– Как хотите. – Генерал сделал вид, что слегка обижен таким некомпанейством, и демонстративно отвернулся, стал смотреть в окно.

Но он и из этого, в соответствии с профессиональными навыками, извлек информацию и сделал вывод. Когда люди занимаются каким-то благим делом, пусть даже и с особым режимом секретности, они не скрывают от коллег или попутчиков своих имен. А когда скрывают, тогда замешаны в чем-то по меньшей мере неблаговидном.

Ситуация требовала действия. А действовать было невозможно. И это угнетало Геннадия Рудольфовича. Более того, он даже не знал точно, как ему предстоит действовать. Привыкнув к всегдашнему существованию плана оперативно-разыскных мероприятий, где не только регламентированы основные направления, но и детально разработаны конкретные действия, он сейчас чувствовал себя дилетантом, ввязавшимся в какую-то большую авантюру.

Конечно, опыт свое брал, и он умел пользоваться мелочами, на которые другие внимания не обращают. Мелочи помогут сориентироваться. Но тем не менее они остаются мелочами, которые никак не могут повлиять на ход событий. Более того, Легкоступов даже плохо себе представлял, зачем он понадобился кому-то здесь, если Ангела или уже захватили, или вот-вот захватят, как намекнули, с помощью методов, которыми ФСБ не может позволить себе пользоваться. Чем тогда может помочь присутствие генерала?

Конечно, любая организация, когда строит планы на расширение, пожелает иметь среди собственных членов генерала ФСБ. Только этот генерал должен быть или единомышленником, или чем-то сильно испачкан, чем могут пользоваться шантажисты. Но если он опять же предоставил свои документы, если Ангел захвачен, то какую работу он может выполнить, какую может принести пользу? Скорее всего, дело Ангела – только предлог. Генерала хотят использовать шире.

«Длина рук» организации дает возможность предположить, что солидных величин здесь может быть немало. Как они попали сюда? Так же, как и Легкоступов? Или у каждого своя дорога? Конечно, как оперативник с опытом, он понимает, что принудить к сотрудничеству – это только первый шаг. Сотрудничество только тогда может быть действительно плодотворным, когда оно добровольно. Значит, его постараются перевербовать. Или же чем-то испачкать так, что будет потом стыдно в глаза людям смотреть, не говоря уже о том, чтобы посмотреть в глаза закону.

Со вторым следует быть осторожнее. С первым спешить не следует. Но постепенно можно и поддаться перевоспитанию. Иначе нет смысла его пребыванию здесь.

– Подъезжаем, – сообщил Андрей.

Легкоступов стал смотреть вперед. Машина ходко бежала по асфальту, не чувствуя под своей тяжестью неровностей дороги – заметное преимущество джипов и слонов перед более легким транспортом.

Вроде бы ровная степь за стеклом не предвещала ничего впереди. Но дорога неожиданно пошла вниз, и взору открылось довольно большое озеро, густо поросшее по берегам камышом, и несколько трехэтажных зданий, устроившихся на одном берегу. Здания не окружал ни забор, ни колючая проволока, как это предполагалось бы на объекте секретном, куда Легкоступов планировал попасть. Только строгая линия ровно высаженных по периметру тополей. Впрочем, когда вокруг на многие километры голая степь, трудно предположить, что кто-то пожалует сюда незваным. Но место показалось прохладным оазисом в жаркой пустыне. Особенно в преддверии дневного солнцепека.

– Что здесь такое? – поинтересовался генерал.

– Институт.

– Какой институт? – не понял Легкоступов.

– Обыкновенный. Исследовательский, – вдруг недовольно ответил за Андрея третий пассажир.

С более близкого расстояния дома и окрестности уже не казались такими идиллическими, как издалека. Стены обветшали, дорожки не выровнены. И нежилой вид из-за отсутствия людей. Это сразу вызвало непонятное беспокойство.

– Гостиница – дальний от дороги корпус, – показал Андрей. – Звездочек наша гостиница не имеет, но за неимением гербовой, как говорится...

– Я привык к командировочной жизни, – неожиданно для самого себя ответил Легкоступов.

Раньше он оставил бы фразу попутчика без комментария. Сейчас старался расположить его к себе. В этом главное – не перейти грань.

– Ангел, проснись, рожа твоя неумытая... Я не собираюсь тебя с ложечки кормить.

Вот же надоеда!

П-получ-чи!

