– Хочу тебя обрадовать, я успокоилась, – сказала Аврора очень рано на следующее утро. – Может быть, из-за этого и правда не стоит так сокрушаться.

– Из-за чего? – спросила Эмма. Было только половина восьмого и она только проснулась. Да еще, когда бежала к телефону на кухне, она стукнулась обо что-то пальцем ноги.

– Эмма, я тебя разбудила? Ты что, принимаешь снотворное?

– Мама, ради Бога! – сказала Эмма. – Только светает! Я крепко спала. Что ты хотела?

Даже застигнутая врасплох и с причинявшим боль пальцем, Эмма осознала, что задала дурацкий вопрос. Ее мать звонила каждое утро и ничего конкретного не хотела. Ее брак спасало лишь то, что телефон был на кухне. Если бы он был у постели и звонил каждое утро в половине восьмого, Флэп давно бы с ней развелся.

– Надеюсь, мне не надо еще раз напоминать тебе о снотворном, – твердо сказала Аврора. – Об этом сейчас пишут повсюду.

– Мама, я не принимаю снотворного, не принимаю. Я ничего не принимаю. Я еще даже кофе не попила. Что ты собиралась мне сказать?

– Из-за этого и правда не стоит так сокрушаться.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, – перебила ее Эмма. – О чем?

– О твоем состоянии. – Иногда она говорила прямо.

– Я в порядке, – Эмма зевнула. – Только спать хочу. Аврора почувствовала легкое раздражение. Ее, как ей казалось, замечательные благородные намерения не встретили надлежащего отклика. К счастью, у нее под рукой на подносе с завтраком лежало жареное витое печенье, и она съела его прежде, чем что-либо сказать. Дочь, от которой ее отделяло расстояние в полторы мили, дремала, не отрывая трубки от уха.

– Я говорила о том, что у тебя будет ребенок, – вернулась к разговору Аврора.

– А, да, я беременна, – сказала Эмма.

– Да, если уж тебе непременно надо употребить это очевидное слово, – подтвердила Аврора. – Кстати, о словах, я читала новости. Твой друг, молодой писатель, кажется, выпустил книгу.

– Денни Дек, да, выпустил, я тебе об этом говорила несколько месяцев назад.

– Хм, я думала, он живет в Калифорнии, – сказала Аврора.

– Да, мама. Но это не взаимоисключающие друг друга вещи.

– Не философствуй, Эмма, – остановила ее Аврора. – Такие вещи не производят на меня никакого впечатления. В газете сказано, что он сейчас у нас, сегодня вечером будет раздавать автографы читателям. Ты бы могла выйти замуж за него.

Обе новости были совершенно неожиданными, и Эмма ощутила прилив крови от замешательства и гнева. Она посмотрела в окно на задворки, предполагая увидеть уснувшего там Денни. Он имел обыкновение напиться до потери сознания где-нибудь на задворках, особенно у них. У него также была привычка заставать ее врасплох в ночной рубашке, и, услышав эти новости, Эмма сразу почувствовала испуг. В то же самое время она разозлилась на мать за то, что она первой пронюхала про вечер с автографами: Денни принадлежал ей, и мать не имела права знать о нем что-либо раньше ее.

– Замолчи, – свирепо сказала она. – Я вышла замуж за кого хотела. Почему ты так говоришь? Ты же его всегда ненавидела и прекрасно это знаешь. Ты и Флэпа жаловала не больше, чем Денни.

– Мне действительно никогда не нравилось, как Денни одевается, – безмятежно произнесла Аврора, не обращая внимания на то, что дочь злится. – Это несомненно. Он одевался даже хуже Томаса, что вообще трудно вообразить. Но факты остаются фактами. Он доказал, что может чего-то добиться, а Томас – нет. Возможно, ты сделала неразумный выбор.

– Ничего мне не говори, – выкрикнула Эмма. – Ты об этом ничего не знаешь. По крайней мере, я выбрала! Я не заставляла пять-шесть мужчин годами увиваться вокруг меня, как это делаешь ты. Почему ты осуждаешь меня? Ты сама ничего не можешь решить!

