Зимние дни, короткие и обыденные, истаивали один за другим. Каждый из них был заполнен мириадами незапоминающихся деталей. Мы съездили на вечер в канун Нового Года, взяв с собой Джори и Синди. У Синди наконец был шанс увидеть всех лучших молодых людей в округе и показать себя. Успех ее превзошел все ожидания. Барт предпочел провести время в элитном мужском клубе, в который недавно вступил.

— Это не просто клуб для мужчин, — прошептала мне Синди, которая полагала, что знает всегда и все. — Он там посещает какой-то бордель.

— Не смей говорить ничего подобного! — вскипела я. — Что и где посещает Барт — это его личное дело! Откуда ты берешь эти сплетни?

На этом вечере были некоторые из гостей, которых приглашал на Рождество Барт. Я начала тактично выяснять, получали ли они приглашения. Всеобщий ответ был: «Нет». Многие с нескрываемым удивлением смотрели на нас с Крисом.

— Мама, я не верю тебе, — холодно отвечал на мое сообщение Барт. — Ты ненавидишь Джоэла, ты видишь в нем Малькольма, а он добрый и благочестивый старик. Он поклялся мне, что отправил приглашения по почте, и я верю ему.

— А мне ты не веришь? Он пожал плечами:

— Люди лицемерны. Может быть, те, с кем ты говорила, просто хотели показаться вежливыми.

Синди улетела второго января, не имея никакого намерения поступать в колледж, несмотря на уговоры Криса. Этой весной она заканчивала школу.

— Даже актрисе нужно образование и общая культура, — пытался увещевать ее Крис.

Но бесполезно: наша Синди была столь же упряма, как когда-то Кэрри.

Мелоди по-прежнему была тиха, мрачна и печальна. Это так всех раздражало, что ее избегали. Она почти не спрашивала о своих близнецах, по-видимому, вовсе не тосковала о них. А я так надеялась, что они дадут ей счастье и смысл жизни. Вскоре мы наняли няню. Мелоди не спешила помочь и Джори, поэтому по-прежнему его обслуживание лежало на мне.

Крис работал, и мы не видели его вплоть до пятницы, когда он обычно появлялся около четырех. Это напоминало мне, как наш отец когда-то появлялся в доме по пятницам. Крис был в своем собственном деловом мире, мы — в своем, отделенные от него горами. Крис приезжал и уезжал, всегда свежий, уверенный в себе, жизнерадостный. Он отбрасывал прочь все проблемы, будто их и не стоило замечать. Мы оставались в Фоксворт Холле, выезды теперь были редки, так как Джори не желал покидать уютный мир своих комнат.

Вскоре должен был наступить тридцатилетний юбилей Джори. Надо было придумать что-нибудь особенное. Наконец, я придумала: я приглашу всю труппу компании «Балет Нью-Йорка». Но, конечно, надо было все обсудить с Бартом.

Когда Барт услышал о моей задумке, он в ярости оттолкнул кресло от компьютера:

— Нет! Я не желаю видеть танцоров в своем доме. Я не желаю больше никаких званых вечеров, не хочу выбрасывать деньги на угощение людей, которых и знать не желаю. Придумай для него что-нибудь другое, но их не приглашай.

— Но ведь я сама слышала, Барт, как ты говорил, что желал бы, чтобы эта труппа ставила спектакли на твоих вечерах.

— Я сказал это давно. Теперь я переменил мнение. Кроме того, я никогда, в действительности, не любил и не одобрял балет. Никогда. Этот дом принадлежит Господу нашему… и весной здесь будет возведен храм, чтобы вера в Бога воцарилась надо всеми нами…

— Что ты имеешь в виду, говоря о храме?

Он улыбнулся и обратился вновь к компьютеру:

— Часовня, которая будет примыкать прямо к дому, так что ты не сможешь избегать ее, мама. Неплохо придумано? Каждое воскресенье мы будем вставать рано и посещать службу. Все, кто живет в этом доме.

