Доктору звонит на мобильник жена:

– Витя, тебя разыскивает Оленин. Старший следователь областной прокуратуры по особо важным делам. Кажется, я помню такого... Он с тобой встречался несколько лет назад по поводу...

– Кажется, я тоже помню... – отвечает Доктор.

– Его зовут Николай Сергеевич. Просил тебя с ним связаться. Запоминай номер...

– Спасибо. Ты даже без зарплаты отлично справляешься с функциями секретарши. Так и продолжай...

Этот старший следователь когда-то служил младшим сержантом в Афгане во взводе, которым командовал Сохатый. Считался неплохим бойцом. При нем же Сохатого крупно подставили афганские правительственные спецслужбы, ввязав в собственные разборки, и посадили по приговору военного трибунала. Дым Дымыч считал Оленина своим другом до тех пор, пока не стал у следака главным подозреваемым по нескольким заказным убийствам. Доктор встречался с Олениным несколько раз. И не всегда встречи были приятными. Методы работы Доктора прокуратура одобрить не может. Но сотрудничать им время от времени приходится.

Остановившись на перекрестке перед светофором, Доктор набирает номер.

– Николай Сергеевич, это Гагарин... Приветствую тебя... Ты меня разыскивал?

– Да, Виктор Юрьевич, рад тебя слышать... Мне сегодня сказали в ФСБ, что ты интересуешься определенным вопросом, который я веду. Если есть желание, можешь посмотреть на того старшего прапорщика из ментовки, что под видом кокаина продал наркоманам рицин.

– Когда?

– Через полчаса его ко мне доставят.

– Я сейчас в Металлургическом районе. Постараюсь успеть. Но допрос начинай без меня. Я просто загляну, может быть, пару вопросов задам и поеду дальше... В принципе этот мент – отработанный материал... И интерес представляет только для тебя... Но чем черт не шутит...

Оленин когда-то сам мечтал работать в Интерполе, может быть, и сейчас мечтает, но Доктору он не особо симпатичен из-за своей старательности в созидании карьеры. Тем не менее грех отказываться от возможности узнать что-то новое, и Доктор нажимает на акселератор. Однако в городе в последние годы появилось такое количество машин, что приходится подолгу простаивать на перекрестках. В итоге Доктор успевает только к самому концу допроса, когда старшего прапорщика, по сути дела, уже бывшего старшего прапорщика Колю Рыбина, оставившего некормленной свою «обширную» жену, выводит из кабинета старшего следователя конвойный. Тем не менее в кабинет Доктор заходит. Пожимает Оленину руку.

– Уже вижу, что опоздал... Но это в принципе не столь и важно... Меня сейчас волнует только касательный вопрос. Этот мент постоянно приторговывал наркотой?

– Отдел собственной безопасности сейчас пытается доказать это... Хотя, мне кажется, бесполезно... Он слишком туп, чтобы таким заниматься постоянно.

Доктор не спешит согласиться.

– Все они такие... Но, если не ошибаюсь, клиентуру он нашел сразу.

– Разве это проблема? В каждом районе есть аптеки, где наркоманы пасутся постоянно. В одной из круглосуточных аптек есть даже милицейский пост. Рыбин заглянул туда, поговорил с дежурным, тот показал ему парней. Я уже допрашивал и этого дежурного, и даже девушку, дежурного фармацевта. Та Рыбина в лицо не помнит, помнит только, что к менту пришел мент и они громко матерились. Даже какая-то старушка им замечание сделала. Вот все, что она смогла сообщить...

– Негусто... Но попробуем удовлетвориться этим. Отработкой азеров тоже ты занимаешься?

– Нет. Это уже следственный отдел ФСБ... Майор Леонченко. У них там свои наметки...

– Знаю такого. Заеду сейчас к нему, поскольку рядом...

Доктор прощально поднимает руку, но Оленин поднимает руку сам, останавливая гостя. Доктор вскидывает голову, изображая внимание к предстоящему, судя по всему, вопросу.

– Ты совсем в Москву перебрался? Или как?..

