– Вот так... – планшет, как всегда, на боку. Раскрыть, развернуть, карты туда, под защитную пленку. И привычно на бок, чуть ближе к спине. Начало большому делу положено. Теперь и потянуться не грех, разогреть уставшую от долгого сидения за столом согнутую спину.

Полковник Согрин заканчивает персональную работу с картами, просит дежурного закрыть кабинет и идет в оперативный отдел, чтобы еще и там обсудить возможные маршруты отряда Руслана Ваховича Имамова. Он хорошо знает, что в отделе сидят опытные «горники», исходившие немало сложных маршрутов. И не однажды уже, перед предыдущими операциями, полковник просиживал в этом отделе часы, разбирая участок действия мобильной группы.

К его приходу оперативники готовы. Вместе они склоняются над другой картой, аналогичной. Рассматривают, похоже, уже не в первый раз, высказывают соображения и заново соображают, подбирают аргументацию, просчитывают наиболее вероятное использование существующих скотоперегонных троп и предположительную возможность прохода вообще без троп. И даже самое невероятное не оставляют без внимания – исследуют маршрут по сложному траверсу хребта в обход ледника. Но здесь мнение едино – такой вариант кажется всем наименее вероятным, почти невозможным. В отряде Имамова воспользоваться им могут единицы, имеющие не просто горную подготовку, а высотную горную подготовку, а это разница великая. Для остальных такой путь – гибель. Оперативникам хорошо известно, что в горы ходят не только альпинисты, но и скалолазы, и горные туристы, которых ни в коем случае нельзя путать с простыми туристами, и у каждой из этих категорий своя специфика хождения. Специалисты трех разных категорий никогда не объединяются в одну группу, потому что ставят перед собой различные по специфике, хотя схожие по сложности задачи. Если боевики и имеют несколько спецов, то они не смогут провести за собой большой неподготовленный отряд. Тем более уже известно, что соответствующее снаряжение Имамов не получил – десантники перехватили колонну, которая доставляла отряду страховочные тросы, шипованные «кошки» на обувь и альпинистские крючья. Большой груз, объемный, рассчитанный на весь отряд, когда он соберется, тащили специально нанятые носильщики. Не донесли... И сам Имамов уже знает, что груз перехвачен, потому что часть охранения сумела прорваться к нему и доложить обстановку. Следовательно, Руслан Вахович больше не надеется на возможность перехода по траверсу. Да и на самом леднике без страховочных тросов он может потерять много людей и времени.

Офицеры-оперативники – опытные, высказывают полковнику еще одно предположение, что Имамов будет вынужден обходиться так называемым «сванским методом», когда страховка осуществляется с помощью длинных шестов. Но в этом случае требуется иметь хотя бы по одному шесту на человека. А лучше всего сразу по два, чтобы для безопасности держать их во время маршрута крест-накрест. Где взять шесты в высокогорье – вот в чем вопрос. Но сейчас это единственный выход... Значит, Имамов вышлет в долину отряд для заготовки. Обязательно вышлет. Этот отряд необходимо тоже перехватить. Но это задача не для офицерской группы Согрина. Все вспомогательные группы боевиков должны отлавливать идущие в преследование силы. Начальник оперативного отдела берет на себя координацию. Он сообщит десантникам и егерям о предполагаемой возможности, поскольку вся связь в его руках.

– Меня другое смущает, – говорит в завершение разговора начальник оперативного отдела. – Зачем Имамов собирает весь отряд в одном месте? Мы всегда встречаемся с прямо противоположным явлением – отдельными джамаатами боевикам бывает легче уйти от преследования.

– Я уже задумывался над этим, – соглашается Согрин. – Очевидно, у Имамова есть к тому собственные причины. Я не думаю, что он готовит какую-то серьезную операцию. Мы постараемся и это выяснить.

Обсуждение заканчивается. Согрин не любит рутинную штабную работу и традиционно устает от нее больше, чем от марш-броска. И потому с удовольствием выходит на свежий воздух. Оглядывается, отыскивая выделенную группе БМП, не находит ее и с удовольствием отправляется в казармы пешком.

Кордебалет всегда обладал дипломатическими способностями, сумел-таки договориться и на этот раз – пополнению выделяют отдельную комнату на те три дня, что отпущены для боевой подготовки. При этом подполковник даже удивился, с каким непонятным желанием пошли навстречу его просьбе. Просто так, без причины, не пошли бы, не захотели бы себя беспокоить пусть и кратковременными, но неудобствами. Значит, был недвусмысленный приказ о полном содействии... Переселили на какое-то время в открытый закуток ротную «каптерку» и поставили вместо вытащенных наружу полок с личными солдатскими вещами офицерские кровати. И только убедившись, что все идет, как должно идти, Кордебалет берет БМП и уезжает на склад получать аккумуляторы для рации и недельный сухой паек на всю группу. С пополнением остается подполковник Сохно, который больше всего на свете не любит хозяйственные дела и всегда рад, когда ими занимается кто-то другой.