—  А кто будет служить? Ты?

— Нет, мама, не я. Потому что я не очистился еще от своих грехов. Служить будет мой дядя. Он благонравный религиозный человек.

Я было взяла себе за правило не спорить с Бартом, но тут я сорвалась:

— Крис отдыхает только по воскресеньям, а вместе с ним и я наслаждаюсь возможностью поспать. Нам нравится завтракать в постели, а летом так приятно начать новый день на балконе спальни. Что касается Джори и Мелоди, тебе стоит обсудить эту тему с ними.

— Я уже обсуждал. Они согласились.

— Барт… У Джори четырнадцатого февраля — день рождения. Вспомни: он родился в день святого Валентина.

Барт задумчиво посмотрел на меня.

— Разве это не удивительно, что дети в нашей семье рождаются на святые дни — или совсем близко к праздникам? Дядя Джоэл говорит, что это что-то да означает, возможно, нечто значительное.

— Вне сомнения! — почти с гневом сказала я. — Дядя Джоэл всему придает значение, значение, как правило, оскорбительное, по мнению его Бога. Как будто он не просто верует в Бога, но и самолично контролирует Божье мнение!

Тут я обернулась, ничуть не сомневаясь, что Джоэл где-то здесь, возле Барта. Я хотела встретиться с ним лицом к лицу, но почему-то была испугана его присутствием. Я прокричала:

— Прекратите забивать голову моего сына своими глупыми вымыслами, Джоэл!

— Мне не приходится этого делать, дорогая моя племянница. Это вы таким образом сформировали его мозг. Этот ребенок — плод ненависти. Он нуждается в спасении и ищет ангела-спасителя. Подумайте об этом, прежде чем кого-то обвинять.

Однажды утренняя газета сообщила о банкротстве одной местной семьи, весьма достойной фамилии, о которой часто упоминала моя мать. Я прочла объявление, свернула газету и задумалась.

Имел ли Барт отношение к этому банкротству? Не он ли разорил уважаемое семейство, которое этим летом было у нас в гостях?

В другой раз газета сообщила о жутком случае: глава семейства убил свою жену и двоих детей потому, что вложил почти все свое состояние в рынок зерна, а пшеница внезапно и резко упала в цене. Человек этот был одним из гостей, приглашенных Бартом на Рождество.

Но если это дело рук Барта, то каким образом он управляет рынками сбыта и денег?

— Я ничего об этом не знаю и знать не хочу! — взорвался Барт, когда я спросила его. — Эти люди сами выкопали себе могилу своей жадностью. Ты что, полагаешь, что я — Бог? Да, я много наговорил лишнего в Рождественскую ночь, но я вовсе не так безумен, как ты думаешь. У меня нет намерения губить свою душу. Это только дураки ухитряются ставить ловушки самим себе.

Мы семейно отпраздновали день рождения Джори. Синди прилетела на два дня, чтобы поздравить его. В ее чемоданах было полно подарков, чтобы занять ум и воображение Джори.

Если я только встречу мужчину, похожего на тебя, Джори, я быстренько окручу его! Я хочу убедиться, что есть мужчины, хотя бы вполовину такие же восхитительные, как ты! Пока что Лэнс Спэлдинг не доказал мне этого.

— А каким образом ты проверишь это? — пошутил Джори, который не знал подробностей отъезда Лэнса. Он бросил на Мелоди тяжелый взгляд. Она держала на коленях Дэррена, а я Дайдр. Обе мы кормили малышей из бутылочек, сидя перед горящим камином.

Малыши росли быстро. Мне казалось, что даже Барт был отчасти умилен и заворожен их очарованием. Во всяком случае, когда я несколько раз просила его подержать кого-нибудь из детей, я видела даже гордость в его глазах.

