Часть I
ГЛАВА 1
КАПИТАН БЕКЛЕМИШЕВ, СПЕЦНАЗ ГРУ. СПЕЦИАЛИСТ ПО ЗАДЕРЖАНИЮ
Мы готовили операцию по обнаружению и захвату Вахи-Взрывателя почти три месяца. Готовили неторопливо и тщательно, в режиме крайней осторожности и высокой секретности, ни перед кем не раскрывая своих планов, за исключением бойцов своего круга, задействованных в операции. Да и среди них каждый знал лишь столько, сколько ему было положено. Но это делалось уже больше по привычке, и то не всегда. Но к строгому соблюдению такого режима секретности у нас были веские причины, как мы считали.
Основная сложность состояла в том, чтобы изначально верно определить, кто же такой этот пресловутый Ваха в действительности. Ошибка в определении на первом этапе уже перечеркнула бы все усилия на этапах последующих. Все знали, что Взрыватель существует. Он сам старался об этом заявить как можно громче. После очередного взрыва, что устраивал Ваха, он сам звонил в какую-нибудь газету, на радио, на телевидение и коротко рассказывал, как готовился к взрыву и кого хотел убить. Ваху не волновало то, что вместе с намеченной жертвой гибли посторонние люди. Его цель в его понятии оправдывала его же средства. Неразборчив он был в средствах, и чужие жизни ценить не умел. Несколько раз Ваха наглел до такой степени, что звонил за несколько минут до взрыва и высказывал свои предположения о том, что произойдет. Начинал разговор, как бдительный человек, которому случайно стало что-то известно. Себя называл только в последний момент, когда ему задавали обязательный и естественный вопрос о личности звонившего, но когда дело уже свершилось. И радостно, заливисто хохотал. Создавалось впечатление, что Ваха безудержно радовался своей популярности. И, помнится, во время одного из очередных обсуждений состоявшегося террористического акта, кто-то из офицеров ФСБ даже высказал предположение, что поскольку Ваха ведет себя, как артист, то, может быть, стоит поискать его среди артистов. Склонность к популярности сама по себе порочна и относится к психическому заболеванию. Врачи и психологи называют подобную болезнь «комплексом Герострата».
Что же касается предположения республиканской ФСБ… Глупость, конечно, хотя и оперативного характера. От отчаяния и беспомощности следаки готовы были за любую глупость ухватиться, лишь бы был результат, а если результата и не будет, то хотя бы появится возможность доложить о большой и нелегкой проделанной работе. Это обычная система у поисковиков и сыскарей не только на Северном Кавказе, но и по всей России. Они любят демонстрировать величину своей работы не меньше, чем террористы свою. Кажется, в тот раз ФСБ плотно перешерстила всех известных и малоизвестных, и совершенно бездарных артистов республики. А вызвано это было другим предположением – что Ваха-Взрыватель вовсе не является полевым командиром, как это предполагалось ранее, а сидит где-то в столице республики, чем-то занимается в рабочее время, а на досуге устраивает взрывы. Имеет такое вот странное хобби. То ли фильмов про Зорро насмотрелся, то ли вообще нрав такой. Любит громко, чтобы все слышали, нагадить. И инкогнито при этом соблюдает. Возможно, имеет нескольких помощников. Одному готовить такие акции сложно. Кстати, такое предположение о личности террориста прозвучало как раз со стороны спецназа ГРУ, и с вескими основаниями. Если бы была банда, с которой Ваха-Взрыватель мотался по лесам и горам, о нем наверняка слышали бы и местные жители, и другие полевые командиры. Доку Умаров два десятилетия всем гадит, и о нем давно знают. У нас же схожей информации о Вахе и его отряде не было. А отсутствие информации – это тоже информация, только читать ее следует в особом порядке. Нет информации об отряде Взрывателя, значит, такой отряд существует не в сельской местности – если вообще существует отряд, а не кучка людей, которую на Кавказе, с легкой руки Хаттаба, принято называть джамаатом.