Четверо лейтенантов на кроватях сидят. Пятый на подоконнике.

– Много, бойцы, за свою короткую жизнь довелось вам повоевать? – интересуется Сохно, с прищуром рассматривая лейтенантов.

– С вашим опытом не сравнить, но было дело и у нас... – ответ того, что облюбовал себе подоконник, звучит уклончиво.

– Тогда попрошу запомнить. Даже здесь, на территории воинской части, мы тем не менее находимся в регионе военных действий. И не просто военных, позиционных и какие там еще бывают... Не в окопах сидим, ожидая психической атаки противника. Против нас воюют диверсанты и террористы – подрывники, снайперы, «черные вдовы» и прочая нечисть... Вот это окно, что так вам нравится, выходит на развалины жилого дома. Развалины, конечно, время от времени контролируются, посещаются, проверяются. А большей частью не контролируются, не посещаются, не проверяются. И некто, вооружившись винтовкой с оптическим прицелом, пожелав рассмотреть через оптику воинскую часть, заберется именно на эти развалины. Думаю, ему очень понравится офицерская спина, выставленная в окно. Слезть с подоконника! И не иметь привычки подставлять себя под дурную пулю! – неожиданно заканчивает подполковник резко.

Лейтенант соображает не сразу. Потом поднимает вопросительно брови, оглядывается через плечо на развалины дома, стоящие за забором и дорогой, вдоль забора идущей, и спрыгивает на пол, проходит к своей кровати. Подполковник сам в окно выглядывает и тоже отходит, не желая подавать дурной пример. И видит из окна, как на крыльцо поднимается Согрин.

– Становись! Командир идет...

Сохно строит лейтенантов в этой же тесной комнате в одну шеренгу – между кроватями. Построение проходит спокойно, без суеты – офицеры не солдаты и не спешат бегать перед старшими по званию. Не так чтобы совсем по стойке «смирно», но все же почти по-армейски встали. Согрин заходит, приветственно кивает тоже почти по-граждански и одновременно делает жест рукой, останавливая уставной доклад Сохно.

Лейтенанты ждут без напряжения. Стойка «смирно» – это, конечно, ерунда. Спецназ не приспособлен для участия в парадах, и далеко не каждый офицер спецназа может пройти торжественным маршем мимо какой-то, даже самой невысокой, трибуны. Согрин на не слишком ровную шеренгу внимания не обращает, но другое ему не нравится. Полковник искоса на лица посматривает. Он знает стабильную репутацию своей маленькой группы, знает, что их даже заезжим московским генералам, когда у тех нет необходимости или возможности очно познакомиться, издали показывают. Знают группу Согрина и во всех отдельных бригадах спецназа ГРУ. А уж об остальных частях, причастных к боевым действиям в Чечне, и говорить не приходится.

А в этих лицах... Что он видит в этих лицах? Смотрят вперед, перед собой, как и положено в строю, но не с такими лицами приходят на пополнение. А разговор шел именно о постоянном пополнении, а не о временном прикомандировании пятерых лейтенантов. Нет в этих лицах даже внимания к своему командиру, нет желания понять, кто будет отдавать им приказы, кто будет посылать их в бой. Только спокойная, чуть угрюмая уверенность в себе. Уверенность Согрин чувствует отчетливо.

Он останавливается перед первым. Смотрит в лицо:

– Представьтесь!

– Лейтенант Юров, – шелестящим голосом негромко говорит почти квадратный крепыш, фигурой чем-то напоминающий бывшего члена группы Согрина капитана Макарова. Макаров застрял в Югославии во время конфликта в Косово, где командовал интернациональным отрядом добровольцев. Там они в последний раз и встречались. После этого о капитане ничего не было слышно.

– Где служили?

– Второй специальный отряд горных егерей.

– До этого? – Вопрос следует быстро, не оставляя времени на раздумья.

– Танковый полк. Инструктор по физической подготовке, потом командир взвода разведки.

– Физическая подготовка вам очень пригодится. Обещаю...

Полковник шагает ко второму.

– Лейтенант Фомин, – голос хриплый. Не простуженный, а от природы хриплый. Такую хрипотцу при определенных обстоятельствах можно даже за угрозу принять. Сам внешне Фомин слегка толстоват для службы в спецназе. Впрочем, полковник видел на своем веку и вполне упитанных хороших бойцов. А толстоватость у них – это не следствие характера классического обжоры, а тип конституции. Чем, как говорится, бог наградил...

– Где служили?

– Второй специальный отряд горных егерей.

– До этого?

– Спецназ ВДВ.

У третьего во взгляде вообще неприкрытая насмешка. Неприятные, самоуверенные глаза человека, понимающего только свою значимость и не принимающего чью-то иную. Сам чернявый, восточного типа. Но Согрина из себя вывести трудно. Особенно взглядом. Он никак и никогда не показывает своего отношения до той поры, пока не бывает вынужден сделать это обстоятельствами.

