Книга: Чья-то любимая
Назад: ГЛАВА 3
Дальше: ГЛАВА 5

ГЛАВА 4

Если где-нибудь находились какие-нибудь сценарии, Джилл просто не могла их не просмотреть. И не важно, что «Падение Рима» было ничем иным, как показушной чепухой. Для Джилл это все равно был сценарий. Большую часть нашего долгого перелета в Рим она провела за его изучением, и он вызвал у нее серьезное беспокойство. Я попробовал его почитать, но вскоре сдался: это была сплошная ахинея. За этот сценарий студия «Юниверсал» заплатила Эльмо и Вифильду триста тысяч долларов, а, на мой взгляд, он не стоил и восемнадцати центов.
Когда мы приземлились, Джилл пожелала ехать в район под названием Трастевере. Служащий студии, которому было поручено нас встречать, так обрадовался, что смог нас узнать, что чуть было в штаны не написал. За неделю до нашего прилета он пропустил, не опознав, какую-то видную шишку и чуть было не лишился работы. Этот служащий так разнервничался, что Джилл заставила его пойти с нами на ланч. От этого он стал нервничать еще больше, а я просто разозлился.
Ресторан, куда мы пришли, располагался на небольшой площади. Вокруг статуи, красовавшейся в центре этой площади, не переставая носилась на мопеде уйма нечесаных ребят. Рыба была вкусная, но шум вокруг ресторана стоял просто оглушительный. Я бы, разумеется, предпочел сидеть внутри, а не на террасе.
– Что нам здесь делать? Мы что, приехали в Италию, чтобы слушать грохот мопедов? – возмутился я.
Но Джилл погрузилась в созерцание окружавших нас зданий. Боюсь, она даже и шума этого не слышала. На лице Джилл появилось выражение счастья, и она стала от этого еще миловидней. Она и в самом деле была по-своему очень миловидной, правда, слишком худой.
– Именно этот цвет и придает городу такую красоту, – произнесла Джилл. – Взгляни на стены вон того здания: какая чистая умбра!
Все здания вокруг были скорее грязновато-желтого цвета, за исключением церкви – она была серая. Наш сопровождающий был молодым парнем, его звали Ван. Он изо всех сил старался успокоиться, и с большой жадностью поглощал какие-то зеленоватые макароны.
– Я очень ценю твое эстетическое чувство, – сказал я. – Только ничего не говори мне про всякие там здания. Лучше обсудим, как нам подправить этот сценарий. Мне, может быть, не захочется эту работу терять.
Добравшись до отеля «Хилтон» мы увидели, что им овладели техасцы. В дверях виднелись седла и ковбой с большой пряжкой на поясе. В городе проходило нечто вроде заезжего родео, что меня, честно говоря, не очень-то удивило. От ковбоев нигде не спрятаться, по крайней мере, ни в одном из тех городов, где довелось побывать мне.
– На чем это они здесь собираются ездить? – сказал я. – На диких «хондах»?
Ковбой услышал мои слова и смерил меня таким взглядом, словно хотел дать мне тумака. Похоже, видя вокруг себя столь многочисленные признаки цивилизации, он начал терять спокойствие.
Нам дали комнату, из которой были видны верхушки нескольких тощих кедров. Джилл приняла ванну и потом какое-то время сосредоточенно рассматривала город. Я же пошел поискать заведующего производственным отделом.
– Если наскочишь на Тони Маури, будь с ним повежливей, – сказала Джилл.
– Ну уж, это-то совсем на меня не похоже – грубить легенде Голливуда, – сказал я.
Можно было бы сказать, фамилии Бакл и Гохаген были своего рода почти притчей во языцех для каждого сценариста. Бакл был долговязым и очень высоким; он любил выпить; желтоватые волосы почти доходили ему до плеч. А лицо наводило на грустные мысли об эпидемии оспы. Или же о том, что Бакл лет семнадцать – восемнадцать проработал гравером, и при этом сильно выпивал. Гохаген же был скорее толстым, нежели высоким. Никто никогда не видел его без банки пива в руке. Да и сейчас, когда я застал эту парочку в люксе у Тони Маури, Гохаген покачивал в руке бутылочку немецкого пива.
– Черт побери, да ведь это старина Оуэн Дарсон! Хорошо рифмуется: сукин сын – Дарсын! – трахай всех совсем один! – изрек Эльмо, открыв мне дверь.