Спецназ ГРУ в течение всех последних лет своего активного присутствия в регионе создавал на Северном Кавказе собственную разветвленную агентурную сеть, независимую от сетей осведомителей всех других органов, наделенных официальными следственными полномочиями. Этим органам было гораздо проще работать. Они хотя бы на допрос могли вызвать, кого требовалось допросить, могли оформить пусть не арест, но задержание, если требовалось, могли несколько дней помурыжить в камере человека, чтобы он стал сговорчивее. У спецназа ГРУ такой возможности не было по закону, и потому приходилось временами обходиться полумерами, а временами и забывать, что существует закон. То есть попросту нарушать его и рисковать тоже стать привлеченными к ответственности. Но при этом, когда разговор заходил о возвращении мира на Кавказ, спрашивали со всех силовиков одинаково, вне зависимости от законных возможностей для поиска. Виноваты в таком положении вещей были журналисты, которые по глупости своей и по незнанию очевидных истин при большом желании сказать что-то псевдоумное приписали военную разведку к таким же одиозным организациям, как ФСБ или следственный комитет при прокуратуре, и даже с ментами иногда сравнивали. Если уж не с простыми ментами, то с ОМОНом, что, в принципе, тоже смешно, если учесть громадную разницу в функциональных обязанностях. Но если журналисты так говорят, причем говорят, как всегда, безапелляционно и уверенно, если они формируют общественное мнение, то их слушают даже ответственные люди, еще более неумные, чем сами эти журналисты. И, в итоге, когда претензии за то, что Ваху-Взрывателя до сих пор не поймали, стали высказывать не только беспомощным в этой ситуации следственным органам, но и нам, которые следствия и вести-то не должны, в составе спецназа ГРУ была все же создана временная оперативная поисковая группа. Она и должна была заниматься конкретно поисками этого негодяя – Взрывателя.
Меня включили в группу одним из последних, на завершающем этапе формирования, как лучшего специалиста нашей бригады по задержанию. То есть, как человека, способного не только владеть оружием, что, в принципе, и все остальные члены группы умеют в совершенстве, но и голыми руками поработать. Кроме меня взяли еще пару специалистов того же профиля из других бригад. Вызвано это было тем, что Ваху требовалось взять живым, и сразу в следственные органы не передавать, а первоначально поработать с ним самостоятельно с применением собственных методик спецназа ГРУ, разработанных для ведения допроса на территории противника, и через Ваху потянуть за ниточку, чтобы размотать весь клубок связей Взрывателя. Связи наверняка были, и связи прочные, важные. Он никак не мог обходиться без серьезных связей, и это было ясно всем.
Ваха-Взрыватель всегда обладал таким знанием ситуации, что мог позволить себе действовать вроде бы с крайней степенью риска, при этом практически не рискуя. Несомненно, его прикрывали. Причем прикрывали капитальнейшим образом, плотно, надежно. Или на самом информированном уровне, или же даже на самом властном, где есть возможность добыть любую требуемую информацию. Именно прикрытие, как мы считали, обеспечивало утечку информации из следственных органов и не позволяло поймать Ваху. И это тоже было заметно. И нам следовало решить, на кого можно было положиться в операции, а от кого итоги своих поисков стоило скрывать. Я не знаю, что и как там решили наверху, мне по должности этого знать не полагалось, но работали мы в режиме повышенной секретности. То есть выполняли какие-то посторонние задачи, но выполняли их не слишком рьяно, и одновременно, незаметно для посторонних, расширяли свою сеть и ловили каждый намек, звук, взгляд, все, имеющее отношение к Вахе-Взрывателю. Сведения были разрозненные, редкие, неоткровенные, но постепенно, в течение трех месяцев, накапливались и стекались к подполковнику Прокофьеву, аналитику поисковой группы. Конечно, конкретики пока было мало, но какие-то выводы Прокофьев сделать сумел и дал рекомендации, на которые нам следовало опираться в своей работе.
