Весь тот день Оуэн на съемочной площадке не появлялся. Я не знаю, чем он занимался. У меня в голове все время вертелась одна мысль, что чем бы он там ни занимался, это в конечном счете, приведет к тому, что он заберет свои вещи из нашего люкса, и тогда, мне, возможно, удастся избежать встречи с ним. Но эта мысль была чистейшим идиотизмом. Оуэн был сопостановщиком, а значит, рано или поздно, нам придется встретиться.

Мы снимали ту сцену, в которой Шерри отсылает с каким-то поручением Зака, своего молодого любовника. Она таким образом пытается отвести от него неминуемо надвигавшуюся беду, о которой сама хорошо знает. А юноша не знает, что больше никогда не увидит свою возлюбленную. Этого не знает и она, хотя она понимает, что их обоих ждет очень тягостный день.

Вероятно, Шерри считала, что она крепко затянула меня в эмоциональные сети, и ей хотелось бы держать меня там вечно. Мне даже вдруг пришло в голову, что и ее внезапный интерес к Оуэну был вызван только этим: добиться того, чтобы я оказалась у нее на привязи. Так или иначе, для решающей схватки она выбрала именно то утро.

И как бы специально для того, чтобы еще больше ухудшить и без того скверную ситуацию, на площадке маячил Эйб Мондшием. Старший Монд время от времени посылал своего отпрыска проверять, как идут дела на съемках. Особого значения это не имело, поскольку Монд-младший не очень-то утруждал себя какими бы то ни было серьезными проверками. Однако его приезд всегда был связан с уймой всякой суеты; другими словами, принимать Эйба Монда надлежало как истинного короля. Обычно он привозил с собой двух-трех девчонок-тинбопперов; так было и на этот раз. Говорят, юный Эйб увлекался групповым сексом или групповыми бесшабашными гулянками, но я сама этого не знаю. Эйб всегда был очень мил со мною, разумеется, из страха перед своим грозным дедушкой. В обычные дни я ничего против его наездов не имела, потому что занимался он только тем, что валялся со своими девками где-нибудь возле мотеля, съедал обед или что-то еще и, вдобавок, мог посмотреть отснятые ролики. Юный Эйб ненавидел съемочные площадки и, как только мог, старался их избегать. Однако, по какой-то непонятной мне причине, в то утро, когда на площадку приехала я, Эйб находился там. Позже Голдин Эдвардз мне сказал, что Эйб просто проезжал мимо после какой-то круглосуточной попойки в Луббоке. Когда дело касалось таких увеселений, он мог превзойти кого угодно. Сейчас на Эйбе был пиджак фирмы «Левис». Парень сидел вместе со всеми нами, а мы потягивали кофе. В этот момент к нам подошла Бобби, костюмерша Шерри.

Бобби была неплохой женщиной. Мне кажется, она мне даже где-то симпатизировала. Но Бобби была верноподданной своей патронессы. И увидев, что она приближается к нам, я почувствовала – быть беде.

– Привет, Джилл, – сказала Бобби. – Шерри попросила меня вам сказать, что она заменила костюм. Она не хочет надевать желтое платье. Ей нравится черное.

Все было рассчитано только на то, чтобы меня разозлить. В той сцене, которую мы вот-вот должны были снимать, героиня Шерри вряд ли надела бы черное платье.

– Может быть, Шерри перепутала последовательность сцен, – сказала я. – Черный цвет просто исключается. Платье должно быть обязательно желтым. Мы все это решили еще позавчера.

– Я знаю, – сказала Бобби, – но Шерри перечитала сценарий и, мне кажется, решила по-другому. Ей хочется выглядеть более печальной.

– Простите, Бобби, – сказала я. – Черный цвет невозможен. Если Шерри уже в черном платье, ей придется переодеться.

Мне кажется, что если потакать чужим прихотям становится для тебя профессией, то в конце концов, ты начинаешь подходить к этим прихотям чисто профессионально, как дорожный полицейский к регулировке уличного движения. Бобби выпила чашечку кофе и направилась в костюмерную, чтобы сообщить там последние новости.

