К трем часам Эмма и Рози начали нервничать. Званый ужин, который Аврора ежегодно устраивала для Сесила, должен был начаться всего через пять часов, а ничего еще не было готово. Тревора накормили завтраком, и в десять он ушел на яхту, а Аврора скрылась в своей спальне, чтобы вздремнуть. Рози показалось, что хозяйка была в хорошем настроении, она обещала проснуться в час, но в час приехала Эмма, чтобы помочь, и теперь Рози с Эммой уже два часа томились в ожидании, а сверху не доносилось ни звука.

– Если она целую ночь протанцевала, то, наверное, просто устала, – несколько раз повторила Эмма. – Даже я устала бы после целой ночи танцев, хотя по возрасту ей в дочки гожусь.

Рози, обгрызая заусеницы, не оценила остроумия, вложенного в это замечание. Она помотала головой.

– Голубка, ты не знаешь свою мамашу так, как я. Танцы ее только раззадоривают. У этой женщины энергии на троих, можешь мне поверить. Она не спит, а хандрит. Поэтому я терпеть не могу, когда приезжает мистер Во. Пока он здесь, ей весело, а только отчалит, она впадает в уныние. После этого мистера Во у нее такая тоска начинается! И сейчас у нее такой приступ.

– Откуда ты знаешь? Мне кажется, она просто спит.

Рози все подкусывала заусеницы.

– Уж я-то знаю. И не зря я так нервничаю.

В три обе пришли к выводу, что надо что-то предпринять. Если они разбудят Аврору, она рассердится на них меньше, чем если они пустят все на самотек. Нисколько не доверяя гипотетической теории об утомлении и сне, но соглашаясь с необходимостью срочного вмешательства, Рози неохотно потащилась за Эммой наверх. Дверь в спальню была закрыта. Увидев это, обе растерялись и стояли, не спуская с нее глаз, две минуты, пока ощущение собственной трусости не сделалось непереносимым. Эмма тихонько постучала, а когда ответа не последовало, робко приоткрыла дверь.

Обе сразу же заметили, что Аврора бодрствует. В голубом халате она сидела перед туалетным столиком спиной к двери, не реагируя на ее скрип. Она смотрела в зеркало, волосы были в ужасном беспорядке.

– Ну, милая, берем быка за рога, – сказала Рози. Движимая, главным образом, желанием защитить Эмму, она вошла в комнату как обычно и направилась к хозяйке. Взгляд Авроры выражал то, чего Рози боялась больше всего – это был рассеянный взгляд абсолютной безысходности. Лицо было спокойное, но это не было лицо той веселой женщины, которая только несколько часов назад так развлекалась за завтраком.

– Ладно, перестаньте хандрить, – быстро сказала Рози.

– Мама, ну пожалуйста, – вступила в разговор Эмма. – Что ты смотришь в зеркало с таким видом. Что случилось?

– Я сказала, хватит хандрить, – повторила Рози. – Давайте-ка вставайте. Еще не забыли, что вам надо готовить ужин? Что вы сидите и себя жалеете? От этого ваш ужин сам не сварится.

Быстро обернувшись, Аврора встретилась взглядом со своей горничной. В ее собственных глазах была пустота.

– Так ты думаешь, что я себя жалею? Вероятно, ты потребуешь прибавки к жалованью за столь удачно поставленный диагноз.

Перед тем как снова повернуться к зеркалу, она перевела взгляд на Эмму.

– Ты, наверное, тоже так считаешь?

– Бог с тобой, мама, я не понимаю, что происходит. Мы обе не понимаем. Так что же случилось?

Вместо ответа Аврора пожала плечами.

– Мама, ответь, пожалуйста. Я ненавижу, когда ты не говоришь, что происходит.

– Спроси миссис Данлап, – посоветовала Аврора. – Во всяком случае, я уверена, она-то знает меня лучше, чем я себя сама. Дело в том, что я была не готова к тому, что вы обе ворветесь ко мне в спальню. Мне сейчас не нужны визиты, я думаю, это вполне очевидно. Сделайте мне любезность, убирайтесь обе и вместе со своими мнениями. Я вот-вот ужасно рассержусь, и сейчас со мной лучше не ссориться. Две знакомые мне дамы, присутствующие здесь, могут не выйти отсюда живыми.

– А, давайте, сходите с ума, – сказала Рози, которая от напряжения едва дышала.

Аврора молчала. Она лениво постукивала по ладони ручкой щетки для волос. Взгляд по-прежнему был устремлен в никуда.

– Мы не знаем, как быть с ужином, – сказала Эмма. – Ты не можешь нас проинструктировать?

Аврора несколько раз небрежно провела щеткой по волосам.

– Ну, хорошо, Эмма, – сказала она, не поворачиваясь. – Находясь в подобном настроении, я стараюсь оберегать людей от своего общества, но сейчас вы не оставляете мне выбора. По-видимому, я лишена привилегии самостоятельно решать, когда мне находиться на людях, а когда побыть одной.

– Это верно, – кивнула Рози. Голос у нее был несколько неуверенный, – мы теперь каждый раз к вам будем влезать, как только у вас появится такое настроение.

Аврора повернулась.

– Послушай-ка меня, Рози. Ты можешь говорить все, что тебе вздумается, только если собираешься и дальше упрекать меня в том, что я жалею себя, то прежде найди себе работу.

– Да ладно вам, – примирительно заметила Рози. – Я сама себя всегда жалею; разве не всем себя жалко?

– Нет.

– Во всяком случае многим, – нервозно подтвердила Эмма, приходя на помощь Рози.

Аврора обрушилась на нее.

– Я к тебе не обращалась, и ты очень слабо понимаешь, о чем идет речь. Бывает, что люди стесняются, чтобы их видели, и я как раз переживала такой момент, когда вы ввалились в мою спальню. С вашей стороны это было совершенно необдуманно. По-видимому, вы решили, что в силу свойственного мне малодушия или слабоумия, я забуду о том, что пригласила гостей на ужин; так что вы пришли напомнить мне об этом. Лучше бы вам этого не делать. Я устраиваю ужины уже много лет и вполне способна приготовить стол в меньший срок, чем остается до назначенного времени. Я вовсе не собиралась манкировать своими обязанностями хозяйки, в чем, по-видимому, вы меня заподозрили.

– Что вы на меня кидаетесь, – сказала Рози чуть не плача. – Я и так с ума схожу.

– Да, ты действительно получаешь от этой жизни значительно меньше, чем заслуживаешь. У меня – противоположная проблема. Я получаю больше, чем мне причитается. Тревор Во всегда меня в этом убеждает. Не знаю, отчего это происходит, но даже если бы я это поняла, то и тогда это ни в коем случае не касалось бы тебя.

– А также тебя, – с жаром прибавила она, оборачиваясь к Эмме. Замолчав, она минуту смотрела в зеркало, грудь ее вздымалась и опускалась. – Как странно, – сказала она. – Когда мне тоскливо, нижняя губа у меня становится более пухлой.

Эмма и Рози в надежде переглянулись, но их оптимизм оказался преждевременным. Аврора продолжала смотреть в зеркало, ее дыханье сделалось более ровным, но после этого маленького всплеска энергия и присутствие духа, кажется, полностью оставили ее.

– Ну хорошо, – сказала Эмма. – Извини, что мы вошли без доклада. Мы уходим, а ты оставайся одна.

Аврора смотрела прямо перед собой. В ее глазах показались слезы. Они скатились вниз по щеке, но другие за ними не последовали.

– Зачем вам теперь уходить? – остановила Аврора. – Вы уже видели меня в самом худшем состоянии.

Оглянувшись на Рози, она сжала губы и показала ей кулак, притворяясь сердитой.

– Я тебе поговорю о жалости к себе! – устало погрозила она. – Сделай мне, пожалуйста, маленькую чашечку чая.

– Хоть ведро, – пообещала Рози, обрадовавшись, что гроза миновала, и вышла, слегка шмыгнув носом.

– Мы очень сожалеем, – сказала Эмма, приседая на корточки перед стулом, на котором сидела мать.

Аврора посмотрела на нее и кивнула.