Я вообще-то впервые сталкивался так близко с работой профессионального аналитика, хотя всегда интересовался их работой. Результатами работы, то есть, интересовался – и пользовался. У меня у самого профиль деятельности был другой, естественно, и методика деятельности соответствовала моему профилю. Но, даже получив, как и все, рекомендации, честно говоря, я не понимал, на чем они основаны. Хотя вполне допускал мысль, что если бы мне дали все имеющиеся сведения для ознакомления и осмысления, я, возможно, тоже сумел бы сделать какие-то полезные для дела выводы. Сам я всегда считал, что склад ума у меня аналитический. Еще в военном училище на занятиях по классификации полученных разведданных я не брал, как большинство, за основу всю информацию, которая меня всегда только путала. Я использовал только несколько наиболее характерных моментов и выделял между ними связь, что позволяло мне делать правильные выводы. Помнится, преподаватель хвалил меня за аналитический подход. Но с моими способностями при дальнейшем прохождении службы считаться не хотели и в этот раз тоже нашли профессионального аналитика, занимающего в управлении соответствующую должность. Я не возражал, поскольку в армии вообще не принято возражать против приказов. Да и практики составления аналитических записок у меня не было. Так что с чужими выводами я мог только согласиться, поскольку не обладал полной информацией, чтобы сделать свои выводы. А пока первичный вывод – может быть, тоже аналитический – я сделал, и он выглядел не слишком радостным. Игры в секретность повышенного режима довели руководство группы до того, что оно даже простым своим же бойцам, многократно проверенным офицерам и прапорщикам, не слишком доверяло. И все факты, собранные в ходе оперативных мероприятий, до общего сведения не довели. Наверное, это в чем-то и правильно. Когда мы проводим операции с солдатами, мы тоже не выкладываем им всю оперативную информацию. Но офицеры, как я думаю, от солдат чем-то все же отличаются, и потому было слегка обидно. Однако обижаться, когда предстоит работать, не стоило. Обиду в этом случае просто, как говорится, глотают.
За время службы мне удалось проглотить много обид, и ничего, не подавился. Осилю, решил я, и эту. И другие осилят…
* * *
Вальтер встретил нас, лежа на топчане, выделенном сердобольным сторожем-алкоголиком. Постелью мы, впрочем, и раньше не пользовались; не пользовался и он.
– А где твой галстук, друг любезный? – спросил я.
– Какой галстук? – Вальтер почуял подвох, но тем не менее решил мне подыграть.
– Пионерский. Его положено носить в пионерском лагере. По возрасту ты вроде бы как из пионеров вышел, а по поведению… Как ты так бездарно умудрился вляпаться?
– Без всякой, Паша, агрессии со своей стороны. Честное пионерское, если хочешь… А если желаешь, готов поклясться тевтонским мечом, который я никогда не носил и носить не буду. Вел я себя, в самом деле, по-пионерски. Этому чудаку выпить было не с кем. А тут я… Если бы кто другой в подъезде шел, он к нему докопался бы. Просто мужик любит компанию и не любит, когда кто-то его компанию не любит, – Вальтер всегда любил выражаться слегка замысловато. – А я вообще люблю только свою компанию, но и в своей компании не люблю паленую водку. А нормальную водку сейчас купить невозможно. Я только это ему и сказал. А он посчитал, что я его алкоголиком обозвал. И пообещал мне нос за оскорбление откусить. Естественно, мне ни к чему такая особая примета, я мягко воспротивился, и когда он попытался меня за нос схватить, чтобы ко рту поднести, я его руку убрал подальше от него же самого, чтобы не натворил чего. Я же не знал, что мужик в ногах после выпивки слаб. Он упал на лестницу и сломал руку. Правда, ментам он сказал, что я на него сзади набросился и сбил с ног. А он мне даже слова сказать не успел. И менты ему поверили, потому что он сам бывший мент. В вытрезвителе, говорят, служил, и потому считается человеком непьющим. Наверное, не пьющим мало. Он сам мне про вытрезвитель сказал, когда других ментов привел.
Я на такие оправдания только вздохом и мог ответить.
– Я понимаю, что быть привлеченным за драку тебе не хочется. Но хотя бы с ментами мог договориться? Ты же был трезв.
– Это выше моих возможностей, товарищ капитан. Там разговаривать было бесполезно. За мной приехали, чтобы сразу «повязать». Твердое намерение, вошедшее в привычку! И даже попытались это сделать без предупреждения. Если не считать предупреждением попытку заехать мне в физиономию. Менты первыми начали. Но бить, дураки, не умеют.
– Узнали тебя? – поинтересовался я.
