Спецназовцы группируются, что-то обсуждают, выслушивают распоряжения командира, а потом начинают движение вверх по склону – пошло преследование. Идут они хорошо, лучше, чем шли джамааты Азиза, и Азиз оценивает это. Он человек объективный. И им потребуется гораздо меньше времени на подъём к устьям пещер, чем потребовалось на это отряду боевиков. Сверху хорошо это видно. Но Азиз по-прежнему улыбается в бороду. Он хорошо знает точку, которую они должны пройти, чтобы подставить себя. Сейчас там, внизу, на этой самой точке дожидается основных сил и, наверное, командира, чтобы получить приказ, передовой отряд. Если бы этот отряд пошёл сразу вперёд, то был бы уже уничтожен. Но он задержался после уничтожения заслона. Вероятно, таким был приказ. И это даже хорошо. Засада для малой части ничто в сравнение с тем, что ждёт всех остальных, когда они двинутся вместе. Они будут полностью открыты выстрелам. И некуда будет спрятаться. Это место очень удобно для засады... И не будет у них возможности вести ответный огонь на поражение, потому что моджахеды окажутся прекрасно закрыты... Это будет... Это будет вскоре...

Азиз опускает бинокль и без него всматривается в дальний хребет, над которым уже вовсю гуляет пурга, пряча обычно чёткий контур гор за сплошную серовато-белую завесу. Пурга идёт большая, и дожидается её Азиз, как события, праздника, украшающего начатое им. Пурга – это хуже, чем песчаная буря в пустынях Иордании. И эта пурга похоронит спецназовцев, которые, конечно же, завязнут на склоне по крайней мере минут на сорок. Это как раз то время, которое надо, чтобы пурга успела догнать их. Она догонит. Она быстрая. А в пургу попробуй-ка найди следы на утоптанных тропинках...

Самому Азизу надо около пятнадцати минут, чтобы добраться до нужного места. И это место в пургу найти можно будет только случайно. Если спецназ – из тех, что уцелеют после засады, – что-то и сможет отыскать, когда лицо будет сечь мокрым снегом, то лишь главные устья. Те самые устья, где мины уложены так плотно, что даже сами минёры, их укладывающие, не рискнут пробираться там.

Надо вытянуть время до предела... Вытянуть, как резину... Уходить следует в последний момент. Отсюда возможно поддержать огнём. Перед самой пургой... Расстояние большое, но всё же какой-то урон нанести можно. А чем больше будет этот урон, тем спокойнее можно жить потом. Всякий бой – краткосрочная шахматная партия. В том числе и нынешний. И эту шахматную партию Азиз выиграет. Он уже видит ошибки, которые допускает противник. Противник принял его жертву. И не заметил ловушку. Да её и нельзя заметить, если не знаешь о ней. И сейчас идёт прямо к поражению.

Интересно, в каком звании командир спецназовцев? Какую фамилию он носит?

Только сейчас, чувствуя в руках управление ситуацией, Азиз думает, что очень давно ждал и желал этого момента. Тогда, восемнадцать лет назад, он пережил разочарование и унижение. Более того, это была настоящая рана. И все эти годы он носил рану в душе, мечтая рассчитаться. Сейчас вдруг подумалось, что и сюда, в Чечню, он приехал именно в поисках возможности рассчитаться со спецназом ГРУ, так унизившим его. Хорошо бы было, окажись командиром именно тот старший лейтенант Разин... Вернее, сейчас он уже наверняка в старших офицерах ходит, хотя в российском спецназе ГРУ до высоких чинов никто не дослуживается. У них это называется штатным расписанием, которое ограничивает повышение в звании. Разин... Как хорошо было бы встретиться с ним на этом склоне. Как хорошо было бы уничтожить здесь именно его людей, ответив на унижение... Людей уничтожить, а самого оставить один на один с поражением в такой затянувшейся партии... На восемнадцать долгих лет затянувшейся.

Это не месть. Это совсем не месть, хотя месть тоже имеет право быть сладкой и дающей удовлетворение. Это только торжество высшей справедливости... Они учили его, унижали и учили. И он оказался хорошим учеником. Он способен доказать Разину, что превзошёл учителей.

Он сам теперь умеет унижать.

И он их унизит.

И даже не важно, есть там Разин или нет его. Он унизит Разина и всех остальных именно тем, что окажется сильнее и опытнее, мудрее командиров этого хвалёного спецназа.

Азиз разминает пальцы, дует на них и снова берется за бинокль. Время подходит. Отряд приближается к заветной точке на тропе. Обратной дороги у них не будет. Пусть не у всех, но у большинства не будет этой дороги. И даже не успеют они понять, что такое пурга в горах. Их будет заметать, будут замерзать на застывших лицах слезы боли, а открытые глаза с расширенными и застывшими зрачками засыплет мокрый и липкий снег.

Азиз поднимает бинокль...

Он вглядывается внимательно. Он считает шаги. Он словно сам переживает это нелёгкое движение вверх и вверх, когда руки непроизвольно просятся принять участие в работе всего тела, против желания упираются в колени, помогая неразгибающимся ногам разгибаться.