Не открывая глаз, я попытался отмахнуться ногой от неведомого злобного кормильца. Очень не люблю в людях ничем не обоснованную жестокость. Особенно когда это жестокость по отношению ко мне. К сожалению, знаменитый «мобилизующий момент», который так покорил недавно сначала офицеров ФСБ, потом полковника Мочилова и который, несомненно, прежде всего интересует моих нынешних похитителей, не наступил, а без пресловутого «мобилизующего момента» я не умею видеть с закрытыми глазами. К сожалению, я не умею видеть так и при наступлении «мобилизующего момента», но этого никто, кроме меня, не знает. Короче говоря, нога моя благополучно угодила в пустоту. Но вот даже в сонном состоянии и с закрытыми глазами я отлично помню все навыки рукопашного боя. Если в этой ситуации нога угодила в пустоту, значит, противник мой сдвинулся. А сдвинуться он мог только в одну сторону. Желание уничтожить или хотя бы изуродовать еще пару противников у меня не прошло. С этим я уснул, с этим и проснулся. И потому, лежа и вслепую, нанес дополнительный удар второй ногой.

Но опять угодил в то же самое место, как в необъятную Вселенную. А нацеливать удар туда, естественно, бессмысленно, хотя всему, что касается Вселенной, меня никогда не обучали.

Промазал!

Это может значить только одно – мне приснилось, что меня будят эти сволочи, что стреляют шприцами со снотворным. Переплетение сна с действительностью не может до добра довести. Однажды в поезде, на верхней полке купе, мне приснилась отчаянная схватка. И я во сне пробил ногой насквозь стену. Какой-то странный тип решился в момент, когда я сплю, устроить променад по коридору вагона, и ему моя сонная нога едва-едва не своротила в сторону нос. Пришлось потом долго объясняться с нарядом линейной милиции, который незамедлительно вызвала перепуганная проводница. Объясниться было трудно, потому что я был трезв, а трезвые обычно не хулиганят с такими последствиями. Только когда они внимательно рассмотрели мои документы и когда я вкратце объяснил им, что кошмары часто преследуют инвалида-капитана, а когда он начнет нервничать вследствие этих кошмаров, то становится неуправляемым и может натворить бед собеседникам, они, для понимания ситуации глянув еще раз на проломленную стену, благополучно удалились, объяснив проводнице, что, поскольку жертв моего буйства обнаружено не было, дело против меня возбудить невозможно. А порча собственности железной дороги легко списывается на несчастный случай, отягощенный «афганским синдромом». Естественно, кроме «афганского синдрома», я не рассказал ментам ни об одном другом синдроме. Их же в действительности было множество.

– Вставай, пролежни скоро на боку затемнеют... И обед придется собакам отдавать... Все уже давно остыло.

Я отчаянно и без всякой надежды на успех еще раз, словно пьяный, отмахнулся ногой. И уже только после этого открыл усталый после двойной слоновьей дозы снотворного левый глаз. Специально один, чтобы это выглядело ехиднее. Потом и правый открыл.

Нате вам, получите скандал!

– Привет!

Чему же тут удивляться, что я промахиваюсь, когда будит меня Виталька Пулатов. Он заранее знает, куда я ударю, и легко смещается в сторону, словно сам бьет, – школу мы проходили одну и думаем в экстремальных ситуациях одинаково. Даже в тех экстремальных, когда еще наполовину спим.

А улыбается-то, как маска классического негодяя в японском театре!

– Рад тебя видеть живым и в хорошей форме.

– Привет. Относительно живого я могу со скрипом согласиться, а вот что касается формы, ты совершенно в этом не прав. После снотворного я второй день себя чувствую, как намертво иссушенная трава в данной местности. Видел, наверное, такую, когда подъезжал?

– Видели те, кто меня привозил. И в таком случае я жду от тебя дружеского сочувствия. Мне снотворное всадили дважды, чтобы спокойнее и без дополнительных жертв добраться до этой камеры.

– Сволота... Мне тоже две порции досталось. Оторвать бы им кое-что, чтобы других таких не плодили...

Я сел и помотал отчаянно, до одури, головой. Так собаки после купания брызги стряхивают. Попытался и я стряхнуть естественную вялость и сонливость. Но настроение при виде Виталия улучшилось. Я знал, что он окажется здесь, но не был уверен, что нам предоставят возможность встретиться. По крайней мере, встретиться сразу.

– Эти олухи не понимают, что каждого из нас по отдельности они еще смогут удержать. А двое для них – слишком много.

– Это точно... – Внешне Виталий сделал рукой просто жест, якобы подтверждающий мои слова и собственную категоричную решимость постоять за свою свободу.

И только я один понял, что он предупредил меня – комната, вероятно, прослушивается и находится, возможно, даже под видеонаблюдением. Я ответил согласным жестом, который для посторонних мог означать только мою ярость и желание влепить с хрястом кому-то между глаз. Хотя о возможности подслушивания и подглядывания догадался и без подсказки. Я бы просто удивился, если бы такого не обнаружил.

– Думаешь, это ФСБ? – продолжая разыгрывать спектакль, спросил я с ожесточением.

