Все мы грешные, чесс-слово... Кто безгрешен, пусть первым бросит в меня самый большущий камень, какой только поднять сможет...

Помню, как мы смеялись над бедным своим командиром роты. Капитан Петров при жизни внешне всегда был смешным... Даже после плена, где его избивали больше, чем нас, вместе взятых, и сломали, каратисты проклятые, грудную клетку. После этого на груди начал расти горб... Не «на горбу», как говорится, а на груди... Множественные переломы были как раз в месте соединения ребер, там и расти стал, изуродовав сильную и жилистую фигуру, лишив ее привычной взгляду подвижности. Капитана после обмена продержали три месяца в госпитале, комиссовали вчистую и отправили на инвалидность... Но и после плена, едва самую сильную боль переборов, он продолжал так же размахивать руками, комментируя каждое свое слово, как делал это раньше.

Мне подполковник Петров, младший брат капитана Петрова, позвонил и сказал, что Онуфрий в работу уже включился и сейчас бабу «дожимает». И чтобы я строго расписание выдерживал, не забывал вовремя звонить и листок с расписанием по пьяной лавочке вместо туалетной бумаги чтобы не использовал.

– Ты что такой злой? – спросил я, прочувствовав голос...

– Да так... – ответил подполковник. – Брат... Командир твой...

И рассказал, что с капитаном случилось... Но предупредил категорично:

– Онуфрию не говори... Расстроится, а ему работать тонко надо...

Я и не собирался говорить... Само как-то вырвалось... Я не мог не поделиться с ним... Для подполковника Леонид Михайлович старший брат, а для нас командир роты... Это все равно что второй отец... Как сыну не сообщить о смерти отца...

Но у Онуфрия воля железная, и он даже в самый момент разговора контроль не потерял, и назвал меня «товарищем генералом». И продолжает работать...

Онуфрию хорошо... Мало того, что он там с бабой «заседает», да еще и с бабой, что не чета «свинье-копилке»... У него еще и зеркал в квартире полно и даже больше... А я эту малюсенькую однокомнатную квартирку купил, как только от «свиньи-копилки» сбежал. Но даже покупать пришлось на чужое имя, потому что по дурацким законам, имея за спиной официально жену, невозможно собственность приобрести без ее согласия. И потом, когда развод будем оформлять, если она жива до того времени останется, она на мою даже маленькую жилплощадь зариться будет. Конечно, я мог бы и побольше, и посолиднее себе кое-что подыскать, и парни надежные есть, на кого оформить можно. Но мне, чесс-слово, много не надо, и я не любитель излишеств. И этой квартиркой доволен больше, чем Качурина своим нынешним положением... Одно плохо, в отличие от квартиры Онуфрия – у меня всего одно зеркало. Над умывальником... Но лишнее зеркало человеку необходимо, скажем, когда до икоты хочется выпить с кем-то и душу перед ним выложить прямо на стол, а выпить не с кем. С соседями я принципиально не пью и не дружу, потому что мне разговор всегда нужен, а соседу спьяну сболтнуть лишнее можно... И я такое правило себе завел, чтоб от греха подальше: быть подальше от соседей... Правда, завел я это правило только сегодня и, может быть, только на сегодня... В крайнем случае, и на завтра... Может быть, и на послезавтра придется...

Но насчет выпивки с кем-то я придумал хорошо. Онуфрий до такого не додумался бы... Раковина умывальника у меня прочно на стене закреплена. И я туда столешницу, от письменного стола оторвав – жалко только, деревянные шипы ненароком отломил, устроил со всеми, чесс-слово, удобствами. Чем не стол при моей низкой требовательности к комфорту? И почти устойчив, если локти на него не ставить и мордой в тарелку с закуской не падать. Но я в отношении выпивки люто крепок и в тарелку мордой никогда, помнится, не падаю. Не обучен, чесс-слово... А собутыльник здесь же, напротив – только глаза подними, пока веки совсем не отяжелели, и он на тебя из зеркала смотрит. И неприятностей не наговорит, и в харю спьяну не заедет, чтобы было потом за что извиняться... Есть такие любители, как вмажут пару рюмок, сразу стараются и в рожу тебе вмазать. Просто так, для порядка, чтоб скучно не было... Потом извиняются, чистосердечно признаются, что не понимают, что на них нашло. Зеркало в этом отношении собутыльник надежный...