– В этом ты вся, Эмма. Ты уже три или четыре раза успела извиниться за совершенно естественный поступок. Вообще-то вы, наверное, были правы. Я могла здесь просидеть, а ужин бы не получился. Боюсь, что тебе так и придется всю жизнь извиняться, но ты будешь сожалеть о том, что это делаешь.

– А как мне надо было поступать? Пнуть тебя ногой, когда тебе плохо?

Аврора всерьез принялась расчесывать волосы.

– Если бы у тебя было чутье, ты бы так и сделала. Это единственное состояние, в котором меня можно лягнуть.

– Когда тебе грустно, у тебя действительно припухает нижняя губа, – сказала Эмма, чтобы переменить тему.

Аврора задумалась.

– Да, боюсь от этого я выгляжу более темпераментной, чем на самом деле. В жизни я никогда не соответствовала своей нижней губе.

– А как там поживает старик Тревор?

Аврора окинула ее несколько надменным взглядом. – Старик Тревор не старше, чем я. Может быть, это стоило бы запомнить? Старик Тревор со старухой Авророй весело провели вечер, спасибо, и кстати, старик Тревор очень близок к идеалу. Отчего, по-твоему, я такая мрачная? К сожалению, он совершенно неправильно распланировал нашу жизнь. Когда я была с ним, он был мне не нужен, а когда стал нужен, я его уж не хочу. На этот раз он даже предложил завести квартиру в Нью-Йорке. Учитывая, какое отвращение вызывает у него этот город, нельзя не признать, что это очень мило с его стороны. Магазины и театры были бы у меня под рукой, да и воскресные газеты там поприличнее. И кроме того, рядом был бы такой милый и любящий человек, как Тревор. Это же практически все, что нужно человеку.

– Ну и что же ты ждешь? Выходи за Тревора. Аврора в задумчивости оглядела ее.

– Да, от бабушки ты унаследовала больше, чем от меня. Она тоже была горячей сторонницей полумер.

Встав из-за стола, она подошла к окну посмотреть, как выглядит ее задний двор. Жизнь стала к ней постепенно возвращаться. Аврора попробовала запеть и обнаружила, что она в голосе. От этого ее настроение улучшилось, и она даже насмешливо взглянула на дочь.

– А папа? Он тоже был полумерой? – спросила Эмма. – Ты никогда не рассказываешь мне ничего важного. Какая часть твоей жизни принадлежала ему? Я должна это знать.

Аврора вернулась к туалетному столику и стала с силой расчесывать волосы.

– Тридцать – тридцать пять процентов, – жестко сказала она. – Где-то в этих пределах.

– Бедный папа. Это не так много.

– Да, но зато постоянно.

– Я всегда была за него, а не за тебя.

– Ну конечно. Я уверена, ты предпочитаешь считать, что я отравила ему жизнь. Но на самом деле это вовсе не так. Он жил так, как ему нравилось, в гораздо большей степени чем я.

– Жаль, что ты ничего не рассказываешь мне о своем порочном прошлом, – сказала Эмма. – Иногда я чувствую, что мало тебя знаю.

Аврора рассмеялась. Она любила причесываться. Волосы блестели как нужно, и это ей нравилось. Она пошла в гардеробную, чтобы решить, что надеть.

– Мне сейчас некогда обнажать свою душу, – сказала она. – Если бы у меня было время, я бы пошла и купила себе новое платье. К сожалению, времени нет. У нас сегодня настоящий экзотический гуляш. Я устрою экзамен. Если Сесилу опять удастся оставить совершенно чистую тарелку, то он просто супермэн.

– А почему ты была такая грустная? – спросила Эмма.

– Потому что мне следовало бы выйти замуж за Тревора и сделать его счастливым и вести ту жизнь, для которой я создана, – сказала Аврора, – к сожалению, как мне кажется, мне никогда не зажить той жизнью, для которой я предназначалась. В данный момент моя линия жизни обращена просто в никуда. У Тревора вроде бы проблемы с его дамами, а с возрастом они будут расти. Весьма мудро с моей стороны, что я недостаточно к нему привязана и не пытаюсь вызволять его из переделок, в которые он попадает, но очевидно, я не могу это делать. Бывают периоды, когда я кажусь себе неблагодарной. Я не люблю это чувство, а Тревор часто его во мне вызывает.

– Хорошо, что настроение у тебя улучшилось. Я и так не знаю, как мы переживем этот ужин. Я даже не знаю, зачем нам это испытание.

– Мне кажется, все вполне очевидно, – ответила Аврора. – Это наша светская обязанность, которую ты навязала нам своим браком с Томасом. Если бы ты не выходила за него замуж, весьма маловероятно, чтобы я принимала у себя Сесила, хотя мне он кажется человеком порядочным.

В этот момент Рози принесла чай, и зазвонил телефон. Аврора кивнула горничной, чтобы та взяла трубку. Рози произнесла «алло» и сразу же передала трубку Авроре.

– Привет, Вернон. Когда вы собираетесь приехать? – выслушав его секунду, она вскинула брови.

– Вернон, если бы я считала, что вы будете мешать, я бы вас не пригласила. В данный момент у меня совершенно нет времени на ваше самокопание. Если вы боитесь рискнуть провести вечер в моем обществе, то можете оставаться в своей машине и названивать по телефонам до конца своих дней. Это, разумеется, достаточно безопасно, правда, довольно смешно. Приходите, когда соберетесь с духом.

– Вы помните, о чем я вас предупреждала, – сказала Рози, как только хозяйка повесила трубку. – Я этому человеку преданна. Лучше вам его не обижать.

– Не глупи. Я только старалась сделать так, чтобы он почувствовал себя нужным, – ответила Аврора, поспешно направляясь в гардеробную. – Если нет возражений, я хочу выпить чай в одиночестве. А потом наш ужин пойдет как по маслу. Сесил получит гуляш, которого в жизни не видел.

Прежде, чем Рози и Эмма успели покинуть комнату, Аврора скинула халат и извлекла из гардеробной дюжину платьев, она раскладывала их по комнате, продолжая расчесываться.

У Эммы вечер начался со скандала, что обычно случалось накануне ежегодного ужина у ее матери в честь Сесила. Формальным поводом к ссоре послужил новый галстук, который она в тот день купила Флэпу по дороге домой. Она приобрела его в хорошем магазине мужской одежды в торговом центре на Ривер Оукс за семь долларов. Это было очень дорого, и Эмма это знала, но у нее оставались почти все деньги, полученные на покупки от матери, так что по сути эта безрассудная трата относилась скорее к тратам Авроры, чем к ее. К тому же галстук был замечательный, черный полосами глубокого красного тона, и она, вероятно, купила бы его даже на свои деньги.

Флэп, у которого было плохое настроение, воспринял сам вид галстука как оскорбление и отказался даже примерить его, чтобы Эмма посмотрела, как он ему идет.

– Я его не надену, – упрямо заявил он. – Ты же его купила, чтобы я хорошо выглядел в глазах твоей матери. Я тебя знаю. В глубине души ты предательница. Когда дело коснется твоей матери, ты подставишь кого угодно. Ты всегда хочешь, чтобы я выглядел таким, каким бы ей понравился. Если бы ты была за меня, то не замечала бы, что я надеваю.

Он сказал это так зло и посмотрел на галстук с таким презрением, что Эмма расплакалась, стараясь сдержать себя, чтобы не показывать, как ее задели эти несправедливые обвинения. Но все равно в глазах у нее стояли слезы, а грудь сжималась.

– Но я же его купила не на один этот ужин, – оправдывалась она. – Вероятно, нам в жизни еще придется ходить в гости. Сколько я тебя знаю, ты ни разу не купил себе галстука. Ужасно обрушиваться на человека за то, что тебе купили подарок.

– Мне не нравятся мотивы твоего поступка, – настаивал он.

– Мои мотивы лучше, чем твои манеры, – рассердилась Эмма. – Ты любишь все отравить, только чтобы показать, что ты на это способен. Эта черта в тебе самая противная. И потом твои действия так предсказуемы. Ты всегда так поступаешь. Каждый раз, когда я чувствую себя счастливой, ты обязательно все испортишь.

– Ладно. Не надо говорить, что ты стала счастливой оттого, что купила мне этот галстук.