– Очень сомневаюсь. Соседи меня знают как художника. Приехал в Москву с Урала «пробиваться» к вершине славы. За заслуженной славой. Этакий деревенский самородок. Таким меня там, на Урале, считали. А здесь почему-то всерьез не принимают. Я в трансе. Но художник должен всегда быть в трансе, иначе ему не выжить и ничего не создать. Художник обязан быть голодным, чтобы из него Пикассо получился, а не Никас Софронов. В квартире остался набор красок и два незаконченных этюда. «Московские дворики» … Я такую серию хотел сделать. Это подтверждает версию. Да там и не будут сильно докапываться. Они постараются без шума дело замять. Стрельба в подъезде жилого дома тоже не приветствуется.
– Следователь знает про твои художества? – спросил я.
– Понятия не имею, – лежавший на топчане Вальтер пожал плечами и поморщился: ранение беспокоило при каждом движении. – Дома у нас он не был ни при мне, ни после меня. Жену вызывали повестками. Со мной ни разу разговор о живописи не заводил. Думаю, что не знает… И потому надеюсь, что безвестного художника не соотнесут с бывшим старшим прапорщиком Вальтером Георгиевичем Хостом.
– Ты отпечатки на пистолете оставил, – напомнил Корчагин.
– Это – да, есть такая беда. Но у меня теплится в душе надежда на ментовский характер. Его же «на ковер» потащат за временную утерю оружия. И потому мент, мне кажется, мусоропровод уже носом перекопал, пистолет нашел, от вони отмыл и в рапорте факт утери оружия не отметил.
– Это возможный, и лучший для нас вариант, – согласился я. – Даже вполне вероятный вариант. По справедливости, хватит нам моего прокола. Меня в Москве ищут. Тебя идентифицируют, тоже будут искать, но тогда уже сообразят, что, поскольку двое здесь, то и третий обязан быть где-то неподалеку, значит, заодно будут искать и Корчагина, который в сравнении с нами ведет себя примерно. Но его поиск на тридцать три процента увеличивает их надежды на успех. Одного найти всегда труднее, чем двоих и уж тем более троих.
Вадим один из всех нас не изменил внешность. Он от природы был лысоват уже в свои молодые годы. Конечно, хорошо бы ему носить парик, но опытный милиционер всегда отличит парик от настоящих волос. И в парике показаться подозрительным намного проще, чем без оного. А казаться подозрительными нам ни к чему.
– Я пока не вижу предпосылок к своему провалу, – сказал Вадим.
– Я тоже не видел, пока сосед не пожелал моим носом свою водку закусить, – возразил Вальтер. – Я уж надеялся чуть ли не до старости так же тихо прожить в образе провинциального художника.
– Честно говоря, – сознался я, – и я думал, что найти меня будет невозможно, пока этот капитан милиции не пожелал мои тапочки примерить.
– Я на вашем опыте буду учиться, – сказал Корчагин.
* * *
Командир временной оперативной поисковой группы полковник Переславцев, прочитав несколько строчек из листа, который держал перед собой, указательным пальцем опустил на середину носа очки и посмотрел поверх них на собравшихся в помещении бойцов, плохо еще знакомых друг с другом, потому что собраны все были из разных бригад. Помещение представляло собой класс бывшей школы пригородного чеченского поселка. Здесь временно разместили нас, не зная, для чего выделяют помещение и что нужно в поселке спецназу ГРУ. Детям недавно построили новую школу – шикарную, современную, оснащенную всем, чем можно оснастить школу. А старое здание, к нашему счастью, местные власти ни подо что приспособить не успели.
– Задача простая, – дал полковник вводную, утвержденную, как мы уже знали, на высшем в военной разведке московском уровне. – Заниматься с усердием тем, чем под вашим командованием по нескольку часов в день успешно занимаются ваши солдаты. Более конкретно это называется уборкой территории и приведением ее в божеский вид. Все должно блестеть даже больше, чем в местах вашей постоянной дислокации. Постарайтесь, товарищи офицеры…
Полковник поднял руку, словно заранее отгораживался от возможных вопросов, которые, кстати, никто задавать и не собирался.