Стул между ванной и унитазом поместился, правда, с трудом. Но я сам не слишком объемный человек, жирком комфорта не обзавелся, и потому на одном стуле умещаюсь вполне...

Уселся со всеми, как говорится, удобствами, стол накрыл, как полагается, стакан почти полный налил, поскольку рюмки не уважаю, и поднял. Собутыльник смотрит на меня глаза в глаза. Откровенно почти смотрит... И тоже стакан перед физией... А физия-то у него противная... Препротивная...

– Давай, – говорю, – помянем капитана Петрова Леонида Михайловича... Не самый плохой был человек и отмучился за всех за нас... А мы еще мучаемся, понимаешь...

Смотрю в зеркало, а отражение говорит мне:

– Петров, чесс-слово – не волк... В стаю не входил... Брат его, подполковник, к волкам тянется, только все равно ментовский лай в нем просыпается... Не тянет... Нам бы тоже, как Леонид Михайлович, с четырнадцатого этажа всем вместе... Под волчий вой, чтобы закончить волчье время раз и навсегда... Да вот беда, у волков чувство самосохранения, говорят, сильно развито... Потому еще и выжили... И живем вот, иногда собаками прикидываясь...

– Ладно, чего разболтался... – это я ему, отражению, – налил я... Давай уж пить...

Стакан выше поднял, к зеркалу протянул, но вспомнил вовремя, что на поминках чокаться не полагается, и одним махом выпил. Водка плохая попалась, похоже, паленая... Первая бутылка лучше была. Но первую я в другом магазине покупал. Я всегда покупаю водку про запас и в разных магазинах по бутылке. Чтобы, если уж совсем дерьмовая попадется, то хотя бы не вся... Эта не совсем дерьмовая, однако лучше другую бутылку взять...

...В армии как солдаты говорят... Если в самоволку не бегал, если не пил, когда пить было нельзя, потому что тебя «пасли», то ты службы не видел и не в армии служил, а в детском саду... У нас в бригаде особенно-то и не пили, хотя тоже случалось. Но самоволки – это обязательно... Но только до того, как нас в Моздок перебросили. Там уже обстановка была если не боевая, то приближенная к боевой, и постоянно ждали, что по тревоге поднимут и на аэродром... И уже не до самоволок было... И вообще... Обстановка... Хоть Моздок и не в Чечне, но осетин тоже понять сложно, и не знаешь, чего от них ждать... Нас так и предупреждали... В городе меньше чем втроем не появляться... Хотя мы и по трое там не появлялись... В обстановке, близкой к боевой, увольнения в город не дают...

Если свободное время было, телевизор смотрели. Телевизор, чесс-слово, дрессировщик опытный... А мы дрессировке легко поддавались... Даже волки, как собаки... И так нас на чечен натравливали, что все, кажется, хотели уже попробовать, как это – стрелять в человека... Не в мишень на стрельбище, а в челове-ка, в живого... В того самого, дикого, черного, бородатого, с кинжалом или даже с шашкой в руках... Но – человека... Уверены все были, что быстро все здесь закончится, Чечню придавят, и хотелось самим побыстрее на операцию, а то и опоздать можно... Служить мне оставалось несколько месяцев, и было бы обидно попасть на войну и не повоевать, не заслужить хотя бы самую маленькую медальку... Зря, что ли, мы – спецназ ГРУ... Самые боеспособные части в армии... И зря, что ли, государство такие средства в нас вкладывало? Зря, что ли, нас готовили, как не готовят ни одно подразделение в Российской армии? Если уж спецназ простаивать за пределами Чечни будет, то кому же воевать-то тогда? С теми самыми чеченами, с которыми, как говорят по телевизору, необученные солдаты пока справиться не могут... Мы – сможем...

