ПРОЛОГ

– Осень в горах очень красива, – сказал высокий сухопарый человек, на короткий миг отрывая взгляд от дороги. Но долго рассматривать горы он позволить себе не мог, поскольку дорога приковывала к себе все его внимание и естественный инстинкт самосохранения призывал к сосредоточенности. Человек был опытным водителем, но он не привык ездить по таким трассам. И вообще он любил ездить быстро, а здесь подобная езда грозила крупными неприятностями, потому что машину в любой момент могло выбросить в сторону, а понятие «сторона» в существующих условиях означало длительное и красивое падение с большой высоты. И без того уже человек много раз чувствовал, что руль отчего-то не слушается его рук. После очередной выбоины колеса, видимо, зависали в воздухе, несмотря на то что нелегкая машина была ко всему прочему еще и полностью загружена, и управление терялось. Скорость приходилось срочно сбрасывать, и оттого создавалось впечатление, что водитель плохо дружит с машиной. То есть, попросту, ездит еле-еле, как новичок. Это было неправдой, и водитель желал оправдаться в глазах своих пассажиров, но снова и снова попадал в ту же историю.

– К этим бы горам добавить нормальные дороги…

Последнее было просто мечтанием, и водитель сам понимал это.

– Если, господин полковник, построим американскую базу, может быть, и дорогу сделают… – сказал пассажир с левого заднего сиденья. – У вас, кстати, новостей по этому поводу нет?

Пассажир говорил по-английски с непривычным для американцев ярко выраженным кавказским акцентом, но понять его можно было почти без напряжения. К тому же изучал он когда-то не американский вариант английского языка, а, скорее всего, оксфордский курс, то есть классику.

– База меня мало касается, – сказал полковник, – хотя иметь здесь хорошую дорогу иногда тоже хочется – даже при том, что она вредна для нашей работы. Где хорошая дорога, там большое движение. Большое движение предполагает присутствие лиц, которым здесь делать вообще нечего. Впрочем, и дорога меня мало касается, поскольку я не планирую доживать здесь остаток дней своих. А к моему родному дому дорога ведет хорошая. Она всегда была такой, даже когда я был еще ребенком… Дороги типа вашей у нас даже на карте не отмечаются, потому что их, по большому счету, таковыми считать нельзя. А то вполне можешь в неприятность попасть. Если на внедорожнике едешь, еще ладно. А если на простой, скажем, машине, то на карту глянешь и подумаешь, что сможешь проехать. Заберешься и никогда уже не выберешься, потому что здесь нет ни одной автомастерской, а что такое эвакуатор – здесь никто и никогда не слышал…

В этих словах звучало не просто превосходство, в них сквозило даже откровенное презрение; тем не менее человек, к которому они были обращены, только согласно кивнул и вздохнул. Сам он никогда в США не был, но знал по разговорам, что там даже дети умеют водить машину. А детям по такой дороге, что ложилась сейчас под колеса армейского «Лендровера Дефендер» с грузинским номером, проехать будет явно сложно. Впрочем, разговор пока шел вовсе не о детях и, по большому счету, не о дорогах.

– База касается нас всех, – все же заметил человек с кавказским акцентом, чтобы показать свое право голоса, но не более. Спорить он не собирался. Он прекрасно чувствовал отношение к себе американских специалистов, внутренне, случалось, даже вскипал от такого отношения, но тем не менее не заострял вопрос и не обострял ситуацию. Подполковнику грузинской специальной службы внешней разведки Элизабару Мелашвили требовалось не отношения выяснять, а выполнять приказ, и при этом не забывать о собственных интересах, а они становились день ото дня все более весомыми. И потому он старательно гасил в себе гордость горца, пропуская мимо ушей частные и нередко нелицеприятные высказывания.

Пассажиры «Лендровера» хорошо понимали, что имеет в виду полковник Мелашвили. Присутствие американской военной базы в стране рассматривалось большинством государственных и военных чиновников, особенно молодых, как гарантия безопасности со стороны России. И грузинам иметь эти базы на своей территории хотелось даже больше, чем американцам. Более того, от американского присутствия они сами себе казались сильнее и думали, что могут больше себе позволить, хотя в действительности позволяли себе только то, что разрешали им те же американцы. Вопрос о базе поднимался многократно, но решение так и не было принято, а сейчас, когда вместо базы в этих местах построен другой военный объект, уже и смысла вести подобный разговор не было. Тем не менее разговор о ней время от времени все же возникал. Кто-то настойчиво доказывал, что построенной лаборатории требуется серьезное силовое прикрытие. Но и этот вопрос пока висел в воздухе.

– Быть базе или не быть – решать будем мы, – холодно заметил полковник, имеющий свой взгляд на проблему, – как и вопрос о функционировании лаборатории. А лаборатория и база – вещи несовместимые. Да и местные… Они уже не очень хотят эту базу видеть. Ситуация изменилась.