– Лейтенант Саакян. Второй специальный отряд горных егерей... До этого – инструктор по рукопашному бою.

Лейтенанту кажется, что это должно произвести впечатление. Тем не менее не производит. Согрин по-прежнему непроницаем и холоден.

– В каких частях?

– В ФСБ.

– Управление?

– Федеральное. Москва.

Но и это Согрина никак не волнует. По крайней мере, не впечатляет. Полковник шагает к следующему. Мрачный тип с неровным обветренным лицом и черным, откровенно горным загаром. Сила личности в лице рисуется классически.

– Лейтенант Егоров. Второй специальный отряд горных егерей... До этого – инструктор горной подготовки в спецназе погранвойск.

Последний, тот самый, что на подоконнике посидеть любит, и по возрасту старше других, и увереннее себя чувствует. Даже в голосе легкая насмешка звучит. Сам высокий, жилистый, жесткий. Конституция, подходящая марафонцу, следовательно, и спецназовцу.

– Лейтенант Брадобрей. Второй специальный отряд горных егерей... До этого – офицер группы захвата ФСБ.

– Управление?

– Федеральное. Москва.

– По какому принципу вас откомандировывали в горные егеря?

– По принципу наличия горной подготовки, – за всех отвечает Брадобрей.

– Участие в боевых действиях?

– Ликвидация банд в Дагестане и в Карачаево-Черкесии. У всех... По две операции... Отличные оценки со стороны командования...

У Согрина в запасе еще множество вопросов, но дальше расспросить пополнение полковнику не дают. Открывается дверь, входит Кордебалет:

– Игорь Алексеевич! В горах ЧП... Тебя срочно в штаб...

Согрин еще раз осматривает шеренгу.

– Проверьте их на «рукопашку». Только... Без рукоприкладства... Они парни молодые, им еще жить... – Командир откровенно показывает, что впечатление пополнение не произвело. И быстро выходит из комнаты.

– Что там случилось? – спрашивает Сохно, когда закрывается дверь за Согриным.

– Один из джамаатов Имамова шел к нему на соединение. Преследование вел ОМОН. Тридцать три человека... Тридцать из тридцати трех погибли... Если светлого времени хватит, – Кордебалет выглядывает в окно, – нас забросят этому джамаату «на хвост»...

– Почему «на хвост», почему не вперед, чтобы устроить засаду? – спрашивает Брадобрей.

– Потому что выбрасывание малочисленной группы вперед, при том, что вертолет будет видно многим, чревато боем в окружении и уничтожением... Навстречу этому джамаату Имамов обязательно выдвинет пару других, – сразу оценивает ситуацию Сохно. – Он опытный командир и не упустит такой момент... Поэтому разрешаю порадоваться – «рукопашку» отложим до того светлого времени, когда у меня будет настроение получше, следовательно, я буду не так зол и... И начнем собираться.

На спиртовке закипает кофе. Маленькая походная турочка – на одну чашку. На последнюю. Хотя чашку в походных условиях заменяет большая эмалированная кружка, измерения все равно ведутся чашками. Привычка. И привычка самому готовить себе кофе. Эту процедуру Руслан Вахович никому не доверяет. Испортят по неумению...

Запасы кофе иссякли. В багаже остался только растворимый, который Имамов не любит и вообще за кофе не считает. И потому остатками кофе настоящего он старается насладиться, чтобы надолго запомнить его вкус. Так, с чашкой в руке, он и подходит к радисту, который настраивает рацию для сеанса связи. Но не торопится, не глотает напиток, знает, что на настройку уйдет не менее пяти минут. Радист в отряде не из лучших, а лучшего найти трудно. Негде взять лучшего. Может быть, стоит в Грузии за зиму подыскать?

– Эмир... Готово... – радист протягивает наушники с микрофоном, и Имамов допивает последний глоток. Нюхает кофейную гущу, осевшую на дне, вздыхает, как при прощании, и вытряхивает в снег. Снег ногой переворачивает, чтобы не было кофейного пятна. Привычка к хорошему кофе – устойчивая привычка. Без кофе он будет чувствовать себя разбитым и утомленным.

Наушники на голову, подправить микрофон.

– Я Станция, вызываю всех свободных операторов службы, – говорит он по-арабски.