Аврора быстро повесила трубку. Пока Эмма не остынет, продолжать разговор было бессмысленно. Кроме того, в программе «Тудей» стали показывать Андре Превена, а это был один из немногих мужчин, при виде которых она готова была забыть обо всем. Выражаясь проще, она по нему с ума сходила. Для программы он был в рубашке «в горошек» и широком галстуке, он блистал и одновременно поражал спокойным достоинством. Отпивая кофе маленькими глотками, Аврора съела еще одно витое печенье, не пропуская ни одного его слова. Печенье, упакованное в белые коробки, она еженедельно получала авиапочтой из Саутхемптона в подарок от своего второго по скучности поклонника, мистера Эдварда Джонсона, вице-президента банка. Единственное, что в нем подкупало, так это то, что он был родом из Саутхемптона и знал одно заведение, где делают замечательное печенье; насколько Аврора могла судить, организация еженедельной отправки печенья была самой яркой выдумкой в его жизни.

Андре Превен был птицей другого полета. Он был такой обаятельный, что временами Аврора ловила себя на мысли, что завидует его жене. Редко встретишь мужчину, обладающего одновременно достоинством и блеском. Авроре казалось, что ей всю жизнь было суждено тщетно искать такое сочетание. У ее мужа Редьярда, хотя и не по его вине, не было ни того, ни другого. Не был виноват он и в том, что его назвали Редьярдом – его нелепая мать так и не избавилась от своего школьного обожания Редьярда Киплинга. В целом оглядываясь на двадцатичетырехлетнее супружество с Редьярдом, что, надо признать, Аврора делала редко, она не могла припомнить ничего, где бы он допустил ошибку, если не считать Эммы, да и здесь его промах был сомнителен. Редьярд был лишен способности настоять на чем-либо, он не настаивал даже на том, чтобы они поженились. В чем он в самом деле нуждался, так это в ванне с водой, чтобы по вечерам «погружаться» в нее, как ему часто объясняла Аврора, – и он всегда соглашался. К счастью, он был высокого роста, статный, с хорошими манерами, и был обладателем патента за изобретение какого-то химического препарата, благодаря которому он получал от нефтяной компании приличные денежные суммы. Если бы не этот химический препарат, они бы, по убеждению Авроры, голодали, потому что манеры Редьярда были слишком хороши, чтобы иметь постоянную работу. В своем подходе к жизни он склонялся к тому, чтобы по возможности никогда не привлекать к себе внимания. В этом, по мнению Авроры, он преуспел. Даже при его жизни Аврора иногда, казалось, забывала, что он жив, и однажды, не говоря никому ни слова, он сел в шезлонг и умер. А когда он умер, его облик невозможно было припомнить. Двадцать четыре года, прожитые с таким незаметным человеком, оставили у нее в памяти лишь разрозненные воспоминания, и вообще в глубине души она уже давно стала думать о других, главным образом, о певцах. Если обстоятельства когда-нибудь будут вынуждать ее принять другого мужчину, то она серьезно намеревалась проследить, чтобы его, по крайней мере, было слышно.

Особая привлекательность Андре Превена состояла в музыкальности и ямочках на лице. Сама Аврора была предана Баховскому обществу. Она пристально наблюдала за ним, определяя линию поведения по некоторым свежим киножурналам, чтобы разузнать, как обстоят его супружеские дела. Киножурналы были ее слабостью, ими всегда была полна ее хозяйственная сумка. Эмма презирала ее за чтение их до такой степени, что она была вынуждена прятать их в бельевой корзине и читать за запертыми дверьми под покровом ночи. Как только программа кончилась, она снова позвонила дочери.

– Угадай, кто сегодня выступал в «Тудей»? – начала она.