Мелоди положила Дэррена в большую колыбель, которую Крис отыскал в антикварном магазине и отреставрировал так, что она выглядела почти как новая. Мелоди качала колыбель ногой и пристально глядела на Барта. Она по-прежнему мало говорила и не выказывала никакого интереса к своим детям. Точно так же она не проявляла никакого интереса ни к кому из нас, а также к нашим делам и заботам. Детей же брала будто для показа.

Джори регулярно заказывал по почте ей разнообразные подарки, которые должны были удивить и восхитить ее, но она лишь слабо улыбалась, раскрывая очередную коробку, и кивком благодарила. Временами коробка даже оставалась нераскрытой. Мне было больно видеть, как Джори печально усмехался, а иногда опускал голову, пытаясь скрыть выражение своего лица. Ведь он старался наладить отношения — отчего же было не попытаться и ей?

С каждым днем Мелоди, к моему изумлению отдалялась не только от мужа, но и от своих детей. Ее любовь была не сильной, не жертвенной, будто пламя свечи, которое мог погасить своими крылышками мотылек. Не она, а я вставала среди ночи, чтобы покормить детей. Не она, а я мерила шагами комнату, пытаясь убаюкать двух малышей подряд и переменить двум подряд подгузники.

Это я бежала опрометью на кухню, чтобы приготовить смесь для кормления, а после кормления гладила их вздувшиеся животики. Это я пела им песенки, чтобы они заснули, а они глядели на меня голубыми глазенками и с великой неохотой смежали ресницы. Но по их полуулыбкам я понимала, что они довольны. И я переполнялась радостью, видя, как они все более и более походят на Кори и Кэрри.

То, что мы жили изолированно от соседей, не избавляло нас от сплетен, которые прислуга приносила к нам из окрестных мест. Я часто перехватывала эти шепоты и сплетни, когда наблюдала, как на кухне чистят лук и овощи или когда готовила вместе с прислугой пироги и десерты, которые у нас в семье все любили. Я знала, что горничные любят слишком долго убирать залы и слишком рано, пока еще не ушли хозяева, заправлять кровати. Не подозревая об их присутствии, мы предоставляли им возможность подслушивать наши разговоры и тем самым подпитывали сплетни и слухи.

Чем больше знали они, тем больше задумывалась я. Барт редко бывал дома, и я временами была ему благодарна за это. Когда его не было, не с кем было заводить споры. Джоэл оставался в своей комнатушке и молился, во всяком случае, я так полагала.

Однажды утром я решила последовать примеру прислуги и подслушать, о чем говорят в кухне. Повар и горничные невольно, но щедро поделились со мной всей информацией, которой была богата соседняя деревня. Барт, как я узнала, имел множество связей как с замужними, так и с незамужними женщинами всей округи, не обошел вниманием ни одну признанную красавицу. Одно замужество из-за него было расстроено. Я знала это семейство: оно было в числе приглашенных на неудавшийся Рождественский бал. Я узнала также, что Барт часто посещал известный бордель, расположенный в десяти милях отсюда.

У меня имелись свидетельства правдивости этих слухов. Я часто заставала его подвыпившим и в мечтательном добром настроении. Каюсь, что я даже пожалела, что он не всегда бывает таким. Только в этом состоянии он мог улыбаться и смеяться.

Однажды я решилась его спросить:

— А что ты делаешь все эти долгие ночи, когда тебя нет дома?

Будучи в подпитии, Барт легко и очаровательно усмехался. Усмехнулся он и в этот раз:

— Дядюшка Джоэл говорит, что лучшие евангелисты всегда были наибольшими грешниками. Он говорит, что стоит изваляться в дерьме, чтобы понять, как хорошо быть чистым, и спастись.

— И это то самое, чем ты занимаешься ночами — валяешься в грязи?

— Да, мама, милая моя мама. Потому что не знаю, что значит быть чистым, быть спасенным.