– Или как...

– Но, я слышал, ты купил там квартиру?

– Это услышать нельзя, это можно узнать только путем следственных действий... – Доктор хмурится. Оленин опять суется в дела, его никак не касающиеся.

– Неважно... Но ты все же купил...

В действительности квартира, в которой живет Доктор в Москве, куплена Интерполом на его имя и является, по сути дела, служебной, если даже не конспиративной.

– Имею я право, как честный и порядочный гражданин своей страны, заниматься обыкновенной спекуляцией недвижимостью?..

– Я не о том... – продолжает приставать старший следователь.

– Недвижимость в Москве растет в цене в неестественной геометрической прогрессии... Я вкладываю свободные деньги в деловое предприятие, не больше...

– Меня интересует...

– Я понимаю, что тебя интересует. Но мое место здесь пока не освободилось. Я просто помогаю там... – Доктор говорит жестко, чтобы Оленин понял. – И не думаю, что освободится скоро...

В действительности штаб-квартира уже запрашивала Доктора по поводу возможной кандидатуры преемника на должности резидента в регионе Урала. И Доктор представил список возможных соискателей на эту должность. Оленин в список не вошел.

– Я понял... – вздыхает Оленин.

С тем Доктор и выходит, не поднимая руку для повторного прощания. Из машины звонит в областное управление ФСБ майору Леонченко:

– Приветствую, Виктор Викторович... Это Гагарин. Можешь выделить мне энное количество минут для разговора?

– Здравствуй, Виктор Юрьевич... – Леонченко, как всегда, изображает очень занятого человека. В нем живут наследственные чиновничьи гены – и мама и папа были в свое время партийными чиновниками, и это всегда заметно при общении. – Очень сейчас занят... Уезжаю...

– Надолго?

– На пару часов... Если попозже, пожалуйста...

– Можем поговорить на ходу. Я сейчас подъеду, ты спускайся к выходу... Это пара минут...

– Хорошо. Ты на своем «пятисотом»?

– Нет. «Мерс» остался в Москве. Я на «девятке» жены. Но мне почему-то кажется, что ты все равно меня узнаешь...

– Я попробую... – Леонченко соглашается со звучным вздохом. – Выхожу. Так, может, будет даже оперативнее.

Доктор не уточняет, что имеет в виду майор. На месте все выяснится. Езды от прокуратуры до управления ФСБ – две минуты. Интерполовец опережает майора и не заставляет его ждать, и сам почти не ждет. Леонченко садится в машину.

– Я посоветовал Оленину держать тебя в курсе дела... – пожав руку, сразу приступает майор к делу. – И даже понимаю, чем вызвано твое желание поговорить со мной...

– Азеры...

– Да, конечно... Мы сейчас прорабатываем все связи. Однако, по нашим данным, погибшего не должен был интересовать рицин. Героин, кокаин – да... Но не рицин...

– А его жена? – возникает у Доктора резонный вопрос.

Виктор Викторович делает многозначительную паузу.

– Вот здесь-то и возникают интересные моменты. Оказывается, его настоящая жена проживала и проживает в Баку и никуда оттуда не выезжала. А кто проживал в городе по ее документам – это нам предстоит выяснить. Но тут главное на сегодняшний момент – не перестараться, не спугнуть... В больнице выставили наблюдение. Оперативника посадили под видом больного. Даже ногу ему для приличия загипсовали. Лежит в палате напротив. Держит дверь открытой. Стараемся работать аккуратно. На улице пост на двух автомобилях. Лица, навещающие женщину, берутся под контроль. Пока это все известные нам люди. А что будет дальше – посмотрим... Потому и не могу дать тебе никакой иной информации, кроме... – Леонченко протягивает Доктору конверт. – Здесь ее фотографии. Две фотографии мы нашли дома... Женщина вместе с «мужем»... Обыск проводили, сам понимаешь, негласно. Нашли запасы героина. Около четырехсот граммов в одном распечатанном пакете. Очевидно, время от времени из этого пакета дозы отвешивались. Фотографии отсканировали, оригиналы вернули на место. Три фотографии сделаны скрытой камерой в больнице. Здесь она, как видишь, уже с «косметикой»... Скины постарались. По нашей картотеке и по картотеке МВД она не проходит. Попробуй идентифицировать ее через свои каналы.

