Глаз коснулся яркий свет, и я проснулась. В полутьме мне показалось, что это был свет любви, излучаемый глазами Малькольма, но когда я открыла глаза, то поняла, что это всего лишь яркий солнечный свет. Рядом со мной была пустая и холодная постель. Малькольм так и не пришел ко мне этой ночью. Слезы выступили из моих глаз. Я была замужней женщиной: когда же меня будет согревать огонь любви? Все мои мечты, что недавно так буйно цвели, в мгновение ока поникли и завяли. Кто же был моим мужем? Кем же была я? Я медленно подошла к окну и раздвинула шторы из атласа. Солнечный свет залил всю комнату.

Затем я услышала тихий стук костяшек пальцев в дверь.

— Кто там? — отозвалась я, стараясь казаться веселой и жизнерадостной.

Но, увы, голос мой дрожал и трепетал.

— Доброе утро, миссис Фоксворт. Надеюсь, вы спали хорошо.

Это была миссис Штэйнер. И прежде чем я смогла что-либо ответить, она широко распахнула дверь и уже стояла в дверях, разглядывая меня. Улыбка разочарования скользнула по ее губам.

— Мистер Фоксворт уже встал? — быстро спросила я.

— О, да, мадам. Не так давно. Он уже ушел.

Я уставилась на нее, ничего не понимая. Ушел? Мне пришлось подавить свои слезы. Неужели он не собирался провести первый день в стенах этого дома со мной? Он подходил к моей комнате, увидел, что я сплю и затем ушел? Почему он, наконец, не разбудил меня? Почему он не зашел ко мне?

Я почувствовала себя званым гостем, а не обвенчанной супругой. Почувствовали ли это слуги? Может быть, поэтому у миссис Штэйнер был такой холодный, осуждающий взгляд на лице?

— Мистер Фоксворт не оставил мне никакой записки? — спросила я, но тут же осеклась, поскольку не стоило, вероятно, опускаться до того, чтобы расспрашивать слуг о моем муже.

Самое малое, что он мог сделать — это оставить мне записку и предусмотрительно положить ее на мою кровать. Это хотя бы согрело меня. В этой же комнате был только холод. Огонь камина потух, а с ним — мои надежды и мечты. В сердце моем осталась лишь холодная зола. Вчера еще в нем теплилась надежда. Сегодня его засыпало пеплом. Но мои слуги должны были почувствовать лишь мою силу и компетентность.

Слегка поклонившись, миссис Штэйнер ответила.

— Нет, мадам, он не оставил никакой записки. Вам принести завтрак наверх?

— Нет, я оденусь и вскоре спущусь вниз.

— Очень хорошо. Разжечь камин? — спросила миссис Штэйнер.

— Не нужно. Меня все вполне устраивает. Я не балую себя утром.

— Как вам будет угодно. Вам приготовить что-нибудь специально на завтрак, миссис Фоксворт?

— А что ел муж?

— У мистера всегда очень легкий завтрак утром.

— И у меня тоже, — ответила я.

Миссис Штэйнер поклонилась и быстро вышла.

Это, конечно, было неправдой. Иногда утром я просыпалась голодная и поглощала все в мгновение ока. Но в это утро есть не хотелось. Нет, конечно же, нет. Я чувствовала себя опустошенной, и было настроение тотчас все переменить и улучшить в доме.

Что-то здесь было не так, чертовски не так. Отец всегда твердил, что если что-то не ладится, то должна быть причина. А причина была, как правило, скрыта. И если кому-то хотелось докопаться до истины, то следовало найти причину. «Но помни, Оливия, — предупреждал он меня, — когда ты блуждаешь впотьмах в поисках истины, ты будешь сталкиваться с явлениями более ужасными и тягостными, чем ты могла бы себе вообразить». Но я была сильной женщиной — такой меня воспитали. Малькольм Фоксворт был моим мужем, и мне предстояло понять, почему он пренебрег мною в нашу первую брачную ночь. Я не могла допустить, чтобы мой ум уступил место разочарованию. Я так долго ждала утренних поцелуев, которые положены были мне по праву, жарких объятий, признаний в любви и верности, произнесенных шепотом, что не собиралась от этого легко отказываться.