Весна наступала постепенно, робко. Холодные ветры сменились теплыми южными бризами. Небо стало того голубого оттенка, который делает тебя вмиг молодым и полным надежд. Я часто выходила в сад, чтобы сгрести старую листву и выдернуть появившиеся кое-где сорняки, которые просмотрели рабочие. Я трепетно ждала того момента, когда в лесу проклюнутся крокусы, когда выйдут из-под земли тюльпаны и нарциссы, когда я увижу белые и розовые фиалки, пробудившиеся к жизни, когда зацветет кизил. Азалии, которые позже повсюду зацветали в нашем саду, делали мою жизнь сказочной. Я с восхищением глядела на деревья, которым неведомы такие человеческие состояния, как депрессия или одиночество. Как многому мы могли бы научиться от природы, если бы хотели.

Я брала Джори с собой на прогулки по саду, и мы уходили как можно дальше, куда только могли проехать колеса его каталки.

— Надо что-то придумать, чтобы ты мог ездить в лес, — рассуждала я. — Если положить везде щебень, это будет хорошо до поры до времени. Зимой он замерзнет и начнет выдавливаться из земли. Хоть я и не люблю асфальт, придется настелить его. Как ты думаешь?

Джори рассмеялся, как будто я сказала глупость.

— Красный толченый кирпич, мама. Это так красочно и опрятно. Я привык к своему креслу, мне нравится передвигаться в нем. — Джори с удовольствием огляделся и подставил лицо лучам солнца. — Я только молю, чтобы Мел приняла, как неизбежность, то, что случилось со мной, и больше интересовалась детьми.

Что я могла сказать на это, если я уже много раз пыталась заговорить с Мелоди на эту тему. И чем больше усилий я прилагала, тем неохотнее она выслушивала мои доводы.

— Это моя жизнь, Кэти! — кричала теперь она на меня. — Моя, а не ваша!

Ее лицо превращалось в красную маску гнева.

Врач Джори обучил его, как садиться в кресло самостоятельно. И Джори помог мне посадить кусты роз. Его крепкие руки действовали сильнее и увереннее моих.

Садовники охотно рассказывали Джори, как и когда удобрять, обрезать и мульчировать декоративные растения. И для меня, и для него работа в саду и теплице стала не просто хобби, а необходимостью, спасающей от безумия.

Теплица была расширена нами, чтобы выращивать там всякие экзоты, и теперь у нас был собственный, подвластный нам мир, полный тихих радостей. Но деятельная натура Джори требовала большего. Он решил попробовать себя в искусстве.

— Отец теперь не единственный в нашей семье, кто сумеет изобразить пасмурное небо и создать у зрителя ощущение влажности, или поместить каплю росы на лепесток розы так, чтобы можно было ощутить ее аромат, — говорил он мне с горделивой улыбкой. — Я расту как художник, мама.

Находясь с Мелоди в одном доме, он жил более полнокровной жизнью, чем она. Он сам придумал лямочные приспособления через плечо, чтобы всюду возить с собой близнецов. Его восторг при виде их улыбок трогал мое сердце. И это же выражение любви и восторга настолько раздражало Мелоди, что она выходила из детской.

— Они любят меня, мама. Посмотри, это отражается в их глазах!

Близнецы теперь знали Джори лучше, чем собственную мать. Выражение лица Мелоди, изредка глядящей на своих детей, было пустым и задумчивым.

Да, малыши не только точно знали своего отца, но и полностью доверяли ему. Когда он брал их на руки, они начинали смеяться.

Мелоди очень похудела, ее когда-то прекрасные волосы развились и стали тусклы.

Я входила в ее комнату всегда без приглашения, и по-видимому, была нежелательной гостьей.

— Мелоди, чтобы развились материнские инстинкты, нужно время, я понимаю. Но этот период у тебя затягивается. Ты все переложила на меня и горничных. Дети не будут признавать в тебе мать, если ты будешь так отдаляться от них. Ты ищешь в жизни любви, и ты найдешь ее, когда их глазки засияют при виде тебя, и они улыбнутся от счастья, когда ты войдешь в детскую. Никто в жизни не даст тебе больше, чем дети. И с тех пор, как они признают в тебе мать, твое сердце будет согревать всепоглощающая любовь.