– Национальность?

– Трудно сказать. Может быть, азербайджанка, может быть, курдка, может быть, чеченка... Медсестра обратила внимание, что женщина не знает некоторых обиходных слов, которые знают даже деревенские азеры. Это дает определенный толчок для работы мозга. Знать бы только, в какую сторону следует после этого толчка двигаться... Если иностранка, то из какой страны, кого нам запрашивать... Потому мы и подумали, что она может проходить по картотеке Интерпола.

Доктор рассматривает фотографии:

– В молодости она была, должно быть, красива... Как ее самочувствие?

– Лежит... Сильнейшее сотрясение. Но сегодня уже начала ходить. Добиралась по стенке до туалета. Через пару дней может совсем окрепнуть.

– Хорошо. Сделаю сразу же. Через меня будет быстрее, чем через официальные каналы.

– Потому и обращаюсь... – кивает майор. – В прошлом месяце мы пробовали послать запрос через НЦБ. Полторы недели ждали ответа. Они там все – чиновники, а вы все-таки оперативники... Как только будет результат, сообщи мне. Оперативно. Очень жду.

Леонченко пожимает руку на прощание.

Доктор включает передачу и думает о том, что ему, возможно, не придется и нынешней ночью, как планировал раньше, вылететь в Москву.

Впрочем, все зависит от ответа на запрос.

Снег около устья пещеры, полутораметрового в высоту и метрового в ширину, сильно притоптан, тем не менее все равно скрипит под ногами и предупреждает о визите. Конечно, трое боевиков, оставшихся в пещере, не ждут нападения, уверенные, что трое их товарищей здесь же, рядом, и всегда готовы прикрыть в случае необходимости или хотя бы поднять тревогу при опасности. Кроме того, они только что вернулись, промерзли, устали, и наверняка если не спят, то находятся в полусонном состоянии. И никак не готовы к отражению атаки. И скрип снега под ногами не должен их обеспокоить.

Но есть в подобной обстановке одна неприятная и опасная вещь. Когда заходишь с яркого света в полумрак, сам долго ничего не можешь разобрать, в то время как люди, находящиеся в пещере, давно уже привыкли к скудности освещения и тебя видят сразу. И имеют возможность выстрелить прежде, чем у тебя привыкнут глаза. А они привыкают не за пару секунд. Конечно, есть большой соблазн напасть на спящих и захватить их живьем. Но подвергать свою жизнь неоправданному риску никому не хочется. Спецназ всегда старается свести риск к минимуму – это закон профессионализма, соблюдаемый неукоснительно и дающий возможность выходить победителем чаще, чем терпеть поражения.

И потому полковник Согрин, переглянувшись с товарищами, без объяснений готовит осветительную магниевую гранату. Урон эта граната никому принести не может. Она громко взрывается, пугая, через пять секунд начинает шипеть огненным шаром, разбрасывает, как слюни, яркие светящиеся брызги – и долго потом еще глаза ничего не желают видеть. Даже в уличной обстановке такая граната способна на какое-то время ослепить. А уж в сумеречном помещении эффект действия увеличивается стократно.

Но опасения и сомнения все же есть...

– А если там несколько комнат? – спрашивает Кордебалет шепотом. – И спят где-то в стороне, чтобы в зад не сильно поддувало...

– Толя, ты спец по пещерам... – обращается полковник к Сохно.

– Может такое быть... – соглашается майор, однако голос его не внушает опасения. – Если есть щели и лазы, заберутся, сразу не выковырнешь... Но...

Он показывает пальцем на прокопченный потолок устья.

– Это аргумент, – соглашается полковник, сразу понимая жест.

– Да... Костер где-то недалеко... Если спят в комнатках, какой смысл огонь разводить близко к входу? Не май месяц на дворе, спать ложатся у огня... – поясняет Сохно свой довод.