– Конечно, стала. Ты меня не понимаешь. Я была действительно счастлива, думая, как он пойдет к твоему синему костюму. Ты слишком туп, чтобы понять такого рода счастье.

– Осторожнее со своими характеристиками. Я не тупой.

– Жаль, что я беременна, – сказала Эмма срывающимся голосом. – Мне неприятно, что я беременна от такого мелочного, низкого и противного человека, как ты.

Задыхаясь от слез, она пошла в ванную. Стараясь лишить Флэпа удовлетворения, что ему удалось довести ее до слез, она пыталась удержаться от плача. Вернувшись, она обнаружила, что плачет Флэп. Это ее поразило.

– Извини, – сказал он. – Я вел себя отвратительно. При мысли о твоей матери я теряю рассудок. Я надену этот галстук, но пожалуйста, скажи мне, что ты только от раздражения сказала, что жалеешь о своей беременности.

– Господи, Флэп, – Эмма сразу же почувствовала облегчение. – Ну конечно, я этого не думаю. Я только хотела дать сдачи. Иди умойся.

Когда он вышел из ванной, к нему вернулось дружелюбие, но оба они, пока одевались, чувствовали неуверенность.

– Не знаю, зачем мы себя так изводим, – заметил Флэп.

– Когда мы туда приедем, все сразу наладится. Я нервничаю, пока думаю о вечере. Похоже на визит к стоматологу. Я хочу сказать, что когда собираешься в гости, не надо трястись, словно идешь лечить зубы. К тому же, в отличие от стоматологов, там тебе больно не сделают, – продолжил он.

– У меня волосы не блестят, – с сожалением сказала Эмма, разглядывая себя в зеркало. В последнюю минуту она надумала переодеваться, а Флэп, забыв о своем обещании надеть новый галстук, как впрочем и о том, что он у него появился, повязал старый. Сесил приехал как раз в тот момент, когда Эмма размышляла, стоит ли, рискуя вызвать новую сцену, напоминать ему о новом галстуке.

– Привет, милашка, – сказал Сесил, похлопывая ее по плечу и стискивая руку выше локтя. Он был одет в допотопный костюм-тройку, в котором традиционно посещал дом Авроры. Войдя в комнату, он сразу же заметил новый галстук, лежавший на кушетке, который ему так понравился, что он попросил разрешения его надеть, если он все равно никому не нужен. Флэп был в замешательстве. Сесил сказал, что в жизни не видел такого красивого галстука.

– Правда, вот бы мне на нем повеситься, – заявила Эмма, заинтриговав этим высказыванием Сесила. Махнув рукой на этот вечер, она пошла в ванную, чтобы окончательно решить проблему платья. Когда она вернулась, Сесил с очень довольным видом расхаживал по комнате в новом галстуке, а Флэп сумел шепнуть, что галстук действительно чудесный.

Сесил повез их, насвистывая за рулем. Эмма и Флэп были очень встревожены, и Эмме казалось, что если он не перестанет свистеть, то она закричит. Когда они миновали половину пути, он вдруг воскликнул: – Эх-ма!

– В чем дело? – спросила Эмма.

– Я всегда так жду ужина у твоей матери, она так чудесно готовит. Никогда не знаешь, что ешь, но вкуснее быть не может.

Аврора встречала их у двери. На ней было великолепное длинное зеленое платье, которое, по ее предположениям, могло быть венгерским. Она также надела много серебряных украшений.

– Вам давно пора было приехать, – сказала она с улыбкой. – Вот и вы, Сесил, галстук у вас просто чудесный. Никогда не видела ничего лучше. Томас, тебе тоже надо как-нибудь такой купить.

– Можно мне помочь с напитками? – предложил Флэп, глядя в пол.

– Очень любезно с твоей стороны, – заметила Аврора, оглядывая его с ног до головы. – Однако я вижу тебя так редко, что мне не хочется сразу давать тебе поручения. Это сделает мой друг Вернон.

Она взяла под руку Сесила и повела его к внутреннему дворику, а Эмма с Флэпом пошли за ними.

– Я все испортил, да? – спросил Флэп.

– Нет, если ты дальше заткнешься и не будешь огрызаться. Если бы ты его надел, она бы о нем слова не сказала.

В этот момент в дверях показалась Рози, державшая поднос с бокалами.

– Что с вами приключилось? – спросила она, глядя на Флэпа так, словно поймала его на краже.

Не успел он ответить, как из кухни вышел Вернон с каким-то кувшином.

– Здрасьте – здрасьте, – сказал он, пожимая руки. Эмма почувствовала, что сейчас захихикает. Ей еще никогда не приходилось видеть, чтобы из кухни ее матери показывался коротышка, который бы говорил «здрасьте».

Во дворике Аврора потчевала Сесила паштетом, а также комплиментами, относившимися, главным образом, к его здоровью.

– Просто удивительно, как мужчины с возрастом набираются сил. Я уверена, что никогда не видела у вас лучшего кровообращения, чем сейчас, Сесил. Удивительно, что ни одна женщина до сих пор не прибрала вас к рукам.

В подтверждение справедливости сказанного о его кровообращении Сесил слегка зарделся. Эта картина, видимо, понравилась Вернону, который и сам покраснел. С минуту они прекрасно гармонировали друг с другом цветом лиц. – Ну, вот, вся компания в сборе, а у меня все в лучшем виде, – заявила Рози, торопясь на кухню.

Аврора предстала перед гостями в таком блеске, что Эмма почти не верила своим глазам. В ней невозможно было узнать женщину, которая пять часов назад сидела перед зеркалом с совершенно безжизненным видом. Все свое внимание она обратила на Сесила, отчего бедняга почти лишился речи. Пожевав понемногу от нескольких восхитительных закусок, Эмма перешла к наблюдению. Флэп передавал закуски и напитки и постепенно напивался. Он находился в таком напряжении, что успел прилично набраться, прежде чем заметил, что в виде исключения сегодня его теща настроена добродушно. Она не выказывала никаких поползновений срезать его под корень. Как только Флэп это осознал, он так расслабился, что выпил еще несколько коктейлей. К тому времени, как стали подавать горячее, он был так пьян, что едва дошел до стола. Только тогда ему пришло в голову, что Эмма весь вечер толкала его локтем, чтобы он так много не пил, но осознание опоздало на несколько коктейлей.

Когда они садились к столу, Сесил так раскраснелся от удовольствия, что даже не мог вспомнить, кто раньше стал президентом: Эйзенхауэр или Кеннеди. Потеряв всякую жалость, Аврора положила на его тарелку такую порцию, что даже Сесила, в его восторженном состоянии, это несколько озадачило.

– Боже милостивый, Аврора, – воскликнул он. – Разве я столько съем?

– Ерунда, Сесил. Вы у меня почетный гость, – кокетливо улыбнулась Аврора. – Кроме того вы же так много знаете о сербах.

Флэпу, оттого что он был пьян, это замечание показалось чрезвычайно остроумным, и он хохотал, пока не почувствовал, что от этого его может вырвать. Но ему удалось вовремя с извинениями выбежать в холл.

Рози из кухни наблюдала за ним как ангел мести. – Я уж давно заметила, что тебя тошнит, – удовлетворенно сказала она сама себе.

У Эммы было такое чувство, словно она наблюдала за всем происходящим откуда-то издали, благодаря чему она сумела даже забыться и оценить блюда, приготовленные Авророй. Она решила, что созерцать мать во всем великолепии будет неинтересно и переключила свое внимание на Вернона. Он не сводил с Авроры глаз, отрывая взгляд, лишь когда чувствовал, что кто-то наблюдает, как он на нее смотрит. Пока она была сосредоточена на Верноне, вернулся Флэп, побледневший, но не отрезвевший, и Аврора, на секунду прервав историю, которую рассказывала Сесилу, пристально поглядела на него.

– Томас, бедняжка, ты, очевидно, последнее время снова весь в своих исследованиях. Наверное, и волноваться тебе часто приходится. У интеллектуалов куда больше причин для беспокойства, чем у таких, как мы с вами, Сесил. Разве не так?

Удобно оперев подбородок на ладони, она наблюдала за стараниями Сесила расправиться с остатками гуляша.