Когда ко мне Онуфрий подошел и позвал на склады за батареями и сухим пайком, я даже радостную улыбку, дурак, сдержать не мог – дождался наконец-то...

А то как же – на войне и без войны... Скукота...

Не нюхал тогда еще пороха... Тем более плена не нюхал...

Потом уже, задним числом, сам себя спрашивал: а надо мне это было?..

Сейчас даже у отражения в зеркале не спрашиваю, потому что сам хорошо знаю, кому именно это надо было...

– Хреновая водка... – сказал я.

– Хреновая и даже хуже... – подтвердил собеседник в зеркале. – Только если в нее тертого хрена добавить, она еще хуже будет... Я пробовал...

– Знаю, сам пробовал... Пить невозможно... Подожди, я за другой бутылкой сгоняю...

– Сгоняй. В холодильнике, помнится, стоит...

Вернулся я быстро. По пути на часы посмотрел. Время до следующего звонка Онуфрию еще осталось. И сразу перевернул бутылку в стакан. Опять почти полный...

– По половинке... – строго сказало отражение в зеркале...

– Слабак, что ли? – спросил я с издевкой. Люди всегда боятся слабаками прослыть, и их на этой боязни купить – как нечего делать...

– Не хочу отрубиться...

– А я, наоборот, хочу... Отрубиться и себя забыть... И тебя, противного, тоже...

– Нечего сказать, выбрал время...

– Время волчье... – сказал я угрюмо.

– А если вдруг что-то Онуфрию понадобится?

– Он уже знает, что я ему сегодня не понадоблюсь... Он по голосу запах чувствует...

А с похмелья я никогда не болею... Здоровье у меня волчье... И завтра буду счастливым и довольным, как волк, который с вечера ягненка не доел...

– Я вообще не понимаю, какого хрена ты сегодня так «накушаться» решил...

– А твое-то какое противное дело?..

– Мандраж, что ли? Большие деньги почувствовал?

– Я таких денег сроду в руках не держал... Мы, чесс-слово, самое крупное бабу на сто двадцать тыщ баксов раскрутили... А тут...

– Тут дело серьезным сроком пахнет...

– Да и хрен с ним... Волчье время...

...За пару месяцев до армии я около магазина с двумя пьяными мужиками из соседней деревни подрался... Я от природы парень крепкий был и с водкой тогда не дружил... И в запале драки так им физиономии расквасил, что у меня весь пиджак в их крови был. Пиджак новый, модный по тем временам, даже, как мать говорила, дорогой... Но она стирать его категорически отказалась:

– Ты напакостил, ты и стирай...

Пиджаки в стиральную машину, понятное дело, не запихивают... Их вручную стирают или даже в химчистку отдают. Но не понесешь же окровавленный пиджак в химчистку, хотя такая в райцентре есть. Спросят, что скажешь?..

Я сам стирал. И меня тошнило от вида чужой крови. Никогда не тошнило от вида крови собственной. Мало ли случаев было – то порезался, то еще что-то... А от чужой тошнило... Я, помню, тогда даже подумал, что никогда бы не смог стать врачом-хирургом и вообще врачом... Потому что я чужую кровь переносить не могу... Мужиков побитых вспоминал без злобы, но и без жалости. Но лучше было бы их так просто побить, чтобы крови не было и пиджак не испачкался. И не потому такая мысль возникла, что мне пиджак было жалко или мужиков жалко... Совсем нет, но я тогда не понял, откуда эти мысли появились... Я позже понял, в Чечне... Но понял это слишком поздно...

...Отряд наш из двадцати трех человек состоял... Из них трое – офицеры. Капитан Петров – командир, молоденький офицер штабного отдела боевой подготовки лейтенант Угаров и капитан Дмитриенко из парашютно-десантной службы. Последний, как нам говорили, сам напросился в рейд. И мы это понимали. Капитан, как и мы, как и я, боялся, что война кончится, а он не успеет ни одной награды заработать... И два радиста на отряд – я с Онуфрием. Радистов, как обычно бывает, командир постоянно держал рядом с собой...