– Мне все равно, хоть бы в «Тудей» показали самого Иисуса, – заметила Эмма. – Почему ты бросаешь трубку, когда со мной разговариваешь? Сначала будишь меня, затем оскорбляешь, потом кидаешь трубку. Мне вообще бы не стоило говорить с тобой.

– Эмма, соблюдай правила вежливости, – сказала Аврора. – Ты слишком молода для такой обидчивости. И потом ты готовишься стать матерью.

– Именно теперь я не хочу ею становиться, – сказала Эмма. – А то окажусь такой как ты. Ну так кто был сегодня в «Тудей»?

– Андре.

– Серость, – довольно мрачно сказала Эмма, не проявляя интереса. Она оделась, но все еще не успела успокоиться. Флэп крепко спал, так что готовить завтрак не имело особого смысла. Если Денни внезапно появится, она может сделать ему оладьи и выслушать, в какую историю он попал; она вне себя от желания увидеть его, услышать, что с ним случилось, но в то же самое время мысль, что он окажется за дверью, вызывала у нее плохое предчувствие.

– Почему ты так нервничаешь? – спросила Эмму мать, сразу же распознав ее тревогу.

– Я не нервничаю, – сказала Эмма, – Не пытайся подсматривать за моей жизнью. И вообще тебе не следует сейчас разговаривать. Теперь пора звонков твоих поклонников.

Аврора отметила про себя, что дочь попала в точку. Ни один из ее поклонников не отважится позвонить ей до четверти девятого и не отважится позвонить ей после половины девятого. В разных уголках Хьюстона многие нервничали из-за того, что ее номер был занят. Каждый сожалел, что ему не хватило смелости позвонить в четырнадцать или даже в двенадцать минут девятого. Аврора улыбнулась: осознание такой осведомленности приносило ей удовлетворение. Но она не допустила бы, чтобы эти звонки ее товарищей по несчастью помешали бы ее материнскому дознанию. Что-то ее дочка стала чересчур скрытной.

– Эмма, в твоем голосе я чую недоброе, – твердо сказала она. – Ты собираешься нарушить супружескую верность?

Эмма повесила трубку. Через две секунды вновь раздался звонок.

– Даже Стефен… – начала Аврора.

– Я собираюсь совершить убийство, – сказала Эмма.

– Ты знаешь, в нашем роду никогда не было разводов, – сказала Аврора, – но если с кого-то и начинать, то это с Томаса.

– Пока, мама, – сказала Эмма. – Поговорим завтра, я уверена в этом.

– Подожди, – сказала Аврора.

В ожидании Эмма молча грызла ноготь.

– Милая, ты такая резкая, – попеняла ей Аврора. – Ты же знаешь, что я ем. И это повредит усвоению пищи.

– Что ему повредит?

– Когда со мной так резко разговаривают, – пояснила Аврора. Ей хотелось, чтобы в ее голосе прозвучало уныние, но Андре так ее взволновал, что из этого ничего не вышло.

– Мой день начался с неприятности, – она старалась сыграть как можно лучше. – Ты редко даешь мне договорить и уже никогда не скажешь мне ничего хорошего. Когда люди говорят друг другу что-нибудь доброе, жизнь становится намного приятнее.

– Ты такая прекрасная, такая милая, у тебя пышные волосы, – произнесла Эмма монотонно, и снова повесила трубку. Как-то она попыталась написать рассказ о себе и матери: в нем она представила мир в виде огромного вымени, из которого ее мать всю жизнь доила комплименты. Образ в действительности не работал, но исходная посылка была точна. У Эммы ушли годы на то, чтобы научиться вешать трубку, когда ей не хотелось, чтобы ее доили.

Она вышла из дома и присела на веранде, в солнечном свете, ожидая Денни. Это был его час – он любил заявиться перед завтраком, посидеть в кухне, пожирая ее глазами, пока она готовила. Он всегда притворялся крайне истощенным от пережитых приключений, но никогда не истощался до того, чтобы не поедать ее влюбленным взглядом, и она, как и Флэп, знали это.