Когда я встала и увидела себя в зеркале в обнажающей ночной сорочке, которая должна была доставить удовольствие Малькольму, то почувствовала приступ сильного раздражения, хотя рядом никого и не было. Казалось, будто я нарядилась в костюм для пьесы, которая никогда не исполнялась и не предназначалась к исполнению. Я почувствовала себя одураченной и сердитой. Я сняла ее и быстро оделась.

Никогда мне не забыть того первого утра, когда я спустилась вниз по этой лестнице, что вела в гостиную. Стоя на верхней ступеньке, я разглядывала огромную залу и чувствовала в душе чудовищную пустоту. Судьба бросила мне вызов — превратить эту пустоту в уютный дом, вызов, на который я сумею ответить.

Когда я спускалась по лестнице, то почувствовала себя королевой. Миссис Штэйнер пригласила миссис Уилсон, повара, Олсена, садовника и Лукаса, шофера, выразить мне свое почтение. Слуги ожидали меня внизу, с беспокойством и одновременно с интересом ожидая встречи с новой хозяйкой. Разумеется, я произвела на всех должное впечатление в это утро. Очевидно, что и Лукас, и миссис Штэйнер уже описали новую хозяйку остальным слугам. Однако, никто из них и представить не мог, что Малькольм приведет в дом такую высокую невесту. С заколотыми волосами, широкоплечая и стройная, я, наверно, казалась им королевой амазонок, спускающейся с небес. Я увидела в их глазах как страх, так и живой интерес.

— Доброе утро, — коротко поприветствовала я их. — Не надейтесь, что я всегда буду подниматься так поздно. Вероятно, миссис Штэйнер уже объяснила вам, что мы прибыли далеко за полночь. Будьте любезны, представьте нас, миссис Штэйнер, — последовал приказ.

Вероятно, это следовало бы сделать Малькольму, будь он здесь. Конечно, слуги заметили, как я была раздосадована этим.

— Это — миссис Уилсон, повар.

— Добро пожаловать, миссис Фоксворт, — приветствовала она.

В отличие от миссис Штэйнер, миссис Уилсон была женщиной крупного телосложения, пяти футов десяти дюймов росту. В ее рыжих волосах пробивалась седина, а глаза ее были карими и пытливыми. В глазах ее была понимающая улыбка и, вероятно, она считала, что я полностью соответствовала ее ожиданиям. По словам миссис Штэйнер, миссис Уилсон знала Малькольма всю жизнь и вполне могла предвидеть, какую жену он приведет в дом.

— Это — Олсен, садовник, — сказала миссис Штэйнер.

Олсен шагнул вперед, держа в руках шляпу. Он был довольно неуклюжий, с короткой и жилистой шеей, сложением своим он был похож на быка. Пальцы у него были толстые и сильные, а руки — короткие, но тяжелые. Однако, на мой взгляд, во взгляде его было что-то детское. Хотя черты лица были крупными, в глазах у него была мягкость. Всем своим взглядом он напоминал школьника, которого отчитал учитель.

— Д… доброе утро, миссис Фоксворт, — сказал он. Он заметно заикался, и поэтому взор его был направлен вниз.

— Доброе утро. — Я повернулась к миссис Штэйнер. — Сейчас я буду завтракать. Затем я осмотрю дом и парк. Можете продолжить работу, а если вы понадобитесь, я позову вас.

Сидя в торце длинного стола из черного дуба, рассчитанного на двадцать гостей, я почувствовала себя маленькой девочкой, сидящей на высоком троне. Дом ошеломил даже меня. Стоило мне заговорить громко, как голос мой эхом разливался по всему дому. Если бы рядом со мной был Малькольм, я бы чувствовала себя нормальной женой, а не гигантом и не ребенком.

Внеся поднос, миссис Штэйнер, извинившись, тотчас же вышла. Я не возражала против того, чтобы позавтракать в одиночестве. Мне так часто приходилось этим заниматься, но сегодня был не обычный день, а первый день супружества у Малькольму, мой медовый месяц!

Я осмотрела большую столовую — хотя она и была хорошо освещена, тем не менее здесь было довольно мрачно. Следовало, вероятно, сменить обои. Портьеры были довольно монотонные и даже запыленные. Я знала, что со своей страстью к чистоте, решительностью и силой воли я смогу превратить этот заброшенный дом в семейное гнездо.