Местные – это не грузины, хотя и живут на территории Грузии. Это несколько чеченских сел, лежащих вдоль границы с Россией, причем заглядывать в эти села не решались даже грузинские пограничники. Когда Россия активно воевала в Чечне, эти населенные пункты использовались боевиками в качестве «зимних квартир», и постоянно была угроза бомбардировки или ракетного обстрела с российской территории. По крайней мере, такие угрозы звучали из уст и российских военных, и политиков самого крупного масштаба. Именно тогда и поднимался вопрос о строительстве американской военной базы. И местные чеченцы были чуть ли не инициаторами. Когда же обстановка нормализовалась, чеченцы уже выступали против. Они привыкли жить своим укладом и не любили, когда им мешали посторонние. А военная база – это уже очень много посторонних, которые были не в состоянии понять чеченский уклад жизни.

Тем не менее небольшую лабораторию здесь все же построили. Вернее, только ее корпус – функционировать на полную мощность она еще не начала. Но вскоре должны были завезти основное оборудование, и тогда дело должно было пойти. Пока же десяток сотрудников – и грузин, и американцев – проводили отдельные эксперименты. Но время у ученых еще было. А вот у военных, которые эту лабораторию строили, оно было уже лимитировано. Вернее, военные были даже ни при чем, хотя официально лаборатория считалась военным объектом. Ее строило ЦРУ, как объект особой секретности. Естественно, вести хорошую дорогу к объекту никто не собирался – без нее подобные учреждения живут спокойнее.

Примерно по тем же причинам полковник не желал и присутствия рядом военной базы. Это вовсе не база Центрального разведывательного управления. На военной базе служат люди совсем иного склада мышления и уровня осознания своего места в чужой стране. И позволить таким людям общаться с сотрудниками своей лаборатории полковник не мог. Подобное общение в состоянии обернуться крахом и международным скандалом. Полковник же привык быть профессионально осторожным человеком.

Машину полковника Лоренца охрана, конечно же, хорошо знала, и потому внешний скрытый пост на нее не среагировал. Но сам Лоренц тоже знал, где находится пост, и потому, притормозив за очередным крутым поворотом, опустил в дверце стекло и вопросительно высунул голову. Из-за камня поднялась в приветствии рука. Лоренц удовлетворенно нажал на акселератор. Здесь останавливать и проверять документы и не должны были – только рассмотреть машину, сообщить на следующий пост и блокировать дорогу, если это потребуется. Здесь, в горах, любая дорога блокируется элементарно – одной гранаты хватит, чтобы создать завал и перекрыть путь. Более того, в некоторых местах над дорогой были специально выложены камни, чтобы при необходимости создать завал или обрушить их на какую-то машину. Правда, местные жители – те самые чеченцы – предупреждали, что весной эти камни сами по себе обязательно свалятся вместе с подтаявшим снегом, и, может быть, именно в тот момент, когда внизу будет проходить машина. Но инженерные специалисты ЦРУ посчитали такую вероятность незначительной, а полковник Лоренц предпочитал больше верить своим специалистам, чем этим чеченцам. Что они, темные необразованные горцы, кроме своего вонючего овечьего сыра и автомата Калашникова, ничего в жизни не знающие, вообще могут понимать в инженерных сооружениях?

Следующий пост был уже на самом перевале, и полковник сразу отметил недочет в системе охраны. Согласно положению, разработанному самим Лоренцом, охрана на этом открытом посту должна носить форму грузинской армии, поскольку с более высокого перевала – с другой стороны границы – этот пост можно было рассмотреть с помощью хорошей оптики. Если, конечно, погода позволит. И охрана носила грузинскую форму. Беда была том, что один из охранников был афроамериканцем, как в самой Америке давно уже зовут негров, считая последнее слово оскорбительным прозвищем. Его потихоньку убирают даже из словарей, а из обихода оно уже почти вышло и осталось лишь в качестве ругательства. Но в самой Грузии афроамериканцы и даже негры не считаются коренными жителями, что полковника Лоренца, как и многих американцев, когда-то сильно удивляло. И потому вид солдата в грузинской военной форме, но имеющего шоколадный цвет кожи, может привлечь ненужное внимание к посту со стороны наблюдателей российской разведки или пограничников. Присутствие в лаборатории американских специалистов лучше было не афишировать, поэтому сам полковник Лоренц носил здесь только гражданскую одежду, к чему обязал и всех своих сотрудников. Впрочем, для офицера ЦРУ это было привычным даже в стенах здания в Лэнгли, и потому ни у кого не вызывало неудобств. Что же касается непосредственно штатных сотрудников лаборатории, то они – хотя некоторые и имели воинские звания – форму не носили вообще никогда и даже стремились категорично отрицать свою связь с военными кругами, тем более с ЦРУ.

Часовой на верхнем посту вышел навстречу машине, хотя, конечно, узнал ее, как и самого полковника. Коротко, чисто по-деловому козырнул.

– Все в порядке? – спросил Лоренц.

– Да, сэр.

– Кто-то уже проезжал?