Уже три года все трое были лучшими друзьями, они, как ничто и никто, вдохновляли друг друга на блестящие разговоры, и при этом их дружба была окрашена романтикой, и тот факт, что Денни женился, кажется, вовсе не отразился на ней. Те, кто имел малейшую толику здравого смысла, не ожидали, что брак Денни окажется длительным или сколько-нибудь особенным. Денни женился под действием типичного безвольного импульса, и зная это, она допускала, что его брак уже распался.

То, что Денни действительно удалось опубликовать свой роман, удивляло Эмму куда больше, чем его женитьба. В этом было что-то двусмысленное и неопределенное, и Эмма обдумывала это, пока ее ногам не стало жарко под солнцем. Почти все ее знакомые когда-то надеялись стать писателями. Когда она познакомилась с Флэпом, это было его единственным стремлением. Она и сама написала пятнадцать или двадцать смутных девичьих рассказов, но никому их не показывала. Большинство их друзей по колледжу втайне хранило стихи или рассказы, а то и фрагмент романа. Денни даже знал одного привратника, который писал сценарии. Но Денни был настоящим писателем, и этим он выделялся. С ним так обходились, как будто он не совсем обычный человек, или не такой, как все. Это, вероятно, так и было, и Денни знал, что это так, но Эмму это немного беспокоило. Насколько ей было известно, она была единственной, кто относился к нему так же, как к другим, именно поэтому их дружба была особенной. Но, как она обнаружила, брак с Флэпом трудно было сочетать с таким отношением к Денни.

Солнце палило так, что сидеть под ним было трудно, и она перебралась в тень от ската крыши, чтобы продолжить размышления. Пока она ждала Денни, показался Флэп. Это ее не удивило. Она прекрасно знала, что он чувствует, о чем он думает. Он приоткрыл дверь на фут и взглянул на нее не особенно дружелюбно.

– Как насчет завтрака? Мы женаты или нет? Эмма продолжала сидеть в тени. Лишь пальцы ног оставались под солнечным светом. Их ногтям сделалось жарко.

– По-моему, задираться нечего, – сказала она, не двигаясь с места. – Если кто-то не просыпается к завтраку, готовить не для кого. Вот он все еще и не готов.

– О'кей, но нам с папой скоро уезжать, – сказал он. – Ты же не хочешь отправить меня на голодный желудок, а?

– Я не знала, что ты куда-то отправляешься, – быстро сказала Эмма. – Я вообще не хочу, чтобы ты отправлялся. А почему ты уезжаешь?

Флэп молчал. Он был в нижнем белье и не мог выйти на веранду.

– Ты мне не говорил, что уезжаешь, – повторила Эмма. – Почему ты мне ничего не сказал вчера вечером?

Флэп вздохнул. Он надеялся, что она воспримет это с одобрением, тогда он не чувствовал бы себя два дня виноватым, но надежда его оказалась тщетной.

– Ну не могли же мы купить новую лодку и не попробовать ее на плаву? – спросил он. – Ты же знаешь, что мы на это не способны.

Эмма подобрала ноги так, чтобы на пальцы не падало солнце. Она была совершенно счастлива. Несколько минут в одиночестве на теплом дощатом настиле с туманными мыслями о Денни. Может быть, в этом и состоит счастье – сидеть одной на своей веранде. Она так надеялась, что целый день впереди будет полон наслаждения. Может быть, тепло досок и прохлада тени это лучшее, что есть в жизни. Стоило Флэпу приоткрыть дверь, и все опять расстроилось. Вся жизнь, которой они жили в самом доме, выползла на веранду. Эмма ощутила себя припертой к стене, и ее охватила злость.

– Не знала, что вышла замуж за сиамских близнецов, – сказала она. – А вы можете ходить врозь?

– Ну ладно, зачем ты снова начинаешь, – сказал Флэп.

– Да, ты прав, зачем? – повторила Эмма, вставая. – Я еще не вынимала газету. Что ты хочешь на завтрак?