Прежде, чем я вышла из-за стола, миссис Уилсон обратилась ко мне за указаниями, что приготовить к обеду. На мгновение я лишилась дара речи. Я не знала, что нравилось и не нравилось Малькольму.

— Что вы обычно подаете по средам? — спросила я.

— Обычное блюдо — это баранина, но мистер Фок-сворт сказал, что я должна отныне составлять меню вместе с вами.

— Пусть пока все останется по-прежнему. С течением времени мы внесем необходимые изменения. Она кивнула и на губах вновь заиграла улыбка. Она, наверно, заранее предвидела все, что я скажу? — задавала я себе один и тот же вопрос. Я решила расслабиться.

— Миссис Уилсон, я подойду к вам позднее, и вы расскажете мне, что вы обычно готовите, и какие любимые блюда есть у мистера Фоксворта.

Кого я пыталась одурачить? Она знала о моем муже больше, чем я.

— Как пожелаете, миссис Фоксворт, — добавила миссис Уилсон и вернулась на кухню, я же начала свое путешествие по Фоксворт Холлу, ощущая себя посетителем музея с той лишь только разницей, что все в этом доме могло раскрыть что-то неизвестное в характере моего мужа.

Было бы гораздо приятнее, если бы рядом со мной находился Малькольм, и сам показал бы то, чем он дорожил, рассказал бы мне об истории отдельных предметов мебели или полотен живописи.

Я решила начать знакомство с усадьбой с библиотеки. Это была огромная комната — длинная, темная и пахнущая плесенью. Из-за того, что три из четырех стен были заставлены книжными полками, внутри было очень тихо, как в склепе.

Потолок был восьми метров в высоту, и книжные полки почти касались его. Изящная переносная лестница из сварочного железа скользила вдоль направляющей оси и достигала второго яруса книжных полок, а наверху был еще и балкончик, стоя на котором можно было доставать книги с верхней полки. Никогда я не видела столько книг. Меня, страстного любителя чтения, это ужасно обрадовало. Конечно, у меня появилось много новых обязанностей, которые вряд ли прибавят свободного времени, но сам вид толстых кожаных переплетов книг по истории, автобиографических сочинений и классических произведений давал ясное представление о пристрастиях Малькольма. Очевидно, он не был знаком с входящими в моду писателями.

Справа от входной двери стоял письменный стол огромных размеров. Я в жизни не видела большего стола. За ним стоял стул на шарнирах. Меня поразило количество телефонов: на столе их было шесть. И зачем ему столько? Неужели он мог вести переговоры сразу с несколькими людьми? Я представила себе, как он поддерживает связь с различными предприятиями, суконными фабриками, например, ведет переговоры с адвокатами и брокерами, но одновременно шесть телефонов!

Слева от письменного стола находился ряд высоких и узких окон, которые выходили на закрытый садик — чудесный, яркий и удивительно тихий. Тут я увидела, как Олсен занимается прополкой. Вероятно, он почувствовал мой взгляд, обернулся, кивнул мне и вновь принялся за работу, только значительно энергичнее.

Когда я вернулась в библиотеку, то заметила шкаф для хранения документов, сделанный из красного дерева. Два длинных дивана, обтянутых дерматином, были отодвинуты от стены на полтора метра таким образом, что за ними оставался проход. Стулья стояли рядом с камином, а на полках находились предметы антиквариата.

Несмотря на внушительный размер окон, в комнате было довольно темно и прохладно. Для себя я решила, что необходимо рядом с окнами поставить горшки с цветами. Само собой разумеется, они обогреют комнату.

В дальнем углу этой длинной библиотеки я увидела дверь. Возможно, именно этот уголок Малькольм отвел для меня, а, может быть, он хотел, чтобы я работала в той комнате, куда вела эта дверь? Обуреваемая любопытством, я подошла к двери, открыла ее и увидела небольшую комнату, в центре которой стоял меньший по размерам стол и стул. В углу стола были сложены папки, ручки, блокноты, а в центре стояла чернильница. Стены были голыми, а обои, имевшие когда-то ярко-устричный цвет, сильно выгорели и превратились в тускло-серые.