Но раньше торжественных и трагических событий внизу, доказывающих, что Азиз победил в этой партии, раздаются выстрелы с правого фланга. Военную терминологию Азиз уважает и предпочитает от неё не отступать. Правый фланг отступающего отряда временно находится слева от него, смотрящего вниз, в обратную сторону движению, но он всё равно правый фланг и скоро снова окажется справа. И там стреляют... Непонятные выстрелы... Непонятно, по кому стреляют и кто стреляет... Туда, в ту сторону, ушёл один из джамаатов. Небольшой, почти скрытый камнями лаз представляет собой устье пещеры. Трудно найти такой лаз, не зная о его существовании. Но на кого нарвался крайний джамаат?.. Там не может никого быть!

Азиз нервничает. Он переводит бинокль влево, хотя знает, что склон горы не даст ему ничего увидеть... Он и не видит. Но выстрелы-то он слышит явственно! Это не мираж!

Или командир спецназа оказался прозорливее и ещё в темноте выставил заслоны?

Да, это может быть заслоном... Жалко, что нельзя понять, как протекает бой. Активная вначале стрельба почти стихла. Довольно быстро. Может быть, это простая разведка спецназа нарвалась на неприятность? Будь силы федералов больше, бой бы затянулся... Да, скорее всего дело обстоит именно так. Но джамаат, спугнув разведку, не будет идти в преследование. Так приказал Азиз. Они будут делать своё дело, и постараются не увязнуть, и не подставят себя под новую неожиданность. Всё... Стрельбы больше нет... Или со спецназовской разведкой покончено, или они скрылись...

Азиз снова смотрит на юго-западный хребет. Вернее, не на сам хребет, которого уже совсем не видно, а на серую массу, идущую стремительно и неуклонно. Скоро, скоро пурга накроет спецназ... Не успеют они, никак не успеют, потому что слишком много времени потеряют в середине пути... Там... Прямо под площадкой, где остановился на отдых Азиз со своим джамаатом. Спецназовцы уже подходят к пределу, бездумно подходят, думая о том, как они сами опасны, и не понимая, что опасность грозит им... Это любопытный момент... Жалко, что так далеко... Даже в бинокль не рассмотреть выражение лиц... Всегда интересно наблюдать, как меняется самоуверенность на страх...

Где-то глухо ухает... Азиз прислушивается. Валун под локтями передаёт сотрясение. Что это? Землетрясение?

Звук повторяется. И повторяется движение камня под локтями.

«Это взрыв!» – вдруг понимает Азиз. Один, потом второй. Наверное, кто-то из спецназовцев забрался в базовый лагерь и попал на мину-ловушку.

Так он успокаивает себя.

Он знает, что базовый лагерь, недавно так спешно оставленный отрядом Азиза, слишком далеко. Услышать взрыв ещё можно, но от мины, взорвавшейся в лагере, не будет дрожать под локтями камень. Азиз понимает, что эти взрывы приходят из-под земли. Но откуда? Как? Почему?

Он не знает. Он боится узнать. Да и некогда узнавать. Сейчас начнётся представление внизу. Сейчас начнётся. Пора уже! Пора! Почему не начинаете?.. Пятнадцать стволов ударят в спину короткими рваными очередями. Сейчас... Сейчас... Пора... Пора!

Азиз смотрит из-за валуна и сам не понимает, отчего так больно его глазам. Он уже и бинокль опустил, он без него смотрит на маленькие фигурки внизу. Нет... Не может этого быть... Не может...

Глаза расширяются до боли. Расширяются от удивления и непонимания...

Почему не стреляет нижний джамаат? Спецназовцы так удобно подставили спины! Почему они не стреляют? Ведь уже упущен момент... Самый удобный... Ну же... Ну же! Пора! Давно пора! Скоро станет совсем поздно... Нельзя пропускать спецназ так далеко... Нельзя!

А спецназ идёт уверенно, без остановки. И руками, наверное, в колени упираются. Помогают себе при подъёме. А нижний джамаат не стреляет.

«И не будет стрелять...» – созревает вдруг мысль. Ясная. Вернее, она давно созрела, созрела, как только донеслось до Азиза дрожание камня под локтями. Что-то там, под землёй, случилось. Нижнего джамаата больше нет, и стрелять некому. Он уже потерял четыре джамаата из семи. Четыре. Больше половины.

Четыре ли? А что означает стрельба на правом фланге? Новая мысль кольнула беспокойством. Значит, не все ходы просчитал он правильно. Это же спецназ. Это же спецназ ГРУ. Они играют свою партию, а он не видит их предстоящие ходы.

Что-то сдавливает горло. Это и ярость, и страх, и разочарование, и душевная боль, и...

И новое унижение!

Азиз перебрасывает из-за спины автомат, резко опускает предохранитель в положение автоматического огня и нажимает на спусковой крючок. Он не целится... Он просто нажимает на спусковой крючок и не отпускает палец. Знает, что в таком положении надо всего-то четыре секунды, чтобы опорожнить рожок... Рожок пуст. Автомат больше не дёргает в руках. А он всё давит и давит, до боли в пальце... А потом поднимается в полный рост и с силой бросает автомат вниз, в далёкого противника... Бросает в отчаянии. И закричать хочется. Но он только стонет и сжимает губы.

И тут же берёт себя в руки. Проигрывает только тот, кто смиряется с поражением. Неудача в начале партии вовсе не говорит о том, за кем останется эндшпиль.

– Подъём! Вперёд! – командует Азиз, хотя такую команду давать смешно. Все и без того стоят. Стоят и смотрят на командира. Даже пленники...