– Резонно, – соглашается и Кордебалет.

Согрин наклоняется и первым шагает в проход, держа гранату наготове в левой руке, а в правой – обнаженный нож с черным, не блестящим на свету лезвием. Сразу за проходом коридор поворачивает и становится выше. При доходящем с улицы свете можно заметить следы человеческой работы – потолок «поднимали», чтобы не стукаться головой. Новый поворот. Полковник заглядывает за угол осторожно – только на долю секунды. Да можно и не заглядывать – и без того на камнях коридора играют отблески маленького костерка. Топливо берегут. В горах топливо дорого ценится. В прошлом месяце одна небольшая банда перестреляла другую за воровство топлива... Но в этой пещере, чувствуют разведчики, топливо уже не понадобится. По крайней мере, они готовы приложить к этому все усилия.

Согрин оглядывается, встречает светящиеся в полумраке взгляды офицеров, кивает им и просто, по-деловому, бросает за поворот гранату. Взрыв в замкнутом пространстве звучит громко. Оглушить способен. Взрывная волна испуганной вороной пролетает мимо спецназовцев к выходу. И даже в коридоре становится неестественно светло. Граната начала работать. Они дожидаются, пока пройдет самая яркая вспышка и начнется громкий треск, и только после этого быстро шагают за поворот.

Двое боевиков стоят, закрыв лица руками. Позы показывают растерянность и непонимание. У третьего в руках автомат. Он тоже ничего не видит, не ориентируется, но может дать случайную слепую очередь – в разведчиков или в сотоварищей. И Согрин сразу делает выпад, бьет бандита ножом по горлу. Двоих других, безоружных, скручивают быстро, пока в себя не пришли. Стандартный спецназовский способ связывания – «баба-яга», когда руки за спиной привязываются к согнутой в колене ноге, петля перебрасывается через горло и к той же ноге крепится. В таком положении и сопротивляться невозможно, и удушить себя трудно, и просто находиться долго – мучительно.

Полковник и Кордебалет знают свое дело – им осматривать пещеру. И они времени не теряют – приступают сразу. Сохно не хуже знает свое – обязанности в группе распределены много лет назад. Начинается допрос. Сразу, без подготовки, без уговаривания и обещаний райской жизни в обмен на откровенность. Твердой рукой, без церемоний, боевики поставлены на колени. Так петля меньше давит на горло, говорить позволяет, хотя и вынуждает прогибать спину. И конкретно ставятся жесткие вопросы.

– Куда каждый день выходят тройки?

Боевики еще и смотреть не могут нормально. У них глаза слезятся. У них язык с перепугу пересох – проснулись от грохота взрыва и тут же ослепли, а следом за этим кто-то начал руки за спину выворачивать... Как тут не испугаться, как тут отвечать... Но переглянуться они пытаются. Значит, русский язык хорошо понимают. Сохно без промедления находит верный аргумент, чтобы поторопить мышления пленников. Пол в пещере земляной. Он с размаху бросает в землю нож. Прямо между колен ближнего боевика. Нож втыкается в землю, острым лезвием почти вплотную к гениталиям.

– Честно скажу, – добродушно и даже чуть виновато усмехается майор, но его хриплый голос в небольшой пещере кажется смеющимся громом, – относительно таких бросков я – не мастер... Часто промахиваюсь... Так куда, спрашиваю, уходят тройки?..

Потирая спину, словно от усталости, он наклоняется, вытаскивает нож из земли и поднимает руку к плечу, готовый провести следующий бросок.

– На завод... – торопливо сообщает тот, на которого Сохно смотрит.

– Работяги, значит... Это приятно. Одобряю... А то все говорят, что чеченцы – бандиты. А я многих чеченцев знаю, которые просто хорошие работяги. И вы, значит, такие же... Хорошие, честные, трудолюбивые, добропорядочные... Два раза в месяц зарплату в семью приносите... И где же этот ваш завод находится?