Сесил так расслабился, что прежде, чем снова взяться за еду, даже похлопал Аврору по плечу. С помощью большого количества вина ему удалось спустить в желудок большую часть порции, а то, что оставалось, не представляло для него проблемы.

Обдумывая блюдо, Аврора вначале колебалась между гуляшом и буйабесом и очевидность этих колебаний вылилась в большое количество креветок. Креветки, а также рис, который Сесил приберег на конец трапезы, позволяли ему убедиться, что все у него получается, как надо; и последние этапы своего труда он организовал с мастерством прирожденного тактика, распределив рис таким образом, чтобы максимально использовать его впитывающие способности. Подталкивая при помощи креветок небольшие кучки рисовых зернышек, он направлял их туда, где оставался соус, достигая их полного насыщения жидкостью. Когда рис кончился, он вытер остатки соуса креветкой. Аврора смотрела, как завороженная.

– Виртуозность заслуживает преклонения, – пробормотала она, подмигнув Эмме.

Когда с гуляшом было покончено, Сесил невозмутимо перенес листик салата с тарелки для зелени на свою тарелку, и вытер последнюю до совершенной сухости и зеркального блеска. Потом он положил нож и вилку поперек тарелки, – чистота приборов позволяла сразу же использовать их в рекламных снимках в «Ньюйоркере».

– За вас, Сесил, – сказала Аврора, допивая вино из своего бокала. Эмма допила свое и затем выпила еще бокал. Вскоре она догнала Флэпа в состоянии опьянения. Минут пять у нее было веселое настроение, и она сделала, по ее мнению, остроумную попытку перевести разговор на политику. Мать лишь погрозила ей ложкой, продолжая раскладывать десерт. Когда десерт доели, Эмма перешла из веселой фазы опьянения в сонливую, которая закончилась лишь через полтора часа, когда у себя дома на кушетке она обнаружила, что ее муж ожил и пытается соблазнить ее прямо в ее нарядном платье. Это было бы замечательно, если бы из-за алкоголя у нее не нарушилось чувство времени, и то ли из-за того, что чувство времени без предупреждения не сориентировалось, то ли сыграл свою роль элемент некоторой неожиданности, во всяком случае она испытала небольшой преждевременный оргазм, и прежде чем начался новый, который бы ее устроил, Флэп ретировался.

– Идиот, – сказала она, – я еще на полпути. Флэп находился на другой стадии.

– А я думал, ты все, – сказал он.

– Да нет же, – Эмма была по-настоящему раздражена.

Мысли Флэпа были заняты другим.

– Не знаю, попрощался ли я с папой. Не могу вспомнить.

– Позвони ему сейчас и пожелай спокойной ночи. Все равно сегодня нечего делать. Ты никак не можешь понять, что когда я пьяная, у меня все по-другому. Почему ты всегда меня соблазняешь, когда я не могу сосредоточиться. По-моему, это входит у тебя в привычку.

– Не говори со мной о привычках, когда я счастлив. Худший вечер в году закончился. Облегчение огромное.

– Просто прелесть, вот и мне досталось восемь секунд секса, – едко заметила Эмма. Она знала, чего она хотела, и если бы ей немного помогли, достигла бы желаемого. Из-за того, что Флэп ее не понял, вечер утратил смысл. Всем событиям не хватало завершенности. Но она была не настолько неудовлетворена, чтобы начать настоящий скандал, и не достаточно удовлетворена, чтобы заснуть. Флэп завалился в постель и заснул, когда она еще не успела снять нарядное платье. Когда она в ночной рубашке сидела перед книжным стеллажом, выбирая, что бы почитать, раздался звонок.

– Ты не спишь? – спросила Аврора.

– Нет, – удивилась Эмма.

– Я думала о тебе, – сказала Аврора. – Мне показалось, что ты, может быть, хочешь пожелать мне спокойной ночи. По-моему, ты это сказала один раз, но я с удовольствием послушаю еще раз.

– Сесил тебя огорчил? – спросила Эмма.

– Конечно, нет. Если худшее, самое худшее, на что способен человек, это вытереть едой свою тарелку, то он совершенно безобиден. Вернон помогает Рози мыть посуду. Он тоже совсем безвредный. Боюсь, что я похищаю тебя у мужа.

– Да нет, он спит. Слишком много выпил.

– Я заметила, – сказала Аврора. – Мне это в Томасе нравится. Он способен напиться. По крайней мере это человечно.

– С точки зрения моих интересов, немного чересчур человечно, – возразила Эмма.

– Что ты там бормочешь? Он тоже себе на уме. Знал, что если не напьется до беспомощного состояния, я буду на него нападать.

– Ты никогда не звонишь мне ночью. Что-то случилось? Ты боишься Вернона?

– Ты видела его дважды. И действительно думаешь, что его нужно бояться?

– Пожалуй нет. А что тогда тебя страшит?

Подумав о своей дочери, такой молодой, беременной, в свои двадцать два года многого еще не знающей, Аврора улыбнулась. Когда она представила себе Эмму, наверное, в ночной рубашке, наверное, с книгой, к ней вернулось душевное равновесие, которое, казалось, вот-вот должно было нарушиться. Она выпрямила спину и взяла щетку для волос.

– Да ничего, ничего. Просто я немножко расклеилась, только и всего. Ты меня уже склеила. Просто иногда у меня появляется такое чувство, что ничего уже никогда не переменится.

– Это чувство мне знакомо. Оно у меня постоянно.

– Тебе оно не подходит. Ты слишком молода. Твоя жизнь должна меняться каждые пять минут.

– Нет, я живу всегда одинаково. Это ведь ты у нас такая непредсказуемая. Мне казалось, твоя жизнь меняется через пять минут.

– Это так и было, но кончилось неделю или две назад. Теперь мне кажется, что ничто уже не изменится. Ты же знаешь, какая я нетерпеливая. Если перемен в скором времени не наступит, я впаду в истерику.

– Может быть, Вернон что-нибудь изменит.

– Да уж лучше бы ему постараться. Иначе я зря разбивала свою машину. Я оставила его внизу с Рози. А вдруг она его у меня уведет? Вот ужас! У меня еще никогда не отбивали мужчин.

– Ты собираешься за него замуж?

– Разумеется, нет, – сказала Аврора.

– Несмотря на то, что я беременна, поклонников у тебя много.

– Разве это много, – возразила Аврора. – В последнее время мне пришлось дать двум отставку. Из практических соображений я сосредоточилась на Альберто и Верноне, ни один из которых не подходит.

– Зато оба такие милые, – заметила Эмма.

– Да, если не принимать во внимание детали. Грубая реальность состоит в том, что оба они старые, низенькие и боятся меня. Если их поставить друг на друга, рост получился бы удовлетворительный, но старость и испуг никуда не денешь.

– Тебя все боятся. А почему ты для разнообразия не попробуешь стать поласковее?

– Я и пытаюсь, но дело в том, что я бываю склонна раздражаться, – сказала Аврора. – Рози задержалась по собственной воле, если тебя это интересует. Ройс ушел из дома, и я думаю, здесь ей будет повеселее.

– Бедняжка Рози. Может быть ты уступишь ей Вернона, если он ей нужен. По крайней мере, они говорят на одном языке.

– Мне кажется, что Вернон и я говорим на одном языке. Разница лишь в том, что я говорю хорошо, а он – плохо. Вообще-то он почти не говорит ни на каком языке, так что твое предложение безосновательно. Кроме того, тот факт, что Рози выражается по-английски так же неправильно, как и он, недостаточен для счастья совместной жизни. Учитывая, что ты собираешься стать матерью, тебе не следовало бы быть такой наивной.

– Я просто предложила, потому что тебе самой он не нужен. И мне подумалось, что Рози он бы подошел. Так что же с тобой, в конце концов?

– Не знаю. Раньше я чувствовала отчаяние только перед месячными. А теперь склонна к нему в любое время.

– Это смешно. Из-за чего тебе отчаиваться? У тебя же все прекрасно.

– Не знаю, зачем я с тобой говорю. Вот ты сидишь на пороге новой жизни, по-моему, так это называется. Могу поспорить, что ты в ночной рубашке и читаешь какую-нибудь книжку. Не говори, что у меня все хорошо. Пока ты сидишь на своем пороге, я тут стою у черного хода, и мне не нравится то, что я вижу. Кто знает, когда ускользнет мой последний шанс?