– Все равно, – выдохнул Флэп с облегчением. – Я схожу за газетой.

За завтраком он чувствовал себя очень виноватым и постоянно заговаривал, надеясь загладить свою вину и осуществить задуманное. Эмма пыталась читать объявления в газете, и его болтовня ради ее успокоения, наоборот, раздражала еще больше, чем его намерение оставить ее и отправиться вместе с отцом на рыбалку.

– Слушай, молчи и ешь, – обрезала она. – Я не могу и читать и слушать, а ты не почувствуешь никакого вкуса, если будешь так трещать. Я не собираюсь разводиться с тобой из-за того, что ты предпочитаешь папино общество моему, но если ты не успокоишься и не дашь мне почитать, я могу подать на развод.

– Я вообще не понимаю, зачем ты читаешь эти объявления, – заметил Флэп.

– Ну, они очень разные, – пояснила Эмма.

– Я знаю, но ты еще ни разу ими не воспользовалась.

Наблюдая, как она терпеливо прочитывает объявления, колонку за колонкой, он всегда чувствовал раздражение. Трудно не почувствовать интеллектуальное превосходство над человеком, который убивает полутра на чтение объявлений.

– Ты видишь, что продаются нужные тебе вещи, но ты ни разу не пыталась купить их, – добавил он. – Предлагают подходящую работу, но ты не обращаешься по объявлению.

– Я знаю, но может быть, когда-нибудь я им позвоню, если у меня будет настроение, – Эмма не собиралась поступаться любимым занятием. К тому же однажды она купила красивую бледно-голубую лампу на распродаже, о которой узнала из объявлений. Лампа стоила семь долларов, а это было для нее целым состоянием.

Сесил пришел, когда Флэп брился, и Эмма, отложив в сторону газету, налила ему кофе. Она настояла на том, чтобы он съел гренок с джемом, и он сделал это, не оставив ни крошки. Эмма, как завороженная, наблюдала за ним, когда он ел, потому что после еды его тарелки были такими чистыми, словно на них никогда и не было никакой еды. Ее мать как-то заметила, что он единственный, кто умеет мыть посуду с помощью хлеба, и это было так. Сесил ел так, как японский крестьянин возделывает землю: он концентрировался на тарелке, словно это был клочок земли, на котором надлежит использовать каждую пядь. Если у него оставалось по кусочку яйца, гренок и немного джема, он вначале клал яйцо на гренок, сверху на яйцо джем и нижней стороной гренка тщательно вытирал тарелку, прежде чем отправить все это в рот.

– Вот, как надо справляться, – не без гордости говорил он. Обычно ему даже удавалось вытереть о краешек гренка нож и вилку, и прибор выглядел так, как будто он не был в употреблении. Когда она только вышла замуж за Флэпа, это умение Сесила часто приводило ее в замешательство. В ту пору она стеснялась смотреть, как кто-то поедает приготовленную ею еду, и только по завершении трапезы она поднимала глаза, обнаруживала сверкающую белизной тарелку Сесила, и никак не могла вспомнить, кормила она его или нет.

Флэп появился, когда его отец допивал кофе. Он выглядел таким жалким, что Эмма на минуту растрогалась. Должно быть, ему было нелегко разрываться между отцом и женой. А зачем разрываться, оставалось для нее тайной. Она никогда не разрывалась между ним и матерью, но раз уж ему это, очевидно, было необходимо, лучше уж не терзать его. Она завлекла его в спальню, чтобы согреть поцелуем, но это не возымело действия. Он был таким жалким, что не проявил к поцелуям никакого интереса, и вообще они ему разонравились. Наткнувшись на неудачу, Эмма погладила его по животу, чтобы показать, что не таит зла.

– Пожалуйста, не делай такой мрачный вид, – попросила она. – Я вовсе не хочу быть виноватой в том, что заставила тебя почувствовать свою вину. Если ты собираешься меня покидать, научись хоть делать это с достойным видом. Тогда я буду ненавидеть тебя, а не себя.