– Да, сэр. Но мало. За весь день ваша машина только третья. Утром была заправочная станция, уехала полтора часа назад. Два часа назад прошла машина с научными сотрудниками и каким-то грузином, очень толстым, просто великолепно толстым. Ему бы сумо заниматься… Все пропуска подписаны лично вами.

– Да, я жду их. Два часа назад, говоришь?

Полковник кивнул, отпуская часового; тот сделал шаг назад, и Лоренц плавно двинул машину к спуску с перевала. И только в последний момент увидел два спаренных пулемета, смотрящих из бетонированной бойницы черными отверстиями стволов в лобовое стекло «Лендровера». Конечно, стрелять в них никто не собирался, но испытать неприятное шевеление в области спины полковнику все же пришлось. Он не любил находиться под прицелом, пусть это даже пулеметы его подчиненных. И от вида этих стволов где-то там, под рубашкой, словно бы тараканы забегали. Ощущение это было знакомо давно и преследовало полковника с того случая, когда его машину и в самом деле обстреляли из пулемета. Случилось это на Ближнем Востоке, причем стреляли потенциальные союзники с поста, выставленного израильскими силами самообороны. А Лоренц тогда ехал с палестинских территорий. Был убит водитель, ранен сопровождающий офицер израильской разведки, а сам полковник, хотя и не получил никаких ранений, с тех пор не может равнодушно смотреть на любой наставленный в его сторону ствол, даже не пулеметный, и чувствует начальную стадию паники. И потому старается не подставляться…

Сам спуск в долину тоже доставлял мало удовольствия с точки зрения сохранения режима секретности, потому что верхняя его часть просматривалась с российской стороны. Правда, на второй половине пути гора закрывала территорию Грузии от взглядов с севера. И там уже дорога не столько спускалась, сколько шла вдаль, прямо по долине и почти без спуска, потому что дно ущелья впереди постепенно поднималось. И так до группы холмов. Там, в конце, располагалось здание лаборатории. Дорога уходила и дальше за лабораторию, но обрывалась у разрушенного моста через ущелье. Дальше пути не было, как не было и встречного движения. Это успокаивало. Кто не любит публики, тот с удовольствием устраивается в тупиках…

По пути было необходимо проехать через старое чеченское село с тремя каменными ветхими башнями, устроившимися на склоне. Полковник всегда смотрел на эти башни с легким недоверием, считая, что они могут рассыпаться от одного энергичного взгляда, и некогда был очень удивлен, узнав, что им уже несколько веков. Он вообще относился к местным чеченцам так же, как американцы относились когда-то – и относятся сейчас – к своим индейцам. Это афроамериканцы со временем сумели заставить белых с собой считаться. Индейцы к этому уже давно не стремятся. Тем не менее полковник Лоренц, чтобы сохранить с местными жителями добрососедские отношения – а его предупредили, что с ними лучше не ссориться, иначе быть беде, – согласился взять на работу в лабораторию несколько человек. Естественно, работа была такой, какой эти люди, по мнению полковника, были достойны. В основном все сводилось к уборке территории; с другими обязанностями справлялись специалисты и солдаты…

Последний пост был при въезде на территорию. Здесь полковнику уже пришлось выйти из машины, иначе проехать во двор было невозможно. Изометрический замок на воротах требовательно подмигивал красным глазком, предлагая положить на внутреннюю сторону своего пластикового клюва указательный палец. Полковник послушно сделал это, и тогда ворота раскрылись. При попытке проехать на территорию без прохождения изометрического контроля автоматическая скорострельная пушка-робот расстреляла бы любой транспорт с броней слабее танка «Абрамс». Если бы потребовалось проехать какой-нибудь машине, не имеющей допуска, то ворота могли открыть отпечатком своего пальца только шесть ответственных лиц, включая самого полковника Лоренца. Эти же шесть лиц несли персональную ответственность за тех, кого они привозили с собой. Впрочем, сразу за воротами машина попадала в ангар, где документы у всех прибывших – естественно, кроме собственного командира, – досматривали военнослужащие.

Меры по сохранению режима секретности были достаточно серьезными. Впрочем, на многих объектах ЦРУ они считались естественными, а здесь, вдалеке от своих границ и вблизи границ России, были жизненно важными. А необходимость забираться в самую глушь грузинских гор, так близко к российской границе, была очевидной. Деятельность лаборатории не должна была иметь контроля. Дикие чеченцы, живущие вдоль границы, серьезной угрозы представлять не могли, если с ними, как предупреждали, не ссориться. Конечно, если сделать это, неприятности возникнут обязательно. Об этом также предупреждали заранее. С грузинской стороны сюда могли заглядывать только те, кого полковник Лоренц сам пожелал бы увидеть, да и то проехать к лаборатории они могли бы только с сопровождающими. А уж что на самом деле можно показать, а что показывать нельзя – это решать полковнику.