– Хотите увидеть, на что я способен? – спросил Джерри.

Он снова поедал меня глазами, как нацеленная на дичь гончая, а лицо напоминало луковицу еще больше, чем всегда.

– Вы действительно рискнете попробовать? – сказала я. – В этой сцене черное платье выглядело бы просто смехотворно.

Эйб восседал на крыле своего лимузина и потягивал кофе. Когда я приблизилась, он снял очки в металлической оправе, и я увидела, что очень скоро его глаза полностью исчезнут в складках жира. Он уже был такой толстый, что не мог нормально передвигаться. По большей части, движения совершала только его голова – в ту сторону, в эту сторону, а само тело как-то неуклюже и тяжело падало. Толстое пузо Эйба изо всех сил стремилось вылезти из-под шелковой рубашки, видневшейся под пиджаком фирмы «Левис». Чуть поодаль, сбоку от Эйба, стоял Фолсом, его «шестерка». Фолсом, как обычно, был мрачнее тучи.

– Привет, Эйб; доброе утро, Фолсом, – сказала я. Фолсом передернулся. Эйбу вдруг захотелось зевнуть, но он этот зевок подавил.

– Не знаю, почему это мы не стали снимать в Стоктоне, – сказал он. – Разве вокруг Стоктона недостаточно равнин?

– Я об этом думать не хочу, – сказала я. – Теперь уже слишком поздно куда-нибудь переезжать.

Особого интереса к нашим делам у Эйба не было.

– Хотите кокаина? – спросил он.

Я не хотела, но зато хотел он. Фолсом пошел к машине и принес конвертик, из которого Эйб взял щепотку и положил в нос. Он по-прежнему сидел на крыле автомобиля и не сделал практически ни одного движения.

– Если они пойдут против нас, Фолсома я засажу, как ни в чем не бывало, – сообщил Эйб. – Я ему так и сказал, если он хочет сохранить свою зарплату.

Ну-ка, Фолсом, покрутитесь. Может быть, вас даже отправят в отдельную Фолсомовскую тюрьму.

Собственная шутка вызвала у Эйба веселый смешок. Фолсом явно почувствовал себя весьма неуютно. Вероятно, он прекрасно понимал, что никакое повышение зарплаты ему не грозит, да и сама зарплата может скоро кончиться. Мы с Фолсомом оба испытывали крайнюю неловкость. В этот момент подошел Джерри. Он был так взволнован, что даже лицо его стало меньше походить на луковицу.

– У нее был припадок, – сказал он. – И еще не кончился. Она требует – только черное платье!

– Эта Шерри что, с ума сошла? – взорвался Эйб.

Он резко побледнел, а я вспомнила, что Эйб отчаянно боялся Шерри. Когда-то очень давно, он по неосторожности с ней столкнулся, и впечатление от приступа ее ярости не изгладилось до сих пор.

– Дерьмо! Да пусть она напяливает на себя любое барахло, какое ей хочется! – сказал он, узнав, из-за чего разгорелся весь сыр-бор. – Нам только не хватало с ней связываться. Любая ерунда, связанная с нею, разрастается в настоящую беду. И обычно обходится это не меньше миллиона, лишь бы она успокоилась.

– На этот раз никакого миллиона не будет, – сказала я. – Я с ней поговорю.

– Она меня обзывала самыми последними словами, – сказал Джерри.

Я про себя улыбнулась. Джерри, похоже, был искренне потрясен. Всяческие оскорбления, скажем, обвинения в разбое и убийстве, могли предназначаться кому угодно, но только не ему.

– Считайте, что это было ваше боевое крещение, – сказала я Джерри, но, по-видимому, он меня не понял, или просто не имел ни малейшего представления ни о каком боевом крещении вообще.

– Жалко, что у меня киностудия, а не стоянка грузовиков, грузовая автотранспортная фирма или что-нибудь еще попроще, – изрек Эйб, все более и более мрачнея. – Ну, сколько людей в мире смогут понять, что на героине не то платье, какое нужно? Человек пятьсот? Ну, тысяча? Им важно видеть Шерри, а в каком она платье – им просто наплевать.