Руслан Вахович Имамов специально запретил всем джамаатам в своем отряде вести переговоры в эфире на чеченском и русском языках и приказал разговаривать только на арабском. Если «волну» в очередной раз перехватят федералы, они не сразу поймут, о чем идет речь. Конечно, отставной полковник разведки давно знает, что вокруг Чечни стоят два отдельных радиопеленгаторных узла и постоянно «причесывают» эфир довольно частым «гребнем», отслеживая все разговоры. Стационарным узлам помогают автомобильные передвижные установки, чтобы не просто разговоры перехватывать, но и наиболее точно пеленговать местонахождение станций. Должно быть, и его разговоры тоже перехватывают. Но не на каждом же углу у армейцев сидят переводчики с арабского. А пока данные дойдут до штаба, пока там их обработают и отправят переводчикам, пока те протрезвеют, пошевелятся и разберутся с естественными эфирными помехами – время уже уйдет, и дело будет сделано... Имамов специально распределил всех арабов, входящих в его отряд, по отдельным джамаатам, которые имеют рации. Но даже здесь, даже при сообщениях на арабском языке, он соблюдает осторожность.

Сеансы связи кратковременны – только доклад, – и одновременны для всех. Руслан Вахович, получив сообщения, удовлетворен – джамааты график выдерживают и даже имеют некоторый запас времени. К сожалению, этот запас нельзя будет использовать для того, чтобы оторваться от преследования. Необходимо дождаться группу Аббаса, который принесет шесты. Без веревок и без шестов на леднике делать нечего.

Но почти за всеми джамаатами, цепко ухватившись за след, идут преследователи. И даже несколько раз завязывались не бои, а скоротечные перестрелки. На этом фоне радует последнее сообщение, пришедшее от эмира Дуквахи.

– Мы уничтожили около тридцати чеченских омоновцев, – докладывает араб-радист. Чуткий микрофон доносит фоном звучащий второй голос. Сам Дукваха говорит арабу, что следует передавать. Дукваха арабский не знает, разговаривает только по-русски и по-чеченски – слабовато у него с грамотой. Но фоном звучащие слова разобрать невозможно. Хотя, если поработать с приборами, наверное, и этого удастся достичь. Однако время не позволит использовать сведения. Когда работа завершится, отряда Руслана Ваховича в России уже не будет... А в Грузию федералы не сунутся. Не только потому, что сама Грузия против. На мнение грузинской стороны армейцы наплевали бы. Просто по ту сторону границы слишком много стволов готово их встретить...

– Я понял. Это хорошо... Благодарю эмира. Преследование есть? – Сам Руслан Вахович говорит по-арабски так чисто, что ни один араб не поймет его национальность.

– Некому преследовать. Пару человек упустили, остальные лежат в снегу...

– Потери?

– Потерь нет.

– Как там неверный?

– Нормально. Участвовал в бою. Хорошо стреляет.

– Хорошо. Значит... Значит, без преследования – есть возможность маневра...

– Есть.

– Новая задача! Карта передо мной. Разверни карту...

– Развернул.

– От тебя на два пальца вперед. Там есть ледяной арбуз. Слева от него седло и провал...

– Есть.

– Пройти через провал. Там на склоне наша группа... Аббас... Общее дело. Оказать помощь. Если надо, прикрыть. Эту группу ждем все...

– Понял. Снимаюсь...

Хорошо, что джамаат Дуквахи вовремя освободился. У Аббаса слишком мало сил, чтобы приготовить достаточное количество шестов быстро и донести их вовремя. Где-то на подходах к долине должны быть федералы. Они за другим джамаатом идут, но могут и на Аббаса нарваться. Значит, уходить придется быстро, потому что сил маловато. Если не подведет погода, то снегопад и следы Аббаса прикроет.

Имамов с надеждой смотрит на небо. За последний час небо трижды его дразнило. Тучи идут плотной стеной, закрывая весь юго-западный горизонт. Но ветер очень ненадежный. Постоянно меняет направление. Сначала показалось, что точно в нужную сторону движется. Потом вдруг изменился угол движения. Сильно изменился – тучи вбок пошли и стали удаляться. А через какое-то время снова вернулись на прежнее направление, как машина в знакомую колею въехала. И пока движутся туда, куда следует, только слишком медленно, величественно.

Кто-то бежит за спиной. Снег наверху, где устроился Имамов со своим отрядом, подмороженный, сильно скрипит, звук далеко разносит. Руслан Вахович оборачивается. Всматривается в лицо человека в «камуфляжке». Узнает. Это один из часовых с дальнего верхнего поста. Торопится, значит, вести срочные. Неужели неприятности сверху... Может быть, федералы выбросили десант на ледник? Вот тогда им нужна хорошая снежная буря. Да и без бури в первую же ночь перемерзнут, а отряд собирается сниматься только через двое суток... Не такие же дураки армейские командиры. Хотя сам Имамов и не армеец, при том, что имел когда-то звание полковника, он уже достаточно изучил войну и все ее атрибуты. Даже он понимает, что выставлять заслон наверху очень опасно. Это опасно еще и тем, что с другой стороны по второму леднику всегда могут подняться в помощь другие джамааты. Федералы обязаны предполагать, что Имамов имеет связь с Грузией и может попросить помощи оттуда, где отдыхают отряды других полевых командиров. Тогда что же за срочные вести?

Часовой подбегает. Пытается говорить, но бегом носиться в высокогорье трудно – слова к языку вязнут, только ножом и сковырнешь.