Лоренц понимал, что в случае раскрытия и придания огласке его действий международный скандал будет такого уровня, что отдельных офицеров ЦРУ, возможно, будут даже судить, и сами Соединенные Штаты постараются отмежеваться от проблемы. И возглавит список людей, подлежащих наказанию – причем даже по американским законам, – именно он, полковник Зигфрид Лоренц…

Лабораторный корпус был двухэтажным, широким, если посмотреть со стороны, и имел, в дополнение к внешнему, внутренний двор, спрятанный под общей крышей. Кабинет полковника Лоренца находился на втором этаже и был угловым, что давало возможность смотреть через бронированные зеркальные стекла окон в две стороны. Полковник почему-то всегда любил угловые кабинеты, имеющие окна на разные стороны. Более того, даже дома его рабочая комната была спланирована по такому же принципу.

Входная дверь, что вела в тамбур, открывалась персональной пластиковой карточкой, имевшей собственный код. Пока полковник входил в тамбур, готовились к открытию те двери, в которые, кроме него и еще нескольких человек, войти не мог никто. В первую очередь компьютер выводил из ниши изометрический замок. Приложенный к замку палец дверь еще не открывал, а только выдвигал объектив, в который следовало посмотреть любым глазом. Компьютер проводил идентификацию по рисунку сетчатки глаза, которая, как известно, еще более индивидуальна, чем отпечатки пальцев. И только такая двойная идентификация давала доступ в лабораторный корпус.

За дверью располагался небольшой холл со шкафчиками для переодевания в лабораторную одежду. В этот холл полковник, как и еще пять старших офицеров лаборатории, мог провести своих гостей. Дальше он уже никого провести не мог, если человек не имел доступа. Но из холла можно было пройти в небольшой конференц-зал, или зал для заседаний, как его называли грузины, – и полковник соглашался, что это более правильное название, поскольку никаких конференций здесь проводиться никогда не будет. Этот зал специально предназначался для приема гостей. Чтобы попасть туда, даже переодеваться не следовало. Поэтому из всех прибывших переоделся только сам полковник Лоренц. Он распахнул дверь, приглашая приехавших с ним грузинского подполковника и трех американских офицеров разведки.

– Проходите. Я буду через пять минут. Если хотите, вам принесут кофе. Принести?

– Я бы от чая не отказался, – сказал подполковник Мелашвили. – У меня от кофе сердце зажимает…

– Остальным – кофе! – решил за всех американский майор.

Лоренц нажал на стене кнопку переговорного устройства.

– В конференц-зал три кофе и один чай.

– Две минуты, сэр, – ответил кто-то.

– Ждите…

Кивнув, полковник открыл пластиковой карточкой еще одну дверь в стене. И снова попал в тамбур, из которого проходить дальше следовало с вышеописанными процедурами опознавания.

В кабинете полковник, не садясь за стол, включил компьютер, и пока тот загружался, подошел к окну, чтобы осмотреть территорию. Смотреть-то было, по большому счету, не на что, поскольку двор был голым и пустынным, и зеркальная пленка, покрывающая стекло, делала вид сумрачным и унылым. Забор, как его поставили при строительстве, так же ровно и стоял, украшенный поверху, в дополнение к лазерной системе сигнализации, еще и спиральной пружинистой лентой, заменяющей обычную колючую проволоку. При разрезании эта лента начинала раскручиваться с бешеной силой, и сталь, тонкая и острая, как лезвие бритвы, разрезала чуть не пополам любого человека, что оказался бы в этот момент на стене. Угол двора занимал корпус гаража, но со двора туда вела только одна-единственная бронированная дверь, обеспечивающая высшую степень защиты. Без прохождения идентификации ни войти в гараж, ни выйти из него не мог никто. Выездные ворота выходили за пределы базы и тоже были снабжены системами защиты. Кроме того, в гараже находился постоянный пост охраны.

В противоположном углу двора, невидимый из окон полковника Лоренца, стоял одноэтажный корпус казармы. Но там, где находится казарма, всегда должно быть спокойно, потому-то полковник и выбрал для своего кабинета именно угол.

Компьютер загрузился. Сначала Лоренц подключился к камере в конференц-зале, посмотрел, как скучно и молча проводят время приехавшие с ним люди, потом перешел на камеру гостевой комнаты. Там – два офицера: один из них тоже из грузинской специальной службы внешней разведки, Лоренц забыл его фамилию; второй – американец, из агентуры, и потому раньше с Лоренцом не сотрудничавший; и с ними – гражданский, вальяжный и весь заплывший жиром, отчего страдал одышкой. Они молча сидели каждый на отдельном диване. Только один толстяк поглядывал по сторонам и вел себя спокойно, почти по-хозяйски. Офицеры были сосредоточены, словно знали, что за ними наблюдают. А может быть, изображали сосредоточенность друг перед другом, чтобы произвести впечатление, понимая, что если судьба свела их в этой комнате, то дальше они, скорее всего, будут работать вместе… Это тоже бывает. Тем, кто собирается работать вместе с другими, хочется произвести при первой же встрече солидное впечатление.