К этому времени на площадке собралась почти половина всего съемочного коллектива. Как обычно, люди сбивались в группки, возможно, надеясь, что вот-вот разразится пусть крохотная, но драма, которая хоть немного развеет их утреннюю скуку.

Мне было очень жаль, что эти люди устали и скучали. Но никакой, даже малой трагедии в ранние утренние часы я лицезреть не собиралась. И потому я повернулась ко всем спиной и ушла, а за мной, спотыкаясь, последовал Джерри.

– Шерри и впрямь дико разозлилась, – сказал он. – Может, вам лучше подождать, пока она простынет.

– Думаю, она просто разыграла перед вами сцену, – сказала я.

По своей природе я вовсе не злая. Сейчас же я ощущала, что мой гнев на Шерри все время разрастается. Ведь она не только спит с моим любовником. Она пытается еще и настоять на своем в нашем фильме. Я не сомневалась – Шерри наверняка учла присутствие Эйба, прекрасно зная, что может заставить его сделать все, что ей только взбредет в голову. Если будет нужно, она может даже пригрозить, что сорвет все съемки целиком, обрекая наш фильм на полный провал.

Но Шерри не знала одного обстоятельства. Она не знала, что лично мне все было как-то безразлично. По отношению к этому фильму я испытывала некое двойственное чувство. Причем так было с самого начала. Не знаю, стала бы я вообще им заниматься, если бы не мое желание втянуть в него Оуэна. Наверное, я думала, что этот фильм предоставит нам возможность испытать нашу с ним общую судьбу. Если бы фильм получился, и Оуэн приобрел вес в обществе, это придало бы ему уверенности в себе. Тогда наша с ним жизнь стала бы куда лучше. Возможно, это было как раз то, что нам требовалось.

Так что, по-честному, основной мотив моего поведения, в общем-то, истинного отношения к искусству не имел. Исходный материал был, по сути, весьма сомнительного содержания и особого доверия у меня не вызывал. В нем было несколько по-настоящему хороших моментов, но их требовалось подать с особым мастерством. А уверенности, что я сейчас все делаю мастерски, у меня совсем не было. Думаю, что в глубине души я сама сомневалась в себе, во всяком случае, в своих режиссерских способностях. Слишком редко я чувствовала себя уверенной на сто процентов. В большинстве же случаев я практически каждое свое решение подвергала мучительным сомнениям, из-за которых зачастую упускала из виду что-нибудь очень важное. Этот фильм теперь стал таким же запутанным, как и вся моя любовная афера. Он фактически даже как-то переплелся и с моей собственной любовной историей. И теперь мне приходилось раскручивать весь этот клубок день за днем. Убежденности же в правильности моих решений оставалось все меньше и меньше.

Шерри сидела у себя холоднее льда, без единого намека на дурное настроение. На ней было черное платье. Я не испытывала к ней никакой ненависти – я на это просто не способна. Ее наглость была слишком откровенной, а настойчивость никогда не знала границ. Даже непонятно, как она могла со всем этим жить. Лицо Шерри в данный момент выражало полное безразличие – ни враждебности, ни теплоты.

– Ну ладно! Что будем делать с платьем? – спросила я.

– Я хочу быть в черном платье, – сказала Шерри. – Только и всего!

Минуту или две мы в упор смотрели друг на друга. У Шерри была привычка – с кем бы она ни говорила, в ее тоне всегда слышался оттенок просьбы, чего бы она в этот миг для себя ни требовала. Она всегда как бы просила – ну, пожалуйста, пусть будет по-моему. Эту привычку матери унаследовал и Винкин.

– Я рада, что вы не хотите обосновывать свое желание какими-то эстетическими соображениями, – сказала я. – Но если женщина хочет расстаться со своим любовником без мрачного скандала, она ведь не станет облачаться во вдовий траур, верно?

Шерри надула губы.