– Тогда обделаем Римского папу, – заметил Винфильд. – Ведь этот Дарсон – тот самый сукин сын, которого послали сюда, чтобы намылить наши горемычные шеи. И все это как раз в тот самый момент, когда я только-только начал ощущать вкус этого несчастного немецкого пива. Как дела, Оуэн?
Я позволил им немножко с собой пофамильярничать и пропустил мимо ушей всякие там «славный мой», «старый приятель» и тому подобное. Когда нужно, я могу быть таким же славным старым приятелем, как гвоздь в заднице.
Тони Маури находился в соседней комнате, он разговаривал по телефону. Поэтому мы на минутку прошли в люкс Гохагена, расположенный на самом верхнем этаже «Хилтона». Отсюда открывалась панорама Вечного Города. Правда, сам люкс очень смахивал на гостиную Бакла и Гохагена у них дома, в каньоне Туджунга. Вокруг пепельницы сидели две или три молчаливые неряшливо причесанные девицы, выглядевшие абсолютно послушными и ко всему готовыми. Единственная их обязанность, насколько я мог заметить, состояла в том, чтобы без перерыва крутить пластинки Вилли Нельсона. Время от времени девицы для разнообразия ставили Вейлона Дженнингза. У Гохагена весь ящик со льдом был забит пивом. Он развлекался тем, что пил пиво и поглощал картофельные чипсы, пожимая под столом ножки одной из своих зомби. Мы с Эльмо выпили по стаканчику. По крайней мере, Эльмо разбирался в виски.
– Сплошное дерьмо, приятель, – сказал Эльмо. – Этот фильм приобретает просто катастрофические формы.
Эльмо был одет в пиджак-дубленку, хотя было достаточно тепло.
– Это почему же?
– Потому что никто ничего не может сделать с этим старым козлом, – сказал Винфильд.
– О, Боже! – произнес Эльмо. – Даже если бы мы с Винфильдом и протрезвели бы, чего не делали уже много лет, от этого все равно бы ничего не изменилось. Вы сами когда-нибудь работали со стариком Т. М.?
– Ни разу, начну лишь завтра, – ответил я.
– У него воля сделана из самой твердой стали, – сказал Эльмо. – Я пытаюсь хоть раз в столетье заговаривать с ним об этом сценарии. Я хочу сказать, ведь я-то на самом деле – профессионал. И старина Винфильд – тоже, хотя в чем именно он профессионал – для всех остается тайной.
– Я профессионал по части выбора бути-вуси, – сказал Винфильд.
– Тем не менее, – сказал Эльмо, – я попытался поговорить с Т. М. не далее как вчера. Я ему сказал: «Тони, черт побери, что мы будем делать с этим Брутом? Мать твою так, ведь нам и впрямь надо что-то делать с этим Брутом! Мы просто не можем вечно позволять этому козлу вот так стоять с ножом в руке и страданием на лице».
– Может, это была бы неплохая концовка для фильма, – сказал я.
– Именно об этом думал и я, – сказал Винфильд. – Пусть этот ублюдок раскается и сам в себя вонзит нож, я так предлагаю.
– Как бы то ни было, но дело не в этом, – сказал Эльмо. – На все мои слова Тони ответил только одно: «Не понимаю, почему бы мне не запустить еще одного слона?» И за все эти четыре дня он больше ничего не сказал.
Немного спустя раздался телефонный звонок, и нам сообщили, что Тони Маури разговор уже закончил. Мы спустились в нему в люкс. Но тут выяснилось, что он в ванной, что, по-видимому весьма огорчило Бакла и Гохагена.
– Большую часть дня Т. М. тратит на то, чтобы вовремя пописать, – изрек Винфильд. – Дай-то Бог, чтобы такая злосчастная судьба обошла меня, когда я состарюсь.
– Винфильд, я позабочусь, чтобы к тому времени, когда ты состаришься, эта треклятая пивная компания «Одинокая звезда» вставила бы тебе почку из серебра, – произнес Эльмо. – Ты это давно заслужил. Чтобы когда ты пойдешь на пенсию, у тебя была бы почка мощностью в двести лошадиных сил. Сплошное дерьмо! Тогда выпитое тобой пиво будет извергаться наружу с огромной силой, будто у тебя мощный пожарный шланг вместо пиписки.
Пока мы сидели в ожидании Тони Маури, в комнату вошел заведующий постановочной частью. Это был крупный и нервный мужчина. Его звали Реско.