– Мы здесь надолго задерживаться не собираемся. Можете успокоиться. И местом постоянной дислокации старая школа для вас не станет, не переживайте. Но поработать физически все же придется. Нужно вымести двор, окопать деревья, подстричь на газонах траву, побелить бордюры вдоль тротуаров, ну и все остальное. Не мне вам говорить, что следует делать перед приездом большого начальства. Как обычно… Как в своей части… Не мне вас, повторяю, учить…
– А кто приезжает, товарищ полковник? – прозвучал голос из глубины класса.
– Мне бы хотелось, чтобы приехал Ваха-Взрыватель, – с улыбкой ответил полковник. – Но эта информация для служебного пользования, и озвучивать ее я не буду. А пока оперативное задание.
– Ну, ради Взрывателя можно и постараться, только были б хотя бы метлы, – сказал тот же голос.
Я присмотрелся. Говорил какой-то незнакомый мне, как и большинство собравшихся здесь офицеров, белобрысый и белобровый старший прапорщик с обгоревшим на солнце и оттого, видимо, красноватым носом.
– Да, Вальтер, Ваху мы все встретили бы с радостью… – полковник был предельно сдержан и серьезен, хотя говорил негромко и мягко. – А относительно инструментов, тех же метелок, лопат, извести – необходимо обратиться к местным жителям. Так, мол, и так, большое начальство приезжает. Не меньше трех генералов. Высшее руководство всех силовых министерств. Могут и сюда заглянуть. По слухам, может и начальник Генерального штаба пожаловать, а он прямой руководитель военной разведки. Вроде бы между делом выдать информацию. Задача ясна?
– Так точно, товарищ полковник, – ответил за всех Вальтер. – А оперативное задание? Вы говорили…
– Это и есть оперативное задание. Донести до населения, что мы ожидаем кого-то.
– Понятно, товарищ полковник. Будем ожидать, когда наши ожидания сбудутся…
Мне было интересно, Вальтер – это имя или фамилия?
КАПИТАН БЕКЛЕМИШЕВ, СПЕЦНАЗ ГРУ, ВЫСТУПАЕТ В РОЛИ СЛЕДОВАТЕЛЯ
– Учиться на чужом опыте лучше, чем на своем, – согласился я с Корчагиным. – Тем не менее не все мы придерживаемся этого принципа, и вот результат. Когда теперь Вальтер поднимется?
Этот укор относился не только к Вальтеру Хосту, но и, в первую очередь, ко мне самому. Верующие люди говорят, каяться следует всем, и постоянно. Вот я и каюсь. Заодно и другим, мягко говоря, дурным примером служу. Примером для неподражания, весьма неприглядным. Хост на моем примере учиться не пожелал, выкрутиться из ситуации не сумел и перешел в результате на лежачее положение. Я обошелся без этого положения, но осложнил собственное жизненное положение как личное, так и социальное.
– Как только будет необходимость, – пообещал Вальтер, – сразу и встану.
– Необходимость есть уже сейчас.
Вальтер начал вставать и при этом старался не морщиться от боли.
– Лежи, лежи, – остановил я его жестом. – Геройство в настоящий момент меня интересует меньше всего. Мне нужен полноценный боец. А полноценного, сам чувствуешь, из тебя может не получиться. Тогда ты и сам опять ляжешь, и Вадима подведешь.
Вадим посмотрел на меня. Он еще не знал, что я хотел ему предложить. Но если неполноценный боец может его подвести, значит, задание предстоит непростое.
– Сегодня утром звонили. Нужно съездить на встречу с человеком, который может дать сведения. Один встречается, беседует, второй должен прикрывать. А у меня встреча здесь назначена. Тоже важная… Я рассчитывал на ваш мощный тандем. Но у вас прокол.
– У меня даже не ранение, просто царапина, – сказал Вальтер.
Я не удостоил это несерьезное утверждение серьезным ответом.
– Мне кажется, диафрагма пробита. Кто звонил? – спросил Корчагин.
– Альтемир Атабиев. Помнишь такого? Капитан ФСБ. Был капитаном. Сейчас ушел со службы то ли сам, то ли его по какой-то причине «ушли». Я просил его кое-что узнать. По моему запросу ничего не наскреб, поскольку не имеет в настоящее время доступа к документам. Но обещает дать интересную информацию непосредственно по Взрывателю. Собственное его расследование. Ему документы прислали – свидетельские показания, подписанные. Предоставит их копии. Сами документы себе оставит. Нам копий пока хватит, поскольку мы в суд обращаться не спешим. Будет необходимость, следственный комитет сам затребует.