— Неужели он приготовил эту холодную, дальнюю комнату для моего рабочего кабинета? — спросила я себя.

Мне вдруг стало не по себе. Комната эта раньше служила складом — пришла мне в голову запоздалая мысль. Она подходила для клерка или секретаря, но для жены, подводящей семейный бюджет?

Вероятно, мне следовало разобраться, почему Малькольм так поспешно принял решение о заключении брака? Вероятно, времени у него мало, и он не смог обустроить комнату. Это предстояло сделать мне. Я переменю эти унылые, тусклые портьеры, украшу комнату цветами и растениями, раздобуду яркие обои, достану яркий ковер на пол, расставлю стеллажи — в общем, работы предстояло много. Меня уже увлекла эта идея.

Я тут же представила, как я работаю здесь, в то время, как Малькольм будет работать в библиотеке над своими коммерческими проектами. Мы будем находиться недалеко друг от друга. Возможно, именно поэтому он хотел, чтобы я работала в этой дальней комнате. От этой мысли мне стало теплее.

Закрыв дверь, я прошла через библиотеку, чтобы осмотреть другую половину дома. Мое любопытство подогревалось воспоминаниями о прошедшей ночи, когда я задержалась у больших белых дверей, а Малькольм сказал, что эта комната когда-то принадлежала его матери. Желая узнать как можно больше о нем и его прошлом по возможности скорее, я направилась наверх, в южное крыло и «секретную комнату». Когда Малькольм заявил, что она закрыта для всех, он, конечно, не имел в виду меня.

Я остановилась на предпоследней лестничной ступеньке перед двойными дверями. Стоило мне подойти ближе к ним, как я услышала стук закрываемой двери внизу, в зале. Это была миссис Штэйнер. Она взглянула на меня и, хотя мы были на некотором расстоянии друг от друга, я заметила, как брови ее грозно насупились.

Мне не понравилось, что она испытывает меня, стоя и в упор разглядывая снизу вверх. Меня словно застали на месте преступления. Как смела прислуга так относиться ко мне?!

— Вы уже закончили свою работу, миссис Штэйнер? — обратилась я к ней.

— Еще нет.

— Ну тогда вы можете продолжить ее, — приказала я и наблюдала за ней до тех пор, пока она не развернулась и не направилась в комнату Малькольма. Она остановилась, чтобы вновь взглянуть на меня, но увидев, что я наблюдаю за ней, поспешила войти в комнату.

Я подошла к двери, повернула ручку и вошла туда, что было когда-то комнатой матери Малькольма. Стоило мне сделать это, как я в изумлении открыла рот. Какой угодно я представляла себе эту комнату, но не такой. Неужели мать Малькольма спала здесь?

В центре комнаты на возвышении стояла, как бы лучше ее описать, лебединая кровать. Она имела гладкое, отливающее сливовой костью изголовье, а сам лебедь готов был спрятать свою голову под распушенным оперением поднятого крыла. У лебедя был один рубиновый глаз. Крылья лебедя были изящно изогнуты, так, словно они подпирали изголовье почти овальной кровати, для которой требовались, очевидно, изготовленные на заказ простыни. Создатель кровати немало потрудился над тем, чтобы перышки крыльев лебедя, словно пальцы, могли прихватывать нежную, прозрачную драпировку различных оттенков от розового до лилового и пурпурного. В ногах большой лебединой постели размещалась поперек лебединая кровать для младенца. На полу лежал толстый розовато-лиловый ковер, а рядом с постелью — небольшой коврик из белого меха. В углах кровати стояли двухметровые светильники из граненого хрусталя, отделанные золотом и серебром. На двух светильниках были черные абажуры. Между двумя другими был натянут шезлонг, обитый розовым бархатом.

Признаться, я была потрясена. Стены были затянуты пышным камчатным шелком, окрашенным в клубнич-но-розовый цвет, более яркий, чем розовато-лиловый ковер толщиной не менее десяти сантиметров. Я направилась к кровати и на ощупь ощутила мягкий мех ковра. Какой же женщиной была мать Малькольма? Может быть, кинозвездой? Что почувствовала бы я, если бы спала в этой постели? Я не могла удержаться, чтобы не прилечь на эту кровать, не почувствовать ее соблазнительной чувственности. Может быть, именно этого хотел и Малькольм? Может быть, он верил в эту кровать? Возможно, я недооценила моего любимого мужа; то, что ускользало от меня в сумерках, и что я мучительно искала в нем, был тот атласный блеск, та чувствительность, о которой мне раньше не приходилось и мечтать.