Десантировались удачно. Вертолеты, чтобы не выдать место высадки, не сразу в обратный путь двинулись, а еще покружили по округе, в том числе и над нами, когда мы к лесу спустились. Имитировали разведывательный полет...

Только в лесу, остановившись на опушке, чтобы дождаться рассвета и лучше сориентироваться, капитан Петров привал долгий объявил. И радовался чему-то, руками всплескивал, когда говорил:

– Последний полноценный отдых... Наслаждайтесь! Потом отдыхать не придется... Пять дней отработаем и двадцать девятого вернемся... Новый год встретим на базе, с победой... Но работать придется, еще раз предупреждаю, с полной отдачей! Это ваше крещение! Всей бригады крещение! От вас репутация всей бригады теперь будет зависеть...

Он ни к кому конкретно не обращался. Это было не напутствие командира. Леонид Михайлович скорее сам себя в чем-то убеждал. Только мы не понимали в чем... Я и сейчас не понимаю... Петров был слишком сложной натурой, чтобы судить о нем однозначно...

Мое отражение в зеркале, кажется, начало «приезжать»...

– Давай еще по половинке... – он сам предложил, не я настаивал.

– Разве я бываю против... Вздрогнули...

Стаканы поднялись, стаканы опорожнились, стаканы стукнули о столешницу...

– Может, сразу и догонимся?.. – опять предложил он.

– Мне еще раз позвонить следует... Догоняться – только потом. Сначала работа...

Я вышел в комнату. Долго искал, куда я трубку мобилы засунул. Не нашел и тогда стал искать трубку городского аппарата. С этим проще. Городской аппарат – радиотелефон. Там на базе кнопка есть. Нажмешь – трубка сигнал подает. Я нажал, сигнал услышал и вытащил трубку из-под подушки. Набрал номер Онуфрия.

– Слушаю вас, Виктор Нургалеевич... – сразу отозвался он, а у меня почему-то встал перед глазами его волчий взгляд. Даже поежился от такого представления.

– Стас... Ты «мальчика с козой» помнишь?

– Да-да... Я понимаю...

– Ни хрена ты не понимаешь... Мне выть по-волчьи хочется и в морг с головой забраться хочется, чтобы с командиром рядом посидеть... Как думаешь, морг еще работает?

– Ночь уже... Сейчас едва ли...

– Да пошел ты со своей маскировкой... Дай трубку этой своей бабе, я ей в ушко от всей своей охреневшей души взвою, может, хоть она поймет... Бабы – народ тонкий... Я ведь так умею по-волчьи выть... Слышишь, Стас...

– Спасибо, товарищ генерал... Извините, что столько хлопот вам доставили... Отдыхайте... До завтра...

И он не захотел больше со мной разговаривать. О командире говорить не захотел... С которым вместе в плену был... Пусть и сдал Петров нас в плен... Пощадил, как тогда думал, нас и матерей наших пощадил, и сдал... Петрова больше нет... Он сегодня сам себя куда-то сдал, не пощадил... В морг, а не куда-то... Сдал... А Стасу не до того, Стас деньги зарабатывает... Он даже про «мальчика с козой» слышать не хочет... А я это помню...

Я положил трубку на базу, и тут только заметил, что трубку мобилы, которую только что искал, держу в левой руке. Но больше я Стасу звонить не хочу... Чтобы не мешалась, выбросил мобилу в форточку и вовремя вспомнил, что меня мое отражение по ту сторону зеркала дожидается. И вернулся к нему...

Отражение спокойное, хотя ждать меня устало.

– Наливай, что ли... – да, голос тоже уставший.

– И налью... Есть еще что наливать... И еще есть, если захочешь... В холодильнике... И еще... Сколько влезет...

Я налил и с ходу выпил, не поднимая на отражение глаз. Только после этого глаза поднял. Собутыльник, оказывается, от меня не отстал. Хоть этот, слава богу, компанию поддерживает, а то одному пить тошно...