– Продышись, – спокойно говорит командир, откладывая в сторону наушники с микрофоном. – Потом скажешь...

Часовой дышит глубоко, но воздуха ему явно не хватает. Минута уходит на то, чтобы хоть чуть-чуть восстановить дыхание. Имамов ждет и задает вопрос только тогда, когда видит, что часовой готов говорить.

– Что там?

– Гости с другой стороны, – произносит наконец часовой и машет рукой куда-то вдаль, показывая этим, должно быть, что гости пришли издалека. – С вами разговаривать хотят...

– Кто?

– Три араба, один наш.

– Где они ждут?

– Мы их на пост не пустили. В снегу сидят.

– Из какого отряда?

– В том-то и дело. Не говорят. Говорят только, что издалека. Потому и не пустили.

– Пусть приходят сюда. Возьми с собой четырех человек. Они проводят...

Пока гости добираются до лагеря, проходит сорок минут. Руслан Вахович ждет, прислушиваясь к биению собственного сердца. Он всегда был здоровым человеком, отчего же сейчас сердце так колотится? Высокогорье? Кислородное голодание? По возрасту вроде бы рано чувствовать такие нагрузки. Всего-то пятьдесят восемь. Для горца это только зрелый возраст.

Но сердце-то колотится.

Или... Это волнение?

Имамов подозревает, кто и зачем вышел к нему навстречу. Он издали разглядывает фигуры, спускающиеся с ледника. Идут не слишком торопясь, уверенно ступая, будто бы желают ему показать собственную значимость.

Кто так может идти в расположение чужого отряда?

Только те люди, о которых он думает.

Он еще год назад отверг все их предложения. Но предполагал, что они не успокоятся. И сейчас узнает арабов. Это те же самые люди. Только провожатый другой. Чеченец со знакомым лицом. Кажется, где-то они встречались.

Имамов поднимается навстречу гостям. Тут только замечает, что все еще держит в руках кружку. И ставит ее на снег со своей привычной аккуратностью. Не бросает, а ставит к другим собственным вещам и в сторону, чтобы его наклон не выглядел слишком уважительным поклоном в сторону гостей. После этого уважение все же показывает и делает шаг навстречу, прикладывает к груди руку и жестом отсылает свое окружение. Охранники и радист отходят на расстояние, с которого им не будет слышен разговор, но из виду командира и гостей не теряют. Имамов замечает, что предохранители на автоматах охраны опущены. Может быть, это не зря...

– Я думал, Аллах больше не сведет нас вместе. Но его помыслы осуждать не имеет права ни один правоверный. Присаживайтесь. Отдохните с дороги... – говорит он по-арабски. – К сожалению, у меня кончился кофе. Но я угощу вас чаем. Чай хороший, английский.

Имамов поднимает руку, делает знак, привлекая внимание:

– Угостите гостей чаем. Они слегка замерзли. И мне тоже кружку...

Но отдает распоряжение он не кому-то, а начальнику своей охраны. Тот понимающе кивает, что-то говорит другим охранникам, и те занимают позицию веером вокруг гостей, а радист спешит распорядиться относительно чая.

А сам эмир, словно бы нечаянно, повернувшись к гостям противоположным боком, сбивает рукой клапан кобуры, висящей на правом бедре. Теперь при необходимости пистолет-пулемет «ОЦ-22» сам упадет к нему в руку, стоит только чуть резче и направленно пошевелить ногой. Руслан Вахович и садится так, высоко подняв колени, чтобы оружие легко могло вывалиться из кобуры прямо в подставленную руку.

– Чай сейчас принесут. А потом, когда согреетесь, расскажете, что толкнуло вас в такую опасную дорогу...

Клаас Раундайк даже удивляется, как быстро заканчивается бой против чеченских омоновцев. Вдвое более сильный отряд уничтожен меньше чем за пять минут, и только потому, что эмир Дукваха так удачно выбрал позицию. Вот момент, в котором действительно можно позволить себе оценить опыт бойца и командира. Это был даже не бой, это была простая стрельба на уничтожение. Только успевай цель выбрать... А жертвам в этом случае и укрыться негде. Правда, двое или трое все же сумели сообразить и скатились по склону с тропы к ручью. Высота невелика, кажется, не сильно поломались, но, хромая, успели по камням русла ручья, разнося в стороны брызги, добежать до елового перешейка. Дукваха приказал и туда три мины послать. Удачно или нет – никто не знает. Но из перешейка, с обратной стороны, омоновцы не вышли, и Раундайк вместе со вторым снайпером напрасно пролежали на снегу лишних полчаса, высматривая добычу. Или никто не пожелал подставить им спину под быструю пулю, или просто подставить ее оказалось некому. У каждой мины слишком много осколков... И разлетаются они при взрыве так быстро, что увернуться невозможно. Особенно когда в страхе бежишь, а не лежишь в укрытии.