– Шанс чего? – уточнила Эмма.

– Ни чего, а кого. Просто кого-то. Или по-твоему из почтения к памяти твоего отца я должна сдаться и зарыться на последующие тридцать лет в своем саду?

Это непростая проблема. Со мной может жить только святой, а со святым я не уживусь. Старики меня не устраивают, а молодые мной не интересуются. Какой бы восхитительный внук у меня ни родился, я едва ли отношусь к тем женщинам, которые довольствуются ролью бабушки. Не знаю, что со мной будет.

– Тогда держись за Вернона, – посоветовала Эмма, зевая. Вино давало себя знать.

– Я не могу. Мне кажется, до встречи со мной Вернон вообще не замечал женщин. Что мне делать с человеком, которому понадобилось пятьдесят лет, чтобы обратить внимание на даму.

– Ты хочешь сказать, что наехала на пятидесятилетнего девственника?

– Если такое вообще возможно, то я это сделала.

– Нефтяные миллионеры обычно прячут где-нибудь девушек.

– Ах, если бы это относилось и к Вернону! Это было бы превосходно. Тогда бы я постаралась его отбить, вот было бы увлекательно. Но я тщательно принюхивалась к ситуации и уверена, что никаких девушек в округе не наблюдается. По-моему, его машина – моя единственная соперница.

– То, что ты говоришь очень меня утешает. Получается, что у тебя жизнь не лучше моей. Должно быть, опыт это еще не все.

– Вероятно. Ну вот, я расчесала волосы и подпилила ногти. Правда, волосы и так были причесаны, а ногти – подпилены. Последнее время я много занимаюсь такими поверхностными вещами. Это, по-моему, нехороший знак.

– Вернон свои ногти, наверное, обгрызает, – сказала Эмма. – Мы с тобой разговариваем уже пятнадцать минут.

– Какой же медведь твой муж. Так рано ложиться спать и так крепко засыпать! За весь вечер он не сделал ни одного остроумного замечания, а галстук у него совершенно незаметный. Не понимаю, почему ты вышла замуж за такого неэнергичного парня. Энергичность – это минимальный критерий, которому должен удовлетворять мужчина. Не заметно, чтобы от Томаса для тебя хоть какая-то польза была. Волосы у тебя тусклые, и он, очевидно, предполагает, что ты будешь растить вашего ребенка в гараже?

– Мы не собираемся навсегда оставаться здесь, – сказала Эмма. – Надеюсь, ты будешь относиться к Вернону бережно. Он может оказаться весьма нежным растением.

– Что я могу ему сделать, если ты и Рози стоите за него горой? Глупо быть нежным растением в его возрасте, но тебе не о чем беспокоиться. Я могу быть несносной, но я не косильщик лужаек.

Повесив трубку, Аврора со вздохом направилась вниз, на кухню, где Вернон с Рози довольно угрюмо сидели за столом. В кухне было безукоризненно чисто. На Рози был плащ, а в руках – сумочка, но, казалось, уходить она не торопилась. Вернон нервно тасовал колоду карт.

– Вид у вас не очень веселый, – заметила Аврора. – Почему вы молчите?

– Я наговорилась до невозможности, – ответила Рози, не промолвившая за вечер почти ни слова. Лицо у нее было несколько осунувшееся. Когда Аврора села, она поднялась из-за стола.

– Мне, пожалуй, пора. Боюсь опоздать на последний автобус.

Аврора снова встала и пошла провожать ее до дверей. – Спасибо за то, что осталась. Я постараюсь тебя так больше не задерживать.

– Вы меня и не задерживали. Просто я чувствовала себя очень одиноко, и мне самой не хотелось уходить. Эмма была какая-то измотанная, вы заметили?

Аврора молча кивнула. Рози любила строить предположения о том, как Эмма несчастлива, а ей не хотелось именно сейчас заводить разговор на эту тему. Она пожелала Рози спокойной ночи. Тротуар казался белым в лунном свете; Аврора, стоя у двери, смотрела как Рози проходит мимо «линкольна», направляясь к автобусной остановке, расположенной на углу. В ночной тиши гулко раздался стук ее каблуков.

Посмотрев на Вернона, она заметила, что он все еще перебирает в руках колоду. По неизвестной причине, или без причины, оптимизм, живший в ней в первую половину вечера, стал ее оставлять, уходя почти в ногу с удаляющейся Рози. Чтобы как-то его задержать, она закрыла дверь и вернулась к столу.

– Небось нужно было ее подкинуть до дома, – заметил Вернон.

Аврора взяла чайник, собираясь приготовить чай, но что-то, возможно, неуверенность в его тоне, вызвало у нее раздражение. Поставив чайник на место, она сразу же подошла к столу.

– Почему, – спросила она. – Почему вы должны были везти ее домой? Я не вижу никаких причин для того, чтобы вы чувствовали себя обязанным делать такие вещи. Рози задержалась добровольно и привыкла пользоваться автобусом. Дождя нет, и несмотря на свои неприятности, она чувствует себя вполне удовлетворительно. Она совершеннолетняя и лучше многих может позаботиться о себе. Если не возражаете, я бы хотела, чтобы вы мне объяснили, почему вы это сказали.

Посмотрев на Аврору, Вернон заметил, что она побледнела от гнева. Он пришел в ужас, он не понимал, что дурного было в его замечании.

– Не знаю, – честно сказал он. – Она выглядела такой одинокой, и потом мне с ней почти по пути.

– Благодарю вас. В таком случае, почему же вы не уезжаете? Вы еще застанете ее на автобусной остановке, а если не удастся, то сможете устроить погоню за автобусом. Я сомневаюсь, что какой-либо автобус перегонит такую чудесную машину, как ваша. Если позволите, должна заметить, что такой автомобиль больше подходит торговцу наркотиками, чем респектабельному бизнесмену. – Вдруг ей пришло в голову, что она почти ничего не знает о человеке, который сидит за ее столом. – Вы не занимаетесь героином?

Вернон почувствовал, что у него отказывают легкие.

– У меня не было на уме ничего плохого, – с трудом сказал он.

Глядя на него, Аврора сжала зубы. Потом с него она перевела взгляд на стену.

– Ну что же вы, продолжайте, извинитесь за это пять или шесть раз. Ладно, это не имеет значения.

– А что случилось? Что?

– Ах, заткнитесь. Я не желаю разговаривать. Я должна быть благодарна вам за то, что вы так надолго у меня задержались. Глупо было надеяться, что вечер еще не закончился. И, конечно, совсем глупо было не замечать, как вас заинтересовала Рози.

Вернон воззрился на нее, пытаясь понять. Это был язык, с которым в прошлом ему не приходилось сталкиваться, язык не столько слов, сколько эмоций. Он совсем его не понимал, но чувствовал, что все зависит от его способности расставить вещи по своим местам.

– Это. Как его… Да разве ж я подумал бы… Я просто из вежливости.

Его голос был так полон боли, что Аврора вновь посмотрела на него.

– Да, вы слишком вежливы, я это знаю. К сожалению, я не так хорошо воспитана, но сейчас речь не об этом. Вы сегодня были моим гостем, и Рози не единственная женщина в мире, которая одинока. Я не имею на вас видов, и теперь уже этого не предлагаю, но мне казалось, что как воспитанный человек, вы могли посидеть со мной и выпить чашечку чая, прежде чем срываться с места на своей машине. Однако, видимо, я слишком многого требую от такого занятого джентльмена, как вы. Вы же готовы были воспользоваться любым поводом, лишь бы от меня избавиться. Разве не так?

Она следила за его взглядом, и Вернон знал, что возражать бессмысленно.

– Может быть и так, но вы не понимаете.

– Я вполне понимаю, что вы не хотели оставаться. Нет ничего проще. Вы либо боялись, либо просто не желали. Первое объяснение оскорбительно для вас, а второе очень нелестно для меня.

– Ага. Я забоялся. Я никогда ни с кем, как вы, не встречался, и в таких делах не был. Так чего ж мне не забояться?