– Мне это безразлично, – сказала она. – Только я хочу, чтобы было так. И так я это воспринимаю. Я сделаю все, чтобы зрители поняли, что так и должно быть.

– Не годится, – сказала я. – Вам придется смириться с желтым платьем.

– Не командуйте, – сказала Шерри. – Даже если бы мне понравилось желтое платье, теперь я бы его носить не могла.

– Это почему же?

– Потому что всем известно, что я хотела сниматься в черном платье. Это знают все. Я просто не могу допустить, чтобы кто-нибудь подумал, что я сдалась. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Конечно, – сказала я, – но это же совершенно смехотворно. Ведь меняя платье, вы нисколько не меняете своего лица. Вы просто решили изменить цвет платья. А съемочная группа отнесет это на счет вашего изменившегося настроения. Скажем, у вас – женские дни, или еще что-нибудь такое. Давайте-ка лучше поторопитесь и переоденьтесь. Мы уже почти совсем готовы, ждем только вас.

– Свен вам не нужен? – спросила она.

– О чем это вы говорите?

– Он вернется завтра, – сказала Шерри. – Заберите себе Свена. Он совсем не такой плохой. К тому же он отличный любовник, когда в хорошей форме. Но я все-таки должна быть именно в этом платье.

На какой-то миг я так растерялась, что даже не знала, что предпринять. Думаю, в таком же состоянии была и Бобби. Свен и Шерри пробыли вместе целых четыре года. Не хочу сказать, что их отношения были любовной идиллией, но тем не менее! Ничего удивительного, что этот несчастный ублюдок все время рыдает.

Но самое ужасное состояло в том, что Шерри была на редкость одаренной женщиной и по талантам намного превосходила меня. На какой-то миг я даже почувствовала себя неловко – у человека с таким колоссальным небесным даром оказалась такая мелкая душа!

Я только покачала головой.

– Придется надеть желтое платье, – сказал я. Хотя бы в этом я была твердо уверена.

– Послушайте, я с одобрением принимаю все, – сказала Шерри почти безо всякого выражения. – Знаете, я ведь и вас тоже одобряю. Но почему я должна делать то, что хочется вам?

Мне до смерти надоело думать о Шерри и Оуэне. Протянув вперед обе руки, я ухватилась за воротник черного платья и рванула его на себя. Посыпались пуговицы. В глазах у Шерри вспыхнул огонь – думаю, она решила, что я собираюсь ее задушить. Но я как можно быстрее отступила в сторону, потому что мне совсем не хотелось видеть то, что соблазнило Оуэна. На кронштейне висело еще три платья, желтое и два других. Я сняла два других, а желтое оставила. Шерри сидела в полном оцепенении, держа на коленях разорванное черное платье. Она очень испугалась. А, может быть, просто разыгрывала страх, я не уверена.

– Двадцать минут, – сказала я. – И если вы не наденете это желтое платье, я перепишу всю сцену и отдам роль Анне.

И я ушла. Настроение у меня было ужасное. То, что я порвала платье, дало мне какое-то мгновенное удовлетворение, потому что я одержала над ней верх, и она это знала. Но восторг мой сразу же пропал, продлившись не более двух секунд. А потом я почувствовала, что все очень запуталось. Ведь, сломив Шерри, я на самом-то деле никакого удовольствия не испытала; никакой радости это мне не дало – ничуть не больше, чем сломить самого Оуэна. Есть люди, которым действительно нужно одерживать победу. И когда их бьют, даже если это единственный возможный выход, у таких людей появляется ощущение, что они терпят поражение. Они как-то умудряются не дать победителю насладиться его победой, уж не знаю, как это у них получается.

Я отнесла два других платья в костюмерную. Кучку людей, столпившихся вокруг лимузина Эйба, я просто проигнорировала.

Желтое платье Шерри надела. Всю сцену она играла так, будто рот у нее набит камнями. Пришлось сделать тринадцать дублей. Можно было подумать, что это не знаменитая звезда, а домохозяйка, которая в первый раз в жизни снимается в рекламном ролике о моющих средствах. А потом она вдруг резко изменилась. В тринадцатом дубле она была просто великолепна. Ее героиня искренне страдала, расставаясь с юношей, которого безумно любила. На губах Шерри была веселая улыбка, а поворот головы, глаза выражали отчаянную грусть. Глубокая боль проявлялась даже в том, как ее длинные пальцы теребили ожерелье, надетое поверх желтого платья.