Флэп просто посмотрел в окно. Он терпеть не мог, когда Эмма начинала анализировать поступки. Единственным в его супружеской жизни, что ставило его в жалкое положение, было то, что ему приходилось у нее отпрашиваться.

– Если хочешь, ты бы тоже могла поехать, – с чувством произнес он. – Но ты ведь не хочешь проплавать весь уик-энд в спорах о Кеннеди и Эйзенхауэре?

– Нет уж, спасибо, – согласилась Эмма. – Совсем не хочу.

Обоюдными усилиями им с Сесилом удалось оседлать Кеннеди с Эйзенхауэром в качестве темы своих бесед. Сесил считал Айка единственным стоящим президентом со времен Авраама Линкольна. Он любил в нем все, особенно то, что он возвысился из простых людей. А эти Кеннеди, по его словам, раздражали его по каждому поводу. Они сорили деньгами, и то, что некоторая часть этих денег принадлежала им самим, не смягчало, в глазах Сесила, их вины. Он вообще сомневался, можно ли этим Кеннеди доверить мыть их собственные тарелки.

Эмме это было безразлично. Она была сражена обаянием Кеннеди и преклонялась перед ними. Ее матери, которая вообще не обращала внимания на президентов, так надоело слушать, как эти двое спорят об Эйзенхауэре и Кеннеди, что она не позволяла упоминать каких-либо президентов у себя за столом.

– Ну ладно, может быть, мы принесем домой какую-нибудь хорошую рыбу, – с легким сердцем сказал Флэп.

Эмма сняла руку с его живота. Его взгляд выражал то же облегчение, что и голос. Чтобы воспрянуть духом, ему было достаточно ее вежливого отказа на его предложение, сделанное для видимости. Он отвернулся и, насвистывая, стал вытаскивать рыболовные снасти из стенного шкафа в спальне. Какое-нибудь из платьев постоянно цеплялось за его удочки, но стенной шкаф был единственный, и их больше негде было держать. Когда он нагнулся за коробкой со снаряжением, у него на спине задралась тенниска и приоткрылась нижняя часть спины. Это была у Эммы любимая часть позвоночника. Иногда. Но сейчас она чувствовала себя расхоложенной и была настроена мрачно. Ей хотелось бы, чтобы в ее руке оказалась тяжелая цепь, которой бы она ударила прямо по этому месту. И если бы у него сломался позвоночник, то и поделом ему. Он как-то сумел выдавить из нее отказ от ее права поехать вместе с ним, а затем предложил предполагаемую рыбу для стряпни в награду за отказ от этого права. Весь день она ничего не делала искренне. Она стояла, глядя на него и раздумывая, как бы ей совершить искренний поступок. Но для такого поступка ей понадобилась бы цепь, а ее-то и не было.

Все, что у нее оставалось, это – мрачная холодность и тайна, связанная с Денни. Флэп раскрыл бы эту тайну с Денни, если бы так же внимательно читал утренние газеты, как ее мать, но он только просмотрел заголовки и прочитал спортивные новости. Он знал, что отправится на рыбалку и даже не поинтересовался, что идет в кино. За завтраком были моменты, когда Эмма чуть не проговорилась о Денни, и вовсе не из преданности, а скорее из-за неясных предчувствий, которые то уходили, то вновь охватывали ее. Если бы он хоть раз посмотрел в ее сторону, она бы сразу выложила ему о Денни, но судя по тому, как он весело насвистывает «Уобашское пушечное ядро», было совершенно ясно, что в предстоящие два дня ему не до нее. Она не прилагала усилий, чтобы скрыть неприязненность в прощальном взгляде, когда они уезжали, но это произвело на него слабое впечатление.

– У тебя такой неприязненный взгляд, – сказал он, на мгновение задержавшись на ступенях. Таким же тоном он сказал бы «Хорошая погода, не правда ли».

– Мне это правда неприятно, – согласилась Эмма.