Майор поворачивается в сторону второго, испуганные глаза которого никак не могут оторваться от ножа, поднятого над плечом спецназовца. Эти глаза с удовольствием бы ничего не видели после ослепляющего взрыва. Но слишком значительна сила притяжения лезвия, слишком рискован сам бросок, чтобы можно было расслабиться.

– В пещере... – следует ответ.

– Пещера где? Надеюсь, не в Грозном? Не под зданием администрации республики?..

– Здесь... Рядом с селом...

– Почему ближе не устроились?

– Ближе пещер нет...

– А на самом заводе? Почему там не живете?

– Там негде жить... Холодно...

Это звучит многозначительно, но Сохно не сразу углубляется в тему, «прокачивая» более важные вопросы. Боеспособными осталось еще шесть боевиков, и кто знает, когда они вернутся.

– Куда сегодня ушли шестеро?

– На завод...

Первый словно боится, что его больше спрашивать не будут и тогда надобность в нем отпадет. Он понимает, что при подобных обстоятельствах зачастую случается с теми, в ком отпадает надобность. И потому спешит вставить собственное словечко в откровения товарища.

– Когда вернутся?

– Завтра.

– Что тащат в санях?

– Продовольствие для рабочих.

– Вот как? Так там еще и рабочие есть?.. А вы, стало быть, инженерно-технические работники... Правильно я понимаю?

Молчание выглядит виноватым.

– Ну, слушаю я, слушаю... Что, мальчики, никак краснеете, собственного высокого интеллекта смущаетесь?..

Рука майора, опустившаяся было, снова поднимается над плечом. Нож зажат в руке. Красный свет маленького костра поигрывает на тонкой кромке заточки. А сама рука будто бы колеблется, покачивается. Сохно грозит возможным промахом...

– Охрана... – едва слышно произносит второй.

– Ваша задача?

– Прийти, открыть рабочих, следить за работой... Потом забрать сделанное... Рабочих закрыть... До следующей смены... – рассказывает первый.

– Почему так ограничено рабочее время? Чем ограничено?

– Дым из щели... Чтобы не было заметно... Работают... Только в темноте...

– Это что? – спрашивает, встав за спиной пленников, полковник и бросает на землю целлофановый пакет с белым порошком.

– Рицин...

– Его делают на вашем заводе?

– Да...

– Кто делает?

– Студенты... Пленники...

– Рабы, значит... Сколько человек?

– Двенадцать...

– Что еще там делают?

– Только рицин...

– Куда рицин отправляете?

– За ним должны прийти... Через два дня...

– Во время работы часовой у пещеры выставляется?

– Нет... Все внутри...

– Вход свободный?

– Металлическая дверь...

– Вот теперь все встало на свои места... – говорит Согрин. – Этих связать еще и друг с другом. Пусть отсыпаются. Мы – выступаем... Заводская смена ждать не будет...

Теперь это настоящий марш-бросок. Никого не стесняясь, не прячась за камни, бегом, потом быстрым шагом, потом опять бегом... В открытую, по тропе. Да и кого стесняться ночью, при свете яркой луны. Темп держится постоянный... Такой темп никто не выдерживает, кроме спецназа. Бегут шаг в шаг. Не одна нога ступает, за ней вторая и третья, чтобы скрип сливался в единый звук. У каждого разведчика нога ступает одновременно с другими, как в строю на торжественном марше. А мгновения между скрипом снега под правыми ногами и левыми дают возможность услышать, что делается по сторонам. Короткие мгновения, но они важны. И никто не зацикливается на этом. Прослушивание идет автоматически.

– Жарковато нынче стало... – говорит Сохно, не боясь сбить дыхание. Его легкие марш-бросок выдерживают без напряжения. И не на такие короткие дистанции...

– Да, – в тон отвечает Кордебалет, – веничек бы сейчас добрый, березовый, и – парься... – Легкие майора Афанасьева не уступают силой легким майора Сохно, и он тоже имеет возможность разговаривать во время марша.

– Если не ошибаюсь, кто-то боялся сегодня кончик носа отморозить... – на ходу вспоминает полковник Согрин.