Я не давала ей никаких режиссерских советов, она все чувствовала сама. Может быть, таким образом она выражала мне свое презрение, демонстрируя нам всем, насколько она выше всех нас, вместе взятых. И игра ее была изумительной, просто необыкновенной. Когда мы просматривали отснятый материал, все плакали. И я тоже. Я ощущала полную свою беспомощность; нет ничего удивительного, что Оуэн хотел именно эту женщину, наделенную таким талантом. И беспомощность моя только усилилась, когда все стали воздавать мне должное за то, что так играть заставила Шерри я. Бобби повсюду рассказывала, как я разорвала на Шерри платье. И меня возносили до небес как героиню, которая сумела победить Шерри. А на самом-то деле я в тот самый момент вспомнила Оуэна и это мне помогло. Я была далека от мысли, что именно мой поступок был причиной такого великолепного перевоплощения Шерри. То, что случилось, только еще очевиднее доказало мне, что у меня нет достаточной силы или достаточных знаний, чтобы режиссировать игру Шерри.

Оуэна я не видела еще два дня. Я и до сих пор не знаю, чем он все то время занимался. До встречи с ним я извела себя, впадая то в ярость, то в оцепенение. Я заготовила, а потом отвергла – все у себя в голове – резкие слова, настолько красноречивые, что они превзошли бы Геттисбургское обращение. Мне надо было поговорить с Оуэном не только о нас самих. Накопилась уйма проблем, связанных с постановкой фильма. У меня для них просто не хватало времени. И тем не менее, я никак не могла заставить себя ему позвонить. А ведь его надо было еще и найти. У меня просто рука не поднималась взять телефонную трубку. Видимо, надо было, чтобы Оуэн откуда-то как-то возник сам.

По ночам я засыпала прямо в ванне с водой или где-нибудь у комода, а подчас и на полу перед постелью. В руке или на коленях у меня оказывался сценарий или записная книжка с адресами, и потом я никак не могла вспомнить, зачем я эти адреса искала. Единственный человек, кому я позвонила, был Джо Перси. А он так безжалостно поносил Оуэна, доказывая свою прозорливость и правоту данных им Оуэну оценок, что я в конце концов разозлилась. Джо считал, что он все это предугадал еще в тот раз, когда увидел, как Оуэн сидел на корточках перед моим креслом в ресторане Элен.

– Я все знал с самого начала, – говорил он, раз двадцать повторив одно и то же.

Можно было спорить, что Джо был здорово пьян.

– Мы все это знали, – изрекал Джо. – Это знал Пит Свит. Мы знали, что он так и поступит.

– Перестань! – сказала я. – Мне вовсе ни к чему слышать, какой ты самодовольный. Разумеется, ни ты, ни Пит даже не пытаетесь что-нибудь сделать сейчас. Куда легче осуждать прошлое.

– Мы кое-что делаем, – сказал Джо, защищаясь.

– Верно, – сказала я. – Вы оба спите с самыми сговорчивыми бабами. Они для вас как машины для удовлетворения сексуальных потребностей. А наблюдать за мною с Оуэном – для вас все равно, что следить за футбольным матчем. Быть защитником на поле ты не можешь, но зато ты всегда знаешь, в чем его ошибки.

Еще немного поговорив с Джо в таком же тоне, я повесила трубку и сразу сняла ее с аппарата, чтобы Джо не мог мне перезвонить. А потом заплакала, и так, в слезах, и заснула: я настолько устала, что глаза мои сомкнулись, наверное, сразу же после одного-двух рыданий.