— Кто разрешил тебе входить сюда?

От неожиданности я присела. В дверях зловеще вырисовывалась фигура Малькольма. На мгновение мне показалось, что он приближается ко мне с любовью, но внезапно я увидела странный блеск в его глазах, искажавший прекрасные черты его лица. Ледяной холодок пробежал у меня по спине. Я задыхалась и прижала руки к горлу.

— Малькольм, я не слышала, как ты вошел.

— Что ты здесь делаешь?

— Я… я делаю то, что ты приказал. Я изучаю наш дом.

— Это не наш дом. Это не имеет ничего общего с нашим домом. — Голос его показался мне ледяным, словно исходил с Северного полюса.

— Я лишь стараюсь угодить тебе, Малькольм. Я хотела лишь побольше узнать о тебе и решила поближе познакомиться с твоей матерью, а значит, и с тобой.

Все было так нереально и приводило меня взамешательство. Я почувствовала, что забрела в чьи-то грезы о прошлом, а не окунулась в само прошлое.

— Моя мать? Если ты полагаешь, что, узнав что-либо о моей матери, ты лучше поймешь меня, то печально заблуждаешься, Оливия. Если ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о моей матери, то я удовлетворю твою просьбу.

Я опустилась на шелковые покрывала. Мне стало не по себе, когда он склонился надо мной.

— Моя мать, — с горечью начал Малькольм, — была очень красива. Очаровательная, живая и любящая. Для меня она воплощала весь мир. Я был тогда невинным, несмышленым и доверчивым. Тогда я еще не знал, что со времен Евы женщины предавали мужчин. Особенно женщины с прекрасным лицом и обворожительным телом. О, она была обманчива, Оливия. За ее очаровательной улыбкой и задорной любовью таилось сердце шлюхи. — Он направился к ее шкафу и рванул на себя дверь. — Взгляни на эти платья, — сказал он и достал нежное тонкое платье и бросил его на пол. — Да, моя мать была светской дамой веселых 90-х годов.

Он вытаскивал нарядные вечерние платья, отделанные кружевом, большой веер из изогнутых страусиных перьев и швырял все это на пол.

— Да, Оливия, она была первой красавицей каждого бала. Там она шлифовала свои чары.

Он направился к позолоченному туалетному столу в глубине алькова. Все это тщеславие запечатлелось в зеркалах. Как будто во сне, он взял с туалетного стола гребешок для волос в серебряной оправе и расческу.

— Эта комната стоила целое состояние. Мой отец потакал всем ее капризам. В ней царил необузданный дух свободы. — Он остановился и произнес: — Коррин, — словно имя матери могло отвести ее чары от стен, погруженных в сон.

По его взгляду я поняла, что он снова увидел ее, идущую по толстому розовато-лиловому ковру, а за ней волочился длинный шлейф ее платья. Я представила, что она, конечно, была безумно красива.

— Отчего она умерла?

Он никогда не раскрывал подробностей из ее жизни в наших беседах, хотя я, в свою очередь, подробно рассказала ему о смерти матери. Я полагала, что ее смерть была так трагична и печальна, что он не мог об этом спокойно рассуждать.

— Она не умерла, — бросил Малькольм сердито. — Здесь, во всяком случае. Может быть, ее сгубила тоска. Тоска от того, что все твои желания сбываются, тоска от того, что дана полная свобода твоим инстинктам.

— Что это значит, она здесь не умирала? — спросила я.

Он обернулся ко мне и направился к двери, как будто выходя из комнаты.

— Малькольм, я не могу быть твоей женой и не знать ничего о твоем прошлом, не знать того, что известно всем людям вокруг.

— Она сбежала, — произнес он, не оборачиваясь лицом ко мне.

Затем он обернулся.

— Она сбежала с другим мужчиной, когда мне едва исполнилось пять лет, — он словно выплевывал слова изо рта.