Корчагин скроил задумчивую физиономию.
– Фамилия знакомая, но его самого я, честно говоря, не помню. Может, даже и не встречались. Он у нас на базе был? Если был, то я мог его видеть, если не был, не видел точно. Для меня вообще все кавказцы на одно лицо, и я их предпочитаю через прицел рассматривать.
– Был, не был – не помню. Я сам с ним только в республиканском управлении встречался. Характерный признак: большой шрам под правым глазом. Кожа порвана, заросла темной полосой… – дал я внешнюю характеристику. – Шрам видно даже на смуглом лице.
– Не помню такого. Со шрамом я бы запомнил.
– Это, в принципе, и не важно. Он тебя помнит. Я сказал, что ты на встречу приедешь, поскольку у меня в Москве дела.
– А встреча где?
– Около пятисот километров от Москвы. Ехать нужно через Ярославль, потом через Кострому. В Костромской области городок родом из тринадцатого века – Судиславль. Перед Судиславлем поселок Западный, считающийся частью городка. Альтемир сейчас там живет. Свой бизнес заимел, что-то с лесом связано. Нужно его навестить.
– Могу и один съездить, – предложил Корчагин.
– Лучше с подстраховкой.
– Ты ему не доверяешь?
– Я сейчас доверять могу только вам двоим. Альтемир парень вроде бы надежный. Раньше ему довериться было можно. Но обстоятельства всегда могут быть против него и, соответственно, против нас. Если ему прислали документы, значит, знают его адрес. И для нас это уже опасно. Поэтому подстраховка необходима.
– Но… Вальтеру лучше полежать…
– Это я понимаю.
Я, в самом деле, понимал, поскольку тоже имел огнестрельное ранение, тоже пуля прошла навылет, но в отличие от Вальтера не через бок, а через мягкие ткани бедра. Но это я перенес. И не только это. Однажды за один бой получил девятнадцать вмятин на бронежилете. Впечатление было такое, что меня долго и упорно пинали. Хотел сменить только обшивку, но спецы сказали, что бронежилет следует списывать. Бронежилет списали. Меня оставили в строю в новом бронежилете, на котором уже в следующем бою остались три новые отметины.
– Потому мне придется отложить дела и включиться в страховку.
– Я бы смог, – упрямо сказал Вальтер.
– Этого никто не знает, – я был непреклонен. – Даже ты сам не знаешь. И еще никто не знает, что нас там ждет.
– Да, – согласился и Вадим. – Страховать лучше здоровому. Тебе необходимо отлежаться. Ты по дороге сюда много крови потерял.
Хост вздохнул. Наверное, чувствовал нашу правоту, хотя быть недвижной обузой тоже не желал. Никто из нас не желал быть обузой другому. И каждому хотелось, чтобы дело быстрее завершилось.
– Так что будем делать? – спросил Корчагин.
В принципе, я военный совет не устраивал, и потому совета не спрашивал. Если уж я взял командование нашей маленькой группой на себя, я и буду ею командовать. А я уже все обдумал по дороге к пионерскому лагерю. И решения менять не желал.
– Поедем вдвоем. Каждый на своей машине.
– Может, лучше меня пустить на страховку? Ты хотя бы в лицо его знаешь.
– Я думал об этом. Но тебе тоже его знать необходимо. Кроме того, для Альтемира это будет проверка на вшивость. Первоначальную рекогносцировку проведем вместе. Через час едем за моей машиной.
Вальтер Хост глубоко и демонстративно вздохнул. Мы разговаривали так, словно его рядом не было. Переживает парень. И хорошо. В следующий раз и побить себя даст, и нос откусить сам предложит, лишь бы не засветиться…
* * *
Пригородный чеченский поселок, в котором мы временно базировались, начал преображаться на глазах. Мало того, что мы стали наводить порядок в школьном дворе, превращая его в некое подобие небольшой воинской части, еще и местные жители, воодушевленные нашим примером, а может быть, и предполагаемым приездом большого начальства, взялись за свои дома и улицы. В итоге за короткий срок поселок преобразился, стал строже и при этом праздничнее.