– Не знаю, Оуэн, – сказал он. – Мне бы хотелось, чтобы все было сделано на задней площадке. Сколько бы это ни стоило, мы могли бы купить и какое-нибудь место в деревне.
Наконец шаркающей походкой вошел Тони. Он походил на милого, абсолютно безвредного служащего обувного магазина, например, из Бостона. Это был крохотный тщедушный человечек, одетый в очень чистый костюм цвета хаки. Вокруг шеи у него был повязан аккуратный маленький синий шарф.
– Дорогой мой Оуэн, – воскликнул Тони, пожимая мне руку. – Мы раньше не встречались? Мне кажется, встречались. Вы не привезли мне слона?
– Мистер Маури, я сделал для вас кое-что получше, – сказал я. – Я привез вам Джилл Пил.
– Да? – сказал он. Его холодные серые глазки не моргая глядели на меня. – Моя любимая Джилл. Но она, наверняка, устала с дороги. Я после перелета сюда здорово устал. Мы не станем ее будить. Думаю, это вовсе не обязательно.
С лица Тони ни на минуту не сходила вялая бессмысленная улыбка. Я подумал, что именно так он улыбается уже лет сорок. Никто не помнит ни одного случая, когда бы на лице Тони Маури не было этой улыбки.
– Дорогой мой Оуэн, – сказал Тони. – Значит, слона вы мне не привезли?
После этих слов он прошаркал к окну, из которого открывался красивый вид на город, и стал в задумчивости разглядывать Рим. Я попробовал с ним заговорить, но неизменно слышал в ответ две фразы – «Мой дорогой Оуэн» и «Любимая моя Джилл». Больше ничего. Время от времени он сердито надувал губы, что, видимо, означало: чего я хочу, это еще одного слона. Именно это я старался объяснить нашему дорогому Бо.
Потом он погрузился в созерцание. Я всегда думал, что умею погружаться в такое созерцание. Но, по сравнению с Тони Маури, я был всего-навсего жалким новичком. Он вперил взгляд в совершенно пустое пространство. При этом он, не переставая, улыбался. И так могло продолжаться бесконечно долго. После очень длительного молчания он вдруг начинал что-то мямлить про слона. Все это напоминало мне игру змеи, которая придумала новый способ схватить облюбованную ею лягушку: сначала утомить эту лягушку до смерти, и ни на минуту не сводить с нее взгляда, пока она не заснет или не умрет. Тони так взвинтил Бакла и Гохагена, что они пили не переставая. Огромный Джим Реско непрерывно глотал успокоительные таблетки. А Тони Маури не делал абсолютно ничего, он только шаркал по комнате, бессмысленно смотрел в окно и время от времени мямлил что-то себе под нос.
Разумеется, его поведение ни для кого не было сюрпризом. Все в кинопромышленности отлично знали, что именно так Тони Маури всегда добивался своего. Он просто стоял перед собеседником и глядел мимо него в никуда, покуда этот несчастный, кто бы он там ни был, начинал сходить с ума и давал Тони все, чего тому хотелось. Тони Маури был хитрющим старым пердуном.
– Дорогой наш Бо, – со вздохом произнес Тони. – У бедного мальчика появилась какая-то паранойя в связи с тем, что мне нужен слон.
В ту ночь Бакл и Гохаген вместе с парочкой своих девок, как они их называли, повели нас с Джилл в какой-то ресторан. В зале было полно картин и кинозвезд. Бакла и Гохагена, как оказалось, знали там настолько хорошо, что им даже удалось упросить официанток спеть «Глазки Техаса».
– Эти итальянцы отлично чувствуют ритм негритянского хоудауна, – сказал Винфильд.
Естественно, и Бакл и Гохаген прямо тут же воспылали страстью к Джилл. Вернее, вспомнили, что сгорают от этой жуткой к ней страсти уже много-много лет. Энергии их собственных дам вряд ли хватило бы, чтобы так возбудить их. И мне пришлось услышать уйму самых изысканных комплиментов, от чего настроение у меня стало отвратительным.
– Знаешь, ты побуждаешь людей преступать всякие границы, – сказал я, когда мы с Джилл легли спать.
– Не совсем так, – сказала она. – Эти двое просто любят пофлиртовать. Я знаю их уже много лет, и еще ни разу ни тот, ни другой ничего подобного не предпринимал.