Только после этого, отключившись от камер, Лоренц набрал логин, пароль и открыл «папку» с предназначенными для него документами, впрочем, хорошо и давно изученными, в том числе и им самим подготовленными, и потому он только мельком пробежал глазами по тексту. Да, все правильно, и дальше откладывать дела не стоит. Пора начинать разворачиваться…

Полковник нажал кнопку переговорного устройства, вделанную в стол, и сказал в микрофон, который был невидим для постороннего глаза и вмонтирован прямо в столешницу:

– Солтон, сгоняй всех в конференц-зал. Я готов.

– Всех, сэр? Научных сотрудников тоже? – переспросил капитан.

– Всех, как я и приказывал. Пусть пока оставят работу. У них будет время наверстать…

Он выключил компьютер, осмотрел свой кабинет, словно проверяя напоследок, все ли здесь на месте и везде ли порядок, и только после этого пошел к лестнице в холл и открыл еще одну дверь, ведущую напрямую в конференц-зал.

– Мое вступительное слово будет коротким, поскольку все вы хорошо знакомы с проблемой, – начал свое выступление полковник Лоренц. – Все вы, здесь собравшиеся – по крайней мере большинство из вас, – знаете, для чего вы приехали сюда, что должны сделать здесь для своей страны и для упрочения ее положения в мире. Мы – люди полностью или частично военные и несем за Соединенные Штаты точно такую же ответственность, какую может нести солдат, воюющий под нашим флагом. В нескольких километрах от нас лежит граница, а по другую ее сторону – обширные пространства, заселенные народами, которые не хотят жить с нами в мире и согласии. Пусть не стало Советского Союза – с этим мы смогли благополучно справиться. Но осталась еще Россия с ядерным потенциалом того же СССР. И это наша постоянная головная боль, вечная угроза миру и демократии. Более того, Россия стремится и к экономическому господству, причем в том мире, на том рынке, где все сферы влияния уже давным-давно поделены, где не слишком будут жаловать новичка. К чему может привести желание одних и нежелание других, объяснять никому не нужно. Политики говорят много лестных слов в адрес друг друга, но мы все понимаем, что такое политика, и понимаем, что, помимо всего этого, существует еще и реальность. Когда говорят о мире, думают о войне. Так, кажется, Бисмарк сказал. И наша обязанность постоянно о ней думать, не допуская усиления потенциального противника. Что это такое – не допускать усиления? А это значит, что ослабление потенциального противника до того, как он окреп, в состоянии обеспечить безопасность нашей с вами стране…

Полковник обвел глазами зал и сам себе удовлетворенно кивнул. Собравшиеся молчали и ждали продолжения:

– Мы наконец-то вышли на завершающий этап своей операции. Завтра привезут недостающее лабораторное оборудование, и мы сможем работать на полную мощность, в разумных пределах совмещая функции исследователей и производителей. Но даже на уже имеющемся оборудовании мы произвели опытные образцы, и сегодня они будут переданы оптовому продавцу, который берется обеспечить нам сбыт. Он сидит здесь, среди вас, и, хотя не знает английского языка, тем не менее знает другое, не менее важное – свою экономическую выгоду. Цены его очень даже устраивают, а наши цели его не касаются. Его трогает, повторяю, только выгода. И потому такое сотрудничество мы расцениваем как перспективное. Российские органы наркоконтроля, как все вы знаете, начинают обучаться работать против поставщиков афганского героина и пытаются выставлять кордоны. Изредка они добиваются успеха. Мы исследовали этот вариант в качестве основного инструмента операции и нашли его излишне дорогостоящим для наших налогоплательщиков и рискованным для нас, потому что в такой работе замешано слишком много посторонних сил, не слишком хорошо относящихся к Соединенным Штатам. Я имею в виду, как вы понимаете, талибов, которые контролируют большинство путей транспортировки героина внутри Афганистана. Потому мы вынуждены были искать собственный путь, и такой путь нашелся. И именно поэтому все мы собрались здесь. На этом я свое короткое выступление завершаю и предоставляю слово подполковнику Спрингфилду, нашему крупнейшему специалисту в области токсикологической химии. Кто еще не знает, могу сообщить, что он официально утвержден научным руководителем проекта «Хиросима». Итак, Джефф, прошу вас… Можете не вставать.

Сухощавый и молчаливый, мягкий в общении и обладающий манерой говорить весомо и внушительно, хотя и негромко, профессор Джефферсон Спрингфилд положил обе руки на папку с какими-то документами, что привез с собой, но не раскрыл ее, потому что содержание своих бумаг и без того знал хорошо.