– Прочешем чащу? – спрашивает Раундайк эмира, показывая, что он вошел уже в воинственное настроение, и встречает усмешку.

– У меня не так много людей, чтобы подставлять их под выстрел из укрытия, – опытный Дукваха не желает лишний раз рисковать. Ему такое поведение кажется необоснованным.

– Они так бежали, – с усмешкой вздыхает Раундайк. – О засаде они и не подумают. Беглецы всегда думают только о том, как спастись. У них в голове сплошная паника...

Дуквахе усмешка голландца не нравится.

– Это чеченский ОМОН. Если бы это были простые солдаты, они пробежали бы дальше, и вы подстрелили бы их. Солдат не научили воевать... А это чеченцы. Каждый из них когда-то был среди нас. И мы их знаем. Они тоже нас знают. И сейчас они ждут, чтобы мы пошли искать трупы. И нашли бы свою смерть. Нам не будет видно их. Но им будет видно нас. Все переворачивается. Мне такого не надо.

В доказательство своих слов Дукваха встает из-за своего камня осторожно, сначала смещается в сторону, чтобы скрыться из зоны видимости предполагаемой засады, и только потом в полный рост выпрямляется.

– И времени у меня нет.

Он смотрит на часы – уже приготовился доложить Имамову об удачно проведенной операции и несколько минут назад дал команду. Радист начал разворачивать рацию для ежедневного сеанса. Время сеанса меняется каждый день согласно графику. Это Раундайк уже давно понял сам, наблюдая за действиями радиста в течение недели и сверяя каждый сеанс со своими часами. Но периодичности и какого-то четкого графика передвижения сеансов не уловил. Должно быть, время просто записывается где-то, обозначенное по принципу случайности. И в нужный момент радист налаживает связь. Имамов хорошо знает, что там, где начинается периодичность, кончается безопасность.

Арабский язык Раундайк не знает, как и чеченский, а Дукваха говорит арабу-радисту что-то по-чеченски, а тот, в свою очередь, передает по-арабски в эфир, но журналист понимает, что эмир докладывает командиру о происшедшем и получает новое задание. По крайней мере, по карте сверяется. После сеанса связи снова звучит команда по-чеченски. Все поднимаются, готовятся к маршу. Готовится и Раундайк.

Дукваха сразу занимает позицию ведущего. И сам дает темп быстрого марша. У Раундайка хорошая физическая подготовка, и он готов потягаться с Дуквахой на тропе. Но откуда у самого чеченца силы и выносливость берутся – ведь курит сигарету за сигаретой, задохнуться должен быстро, но идет... Наверное, сила духа! Сила духа многими людьми движет. И бывает более действенной, чем что-то другое. А дух у Дуквахи сильный. В этом Раундайк давно уже убедился, как и в том, что чеченец, при всей отвратительности своей внешности, человек незаурядный и хороший боевой командир.

Но куда Дукваха так спешно направляется после сеанса связи, никому не объяснив смысл смены направления движения? Чтобы оправдать вопросы, Раундайк, рискуя задохнуться, забегает вперед и дважды фотографирует эмира. То есть создает видимость журналистской работы. Эмир улыбается, словно не понимает, что такая вампирская улыбка может сослужить ему плохую службу, если фотография появится на страницах какого-то журнала. Люди всегда и в первую очередь судят друг о друге по внешности. Нравится человек внешне – его принимают, не нравится – отвергают. Если Дукваха, как он говорил, желает устроиться на Западе, он должен уметь себя преподносить. А это наука, которой он не владеет. И, судя по интеллекту, не овладеет никогда. Впрочем, Раундайку до этого дела нет, хотя он и обещал кое-что эмиру. Но обещания нужны для достижения конкретных целей. А у Раундайка цель конкретная, хотя он пока не приблизился к ней достаточно близко. Ему не очень доверяет Имамов и обещаниям не верит. Близко к цели не подпускает... Имамов... Как хотелось с ним встретиться раньше, когда он назывался еще профессором Зин-Мухаммадом. Тогда не встретились... И все же встретились теперь...

– Разве мы сейчас не в сторону ледника? – спрашивает Раундайк, когда пристраивается с Дуквахой рядом.

Тот опять скалится.

– На войне многое и часто меняется. Сейчас надо другому джамаату помочь. Там Аббас какую-то задачу выполняет. Будем его прикрывать.

– Мальчишка? – спрашивает Раундайк.

– Если человек только год носит на груди автомат, он уже перестает быть мальчишкой... Аббас носит автомат третий год. С шестнадцати лет начал воевать. И не прятался за чужие спины. Тебе с ним еще потягаться надо, хотя стреляешь ты хорошо.

У Дуквахи хорошее настроение. Да и как же не быть настроению хорошим после такой успешной засады? В дурном настроении он бывает не просто неразговорчивым, но откровенно грубым и неприязненным.