Он старший не только по званию, но и по возрасту и обычно старается не разговаривать в такой обстановке. Но сейчас дистанция не большая. Полковник уверен, что темп, который сам же и задает, он выдержит.

Полная нагрузка – как-то взвешивали спецназовцы свою боевую экипировку – вместе с бронежилетом переваливает за полста килограммов... Тяжеловато такую ношу просто долго таскать, а уж бегать в ней... Но в экипировке нет ни одной лишней вещи. Все предельно функционально.

Ночь меняет внешний вид окружающей действительности, но спецназовцы привыкли переносить дневные ощущения в действительность ночную и потому без труда определяют место, где под их наблюдением резко пропадали из поля зрения бандиты.

– Мы ищем вход... – Команда полковника звучит конкретно, но предназначена она для одного Сохно. Вторая команда адресована Кордебалету. – Ты – разворачивай рацию. Заказывай транспорт для наших пленных и для пленных бандитов... Докладывай координаты той и другой пещеры... Медикаменты и еду для двенадцати пленников. Расскажи про рицин. Кроме того... Сухой паек на неделю для нас...

– Еще на неделю?

– Еще на неделю.

– Подкрепление?

– Пока не надо. Но пусть держат наготове группу...

Полковник передает Шурику свою карту с отметками, а сам, не теряя времени, устремляется за Сохно. Майор же идет уверенно. Он, в самом деле, хорошо ориентируется в пещерах, знает и ощущает главное – их принцип – и потому сразу выводит в нужное место, верно определив на склоне единственную точку, где может скрываться устье.

За камнем узкая щель. Протискиваться приходится боком или проползать. Через шаг – поворот, расширение и металлическая дверь. Слабая, не бронированная и не засыпная... Дверная рама из металлического уголка заклинена между камней. Вбиты деревянные распорки. Для чего распорки? Значит, дверь к камням не крепится... Полковник переглядывается с Сохно. Майор долго прислушивается – не раздастся ли какой-то звук – и только потом светит фонарем в щели. Довольно кивает...

– Две распорки подрезать... – Он вытаскивает нож. – Дальше – хватит удара ногой...

Со двора Циремпила проводят в дом и сразу в комнату. Опять взяв под руки. Жестко и бесцеремонно. Только это уже совсем другие люди. Не чеченцы, или, как они себя называют, ичкерийцы. Эти больше похожи на арабов. Тех самых, настоящих, пустынных, которые представляются не в цивильных костюмах, а в бурнусах и верхом на верблюдах, и чаще с кремневым ружьем, чем с пистолетом в подмышечной кобуре.

Один из провожатых остается рядом, по-прежнему мертвой хваткой вцепившись в локоть Дашинимаева, второй осторожно стучит в дверь смежной, угловой комнаты. Из-за двери доносится непонятная реплика. Провожатый осторожно открывает дверь и входит с поклоном. Кто-то там сидит, видимо, очень важный, если к нему относятся с нескрываемым почтением откровенные бандиты.

Провожатый выходит через минуту. На незнакомом гортанном языке говорит несколько фраз второму и тоже берет Циремпила за локоть. Его не ведут, а почти тащат куда-то вниз по лестнице. Он понимает, что спускаются в подвал, потому что до этого находились на первом этаже. Подвал оказывается аккуратным помещением с лампочками, закрытыми плафонами, и электропроводкой, спрятанной в пластиковые трубы. Стены выбелены, даже сырости не чувствуется, видимо, вентиляция отлажена.

Вдоль одной из стен, очевидно, внешней, проходят в три ряда трубы. Должно быть, где-то рядом, в том же подвале, расположено автономное отопительное устройство, скорее всего электрическое, потому что не слышно шума дизельного двигателя. Трубы сушат подвал не только по стенам, но и весь воздух здесь делают сухим. Рядом с трубами провожатые ставят тяжелое жесткое кресло. Не простое. Явно спецкресло, приспособленное для ведения душещипательных бесед. Попросту говоря, допросов. На подлокотниках зажимы для рук. На передних ножках зажимы для голени. Провожатые отпускают руки пленника, тот готовится покорно сесть, не имея сил сопротивляться и не зная, что ему скрывать от этих людей, но ему и сесть не дают. Сразу начинают бить. Бьют не так, чтобы настоящему мужчине упасть, – не специалисты по рукопашному бою, – но больно. Да Циремпил и понимает, что падать нельзя, потому что лежачего будут ногами пинать.