Ее улыбка быстро погасла.

— А когда у меня был шанс стать матерью для моих детей, Кэти? Когда я встаю ночью, вы уже возле них. Когда я поднимаюсь утром, вы уже искупали и переодели их. Пока у них такая бабушка, они не нуждаются в матери.

Я была потрясена несправедливостью сказанного. Я часто лежала в кровати и слышала непереносимо долгий детский крик. К детям никто не подходил, приходилось вставать мне. А что мне оставалось — не обращать внимания на их плач? Моя комната была в другом крыле дома, комната Мелоди — через коридор от детской.

По-видимому, она предвидела мои возражения, потому что ее голос превратился вдруг в змеиное шипение:

— Вы всегда правы, не так ли, моя свекровь? Вы всегда добивались в жизни чего хотели, но есть одна вещь, для вас недостижимая. Это — уважение и любовь Барта. В то время, когда он любил меня, а он действительно любил меня, он сказал мне, что ненавидит, презирает вас. Я тогда пожалела его, а еще больше — вас. Но теперь я понимаю, отчего у него такие чувства к вам. Потому что с такой матерью, как вы, Джори не нужна такая жена, как я.

Следующий день был четверг. С утра у меня было тяжело на сердце от вчерашних слов Мелоди. Я вздохнула, села и свесила ноги с кровати. Впереди был тяжелый день, потому что вся наша прислуга, кроме Тревора, по четвергам получала выходной. По четвергам я, как когда-то моя мать, готовилась к приезду любимого человека. И только с его приездом, в пятницу, я по-настоящему оживала.

Когда я вошла в комнату Джори с чисто вымытыми и перепеленутыми детьми, он молча плакал, держа в руке длинный листок бумаги кремового цвета.

— Прочитай, — сказал он, положив листок на стол близ своего кресла и приняв у меня из рук детей. Затем он спрятал мокрое от слез лицо в пушистые волосики сына и дочери.

Я взяла письмо: плохие вести почему-то всегда приходили в Фоксворт Холл на кремовых листках.

«Мой дорогой и любимый Джори, я — трусливая женщина. Я всегда знала это, но надеялась, что ты этого никогда не узнаешь. Ты всегда был сильным. Я люблю тебя и, без сомнения, всегда буду любить, но я не смогу жить с человеком, который не сможет больше удовлетворить меня.

Я смотрю на твое ужасное кресло и на твою неподвижность, к которой ты привык, и знаю, что я не привыкну к этому никогда. Твои родители добивались от меня, чтобы я вернулась к тебе, чтобы я поговорила с тобой откровенно. Но я не могу сделать этого, иначе может прозвучать что-нибудь, от чего я сойду с ума. Ты можешь своей лаской удержать меня, а я должна уехать, пока не потеряла разум.

Ты же видишь, милый, я уже стала наполовину безумна, живя в этом доме, в этом ужасном, ненавистном мне доме, который обманывает своей роскошью. Я часто лежу на своей одинокой кровати и мечтаю о балете. Я слышу звуки музыки, она все время звучит в моем воображении. Я должна вернуться туда, к этой музыке. Я знаю, что это эгоистично и жестоко, но прости меня, если можешь.

Прошу тебя, не говори дурного обо мне нашим детям, когда они вырастут и начнут спрашивать о своей матери. У тебя есть все основания ненавидеть меня, потому что я предала и тебя, и детей. Но молю тебя, не надо меня ненавидеть, и пусть дети думают обо мне хорошо.

Вспоминай меня такой, какой я была в наши молодые и счастливые годы, когда мы были хозяевами своей жизни.

Не вини ни в чем ни себя самого, ни кого-либо другого. В том, что я наделала, виновата лишь я одна. Считай, что я не приспособлена к жизни; я никогда не жила реальностью — и не смогу. Я не могу глядеть в глаза жестокостям этой жизни, которая разбивает мечты и уничтожает людей. Считай, что я — просто фантазия, созданная твоим и моим воображением, и тогда ты легче смиришься с моим уходом.