— Сбежала?

Это известие повергло меня в ярость. Он подошел и сел со мною рядом на кровати.

— Она делала все, что ей заблагорассудится, когда заблагорассудится и как ей заблагорассудится. Для нее все переставало существовать, кроме собственных удовольствий. Боже мой, Оливия, тебе известны такие женщины — капризные, взбалмошные, самовлюбленные, так не похожие на тебя. Они флиртуют, изменяют мужчинам, словам, им ни в чем нельзя доверять, — добавил он, и я тотчас покраснела.

Вдруг что-то незнакомое появилось в его взгляде. Он подмигнул, словно стараясь в чем-то себя убедить. Когда он вновь взглянул на меня, то лицо у него приняло новое выражение. Он еще обнимал руками мои плечи, только хватка его стала более жесткой и даже болезненной. Я попыталась освободиться от его объятий, но он лишь все крепче сжимал меня.

Я не могла освободиться от него. Взгляд его стал гипнотическим. И вновь на губах его заиграла улыбка, но скорее безумная, как мне казалось. Пальцы его расслабились, он стал гладить мои груди, а затем грубо надавил на них.

— Да, она бросила меня, — прошептал он. — Оставила мне лишь воспоминания о своих объятиях, поцелуях, нежном аромате духов и прекрасном теле, — добавил он, вдыхая воздух и закрывая глаза.

Пальцы его лихорадочно блуждали по моему телу, казалось, помимо его воли, а затем принялись расстегивать пуговицы моей блузки. Прикоснувшись губами к моей шее, он прошептал:

— Бросила меня в этой комнате, в вечном ожидании и осязании ее.

Он грубо сорвал мою блузку. От испуга я лишилась дара речи. Я даже затаила дыхание.

— Имя ее эхом отзывается во всем доме — Коррин, Коррин.

Рука его скользнула по моему телу, стаскивая юбку. Я почувствовала лишь, что она соскользнула с моего тела. Его руки неистово трепали мое тело, стаскивая, сбрасывая нижнее белье и грубо раздевая меня.

— Коррин. Я ненавидел ее; я любил ее. Но ты ведь хотела узнать о моей матери. Хотела узнать о матери, — презрительно добавил он.

Он выпрямился и принялся расстегивать штаны. В изумлении я наблюдала за его приближением — не любящего супруга, а безумца, утонувшего в запутанных рассуждениях, эмоциях, движимого не влечением и желанием, а страстью и ненавистью.

Я подняла руки вверх, но он развел их в стороны и прижал меня к кровати.

— Моя мать. Ты не похожа на нее. Ты никогда не станешь такой. Ты никогда не бросишь наших детей, ведь так, Оливия? Ты не сделаешь этого?

Я покачала головой, и в то же мгновение он грубо обхватил мои плечи. Я хотела любить и нежно ласкать его, но, увидев его переполненное злобой лицо и глаза, горящие от ярости, я смогла лишь прикрыть свои глаза и откинуться назад.

— Пожалуйста, Малькольм, — взмолилась я, — не надо так. Не будь похожим на мать. Я не буду такой, как она. Я буду любить тебя и наших детей.

Но он не слышал меня. Он наступал снова и снова, неистово входя в меня. Я хотела закричать, но боялась вызвать его гнев, и меня беспокоило, что крик мой услышат слуги. Поэтому я лишь закусила губу.

Наконец, его гнев вышел в меня. Он разливался таким горячим потоком, что я испугалась, что он ошпарит меня. Наконец, его толчки прекратились, он насытился. Застонав, он уткнулся лицом в мою грудь. Я почувствовала, что тело его вздрогнуло и обмякло.

Произнеся еще раз заветное слово «Коррин», он, наконец, оторвался от меня, быстро оделся и вышел из комнаты.

Теперь я знала, какой призрак окружал Малькольма Нила Фоксворта и преследовал его. Я понимала, почему он выбрал такую женщину, как я — полную противоположность его матери. Она была лебедем, я — гадким утенком, и это его устраивало. Любовь, которую я так ждала, никогда больше не придет ко мне.

Любовь Малькольма уже завоевала и растоптала та женщина, которая словно призрак появлялась в этой комнате. На мою долю не осталось ничего.