Он сначала пытается просто защититься, потом даже пытается ответить, но он тоже не специалист по «рукопашке» и за сопротивление получает немало дополнительных ударов. В конце концов Циремпил все же падает и получает несколько увесистых пинков в живот. Один удар приходится в печень. Это очень больно, и на какое-то мгновение он даже сознание теряет. А в себя приходит, когда его уже приковывают к креслу.

Избиение совершенно непонятно. Он же сам откровенно показывал желание сесть сюда и не собирался сопротивляться. Скорее всего так элементарно начинают ломать его волю. Только зачем похитителям это необходимо? Может быть, решает все же Дашинимаев, его с кем-то спутали? Что-то они говорили про похожесть... Там еще, в доме профессора... Тогда, разобравшись и убедившись в своей ошибке, его просто убьют. Точно так же, как убили профессора Родича. Не потрудившись даже объяснить, за что...

Тюремщики пробуют на прочность замки, проверяют. И руки и ноги прикованы так, что пошевелить ими невозможно. Циремпил знает, что уже через десяток минут такая поза станет настоящим мучением. Кровь начнет застаиваться в конечностях, сначала руки и ноги будет покалывать, а потом придет настоящая боль.

– Может быть, хотя бы скажете, что вам от меня надо? – не выдерживают все-таки нервы, и он спрашивает, как только обретает возможность говорить, отдышавшись после удара в печень.

Тюремщики, определенно, глухонемые. Не общаются с ним. Правда, между собой они незадолго до этого общались и даже выкрикивали что-то во время избиения, а теперь стали глухонемыми. Заканчивают проверку, убеждаются, что хитрые замки не подведут, переглядываются молча и с удовлетворением и так же молча выключают свет и уходят. Скорее всего они просто не понимают русского языка, и вопрос Циремпила оказался им не более понятным, чем возглас птицы на лесном дереве.

Сначала темнота выглядит полной и гнетущей. И страшной из-за своей полноты. Исчезает ощущение окружающих стен, словно вокруг Дашинимаева во все стороны простирается бесконечность, Великий Космос. Правда, откуда-то доносятся посторонние приглушенные звуки, но в этой темноте они разносятся легко и потому кажутся не такими приглушенными. Более того, иногда даже кажется, что они раздаются прямо в комнате, где-то здесь, и несут в себе еще одну, очередную неприятность.

Чтобы приглушить чувство страха, Циремпил закрывает глаза. Но от этого не становится легче. Воображение при закрытых глазах работает активнее, и страх усиливается настолько, что сидеть дольше, сомкнув веки, становится невозможным. А откроешь глаза – и сразу становится легче, потому что теперь уже темнота не такая единая черная масса. В небольшие щели двери проникает из коридора свет, рассеивается, разбавляет темноту, и глаза быстро привыкают к ней. Возвращается ощущение комнаты, замкнутого пространства. Бесконечности больше нет. Космос где-то далеко и никак его не касается.

Счет времени теряется быстро. Так и должно быть. Философский настрой восточного человека помогает контролировать свои ощущения. Циремпил знает: ему может показаться громадным периодом, веком, тысячелетием то, что где-то там, в живом и живущем мире, является десятком или парой десятков минут. И потому он не знает, через какое время снова открывается дверь и заходит человек среднего роста. Свет в комнате не зажигается, и видно только яркое пятно дверного проема – до неестественности яркое после мрака. И силуэт в этом проеме. Что можно сказать, наспех рассмотрев силуэт? Только то, что вошедший в комнату человек, судя по всему, немолод, но крепок физически. Лица не видно.