Через несколько часов я проснулась и, перезвонив Джо, попросила у него прощения. Я была несправедлива к нему и зря негодовала на то, что он никак не может мне помочь сделать Оуэна по-настоящему цивилизованным. Но, насколько я сама могла понять, меня в Оуэне привлекало именно все самое скверное. И единственное, что мне с ним удавалось, так это удерживать его в достаточно жестких рамках. Я даже в открытую лгала ему, убеждая его, что он талантлив. А никаких талантов у него на самом деле не было. Оуэн был прожектером, но все его проекты были незрелыми и непрофессиональными. Даже и сейчас у него, вероятно, где-то в подсознании созрел очередной запутанный план: он будет спать с Шерри до тех пор, пока она совсем на нем не свихнется, а потом заставит ее дать ему права на постановку ее следующего фильма, или еще что-нибудь в том же духе. Все это было полнейшей чепухой. Свен Бантинг был любовником Шерри целых четыре года. Вполне возможно, для Шерри он был своего рода злым гением. Но несмотря ни на что, очень быстро стало ясно, что когда дело касалось фильмов, Свен никоим образом влиять на Шерри не мог. Шерри просто переступала через него. И точно также поступит она и с Оуэном, дайте только срок. И окажется, что мозги будут запудрены не у нее, а у него самого.

Получилось так, что Свен вернулся в Голливуд даже до того, как я снова увидела Оуэна. Я стояла в вестибюле мотеля, снова и снова пытаясь втолковать Голдину Эдвардзу, почему я не могу его полюбить. Наш с Голдином разговор очень бы понравился какому-нибудь мрачному юмористу. Он бы принял во внимание мое весьма неуравновешенное состояние, и то, что мы с Эдвардсом питали друг к другу большую симпатию, и то, что я была совершенно вымотана. Не оставил бы этот юморист без внимания и то, что на самом-то деле Голдин был на редкость милым человеком, и не любить его, хоть чуточку, было почти невозможно. Наверное, я в тот момент изо всех сил старалась объяснить Голдину, что не могу с ним спать, что у нас никогда ничего, на мой взгляд, не получится. Разумеется, он только терпеливо издавал какие-то звуки, пытаясь убедить меня не принимать окончательных решений. Голдин знал, что в конце концов ему удастся меня уговорить. Я же изыскивала возможность покончить с этим разговором, чтобы поскорее уйти к себе и заснуть в ванне. К этому времени я физически ощущала мешки у себя под глазами. И вдруг в этот самый момент из лимузина выбрался Свен. Он со всех ног кинулся в мотель. На нем была полосатая австралийская рубашка для игры в регби, грязные джинсы и сандалии. Свен бежал стремглав, бросился к лифту, но увидел меня и подошел. Рот у него был широко открыт; он тяжело дышал, словно бегом бежал всю дорогу от Голливуда до съемочного городка.

– Джилл, мать твою, что тут происходит? – спросил Свен. – Никак не могу в это поверить. У Шерри целых три дня снята трубка. Я ей послал не меньше пятидесяти телеграмм, а она так и не ответила. Она что, заболела? Или же с ней что-то случилось?

Я слегка толкнула Голдина в бок – уходите, мол. Он меня поцеловал и ушел.

– Нет, Свен, Шерри в полном порядке, – сказала я. – По правде говоря, мне кажется, у нее роман с Оуэном.

Свен побледнел. Было ясно, что я подтвердила самые страшные его опасения. Он перестал задыхаться и потер лицо, уже давно небритое.

– И это при Винкине? – спросил он. – Как она могла, когда здесь Винкин? Винкин меня любит.

– Конечно, я это знаю, – сказала я. – Он мне сказал, что вы его самый лучший друг.

Свен бросил взгляд на свой лимузин, словно раздумывая, стоит ли ему сесть в машину и сразу же уехать. Потом он улыбнулся.

– Игры и развлечения, – сказал он и снова направился к лифту.

Он даже нажал кнопку вызова, но подниматься наверх ему на самом деле вовсе не хотелось. Лифт открылся, из него вышла пожилая дама, а Свен все стоял и стоял. Лифт закрылся, и Свен вернулся ко мне.

– Как вы считаете – надо мне его отлупить? – спросил он. – Как вы думаете, это как-то ее вразумит?