Наша группа разделилась на две, что не могло не быть замечено со стороны. В один из дней, когда основные работы были уже закончены, в гости к полковнику Переславцеву пожаловали сразу два полковника ФСБ.
Переславцев не имел отдельной комнаты для чайных церемоний, и потому принимал гостей в беседке в бывшем школьном дворе, где уже час до этого сидел в раздумьях над картой района. Я находился как раз поблизости и имел возможность слышать разговор почти полностью. А что услышать не удалось, то легко дополняло воображение. Главное, я понимал смысл.
Один из полковников ФСБ был местным кадром, карикатурно лысым, и, похоже, трепетно любящим свою лысину, и потому он постоянно держал в руке фуражку. Это чтобы и другие могли лысиной полюбоваться. Второй, скорее всего, был прикомандированным, из которых обычно на тридцать процентов и состоит республиканское управление ФСБ. По крайней мере, второй полковник был русским, а русские полковники здесь все только прикомандированные. И тот и другой выглядели озабоченными, и не знали, с чего начать разговор с полковником спецназа военной разведки. Но на карту, что лежала перед ними развернутой, не обратить внимания не могли. Первым заговорил местный полковник.
– Что, Антон Петрович, в районе намечается какое-то серьезное поисковое мероприятие? По нашим сведениям, район вполне спокойный. Если у вас что-то есть, поделитесь информацией. Одно, как-никак, дело делаем.
– Мне, в принципе, делиться нечем. Я так… Просматриваю дороги на предмет обеспечения безопасного проезда.
– А куда ехать и кто поедет? – спросил прикомандированный полковник, словно бы его спросили как авторитетного эксперта и он готов дать мудрый совет.
– Понятия не имею… – честно признался Антон Петрович.
Это прозвучало очень честно как раз потому, что было настоящей правдой. И никто в честности полковника спецназа ГРУ усомниться не мог. Даже я, слушающий весь разговор стоя вполоборота и показывающий двум лейтенантам, почему у них не получается жестким удар основанием ладони в центр груди. Или резкий удар, или сильный. А вот жесткости явно не хватало. Я объяснял лейтенантам, а сам слушал разговор трех полковников. И лейтенанты внимали моим словам, но одновременно и полковников вниманием не обижали.
Хитрый местный полковник спросил иначе:
– И какими силами собираетесь выступать?
– Мы выступать никуда не собираемся. Пока, по крайней мере… Приказ будет, выступим куда угодно. Дорогу будем охранять.
– А кто приезжает-то? – не выдержал прикомандированный полковник.
– Вы не знаете? – Переславцев поочередно посмотрел на одного и на другого.
– Не знаем…
– А я – так тем более. Я думал у вас спросить…
Антон Петрович хитро улыбнулся, и гости поняли, что он откровенничать не расположен. И это еще больше возбудило их, хотя получить сведения здесь они, кажется, уже не рассчитывали.
Полковники уехали, а Антон Петрович посмотрел на нас с легкой улыбкой и торжеством во взгляде. Не потому посмотрел, что мы были в курсе всего, а просто потому, что мы рядом оказались. И взгляд полковник Переславцева показывал, что все идет прекрасно. Машина провокации запущена. И начинает работать система испорченного телефона. Если бы просто дать сообщение, что в район намеревается приехать какая-то важная комиссия из Москвы, это не сработало бы. У ФСБ есть возможность проверить данные по своим служебным каналам. Если ходят слухи, если кто-то что-то не договаривает, то создается ощущение соблюдения повышенного режима секретности и еще большей недоговоренности. В этом случае даже то, что обеспечение безопасности и охрана доверена спецназу ГРУ, а не обычным государственным системам охраны, работает на план дезинформации.
Вывод – особо важная миссия.