Человек стоит так около минуты, внимательно рассматривает в полумраке прикованного к креслу Дашинимаева, сам оставаясь невидимым. Наконец рука его тянется к стене на уровне бедра – там выключатель. Свет вспыхивает неожиданно ярко и бьет по глазам так, что Циремпил зажмуривается.

А когда открывает глаза, он невольно вздрагивает и пытается отшатнуться вместе с креслом, к которому прикован, потому что видит перед собой себя самого...

Растерянность длится недолго. Уже через мгновение Циремпил понимает, что это не совсем он, вернее, можно предположить, что он таким когда-то станет – лет через двадцать, потому что человеку, вошедшему в подвальную комнату, уже, несомненно, не менее шестидесяти лет...

– Можете не вставать... – шутит вошедший, разговаривая по-русски с небольшим акцентом.

Циремпил молча ждет продолжения. Невозмутимо, не пререкаясь. С достоинством. Откуда-то приходит уверенность, что с появлением этого человека его ждут уже меньшие физические мучения. По крайней мере, избивать не будут. Оно и понятно... Они так похожи. Кто же захочет избивать почти самого себя...

Человек что-то громко говорит на незнакомом языке. Из-за двери появляются двое тюремщиков, что привели недавно в подвал Дашинимаева, приносят стул, который ставят против кресла. Еще несколько властных, но сдержанных слов. С Циремпила снимают оковы, и он тут же разминает руки, только сейчас почувствовав, как сильно они затекли. Тюремщики остаются стоять по сторонам, готовые в случае необходимости выполнить любую команду. Но команда звучит совсем иная. И не очень им нравится, как понимает Циремпил, потому что вызывает встречный вопрос, произнесенный предупреждающим тоном. Но команда повторяется теперь уже резче, с откровенным властным окриком, и тюремщики нехотя удаляются, закрыв за собой дверь.

– Вас, несомненно, удивляют странные обстоятельства, в которых вы оказались...

Циремпил молча ждет продолжения, не отвечая на слова, которые ответа и не требуют. Он отлично понимает, что избили его именно по приказанию этого странного человека и без такого приказания никто бы не решился это сделать. И вообще все здесь, в том числе и само похищение, и убийство профессора Родича, делается и сделано по его приказанию. Но человек пока желает показать свою личную доброту и чистосердечие – медовый голос говорит об этом откровенно. Собеседник, однако, ждет. Не получив ответа, улыбается слегка виновато:

– Меня зовут Кито. И я признаюсь, что являюсь главным виновником всех ваших неприятных переживаний. Причину моих действий вы, должно быть, уже прочитали на моем лице. Мы же с вами как братья-близнецы...

– Если только вас заморозить как следует, а мне дать возможность прожить еще лет двадцать в тишине и покое, может возникнуть такое впечатление... – мрачно соглашается Циремпил, свободно забросив ногу на ногу – вольная поза, принятая в пику собеседнику, сидящему чинно, положив ладони на колени.

Это проверка. Циремпил понимает, что просто так его не похищали бы и не убивали бы ни в чем не повинного известного человека, если бы не необходимость. Господин Кито очень в Циремпиле нуждается. И даже понятна причина этого – он нуждается именно в его лице... Не случайно два охранника, недавно избивавшие Дашинимаева, били в основном в корпус и наносили очень слабые и старательно-аккуратные удары по лицу, словно боялись на нем следы оставить. Это Циремпил только сейчас, задним числом сообразил. А если так, то стоит проверить, насколько остро чувствуется у господина Кито эта нужда в двойнике. Хотя здесь перебарщивать тоже не следует, потому что даже по корпусу тюремщики бьют больно.

– Неужели я настолько стар?.. – смеется Кито. – Странно, но сам этого обычно не замечаешь... Самому всегда кажется, что ты еще в расцвете лет и сил... Но это не великая беда... И с этой проблемой мы как-нибудь справимся...

– Чего вы от меня хотите?

– В первую очередь я хочу с вами поближе познакомиться, понять, что вы за человек, а потом уже принять решение...

– Давайте знакомиться... – с выдохом соглашается Циремпил.