– Я, господа, постараюсь быть не более многословным, чем полковник, или даже более кратким. Итак, сразу обозначаю нашу задачу. Мы находимся здесь, в горах Грузии, с тем, чтобы не только наладить производство синтетического наркотика фенциклидина, но и выработать наиболее простые и дешевые способы его производства, – вплоть до того, чтобы научить людей, знающих только основы химии, производить его на кухне собственной квартиры. Существующие на сегодняшний день технологии производства все же требуют лабораторного подхода, и нам следует их максимально упростить. При этом нас не должна волновать потеря качества и чистоты препарата. Чем он будет примитивнее, тем хуже для тех, кто станет его применять. Мои коллеги, которых здесь большинство, прекрасно знают, что такое фенциклидин. Я объясню только для военных, которые вовсе не обязательно знакомы с этим веществом. Этот препарат избирательно воздействует на зрительные центры головного мозга. За счет увеличения спектральной чувствительности глаза человек после принятия наркотика вдруг начинает видеть даже в полной темноте. При повторном применении появляются зрительные галлюцинации. Длительное и постоянное применение фенциклидина может доводить человека до экстатического состояния. Еще одна важная особенность наркотика – угнетающее подавление силы воли. После принятия даже минимальной дозы человек уже не в силах сопротивляться внушению. А таковое, как мы все знаем, обрушивается на него с разных сторон через газеты, радио, телевидение, Интернет и так далее.

Но все наши усилия были бы бесполезными, если бы мы просто производили здесь фенциклидин и пытались реализовать его, пусть и по самым бросовым ценам. Мы, во-первых, просто не в состоянии произвести его столько, сколько требуется для выполнения поставленной задачи. А, во-вторых, этот процесс постепенно перешел бы в аналог распространения героина, и все… И опять соответствующие спецслужбы успешно или неуспешно боролись бы с этим явлением, а наши усилия проросли бы минимальными результатами. Но планы у нас другие, и не случайно операция называется так – «Хиросима». Россия должна получить удар точно такой же силы, если не более мощный, как и взрывы атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки, отразившиеся на здоровье многих поколений японцев; точно так же работа нашей лаборатории должна отразиться на здоровье жителей России.

Но как достичь такого результата? Это я могу объяснить. Среди нас сейчас находится шесть великолепных специалистов, профессоров с международным именем, и никто не знает, что они уже несколько лет заняты в программах, разрабатываемых Центральным разведывательным управлением. Лекции этих ученых ценят в разных странах, в том числе и в России. Конечно, мы не вправе загружать таких светил науки мелкими лабораторными работами. Это наша задача – разработать технологии для, грубо говоря, кухонной лаборатории, где каждый студент-химик сможет произвести фенциклидин. И свои разработки мы будем передавать нашим прославленным преподавателям. Передавать с тем, чтобы они во время своих лекций или семинаров, во время встреч со студентами из России, где всегда не хватает финансирования научных разработок, смогли легализовать сделанное нами. Просто между делом, как о чем-то обычном и малозначительном, но, естественно, только в приватной беседе, а не с кафедры, рассказали бы, как сами финансировали свои работы, сделав и продав фенциклидин. Это будет не навязыванием, не пропагандой. Это будет маленьким секретом молодости знаменитых ученых. А все дальнейшее просчитали уже наши специалисты-психологи. Уровень жизни населения России таков, что практически все испытывают недостаток в средствах. И из сотни человек разве что один по моральным принципам откажется от возможности заработать. Сначала хотя бы чуть-чуть, на насущные нужды. Дальше пойдет цепная реакция, которая охватит всю страну. То есть «радиация Хиросимы» расползется по всей России. И это будет означать, что наша лаборатория свою работу сделала качественно и нам есть за что себя похвалить. Кстати, на фенциклидине зацикливаться тоже не стоит, потому что существует еще множество препаратов, которые вполне возможно изготовить в домашних условиях. Например, есть множество вариантов обработки эфедрина. Это тоже тема перспективная, и у нас есть специалисты по данному вопросу. Инициатива в нашей работе не возбраняется… У меня все.

– Я хочу только добавить, – снова встал полковник Лоренц, – что на днях выступал наш президент. Могу привести вам его слова.

Он достал из кармана бумажку с принтерной распечаткой и прочитал:

– «Я хочу, чтобы вы поняли: я готов без колебаний использовать силу для защиты американского народа и наших важнейших интересов, но в то же время обещаю: я не буду рисковать вашими жизнями, если только это не является необходимым для интересов Америки…» Так сказал президент. Он в курсе нашей миссии и одобряет ее, хотя, думаю, не готов озвучить свое мнение. Тем не менее я хочу, чтобы и вы поняли: мы выполняем здесь как раз то, что «является необходимым для интересов Америки»…

Все остальные вопросы обсуждались в рабочем порядке: система охраны и дисциплинарные требования как к военнослужащим, так и к научным работникам лаборатории; взаимоотношения с местными жителями из чеченских сел; система отдыха; почтовые отправления и телефонные переговоры с домом – и прочие жизненные мелочи, вроде бы проходные, но способные в случае отступления в сторону от правил нарушить всю деятельность лаборатории. Здесь уже, каждый в своей области, давали указания заместители Лоренца, а сам полковник уже обдумывал свой следующий разговор.

Он состоялся сразу после завершения совещания в комнате, где, рассевшись на трех диванах, грузинский и американский разведчики и необыкновенно толстый человек, которого они привезли с собой, дожидались полковника Лоренца. В этот раз к беседе присоединился еще и подполковник Мелашвили, который после проработки вопроса как раз и предложил кандидатуру толстого человека.