– Возможно, если вы победите, – сказала я. – Но я думаю, это вам не удастся.

– Я тоже так думаю, – сказал Свен в какой-то задумчивости. – У меня ничего не вышло и в тот, первый раз. И кроме того, это очень расстроит Винкина. Его так легко расстроить. Шерри просто не понимает этого ребенка. Вы не хотите поужинать?

– По-видимому, не хотите, – добавил он, хотя я даже не успела ему ответить.

Мы поели вместе – что еще было делать? Мне не хотелось приглашать его к себе в комнату. А оставлять его в вестибюле одного было бы жестоко, он находился в таком смятении и так страдал.

– Вы не знали, что она заставляет меня платить ренту? – спросил он. – Она говорит, так велит ей ее бухгалтер, но на самом деле этому бухгалтеру такое и в голову не приходит. За то, что она со мной спит, я должен платить ей ренту! Можно в такое поверить? С тех пор, как я перестал выступать в своей телепрограмме и покончил со своей врачебной практикой психиатра, я только тем и занимаюсь, что трачу деньги на Шерри. Дерьмо! Когда-то я стоил целых полмиллиона, а теперь я посчитаю за счастье, если у меня в руках окажется хотя бы пять тысяч. Шерри просто высасывает деньги из любовников. Она утверждает, что при нашей динамической жизни мне нельзя быть без нее. Но знаете что? Она чудовищно жадная. Никогда не потратит ни цента, разве что на эти ее проклятые шляпные булавки.

– Может быть, вам есть смысл украсть у нее эту коллекцию и потребовать за нее выкуп, – сказала я. Я настолько устала, что мне хотелось сразу и смеяться и плакать. – А иначе вы очень скоро разоритесь.

– Я и так разорен, – сказал Свен. – Уже давно, несколько месяцев я совсем без денег. Она бы могла дать мне какое-нибудь дело в этом фильме, но она этого не сделала. Думаю, никакой любви между нами больше нет, – сказал Свен, теребя свою бороду.

Глаза его смотрели куда-то вдаль, на нечто невидимое для меня, на какую-то сцену между ним и Шерри, в прошлом или в будущем, кто знает? Какой бы получился фильм, если бы кто-нибудь сумел снять те сцены, которые мысленно прокручивают у себя в голове люди, думая о своих любимых. Лично я уже целых три дня представляла себе мысленно, что и как я скажу Оуэну. И таких сцен через мое сознание уже прошло столько, что и запомнить их все было просто невозможно. Конечно же, та реальная сцена, которая в конце концов разыграется при нашей неизбежной встрече лицом к лицу, наверняка не будет похожа ни на одну из мысленно прокрученных мною. Когда это наконец-то случится, все перепутается, и, конечно же, окажется, что я совсем не так уж и права. Даже наоборот – вероятнее всего окажется, что во всем виновата именно я: он увлекся Шерри только потому, что я не очень-то хорошая партнерша в постели; или выяснится еще что-нибудь в этом духе.

– Однако, мне сдается, что у вас тоже есть свои проблемы, – сказал Свен.

Чтобы это до него дошло, понадобилось немало времени. Но, по крайней мере, было ясно, что люди вокруг меня на деле оказываются не совсем уж таким дерьмом, как я порой думаю. У меня вдруг возникло острое желание сразу же встать изо стола и уйти, пока мое сочувствие к Свену не подавит во мне воспоминания о его жестоких и весьма неблаговидных поступках, свидетельницей коих я была, не говоря уж о том, что иногда он проявлял грубость по отношению ко мне лично.

– По сути дела, – заметил Свен, – мне кажется, мы с вами оказались в одной лодке. Только вы человек очень хороший и все будут на вашей стороне. На моей же не будет никого, и не потому, что я этого заслуживаю. Я ведь, знаете, был не очень-то счастливым победителем. Если ты оказываешься победителем в битве с Шерри, то обязательно что-нибудь случится. Вы сами подумайте – послать все это ко всем чертям, к чему утруждать себя и быть милым и хорошим, к чему тратить на это такое дорогое время! Ведь как весело, когда можно прищемить кому-то хвост, особенно потому, что большинство людей именно этого и заслуживает!