Аврора почувствовала такой приступ гнева, что ей казалось, у нее вот-вот должна лопнуть кожа. Она была поражена несправедливостью и стукнула по столу обеими руками. Видеть Вернона, честного, нервного и до безумия смиренного, было невыносимо. Когда она ударила по столу, он подпрыгнул.

– Я не хочу, чтобы вы боялись! – взвизгнула она. – Я – человек! Я лишь хотела, чтобы вы выпили чая… со мной… чтобы я могла провести время в вашем обществе. Я не буду обливать вас кипятком, если только вы со своей молчаливостью и косноязычием не доведете меня до полного сумасшествия. Я не страшилище! Не убеждайте меня, что я так ужасна! Во мне нет ничего устрашающего. Просто вы все такие трусы!

Прежде, чем ее энергия иссякла, она опустилась на стул и еще несколько раз ударила по столу. Вернон не встал и даже не шелохнулся. Аврора задыхалась от гнева.

– А почему бы мне не приготовить чай? – предложил Вернон через минуту. – Вы вроде из-за чего-то расстроены.

Он сказал это без малейшей иронии. Аврора кивнула головой в знак согласия и жестом указала ему на плиту.

– Ну конечно же. Я рада, что вас не парализовало от ужаса. Боже мой! Как бессмысленно… глупо… – Она снова покачала головой, оставляя предложение незавершенным.

Аврора без большого интереса наблюдала за тем, как Вернон готовит чай. Он знал, как это делается, но к тому времени, когда он поставил две чашки чая на стол, энергия и гнев уже покинули ее, и она стала такой же, как днем – растерянной, убежденной только в том, что бороться с обстоятельствами практически бессмысленно. Жизнь никогда не наладится.

– Спасибо, Вернон, – сказала она, взяв чашку. Он сел напротив нее. С чашкой в руках он, кажется, почувствовал себя увереннее.

– Если бы я только мог разговаривать как вы, как бы это пошло мне на пользу.

– Ах Вернон, не надо говорить обо мне, – сказала Аврора, заметив, что он действительно хороший маленький человек, как раз такой, каким она его и считала, – только это ничего не значило. – Я накинулась на вас не из-за того, как вы разговариваете. Я рассердилась, потому что вы напуганы, когда бояться нечего, и приготовились лететь прочь, когда мне не с кем на ночь попить чая. Без вас же мне не с кем поговорить о прошедшем вечере. Иногда о вечеринках лучше вспоминать, чем на них присутствовать: во всяком случае, они не кончаются, пока их не обсудили. – Она замолчала, чувствуя, что Вернон ее не понимает. – Во всяком случае, я хочу извиниться за свою выходку, – сказала она. – Прошу меня простить за то, что я вас обвинила, что вы имеете виды на Рози. Вам подвернулся случай сбежать, проявив при этом вежливость, вот и все. Это уже не имеет значения.

От того, что она повторяла, что это не имеет значение, Вернон очень забеспокоился.

– Как же мне учиться, не делая ошибок? – спросил он.

– А вы и не научитесь. Во всяком случае у меня. Вы успеете умереть, прежде, чем дойдете до третьего урока. Я была совершенно не права, поощряя вас, извините. Между нами целая вселенная или множество световых лет, не знаю, какая единица измерения вам больше нравится. Я, как обычно, во всем виновата. Я очень несдержанная, неприятная женщина.

– А мне казалось, что я виноват.

– Правильно, как в той аварии. Вернон, здесь у вас это не получится. Меня труднее обмануть, чем того молодого патрульного.

– Невежество. Вот в чем моя беда.

– Разумеется, трудно учиться, если вы всю жизнь проводите в своей машине. Этот ваш «линкольн» подобен большому яйцу. И честно говоря, мне кажется вы не хотите вылупиться.

– Мне было там более лучше, пока вас не встретил.

– Вы неправильно образуете степени сравнения. Вы не можете вообразить, как меня раздражает неправильная речь. Я действительно хотела воспитать вас и познакомить немного со своим миром, но теперь у меня просто опустились руки.

– Но ведь еще можно попробовать, а?

– Нет, – отрезала Аврора, решив развеять все его надежды без остатка. – Поезжайте в свою Альберту, куда вы собирались с самого начала. Я уверена, там вам будет уютнее.

– У вас бы получилось играть в покер, – попытался улыбнуться Вернон. – Трудно сказать, когда вы блефуете.

– Чепуха. Леди никогда не блефуют. Можно передумать, а это совсем другое.

– Да, правильно говорят. От любви одни неприятности.

– Замолчите. Это я заставила вас в меня влюбиться, если это чувство так называется. Это был мой каприз, а сами вы вовсе ничего не предпринимали.

Она почувствовала, что уже ни о чем не хочет говорить. Ей очень бы хотелось, чтобы вернулся Тревор: если бы он пришел, то обнял бы ее, а сейчас ей больше всего хотелось, чтобы ее обняли. Она простила бы что угодно за хорошие объятия. Она с тоской посмотрела на Вернона, но он не понял этого взгляда. То, что она чувствовала, было для него слишком сложно.

Хотя он не был начисто лишен интуиции. Он сознавал, что ей чего-то не хватает и поэтому осторожно взял ее чашку, налил еще чая.

– Вот пожалуйста, – сказал он, начиная отступать к своей стороне стола.

Аврора зацепила стул ногой и пододвинула его на свою сторону.

– Мне кажется, вы, по крайней мере, можете сесть рядом со мной, а не напротив?

Вернон неуверенно присел, повернувшись к ней в профиль. Его профиль был только парой выпуклостей, и когда Аврора стала рассматривать его, к ней вернулось хорошее настроение. Насытившись этим зрелищем, она раза два подвинула его стул ногой, развернув его более или менее прямо перед собой.

– Ну вот, теперь мы пьем чай, Вернон, – ласково сказала она.

– Вы сидите на той же стороне, что и я, и повернулись ко мне почти лицом. Я вижу ваши глаза, а не подбородок и кончик носа, и вы достаточно близко от меня, так что, если я на вас рассержусь и захочу вас ударить, то легко дотянусь. Это соответствует процедуре, принятой в цивилизованном обществе.

Вернон был в замешательстве. Аврора ему улыбалась, что совершенно не соответствовало тем ужасным вещам, которые она только что сказала. Она вновь засветилась весельем и, казалось, простила ему все его проступки, но он чувствовал, что в любой момент может опять провиниться. Он ерзал на стуле, постукивал пальцами по своим коленям, очень надеясь, что ему удастся избежать новых прегрешений. Обычно, если рядом с ним случалось оказаться женщине, то это была официантка, от которой его отделяла стойка бара, но между ним и Авророй не было ни стойки, ни прилавка.

– Что вы все нервничаете? – сказала она. – Перестаньте стучать пальцами.

Вообще-то эти его подергивания напомнили ей о первом низеньком мужчине в ее жизни – это был миниатюрный декан из Гарварда, ставший ее первым любовником, воспоминания о котором оставались у нее удивительно свежими. Его звали Файфут, он был такой маленький и безобразный, этот декан Файфут, такой энергичный, боевой и знающий, постоянно всеми возможными способами компенсируя недостаток роста, что ни стеснительности, ни девственности Авроры не оставалось никаких шансов устоять, она лишилась их одновременно, и с тех пор, как ей казалось, ей не удалось вернуть даже стеснительности. Если в Треворе ее действительно что-то не устраивало, так это его мягкотелость и лень, высокий рост и самоуверенность, а также то несчастное обстоятельство, что ему случилось прийти в ее жизнь после мужчины с гигантской энергией и честолюбием и маленьким телом. Тревор и вообразить не мог ту жажду, которой пылал маленький декан. Она и сама вновь встретила нечто подобное только однажды, в Альберто, в тот короткий срок, когда он находился на гребне своей карьеры в опере. Поэтому Тревор никогда не имел бы шанса залучить ее в путешествия по морям, если бы декан Файфут внезапно не женился на богатой непривлекательной особе. Аврора не могла припомнить, чтобы ее сердце было разбито, так как у него никогда не находилось времени полностью сфокусироваться, но в течение нескольких последующих лет она чувствовала, что в каком-то отношении ее жизнь пошла на спад. И теперь вновь появился мужчина маленького роста, прямо у нее на кухне, вот он гремит чашкой и блюдечком, стоит, по его собственному признанию, шесть миллионов долларов, горит энергией; стремление компенсировать малый рост из него так и лезет; и при этом он начисто лишен находчивости.