При близком рассмотрении гость показался Лоренцу не просто очень толстым, а безобразно заплывшим жиром и даже больным, хотя Элизабар Мелашвили уверял, что у того со здоровьем все в порядке, несмотря на двадцать с лишним лет, проведенных за тюремными решетками. Тем не менее он вызывал к себе неприятное, брезгливое отношение, перебороть которое полковник Лоренц не мог, и потому даже руку гостю пожать не пожелал. Точно такое же брезгливое чувство Лоренц, всегда собранный и сухощавый, часто испытывал и дома, в Штатах, где просто толстых и безобразно толстых людей намного больше, чем в любой другой стране мира. Но там были американцы, соотечественники, и им это как-то легче прощалось. Здесь – совсем другое дело. Каждый американец, считал Лоренц, просто обязан чувствовать себя здесь учителем и человеком высшего порядка, более развитым, которому многое разрешается себе позволить. Например, не следить за своей фигурой. У американцев в Грузии должно быть такое право, как существует оно в любой африканской стране. И убедить полковника в обратном было просто невозможно – это значило бы нанести удар по его патриотизму…

Еще раньше, когда операция только планировалась, как говорится, в крупном масштабе, то есть без проработки отдельных деталей, способных простое дело превратить в сложно-изощренное, Лоренц долго не мог полностью понять, что же такое «вор в законе», несмотря на все пространные объяснения подполковника грузинской разведки. «Вор» в его понятии и в полном соответствии со всеми возможными словарями был просто вором, а «закон» – это было то, что ему противостоит. И как можно было совместить эти два понятия – этого западный менталитет допустить не мог ни с каких филологических или нравственных позиций. И пришлось даже запрашивать лингвистов ЦРУ, которые тоже долго мучились с этим странным понятием и в конце концов перевели его как мафиозный «крестный отец». По крайней мере, это американцу было более близко.

Гостя звали Акаки Эфтимешвили. В криминальном мире он был более известен как Цепной. Сначала Лоренц не мог понять и странное слово «Цепной», поскольку, хоть и научился слегка обращаться с грузинской лексикой, но постичь еще и русскую был не в состоянии и разобрался только после аналогии, приведенной подполковником Мелашвили: «цепной пес» – чрезвычайно свирепая собака, которая сидит на цепи, без которой крайне опасна. Такое прозвище обещало многое. Однако сам Акаки вовсе не был обладателем свирепого вида и не имел даже свирепого взгляда. Напротив, он смотрел почти добродушно, хотя и чуть-чуть свысока, покровительственно, словно не ему делают услугу, предлагая неплохо заработать, а обратились к нему за помощью, и он со своей высоты снизошел до того, чтобы согласиться. Впрочем, это было обманчивым впечатлением, как говорило досье на «вора в законе», которое предоставил американским коллегам подполковник грузинской разведки. Цепной был в действительности жестким и цепким человеком с большими связями в российских правоохранительных структурах, во всех грузинских правительствах последних лет – а таких правительств сменилось немало. С ним всерьез считались по обе стороны границы, а на исторической родине, хотя проживал Эфтимешвили в Москве, к его мнению прислушивались при решении многих вопросов.

Войдя в комнату, полковник Лоренц сразу сориентировался и умышленно выбрал себе тот диван, что находился через стол от «вора в законе». Так можно было не находиться с этим человеком рядом, следовательно, без демонстративности избежать рукопожатия и не задыхаться от запаха пота, который свойственен всем толстым людям. Одновременно с соблюдением физической дистанции соблюдалась и дистанция субординационная, поскольку американский полковник никак не мог позволить какому-то уголовнику считать себя равным ему человеком. А тот, похоже, желал считать себя именно таким. Когда два офицера, американский и грузинский, встали, приветствуя вошедшего Лоренца, Эфтимешвили остался сидеть, развалившись в вольготной позе и почти расплывшись по своему дивану, и только приветственно поднял руку, якобы здороваясь. Это было пренебрежением должностью, которую занимал здесь полковник; тем не менее ради дела приходилось терпеть, хотя сначала было желание поставить этого зарвавшегося типа на соответствующее ему место.

– Докладывайте, – сказал Лоренц подполковнику Мелашвили.

– Уважаемый Акаки Владимирович специально прибыл сюда, чтобы удостовериться, что имеет дело с серьезной организацией, а не с какими-то разовыми поставщиками, из-за которых не стоит ввязываться в дело и создавать сложную сеть доставки «товара» в Москву и другие города. А он такую сеть в состоянии создать, как сам уверяет, в течение месяца. Причем она будет иметь свои филиалы вплоть до крупных сибирских городов. Если нужно добраться до Дальнего Востока, он может и этим заняться, но там существуют сильные конкуренты в лице китайцев, и внедрение на рынок потребует дополнительных затрат денег и времени.