– Все как раз наоборот, – сказала я. – Большинство людей заслуживает того, чтобы с ними обращались по-хорошему.

– На самом деле это не так, – сказал Свен. – Вы просто сентиментальны. Большинство людей горят желанием вытереть о вас ноги, если вы сами не сделаете этого с ними. А как только у них появляется больше власти, чем у вас, они сразу же садятся вам на шею. Я это знаю, потому что я вот-вот стану жертвой этой потаскухи, мать ее так!

Доказательства его слов были очевидны. Съемочная группа явно выражала резкое неодобрение случившемуся. Люди заходили сюда поесть, объединяясь по два-три человека. Никто из них не подошел ко мне, не сказал ни единой шутки; никому не хотелось со мною просто поболтать. Свен всегда обращался с людьми как с ничтожным дерьмом. Так как же это я решилась сидеть с ним за одним столом? Время шло и шло, и мне становилось все труднее объяснить это даже себе самой. Существовала какая-то идиотская причина, возможно, просто я ненавидела весь этот бедлам и гробовую тишину, царившие сейчас в моей комнате, не знаю. Но я все сидела и сидела рядом со Свеном, хотя уже давно прошел тот момент, когда можно было найти какой-то предлог и уйти. При очевидной моей усталости и предлога-то не понадобилось бы.

Ко всему прочему, оказалось, что я здорово опьянела. Думаю, выпила я не очень много. Но в сочетании с усталостью и расстроенными нервами, этого было более чем достаточно. А потом, к моему удивлению и ужасу, Свен попытался меня совратить. Мы с ним просидели вместе часа три. Как я понимаю, в нашей профессии это считается достаточно долгим сроком при общении мужчины и женщины. И вдруг я обнаружила уже у дверей своей комнаты, что Свен пытается меня поцеловать. Я совершенно онемела и одеревенела, не в силах вымолвить ни звука или начать как-то действовать. Словно вдруг зациклились все приводные механизмы, управляющие моей речью. У меня еще хватило ума, чтобы увернуться от его поцелуев, да и то как-то замедленно, и Свен поцеловал меня где-то повыше глаза. В голове у меня вертелась только одна мысль – Боже, неужели он не знает, что именно этого-то ей и надо? Но, разумеется, Свен этого не знал. И сейчас он пытался меня соблазнить только потому, что находится в Техасе, а его подружка уже больше ему не принадлежит, а он сам просто не знает, что же ему с собой делать.

При всем при этом я была не настолько трезвой, чтобы понять, что же он, действительно, с собою сделал. Ну и что, к чему мне волноваться? Весь мотель битком набит беспокойными запутавшимися мужчинами, и Свен среди них был вовсе не в худшем положении. Наверное, он прошел через холл и вышел на улицу. А, может, провел ночь в аэропорту. Насколько я знаю, он на следующее же утро уехал. А до этого они с Шерри дико поругались, причем через закрытую дверь, которую она так и не пожелала открыть. Я увидела Свена только несколько месяцев спустя, случайно наткнувшись на него в гостиной отеля «Поло».

В середине той ночи я вдруг на какой-то краткий миг проснулась. Я была полуодета, возбуждена и проснулась – Боже мой! Неужели я спала со Свеном? Я сумела убедить себя, что этого не произошло только благодаря пронесшемуся у меня в мозгу воспоминанию о том, как, войдя в комнату, я тщательно почистила зубы, и что, пока я их чистила, никого, кроме меня, в комнате не было. Значит, переспать с ним я не могла, а мое сексуальное возбуждение, наверняка, было вызвано каким-то сновидением. Хотя мне никак не удавалось вспомнить, что или кого я увидела во сне.

Выпила я не так много, и меня не рвало, но утром все-таки подташнивало. И именно утром, когда я стояла в ванной и в раздумье созерцала свои немытые волосы, вернулся Оуэн.