* * *
Моя машина сочеталась с моей импозантной бородкой. Внешность оригинальная, и машина должна производить более оригинальное впечатление, чем «Волга» Корчагина. Но, если учитывать ограниченность в средствах и реальную возможность в какой-то острый момент расстаться с этой машиной без душевных мук, то авто должно быть не новым. Таким я и пользовался. Самый маленький внедорожник из всех внедорожников – «Сузуки Джимни», трехдверный, тесный, и при том шустрый и верткий, как таракан, а по проходимости превосходящий даже знаменитый «Хаммер». Конечно, ограничения в скорости меня слегка расстраивали. Я имею в виду не правила дорожного движения, а возможности автомобиля. Тем не менее я мог проехать на своем «Джимни» там, где никто не проедет. Пока меня это вполне устраивало. Да и в городских пробках «Джимни» оказался более практичным, чем любая солидная машина. Мог протиснуться между двумя рядами, мог перебраться через бордюр и совершить объезд по тротуару, да и вообще протиснуться в любую щель.
Машину я держал в чужом гараже, временно предоставленном мне не только для собственно транспортного средства, но и вообще, как говорится, в качестве помещения на всякий случай. Товарищи позаботились. Но позаботились негласно.
Уже у ворот гаража я, посмотрев на часы, отдал ключи от двух замков Вадиму, отошел в сторону, чтобы Корчагин не слышал разговор, и позвонил по знакомому номеру.
– Товарищ полковник… Капитан Беклемишев.
– Да, Паша. Я скоро выезжаю…
– Нет, товарищ полковник. Извините… Старшему прапорщику Хосту менты бок прострелили. Я вынужден сам выступить в качестве прикрытия старшего лейтенанта Корчагина. Встречу придется перенести.
– Плохо, но я не могу возразить. Что с Хостом?
– Отлеживается. Ранение легкое.
– Как он так умудрился? Вальтер парень осторожный.
– Обстоятельства. Более проявленные, чем в моем случае, – заступился я за Вальтера.
– Последствия какие-то есть? Я о ментах спрашиваю.
– Живы… Пусть пока живут.
– И то хорошо. Когда приедешь, позвони. Если документы интересные и требуют оперативных мероприятий, можешь звонить сразу с места. У меня в Чечне группа остается только до завтрашнего утра. Могут успеть что-то сделать.
– Понял, товарищ полковник. Я позвоню в любом случае.
Корчагин уже открыл гараж, и ждал, когда я выеду, чтобы снова навесить замки. Выехать мне было недолго. Там же, в гараже, я вытащил из ящика верстака парочку переговорных устройств. Связь должна была нам понадобиться. По крайней мере, могла нам понадобиться. Хотя афишировать ее наличие было совершенно ни к чему. Но каждое из переговорных устройств размером было чуть больше «мобильника», и спрятать эту радиотехнику в кармане было несложно.
– Едем? – Я вручил одну «переговорку» Вадиму.
– Оружие оставлять не надо? – спросил он с надеждой.
– Не надо, – утешил я его. – Мой пистолет в машине.
– Мой тоже.
Лет двадцать назад, в самый разгул криминала, если машину останавливали милиционеры, ее частенько обыскивали. И тогда возить с собой оружие было рискованно. Сейчас проще. Сейчас обыск машины проводится только по наводке. Нам этого опасаться не следовало. Если на нас наведут, машину обыскивать не будут, ее просто превратят автоматными очередями в дуршлаг для промывки мелкой вермишели. А в случае обыска найти пистолеты, я думаю, будет не просто. Тайники не мы делали, их оборудовали профессионалы из технических служб ГРУ. При желании, в эти тайники можно было и по гранатомету положить. И все прикреплялось, ничего не гремело в дороге.
– Едем…
* * *
Покидали Москву по Ярославскому шоссе. Это, конечно, не по шоссе Энтузиастов выезжать, где потеря нескольких часов гарантирована, но тоже удовольствия мало. Я бы мог воспользоваться юркостью своего «Джимни» и кое-где проскочить побыстрее, но Вадим повторять мои маневры был не в состоянии, и потому мы ехали в общем потоке машин, если наш способ передвижения вообще можно было назвать ездой.
Я рассчитывал добраться до Судиславля часов за шесть – шесть с половиной. Тогда у нас будет еще полтора часа в запасе. Этого времени должно было хватить, чтобы совместными усилиями осмотреть предполагаемое место встречи и соответствующим образом подготовиться к ней. Затянувшийся выезд из столицы входил в мои расчеты. Не в первый раз приходится выезжать из Москвы, и потому ситуацию я знал.
Чем дальше от Москвы, тем больше ускорялось движение, и скоро стало вообще возможно не ползти, а ехать.