– Пить ты умеешь... – сказал я с вызовом. – А знаешь ты, противный, к примеру, что такое «мальчик с козой»? Знаешь?

– Это – понятие... Определение ситуации, когда ты ломаешься морально...

– Слишком мудрено ты лопочешь... Проще надо! А проще – это просто хреновая штука... Но ломает она человека не-е хре-ено-ово...

...Я только что отстучал в телеграфном режиме закодированное сообщение в штаб. Мы так разделили обязанности: в телеграфном я работал, в телефонном, как менее опытный, Онуфрий. Телеграмма была большая и, думалось, последняя. Отряд полностью выполнил свою задачу, собрал все необходимые сведения, которые, если бы планировался прорыв так глубоко в территорию, контролируемую боевиками, несомненно, очень помогли бы нашим частям. Легкая эйфория жила в каждом, потому что, не стреляя, мы сделали не меньше, чем участники активных боев, и многим собранными сведениями сохранили на будущее жизнь. Так, по крайней мере, мы думали. Это потом будут говорить, что наша разведка пользы не принесла. Во-первых, потому что войска так и не прорвались в район Алхазорово, во-вторых, если бы и прорвались, сведения к тому времени уже устарели бы. Если разведка ведется в таких условиях, она должна быть непрерывной – это обязательное правило. Одна группа отработала – вторая ее меняет, за второй и третья приходит. Чтобы каждое изменение в обстановке регистрировать. А нам на смену первоначально никого выбрасывать и не планировали. Это потом такая мысль к генералам в голову накатит, когда уже поздно будет...

Рацию свернули. Передача велась с высокой скалы на склоне хребта, не намного выше участка, покрытого лесом. Оставалось дождаться вертолета, чтобы добраться до казармы и с чистым сердцем праздновать Новый год.

– Ждать в лесу будем... – решил Петров, перебрасывая на бок планшет с картой. – Ближе к ночи выдвинемся к посадочной площадке. Вперед!

Он, как всегда, не просто показал рукой направление, а обеими руками замахал так, что человек, плохо знающий манеру общения капитана, обязательно спутал бы что-то...

Мы спускались к лесу по извилистому боковому отрогу ущелья. Там, в ущелье, и лес уже начал появляться, сначала только в виде кустов, потом в виде отдельных деревьев, потом уже групп деревьев. Тропа была утоптанная, хотя и скользкая после вчерашнего затяжного дождя. Сегодняшняя слегка облачная, однако почти сухая погода, хотя и давала надежду на то, что вертолет прилетит вовремя и заберет нас, высушить тропу еще не успела.

– Товарищ капитан... – бежал к Петрову один из разведчиков передового дозора. Ноги скользили по тропе, разъезжались в разные стороны, и только какое-то чудо помогало разведчику удерживать равновесие и продвигаться вверх.

Леонид Михайлович навстречу шагнул, поскользнулся, руками несколько раз привычно взмахнул и съехал на пятой точке прямо к разведчику.

– Что там? – спросил, еще не успев встать.

– «Мальчик с козой»...

Мы все, не воевавшие еще, давно знали, что существует извечный вопрос спецназа, который в просторечье так и называется – «мальчик с козой». Так этот вопрос зовут уже давно, еще до Афгана он появился, и никто не сумел на практике на него ответить однозначно, хотя однозначный ответ существует, но только для данной конкретной ситуации и для данного конкретного командира. К примеру, ведется разведка глубоко во вражеском тылу. Местное население настроено враждебно. И разведчики неожиданно кого-то встречают. Это может и в самом деле быть мальчик, пасущий козу, это может быть девочка, ищущая потерявшуюся овцу, это может быть женщина или старик или даже просто мирный житель, никогда не бравший оружия в руки... Но в любом случае это – свидетель... А свидетель в данной ситуации приравнивается к вражескому разведчику. Что делать? Как должен поступить разведчик? Ответ на вопрос звучит однозначно: уничтожить, чтобы не выдать своего пребывания на вражеской территории. Уничтожить невинного? Сразу возникает вопрос встречный... Уничтожить мальчика с козой или без козы, девочку с овцой или без овцы, женщину, старика, мирного жителя? Патовая ситуация, решать которую негласно рекомендуется в соответствии с общей обстановкой. Гласный ответ ясен без слов... Служба в спецназе лишена романтики...