Второй офицер грузинской разведки, фамилию которого Лоренц не запомнил, вполголоса переводил то, что Мелашвили говорил по-английски. «Вор в законе» полусонно слушал и согласно кивал. Впечатление было такое, что он соглашался на сотрудничество из милости.

– Мы посмотрим, как у него получится на начальном этапе, – сказал Лоренц. – И тогда решим, стоит ли нам работать вместе.

Полковник надеялся, что такие слова слегка поставят «вора» на место, но или его это совершенно не проняло, или в переводе фраза была существенно смягчена; в любом случае полусонное выражение с лица Эфтимешвили не сошло, и он продолжал так же согласно кивать, как и раньше. Плохо, что приходится пользоваться услугами грузинских переводчиков. Это следует учесть и запросить для нужд лаборатории переводчика из Америки.

– У него получится, – ответил за Эфтимешвили подполковник Мелашвили. – Будьте уверены, господин полковник, у него получится…

И в голосе подполковника специальной службы внешней разведки Грузии было столько собственной уверенности, что полковник Лоренц не мог усомниться в возможностях, которыми обладал «вор в законе». Да он и раньше ни в чем не сомневался, просто хотелось сразу добиться соблюдения субординации и естественной, с точки зрения американского разведчика, расстановки сил. Но сразу это не получилось, что, впрочем, вовсе не говорило о невозможности впоследствии стать хозяином положения. Лишь бы эти грузинские офицеры не мешали. Для них, может быть, Акаки Владимирович Эфтимешвили по кличке Цепной и являлся величиной значимой, но был никем для полковника ЦРУ. И Зигфрид Лоренц намеревался показать это самым наглядным образом при первом же удобном случае.

– Будем надеяться… – сухо заметил полковник. – И как прошла ревизия господина Эфтимешвили? Он остался доволен увиденным? И у нас есть основания надеяться на сотрудничество?

Грузинский офицер перевел вопрос. «Вор» ответил коротко, как отмахнулся.

– Он согласен на сотрудничество, – перевел ответ Мелашвили. – Оплата, как мы и договаривались, после реализации первой партии. Акаки Владимирович должен быть уверен, что это хорошо пойдет. Он знает, что такое фенциклидин, хотя никогда с ним не работал. И потому желает удостовериться, что связывается не с пустяком, который не стоит затраченных усилий.

Ответ был гораздо более развернутым и длительным, чем высказывание самого Эфтимешвили. Грузинский подполковник, видимо, многое добавил от себя, поскольку предварительные переговоры шли именно через него и с ситуацией он был знаком гораздо лучше всех других.

– Значит, мы договорились, – решил Лоренц. – Пробная партия будет иметь вид и упаковку лекарства от гриппа. Это сейчас всех волнует и вызовет наименьшие подозрения. Мои офицеры обеспечат вас всем необходимым.

Полковник встал, показывая, что разговор с его стороны закончен. Остальное будут делает его помощники.

Подполковник Мелашвили вышел вместе с Лоренцом.

– Что там у нас с местными чеченцами?

– Я разговаривал. Завтра прибудут два человека. С той стороны. Специально для встречи с вами. Говорят, что люди серьезные…

– Что за типы?

– Амади Дидигов, эмир боевиков, как они называют своих полевых командиров, и его финансовый гений, некто Джогирг Зурабов. Говорят, грамотный экономист, чуть ли не талантище международного масштаба, умеет делать деньги из ничего. Впрочем, этот гений может прибыть и один, потому что у Дидигова есть какие-то сложности, и он не в силах в данной обстановке разрешить их своими привычными методами. Мне говорили, что это связано с адатом…

– Что такое адат?

– Закон гор. Самое яркое проявление – кровная месть. Что-то вроде вендетты…

– Один или двое – мне все равно. Я бы не хотел принимать их на базе. Чем меньше людей сюда ходит, тем лучше.

– Можно, конечно, организовать встречу и в селе, но все же база – залог стабильности. Лучше бы, конечно, провести их сюда. Кроме того, Дидигов имеет неприятности как раз с жителями нашего села, и потому ему рискованно туда заявляться. Я сомневаюсь, что какой-то дом здесь пожелает его принять. Это значило бы подставить себя под удар.

– Ладно. Подготовь пропуска, я подпишу. Но беседуй с ними сам, без меня. Мне одного толстяка Акаки хватило… От него дурно пахнет.

– Хорошо, я поговорю сам. – Подполковник Мелашвили чему-то вдруг обрадовался, как показали его глаза.

Лоренц нечаянной радости грузинского разведчика не понял, но он и не собирался понимать. Ему было важно, чтобы фенциклидин ушел через границу. Это был второй пробный канал и тоже нацеленный на внутреннюю Россию. Чем больше будет таких каналов, тем скорее заработает система и, следовательно, операция оправдает свое название. Но сами каналы ничего не решат. Главное же будут делать профессора, которые передадут навыки кухонной лабораторной деятельности студентам. Вот тогда Россию ждет настоящая Хиросима…