Прощай, моя любовь, моя первая прекрасная любовь и, к сожалению, единственная искренняя любовь. Желаю тебе найти такую же редкую женщину, как твоя мать. Она — единственная, кто в силах примирить тебя с реальностью, пусть даже и жестокой. К сожалению, Бог не наградил меня такой же матерью, как твоя.

С любовью и раскаянием,

твоя Мел».

Листок выпал из моих рук и, затрепетав, упал на пол. Мы с Джори оба смотрели на него таким грустным и таким безнадежным взглядом.

— Ну, вот и кончено, мама, — безжизненным голосом проговорил он. — То, что началось, когда мне было двенадцать лет, а ей одиннадцать, — кончено. Я построил всю мою жизнь вокруг нее, предполагая вместе дожить до старости. Я отдал ей лучшее, что мог предложить, но ей этого было недостаточно, потому что волшебная сказка кончилась.

Я хотела сказать ему, что Мелоди не осталась бы с ним и тогда, если бы он продолжал танцевать. Теперь это было ясно. Ее натура отвергала непонятную ей способность жить, несмотря ни на что, и оставаться человеком.

Нет, подумала я, это несправедливо. Говорить ему это — жестоко.

— Прости, Джори, мне очень жаль… — я не досказала то, что хотела: — Но ты справишься с жизнью и без нее.

— Мне тоже жаль, — прошептал он, избегая встречаться со мной взглядом. — Какая женщина теперь согласится жить со мной?

Возможно, он никогда уже не будет сексуально полноценным мужчиной. Конечно же, ему нужен кто-то, кто согревал бы его в постели в эти длинные мучительные ночи. По выражению его лица я знала, что ночи были худшим временем в его жизни. Он ощущал себя одиноким, потерянным нравственно и бессильным физически. Джори был подобен мне: ему нужны были чьи-то ласковые руки, обнимающие в кромешной тьме ночи, чьи-то поцелуи, убаюкивающие и успокаивающие перед сном, пробуждающие утром. Нужен был кто-то, раскрывающий над головой спасительный парашют любви.

— Этой ночью дул сильный ветер, — тихо начал рассказывать он, в то время как близнецы сидели на своих детских стульчиках и размазывали по личикам теплую кашу. — Я проснулся с ощущением, что слышу дыхание Мел возле своего лица. Но ее не было. Утром я услышал голоса птиц — они строили гнезда, распевали песни… и тут я увидел это письмо. Я отчего-то знал, еще не читая, что в нем. И сразу же для меня птичьи песни любви превратились в тривиальные территориальные притязания. — Он опустил голову, чтобы спрятать от меня лицо. — Я слышал, что дикие лебеди никогда не меняют партнеров. Буду утешаться мыслью, что я, как лебедь, потеряв подругу, стану хранить в памяти ее образ.

— Милый, милый… — гладила я его черные волосы. — Любовь придет снова, помни это и надейся.

Он кивнул:

— Спасибо, что ты и папа всегда рядом, когда вы мне нужны.

Боясь расплакаться, я обняла его:

— Джори, Мелоди покинула тебя, но она оставила тебе дочь и сына — будь же благодарен судьбе за это. Она бросила их, и теперь они зависят целиком от тебя. Она пренебрегла не только тобой, но и собственными детьми. Ты имеешь полное право оформить развод, и постарайся воспитать детей так, чтобы им передалось твое мужество. Ты сможешь жить без нее, Джори. И пока ты будешь нуждаться в нашей помощи, мы с отцом всегда будем рядом.

Все это время меня одолевала одна мысль: Мелоди нарочно не позволила себе любить детей, так же, как и им привыкнуть к себе, чтобы сделать разрыв менее болезненным. Ее прощальным даром любви к своему товарищу по детству были дети.

Джори смахнул слезы и с грустной иронией улыбнулся.