Капитан Петров встал, винтом повернулся и посмотрел на свою испачканную грязью задницу. Это была его пауза, выбранная на раздумья. Но раздумья ни к чему не привели, хотя, как капитан сам нам рассказывал, он имел в Афгане аналогичный случай. Правда, не рассказывал, несмотря на вопросы, чем этот случай закончился.

– Кто? – спросил Петров.

– Женщина с ребенком...

– И что?

Разведчик плечами повел в недоумении.

– Ждем приказа...

– Пошли, приказчик...

Спустились метров на пятьдесят. Там тропа уже стала каменистой и не такой скользкой, хотя, казалось бы, по мере приближения к лесу она должна быть еще более скользкой. За поворотом ущелья сидела на камне молодая и сильно усатая женщина в традиционных черных одеждах, а рядом с ней присела на корточки девочка лет пяти с ангельским лицом, широко раскрытыми глазами, но так похожая на мать, что не было сомнений в том, что девочка с возрастом тоже усами обзаведется.

– «Чапаевка»... – сказал кто-то.

Капитан Петров остановился напротив женщины.

– Откуда ты, «чапаевка», взялась здесь? – он привычно всплеснул руками.

Женщина что-то ответила на своем языке. В отряде никто не знал чеченского и перевести не мог. Переводчика с собой не взяли, поскольку считалось, что все жители России должны на русском уметь разговаривать. Да и не было, наверное, в бригаде переводчика... Просто не обзаводятся переводчиками, когда война ведется на своей территории...

Капитан оглянулся. Мы все собрались за его спиной. Взгляд Петрова был растерянным, и он, казалось, искал подсказки. Но кто мог взять на себя смелость подсказку на блюдечке выложить? Единоначалие в армии никто не отменял...

А «чапаевка» тем временем встала, собрала с камня провизию, разложенную на грязной белой тряпке, взяла дочь за руку и двинулась по тропе вверх. Мы провожали ее спину взглядами. Наверное, неприятно она себя чувствовала под этими взглядами, потому что многие смотрели почти так, как Онуфрий смотрит всегда.

– Куда это она? – спросил лейтенант Угаров.

– Там где-то туристическая база есть... – сказал Петров. – По крайней мере, в карте обозначена. За перевалом... Километров через двадцать...

– К мужу, наверное... – мрачно сказал капитан Дмитриенко. – А муж, чего доброго, полевой командир боевиков...

– Надо было пристрелить... – лейтенант, казалось, взглядом готов был это сделать.

– Вперед! – скомандовал капитан. – До леса еще далеко... Еще бы на кого не нарваться... Темп взяли... Вперед... – руки, как всегда, показывали разные направления, но тропа, к счастью, была одна-единственная...

Разведка вперед ушла, а я взял да и завыл в сторону «чапаевки» по-волчьи... Я еще в школе научился по-волчьи выть... Меня старшие пацаны из-за фамилии заставляли... Жалко, поворот не позволил рассмотреть, как она на этот вой отреагировала. У Дудаева на знамени волк. А мы тоже не хуже... Сам Дудаев так завыть не сумел бы, как это я сделал...

Капитан засмеялся...

– Повтори, оборотень...

Я повторил, и неожиданно Онуфрий меня поддержал точно таким же протяжным, леденящим душу воем. Теперь засмеялись все... Вся стая...

– Ну, по последней и спать заваливаемся... – сказало мое отражение в зеркале.

Я послушно налил в стакан. Посмотрел, что налил, кажется, мало, и добавил несколько капель – граммов в тридцать... Теперь в самый раз...

– Правильно! – сказал отражению, когда выпил. – Я пошел спать... А ты, противный, можешь здесь оставаться... Я утром рано встану, разбужу...