Женщины всегда стараются побороть в вас ревность своими разговорами, хотя отлично знают, что именно разговоры их всегда и выдают. Это все – один замкнутый круг. Чем больше ревности ты испытываешь, трахая женщину, тем больше мужиков начинают ее хотеть. Потому что, в какой-то степени, когда бабу много трахают, она становится более желанной. Благодаря мне Джилл становилась все красивее – в этом не было сомнений. А вот в том, что она оказывала такое же воздействие на меня, я был не очень-то уверен. Джилл долго держала мою руку, ласкающую ее лобок.
– Бывают такие моменты, когда мне кажется, что я тебе нравлюсь, – сказала Джилл. – И единственное, чем я могу это объяснить – это тем, что я заставляю тебя нервничать.
– Что за идиотские психологические замечания? – спросил я. – Никогда не говори со мной о цвете зданий и никогда ничего не говори про психологию. Ведь никто ни хрена не знает, почему люди поступают так, а не иначе.
Чем дольше я обо всем этом думал, тем больше злился.
– Я не путешествую с женщинами, которые мне не нравятся, – сказал я. – Почему тебе обязательно надо делать такие, черт побери, унижающие замечания?
– Ничего унижающего тебя у меня и в мыслях не было, Оуэн. Я просто попыталась выразить свою нежность к тебе. Тебе придется позволить мне иногда высказывать вслух то, что я чувствую.
– В конце концов, – добавила Джилл. – Я ведь тебя действительно люблю.
Я позволил ее словам выплыть за пределы комнаты, потом соскользнуть с балкона и поплыть над всем Римом. Не знаю почему, но, видимо, Джилл было просто необходимо все это мне высказать. Я ведь никогда не рассчитывал, что заставлю ее меня полюбить.
Спустя какое-то время Джилл села в постели и посмотрела в окно. Ее рука нежно гладила мой живот.
– Тебе совсем не обязательно прерывать наш разговор из-за того, что я сказала о своей любви к тебе – произнесла Джилл.
– Ты думаешь, теперь тебе это будет чего-нибудь стоить. Но я не собираюсь от тебя чего-нибудь требовать. Ты даже не понимаешь, каким огромным вознаграждением в жизни служит для меня твоя любовь. Когда я тебя встретила, у меня практически уже давным-давно никаких отношений ни с кем не было. Я ни к кому никаких чувств не испытывала, не считая немногих старых друзей и моей работы. И так прекрасно чувствовать все то, что приходит к тебе в душу, когда начинается нечто новое – это бывает так редко, особенно у человека моего возраста. Ты моложе меня – и ты всего этого еще не знаешь. А в мои годы человек становится слишком разумным, слишком зрелым, слишком проницательным. Даже когда тебе встречается кто-то новый и ты допускаешь, чтобы между вами произошло нечто не совсем серьезное, даже тогда ты замечаешь и правильно оцениваешь свои скромные возможности и видишь все как при ярком дневном свете. И начинаешь как-то направлять ход событий, с учетом своего небольшого, уже накопленного опыта, чтобы хоть как-то предотвратить большие катастрофы. А это очень плохо. Ты заранее планируешь, какой смертельный исход ожидает все эти события еще до того, как сама позволяешь им зародиться.
Я начал потихоньку дремать, но Джилл потрясла меня за плечо.
– Послушай меня хоть две минутки, – сказала она. – Я ведь одна-единственная во всем Голливуде, кто воспринимает тебя как настоящего живого человека. Ты сам можешь считать, что используешь меня только для своей карьеры. Но ты ошибаешься. И все вокруг думают так же, как ты. Но и они тоже ошибаются. Дело не только в том, что я могу сделать что-то нужное для тебя. Дело в том, что это все куда важнее лично для меня. Я нужна тебе также, как мне нужен ты. И вот это-то и делает наши отношения реальными, даже если они не продлятся и больше двух недель. И отношения эти совсем не такие уж чисто деловые, как ты их себе пытаешься представить.
– Оставь меня в покое, я спать хочу, – сказал я. Джилл замолчала. Но на ее лице появилась улыбка.
Она, наверное, подумала, что все мне высказала. Проснувшись среди ночи, я Джилл в постели не обнаружил, ее силуэт вырисовывался па балконе на фоне черного неба. Она стояла и молча смотрела на лунный свет, на Вечный Город, на все такое прочее. А я тут же снова заснул.
Назад: ГЛАВА 3
Дальше: ГЛАВА 5