– Почему? – вежливо осведомился Флэп.

– Не я должна это объяснять. Если тебе это действительно важно, ты должен меня расспросить.

– Ты просто невыносима.

– Я не согласна, – возразила Эмма. – Меня можно терпеть, если относиться ко мне чуть-чуть повнимательнее.

Флэп был в отличном настроении. Ему совсем не хотелось ссориться, и он ничего не ответил. Сев в машину и помахав ей на прощанье рукой, он не обратил внимание на то, что она не ответила ему.

Сесил также не заметил этого упущения. Он тоже чувствовал себя превосходно.

– Девочка – первый сорт, – заметил он. – Женитьба на ней – самый умный шаг в твоей жизни. Надеюсь, мы привезем ей хорошей рыбы для стряпни.

Девочка первого сорта вернулась в дом, чтобы справиться с гневом и безнадежностью, опустошенностью и смутными предчувствиями, которые охватили ее душу и испортили ее счастливое настроение в это прекрасное утро, каким она его ощущала. Ей хотелось только, чтобы Флэп на минутку посмотрел на нее просто дружелюбно, а не дружелюбно-виновато, как он это сделал. Он знал, как ее легко обрадовать. Ей хватило бы двух минут его внимания, и она думала, что с его стороны было постыдно жениться на ней и не уделять ей даже двухминутного внимания, в котором она нуждалась.

Отодвинув грязную посуду, она устроилась у окна, где недавно сидела, слушая дождь. Ее средствами самозащиты стали кофе, сигареты, объявления под рубрикой «требуются» и кроссворд, а также истрепанный экземпляр «Грозового перевала». Эта книга, служившая ей в жизни неизменным утешением, вдруг обманула ее ожидания. Эмма не смогла мысленно отвлечься за ее чтением. Зато она напомнила ей то, что она уже слишком хорошо знала: в ее жизни никогда не наступит момент, когда все окажется поставленным на карту. Никому не приходило в голову, что она может быть такой решительной, способной выбирать между жизнью или смертью, между предательством и смертью.

Когда она принималась за объявления «требуются», зазвонил телефон.

– Ну, конечно, это ты, – сказала она, наверняка зная, кто звонит.

– Разумеется. Ты же не дала мне закончить, – сказала ее мать. – Ты же знаешь, что я получаю наслаждение, сказав последнее слово.

– Мне было некогда, – заметила Эмма. – И потом я думала о твоих мужиках.

– А, о них, – сказала Аврора. – Эмма, у тебя такой смиренный голос. Ты же собираешься родить чудесного ребенка, а даже не слышно, что ты счастлива. Перед тобой вся жизнь.

– Ты это мне говоришь уже десять лет. Ты мне это сначала говорила, когда я пошла в школу, потом – когда я обручилась.

– Только для того, чтобы заставить тебя опомниться, – возразила Аврора. – К сожалению, мне это не удалось.

– Может быть, я просто конченый человек. Тебе это когда-нибудь приходило в голову?

– Я вешаю трубку, – предупредила Аврора. – С тобой сегодня невозможно разговаривать. Мне кажется, тебе не нравится, когда я весела. Может быть, и я совершала в жизни ошибки, но я, по крайней мере, сохраняю здоровое настроение. У тебя есть обязанности. Ребенку не нужна такая равнодушная мама. Если бы ты спросила у меня совета, я бы рекомендовала тебе выдерживать диету.

– Хватит ко мне приставать, – равнодушно ответила Эмма. – С меня довольно. И в любом случае ты весишь больше, чем я.

Аврора, хмыкнув, снова повесила трубку.

Эмму слегка трясло, когда она вновь обратилась к объявлениям «требуются». Она перестала сердиться на Флэпа, но чувство разочарования не прошло. В жизни было так мало похожего на «Грозовой перевал». Она стала чистить апельсин – вначале небрежно, потом очень тщательно, но он так и пролежал нетронутым на столе до вечера.