Да и у Раундайка настроение тоже улучшается. Ему тоже необходимо снова встретиться с Аббасом. Те страницы дневника, что Раундайк переснял, не несут нужной информации. Необходимо переснять остальные, чтобы прочитать на досуге.

Раундайк темп марша выдерживает без проблем. Хотя старается больше не разговаривать, чтобы поберечь дыхание. Неизвестно, сколько придется еще идти в таком же напряженном режиме. А скоро и режим может резко смениться. Дукваха что-то говорил о приближающемся снегопаде. В снегопад передвижение многократно усложнится.

Раундайк шагает широко, однако при передвижении на подъеме широкий шаг все равно остается коротким, хотя и позволяет передвигаться быстрее, нежели идут другие. При этом Клаас хорошо знает такое понятие, как идеомоторный акт. Надо только отдаться механической ходьбе и углубиться в свои мысли. При этом и ходьба не будет так утомлять, как она утомляет при рассматривании пути и при счете шагов, и мысли очищаются, появляются новые идеи, просматриваются новые пути поиска.

– Раундайк, меня сфотографируй! – просит боевик, сменивший на месте ведущего эмира.

Раундайк ускоряет шаг, обгоняет и на ходу щелкает цифровой камерой. Надо будет на привале перебросить все фотографии в ноутбук, который он носит в рюкзаке за спиной. Скоро кончится карта памяти...

К фамилии Раундайк Пол Маккинрой привык давно. Уже третий год использует это достаточно известное в Европе имя. Настоящий Раундайк – журналист, специалист и эксперт по добыче нефти, авторитет в области предсказания цен на нефть. Потому Маккинрой использовал это имя впервые, когда посещал Объединенные Арабские Эмираты. Тогда вопрос как раз вертелся вокруг людей, причастных к добыче нефти. И выбор псевдонима оказался вынужденным. Во вторую поездку ему пришлось сохранить псевдоним на случай нечаянной встречи с кем-то из тех, с кем он имел дело в предыдущую поездку. Но с нефтью он уже связался прочно, и это объективные причины. Деятельность Маккинроя тесно связана с тем, кого зовут в мире террористами. А они, в большинстве своем, тоже имеют отношение к нефти. Нефть и террор как-то незаметно связались в единое понятие, как наркотики и террор. Сам Маккинрой над термином «террорист» посмеивается. Он не террорист. Просто он – человек, который любит держать в своих руках чужие жизни... Он от этого получает удовольствие.

В какой-то степени это даже странно. Преуспевающий агент ЦРУ, имеющий виды на то, чтобы стать крупным чиновником того же ведомства в Ленгли. И вдруг...

Все началось именно тогда, в далеком уже 1991 году, когда неожиданно пропал из своей квартиры профессор Зин-Мухаммад, или, как он теперь называется, Руслан Вахович Имамов, и Пол проводил обыск в его лабораторном кабинете вместе с другими сотрудниками ЦРУ... Бумажка... Черновик... Сломанный шредер... Торопливость профессора, вызванная, скорее всего, известием о скором прибытии Маккинроя... Вот те причины, которые помешали Зин-Мухаммаду в спешке не уничтожить черновик шифровки, отправленной своему руководству...

Маккинрой сориентировался за пару секунд. Он прочитал текст. И сразу понял, что профессор – агент неизвестной пока разведки. Но понял и другое – Зин-Мухаммад сообщает об угрозе провала, но ничего не говорит о работе, которую он вел в последнее время. Это не сразу сформулировалось в конкретную мысль, но что-то здесь присутствовало такое, что откровенно настораживало. Должен был агент доложить руководству, что везет с собой документацию или образец препарата «поцелуй двузуба». Одно такое сообщение, само собой, заставило бы руководство оказать всю посильную помощь. Почему он не доложил? Возникли сомнения... И эти сомнения давали шанс вернуть себе «поцелуй двузуба». Себе, а не в ЦРУ... Маккинрой мгновенно и нечаянно осознал, что сам думал об этом неоднократно. Неосознанно, подспудно, но думал. А потом только с чужой и такой неожиданной помощью осознал. Он хочет иметь препарат в собственном пользовании, как правильно сказал тогда ньянга! Препарат «поцелуй двузуба» – это власть над людьми. Кроме того, это большие деньги, если продавать формулы правительственным и неправительственным организациям разных стран...

И он спрятал в карман бумажку.

Поиски пропавшего профессора тогда развернулись широко. Активно начало работать ФБР, активизировав все свои открытые и закрытые каналы. Даже в полицейские участки всех штатов в течение часа были разосланы ориентировки по розыску. Естественно, принимал в них непосредственное участие и сам Пол. И именно он во время вторичного осмотра дома «обнаружил» в саду, среди травы, несколько разноцветных деревянных бусинок. Бусинки очень мелкие. Такие мелкие, что прочитать по ним отпечатки чьих-то пальцев возможности не представляется. И потому это показалось более безопасным, чем подбрасывание другого предмета, наводящего на ложный след. А сначала Маккинрой хотел в ту же траву бросить ритуальную фигурку человека, также привезенную им с Гаити. Но на фигурке можно прочитать отпечатки пальцев. Если отпечатки вытереть, то пропадает версия случайной потери. Теряя, не вытирают отпечатки. А бусы... Может порваться нить, когда ведешь человека, который сопротивляется... Можешь сам неосторожно рукой дернуть и ту же нить порвать... Можешь зацепиться за что-то...