– Сомневаюсь. ФСБ целый месяц в открытую таскалась за мной. Потом, козлы, отстали.

– Меня вообще вели достаточно плотно. Заставляли делать то, что я мог бы и без них сделать. И тоже отстали. Даже обидно. Я уже готовился им преподнести парочку сюрпризов. Чтобы на всю жизнь отучились соваться в наше дело. И чтобы помнили, что на каждую их провокацию найдется соответствующий кулак...

– Тогда кто это? – Виталий почесал затылок так усердно и с таким звуком, что я начал всерьез опасаться за целостность его волосяного покрова. И, естественно, предположил наличие голодных блох в местных постелях. Хотя, что касается блох, Пулат относится к ним привычно. Это после месячного проживания в африканских бунгало – мы некогда вместе с ним прошли такое испытание. Тяжелое, надо сказать, испытание! После него три дня непрерывного интенсивного боя, когда нет времени почесаться, показались спасением.

– Где хоть мы? Место? Не знаешь?

– Понятия не имею.

– Не за границей, надеюсь?

– Разве что где-то в Китае или в Монголии. Или, на худой конец, в Казахстане. Судя по окрестному пейзажу. Меня уже проснувшегося сюда привозили. Я посмотрел. Да ты за стол садись. Обед остыл. При такой жаре испортится.

– Аппетита нет. Может, это уголовники по нашим личностям соскучились?

– Уголовники собственных самолетов пока, к счастью, не имеют. Хотя, может, и имеют, мы не все еще знаем о нашей действительности. В нашей стране, сам понимаешь, вполне возможно, что скоро уголовник президентом станет. И сами же, по стаканчику приняв, пойдем за него голосовать. Вежливо и доходчиво объяснят, что это необходимо, и пойдем. Да еще с большим желанием... Пулат от снотворного отошел. Быстро говорит, я с трудом успеваю мыслями за его речью. Впрочем, он всегда и во всем такой торопыга. Не любит, когда между мыслью и действием существует промежуток времени. Иногда это спасает, иногда ставит в странное положение, но часто, когда сам к такому не расположен, и утомляет.

Я лениво прислонился затылком к стене. Голова все еще кружилась, а настроение было сродни черному похмельному.

– Уголовники сейчас слились с мафией. И все это один мир. А мафия самолеты имеет, как и заводы, и банки... Покажи-ка мне нормального человека, который контрольный пакет акций банка держит! Даже самого захудалого...

– Значит, ты думаешь, что это такая крутая мафия? – За стол я все же не сел, но протянул руку и налил себе стакан теплого сока. После снотворного всегда сильно хочется пить. После принятой моим организмом дозы – особенно. – Тем хуже для них. Когда есть что терять, это терять бывает, как правило, обидно. Постараюсь их в достаточной степени расстроить.

Виталий прогулялся от одной стены до другой – три шага – и обратно. Не прогулялся, а пролетел со скоростью олимпийского спринтера-чемпиона. И вздохнул тяжело, словно утомился после этой прогулки.

– Я пока ничего не думаю. Я прикидываю варианты. А мафия, как говорится в хорошей комедии, вездесуща, она постоянно вокруг нас. И в правительстве, и в Думе. Все верхи – сплошная мафия и нескончаемая комедия. Простому человеку, как нам с тобой, туда не пробраться. Была у нас в стране коммунистическая мафия, долго мы ее терпели, на смену ей пришла демократическая мафия. А сейчас те и другие с уголовной слились и опять на нашей шее поездить думают.

– Мафий и еще много – не счесть. Что тогда, что сейчас. Есть мафия ментовская, есть мафия судебная, есть мафия ФСБ и прочие... Нам от этого не легче. Что думаешь делать?

– Какого хрена тут думать... Вырываться! – Пулат прямо сейчас готов был ударить ногой в дверь. Будь в комнате окно, он наверняка уже выпрыгнул бы из него, невзирая на этаж. – А ты?

– Меня четыре стены всегда убивают.

– Они явно от жадности перестарались. По одному, ты правильно заметил, они могли бы нас и проглотить. Но двумя – подавятся... Так что? Пойдем по трупам?

– Еще и потопчемся... – почувствовал я вдруг вдохновение.

– Сколько их здесь может быть?

– А мне плевать, сколько ни будь!

Мы, в обычной обстановке зрелые и аккуратные реалисты, совсем несклонные к хвастовству, не сговариваясь, блефовали, умышленно вызывали обострение ситуации, нагоняли на противников побольше страха. Таких они должны ценить. Именно такие мы им и должны понадобиться.

Я налил себе еще стакан сока. Теплый, он плохо утолял жажду. Но допить до конца не успел, когда в двери заскрежетал ключ.

Кажется, что-то начинается...