– Такова уж моя участь, – заметила она.

– Какая?

– Вы, – сказала она. – Мне нужен мужчина, знающий жизнь, а достается знаток нефтяных месторождений.

Вернон был обескуражен.

– По-моему, вы очень невезучий человек, – продолжала Аврора. – Пятьдесят лет ждете, чтобы впервые влюбиться, и выбираете меня. Я невыносимо вредная, как вы уже поняли. Только многолетний опыт позволяет мужчине иметь дело со мной. И вам хватает нахальства предстать передо мной без тени опыта, как раз в то время, когда я нуждаюсь в большой любви и искусном обращении. Короче говоря, вы неудачник.

Она с удовольствием откинулась на спинку стула, наблюдая, как он переваривает такую речь.

– Откуда же мне было знать, что я встречусь с вами? – спросил Вернон. – Шансы были один на миллион.

– Какой смешной метод защиты, – сказала она. – Я пыталась направить критику на то обстоятельство, что вы прожили пятьдесят лет, даже не постаравшись, насколько я понимаю, встретить какую-нибудь женщину. Вы абсолютно милый, компетентный, внимательный, дружелюбный человек могли бы сделать какую-нибудь женщину очень счастливой, а вы не приложили к этому никаких усилий. Вы никому не принесли счастья, даже себе, а теперь вы так закостенели в своих нелепых привычках, что даже не знаете как завести отношения с другим человеком. Просто позор. Вы остались неиспользованным ресурсом. Более того, вы ресурс, который я, может быть, хотела бы пустить в дело.

– Да, небось, мне должно быть стыдно, – сказал Вернон.

– Стыд еще никого не сделал счастливым. По своей бесполезности он подобен сожалениям. А в это время ближние томятся от голода.

– Ну, у меня еще полжизни впереди, если ничего такого не случится. Может еще удастся подучиться.

– Сомневаюсь, – возразила Аврора. – В тот день, когда мы познакомились, вы внушали некоторые надежды, просто не знаю, куда все делось. Вы позволили мне вас стреножить. Вспыхнули, как жир на сковородке.

Вернон вдруг встал. Он понимал, что его положение безнадежно, но не мог перенести веселого тона, которым Аврора выносила ему приговор.

– Да, я просто глупый невежда, – сказал он. Аврора уже приготовилась упрекнуть его за этот явный плеоназм, когда вдруг заметила, что зашла слишком далеко, задев его чувства.

– Ладно, ладно. Я, разумеется, прошу прощения. Разве вы не видите в этом прелести игры? Я же это говорила в юмористическом ключе. Мне просто нравится наблюдать, как вы реагируете. Ради всего святого, обращайте внимание на тон моего голоса. Не могу же я всегда быть серьезной, не правда ли? Вы что собрались уходить только из-за того, что я с вами немножко пошутила?

Вернон опять сел.

– Я попал впросак, – сказал он, размышляя вслух. – Не пойму, куда мне идти, туда или сюда? – добавил он, вспыхивая румянцем.

Аврора восприняла румянец как проявление чувств и решила, что, пожалуй, ей лучше на этом успокоиться. Последующие двадцать минут вечера она старалась вести себя так, чтобы ничем его не огорчать, но на вопрос, нельзя ли ему прийти на завтрак, покачала головой.

– По-моему, не стоит, Вернон, – сказала она. – Мне даже кажется, что на самом деле вам этого не хочется. Мы стали друг для друга большей загадкой, чем были в первый день. Я рада, что вы выбрали меня на роль своей первой любви, но для меня это слишком труднопреодолимая задача – быть первой возлюбленной. Из меня бы вышло прекрасное последнее увлечение, но у вас же еще первого не было, не правда ли?

– Да, так, – сказал Вернон.

Когда он сел в машину, собираясь уезжать, Аврора, глядя ему вслед и не одобряя своего поведения, покачала головой и без слов пошла к дому.

Вернон возвращался в таком смятении, что у него даже свело желудок.

Иногда Аврора просыпалась по ночам. Она ненавидела ночные бодрствования и старалась усилием воли заставить себя не пробуждаться. Она просыпалась в состоянии глубочайшей тоски и лежала беспомощная и безмолвная. Это случалось все чаще, и она об этом никому не рассказывала. Это была такая бездна! После таких ночей она особенно старалась быть веселой; если кто и замечал что-то необычное, так это Рози, но Рози помалкивала.

Почувствовав, что не уснет, что на нее снова напала тоска, она встала и с подушками и одеялом перешла в эркер, устроилась там и стала смотреть в окно. Светила луна, и деревья в ее заднем дворе отбрасывали глубокие тени. Это было какое-то бездумное состояние, бесформенная тоска; она не могла сказать, чего ей не хватает: желать кого-то или быть кому-то желанной, но грудь болела так отчетливо, что она даже ударила себя, надеясь, что таким образом избавится от тиснения. Но чувство, из которого вырастала эта боль, было чересчур сильным; ее было невозможно унять таким образом. Все ее беды были оттого, что она отклонилась от своей оси или ее вовсе не было; и еще ее мучило ощущение, что остановилось нечто, чему полагалось двигаться.

Она старалась всеми силами сохранять активность, не замыкаться, но жизнь начинала оказывать ей сопротивление самыми неожиданными способами. Мужчины, некоторые очень порядочные и хорошие, возникали в ее жизни постоянно, но, однако, они почти не могли заставить что-либо шевельнуться у нее в душе, и она стала бояться не того, что ничто уже не заставит трепетать ее душу, скорее ее пугало, что настанет час, когда ей не захочется больше трепетать, волноваться о том, сохраняется ли в ней свойственная ей живость, более того, захочется, чтобы ничто не нарушало покоя.

Именно этот страх в конце концов заставил ее глубокой ночью сидеть у окна без сна и слез. Она не хотела отступать, впадать в некий околооконный ступор, наоборот, она двигалась вперед, туда, где за ней никто не угонится. Собственная дочь вдруг заставила ее понять это, когда узурпировала ее право на рождение ребенка. Пришла очередь Эммы рожать детей, а какой же очереди дождалась она, Аврора? Понадобилась беременность ее дочери, чтобы заставить ее понять, какой несгибаемой, не гнущейся ни под каким бременем сделалась она сама. Стоит ей стать еще чуть старше, жестче, тверже в своих привычках, окружить себя дополнительными баррикадами рутины и привычек, и тогда она сделается совершенно неуязвимой. Жизнь сведется к дому и садику, к Рози и паре старых друзей, к Эмме и детям, которые у нее родятся. Ее удовольствиями станут разговоры и концерты, небо и деревья, дом и еда, и, возможно, редкие путешествия в те уголки мира, которые она когда-то больше всего любила.

Все это было неплохо, но мысль о том, что все это будет составлять ее жизнь на необозримое будущее, вызывала у нее тоску и беспокойство, не менее сильные, чем у Вернона, с той лишь разницей, что ее подергивания, главным образом, происходили в душе и редко толкали ее на непроизвольные движения, если не считать того, что иногда она крутила кольца на пальцах. Сидя в эркере и глядя в окно, она ощущала это томление костным мозгом. Продолжение такой жизни было бы не ошибкой, а самоубийством. Ей всегда казалось, что ее энергия проистекает от способности ждать перемен, своеобразного состояния, не покидавшего ее на протяжении многих лет, вопреки всем жизненным трудностям. Именно ожидание перемен заставляло ее по утрам вставать, а по вечерам – спокойно ложиться. Почти пятьдесят лет какая-то тайная пружина, сидевшая в ней, наполняла надеждами ее кровь, она шла по жизни всегда с нетерпением, в ожидании неожиданностей, и они случались.