Бусинки стали вещественным доказательством присутствия здесь, во дворе дома, человека, имеющего отношение к гаитянским ньянга. Появилась вразумительная, хотя и невероятная версия, так удачно сфабрикованная и так необходимая Маккинрою.

– Такие носят на Гаити колдуны. И такие же они продают людям в качестве оберегов, – со знанием дела просветил он сыщиков из департамента безопасности ЦРУ.

Версия с похищением... Она смотрится эффектно и полностью прикрывает деятельность профессора как разведчика. Но черновик шифровки дал Маккинрою надежду, что Зин-Мухаммад не торопится отправить своему руководству выкраденные сведения. Тогда как он собирается их использовать? Американская система мышления нашла только один подходящий вариант. Зин-Мухаммад сам надеется поторговаться и продать документацию наиболее выгодно. Одним из покупателей может выступить и Маккинрой. Другое дело, что расплатится он совсем другой суммой, чем ожидает профессор... Но это уже мелочи.

Его самого тоже неоднократно допрашивали и даже, что считается обязательным для всех сотрудников ЦРУ, проверяли на «детекторе лжи». С «детектором» он без проблем справился. Не зря проходил тренировки в той же школе, в той же лаборатории, где его проверяли, – его учили именно сопротивлению «детектору», то есть давали навыки обмана сложной аппаратуры... Впрочем, и вопросов ему задавали мало, поскольку смешно было его подозревать. Не было к этому никаких оснований. И он с чистым сердцем, без обмана сообщал, что никогда не встречался с профессором Зин-Мухаммадом и никому не передавал сведений о работе, которую проводит профессор.

Хуже обстояло дело с Джастином, тем самым чиновником шестого департамента ЦРУ. «Детектор лжи» непредвиденно заставил его волноваться и путаться в ответах. К счастью Джастина, закон штата Вирджиния не позволяет использовать данные «детектора» в качестве доказательства виновности. Но Джастина взяли в основательную обработку, не спускали с него глаз, отстранили временно от работы, «трясли» как могли, хотя ничего вразумительного и не добились.

Но это поначалу вообще отвело внимание от Пола Маккинроя, хотя такого внимания, можно сказать, почти и не было. И длилось это до тех времен, пока Джастин на одном из допросов не сказал, что, как ему показалось, видел, как агент Маккинрой спрятал в карман какую-то бумажку из стола Зин-Мухаммада. Сразу он не сообщил, потому что не придал этому значения, считая Маккинроя наиболее заинтересованным лицом в успехе поиска...

Маккинрою задали вопрос сразу, еще до того, как закончился допрос Джастина. Просто прибежали к нему в кабинет.

– Что за чушь? – возмутился он. – Все бумаги из ящика стола, что я просматривал, описаны и находятся в деле.

Тем не менее обыскали его рабочий стол и сейф. И отправились с обыском к нему домой. Вместе с самим Полом. Вот там он вздрогнул так, что любой, самый примитивный «детектор лжи» вырисовал бы в графике громадный скачок стрелки самописца. Но «детектора» здесь не было... А сыщик из департамента безопасности, выдвигая один из ящиков стола, просто вытащил и рассмотрел несколько деревянных бусинок. Идентичных тем, что были подброшены в сад профессора.

Маккинроя спасло то, что сыщики искали только бумагу, которая давно уничтожена, или выписки, которые могут пролить свет на это темное дело. Но Маккинрой давно вышел из детского возраста и не делает записей, которые способны его скомпрометировать. Тем не менее бусинки вошли в протокол, никого пока не заинтересовав. Но Маккинрой понял, что это его слабое место, в которое могут нанести удар. Протоколы будут читать более сведущие люди. Они могут заинтересоваться... Могут провести сравнение бусинок, найденных в саду, с этими бусинками...

Второй момент вообще не заинтересовал проводивших обыск агентов. А зря... Они перерыли в шкафу всю одежду. И вытащили из воротника пиджака три булавки. Те самые булавки, которых когда-то было четыре, но первую Маккинрой уже использовал в Колумбии. О существовании этих булавок не знает никто. И не должен знать... Это оружие, которое когда-то может и пригодиться... Но булавки с острием, смоченным в «поцелуе двузуба», никого не заинтересовали. Маккинрой подобрал их с пола уже после обыска. Итак...

Итак, для его ареста причин пока нет.

Значит, следует воспользоваться этим и немедленно бежать.

Потом может быть поздно...