В последнее время ей стало казаться, что источник иссяк, – видимо, сюрпризов больше не будет. Мужчины стали от нее спасаться, а собственная дочь вот-вот родит. Она всегда жила достаточно замкнуто; теперь то ли считая себя сильной или особенной, а может быть, из-за капризов судьбы, она невообразимо отдалилась от людей сердцем? Это было неправильно, она не желала, чтобы так продолжалось. Она слишком многое забыла, скоро, должно быть, забудет и чего ей не хватало. Она знала, что даже секс со временем переосмыслится, примет форму духовной жажды. Возможно, это уже произошло, а если нет, то скоро случится.

Худшие минуты тоски миновали, но когда они подошли к концу, она почувствовала, что настолько пробудилась, что до утра ей уже не заснуть. Она спустилась на кухню, приготовила себе чай и достала несколько печений. Потом она вернулась в свой эркерчик, где за едой стала обдумывать возможные варианты. В отношении мужчин было ясно, что все они совершенно не годятся. Она избавилась от отчаяния, но сознавала, что если что-нибудь не изменить, и если перемена не наступит скоро, она сделает что-то грустное, с чем-то смирится. От этой мысли она не вздохнула и не вздрогнула, а продолжала широко открытыми глазами смотреть на темный двор и голые факты. А голые факты сводились к тому, что если она не желает провести остаток жизни в одиночестве, ей надо срочно завести какую-нибудь максимально приемлемую связь.

Она понимала, что это требовало принятия хладнокровного решения, в то время как в жизни ею руководила горячая кровь. Если же она и впредь будет полагаться на свою горячую кровь, то, скорее всего, останется ни с чем. Чудеса бывают, но на них не надо рассчитывать. Ничего уже не наладится, но было уже четыре утра, а она была на пороге своего пятидесятилетия. Она не желала поддаваться чему-либо посредственному, неподвижному, пустому. Лучше поступиться гордостью, если это она изо дня в день подтачивает ее дух.

Она подумала о симпатичном маленьком человеке в белом автомобиле, в котором она от нечего делать пробудила любовь. Вероятно, это была бы вполне благопристойная любовь и со временем он научился бы выражать ее словами: но мысль о его благопристойности не заставила ее взяться за телефонную трубку. Вместо этого, когда ее корабельные часы пробили пять, она подняла ее, чтобы позвонить своему соседу, генералу Гектору Скотту.

– Слушаю, говорит генерал Скотт, – четко и хрипло отрапортовал он таким бодрым голосом, словно дело происходило в полдень.

– Ну, разумеется, Гектор, ты уже на ногах. Ты не расслабляешься. Должна сказать, это уже говорит в твою пользу. Тем не менее, я решила предъявить тебе иск.

– Мне иск? – переспросил Генерал, не веря своим ушам. – Ты звонишь мне в пять часов утра, чтобы сообщить, что собираешься подать на меня в суд? Черт побери, в жизни не встречал такого хамства.

– Ну видишь ли, я не отступлюсь, раз уж решила, – настаивала она.

– Аврора, какого дьявола ты взбесилась? Это сущий вздор. Ты не можешь подавать на меня в суд.

– О, я уверена, что у меня есть на то полное право, Гектор. Я считаю, что твои действия в момент аварии были совершенно незаконными. Но я люблю считать себя доброй женщиной. Хочу пригласить тебя на завтрак, чтобы дать тебе право на защиту. По-моему, справедливее ничего и быть не может.

– Если уж речь зашла о справедливости, то я с удовольствием дал бы тебе хороший щелчок по чертову носу, – ответил Генерал, впадая в ярость при воспоминании о том, как она хладнокровно бросила его в своем «кадиллаке» посреди дороги.

– Гектор, ты уже слишком стар, чтобы раздавать кому-то щелчки, – возразила Аврора. – Если ты говоришь о доставленных тебе неудобствах, то не забывай, что ты получил то, что заслужил. Так ты придешь на завтрак или так и будешь стоять как пень, рассыпая напрасные угрозы?

– А что случилось с твоим коротышкой-картежником?

– Это тебя абсолютно не касается. Так ты собираешься прийти или будешь рыскать по улицам со своими глупыми псами?

– Они не глупые и, разумеется, я пойду бегать, – ответил Генерал. – Я бегаю при любых обстоятельствах. А потом приду к тебе, чтобы отвесить тебе хороший щелчок по носу.

– Гром и молния, Гектор! Какие ты будешь есть яйца?

– Всмятку, – сказал Генерал.

– Хорошо. И постарайся не надорваться во время пробежки. Нам еще надо обсуждать судебное дело, и я не хочу, чтобы ты был уставшим.

Прежде чем он успел что-либо сказать, она уже повесила трубку. Она не очень удивилась, когда три минуты спустя кто-то забарабанил в дверь. Она поставила телефон на место, затянула пояс халата, взяла щетку и медленно пошла к лестнице, по пути расчесывая волосы. Открыв дверь, она столкнулась лицом к лицу с красным от злости Генералом. Он был одет в серый спортивный костюм, в котором всегда бегал по утрам.

– Я щелкну тебя по носу, черт побери, а затем побегу, – сказал он.

Аврора вздернула подбородок.

– Хм, – выдохнула она.

Генерал чуть не ослеп от гнева; но даже в ярости он заметил в ее взгляде холодноватый, довольно небрежный вызов. Она даже не перестала причесываться.

– Я хочу тебе сказать, что ты самая несносная высокомерная дрянь, которую я только видел в своей жизни, а повидал я их множество, – сказал Генерал. Он ее не стукнул, но не удержался и сильно толкнул.

Аврора заметила, что руки у него крепкие, довольно тонкие, руки достаточно молодого мужчины. Мужчины, которые держат себя в форме, обладают определенным шармом. Она удержалась на ногах и увидела, что от злости его лицо покраснело, а грудь резко вздымается и опускается.

– Ты думаешь, что я трус, не так ли? Я столько лет тебя любил, а в итоге ты, черт возьми, считаешь меня трусом.

– Сколько лет ты меня любил, Гектор? – спросила она дружеским тоном.

– Много… много, – серьезно ответил он. – С сороковых годов. И ты это знаешь. С той вечеринки, которую ты для нас устроила, когда меня командировали на Мидуэй. Ты это помнишь. У тебя только что родилась дочка, и ты еще все качала ее. Я помню, какое на тебе было платье.

Аврора улыбнулась.

– Какая у мужчин удивительная память, – заметила она. – Я и войну-то почти не помню, тем более вечеринку или какое-то платье. Дай мне твою руку. – Генерал протянул ее ладонью вверх. К его удивлению она стала пристально рассматривать ее.

– Да, это было приблизительно тогда, – продолжал он. – Я много думал о тебе, пока был вдали от дома.

– На Тихоокеанском театре военных действий, – добавил он.

Аврора ласково взяла его под руку, не отпуская его ладонь.

– Уверена, что дело не обошлось без сентиментальных сцен, которые порадовали бы меня, если бы я могла их припомнить. И у вас, мужчин, такое терпение.

– Как это?

– Ладно, не обращай внимания, – отмахнулась Аврора. – Да, мне немножко стыдно. За все эти годы я ни разу не показывала тебе Ренуара. Если хочешь, пойди взгляни на него сейчас, если не очень торопишься бегать. Мне кажется, это та малость, которую я должна сделать для человека, любившего меня двадцать лет.

Генерал Скотт тут же освободил свою ладонь, но лишь для того, чтобы крепко сжать ее пальцы двумя руками. На смену гневному возбуждению, в котором он сюда явился, пришло другое, не менее сильное, и оно еще усилилось, когда стало ясно, что наконец, Аврора не выказывает неудовольствия, когда ее обнимают.

– Аврора, мне не интересны твои картины, меня интересуешь только ты, – успел вымолвить Генерал, пока от страсти совсем не задохнулся.

Аврора уловила новый оттенок в знакомом хриплом голосе. Она улыбнулась, но наклонила голову, чтобы Генерал не увидел улыбки.

– Да, ладно, забудь об этом, Гектор. Мой Ренуар никуда не денется. Мы вернемся к нему, когда нам уже больше ничего не останется.

Подняв глаза, она встретилась с его взглядом. Генерал чувствовал себя дураком, старым запуганным болваном, но не таким напуганным и не таким глупым, чтобы спрашивать, почему произошло чудо. Ласково, даже весело Аврора повела его наверх, в ту комнату, о которой он давно перестал даже мечтать.