Часть вторая
В ПОИСКАХ СВЯТОГО ИМАМА

На разбор операции к полковнику Рауху собирались только после того, как майор Солоухин допишет рапорт. Впрочем, написал он его быстро, привычный к лаконичной армейской фразе, и позвал к себе в палатку офицеров, участников действий по уничтожению и частичному пленению большого, хотя и плохо вооруженного отряда. Капитан Топорков уже сидел в майорской палатке и, кажется, знал, о чем пойдет разговор. Старшие лейтенанты Вадимиров с Семаргловым отсыпались, не раздеваясь, зная, что скоро идти в штаб. И у командира появились по первому зову, пусть и с красными от бессонницы глазами, но даже умытые и побритые.

Майор сидел на табурете перед столом и вертел в руках две странички своего рапорта, впрочем, не заглядывая в написанное, из чего ясно было, что рапорт перед глазами – это попытка чем-то занять руки, которые деть некуда. Значит, майор чувствует себя неуютно, и, скорее всего, неуютно должны себя вскоре почувствовать и офицеры.

– Разговор не великий, но все же достаточно серьезный и тонкий, – угрюмо оглядев всех, сказал Солоухин. – И тема, мне кажется, назрела… Тема, на которую почему-то открыто говорить не принято… Сегодня во время операции, понимаешь, я отдаю радисту приказание, а младший сержант в небо смотрит и меня не слушает. Облако там, глаз чем-то напоминающее… Это случай, как вы все, надеюсь, понимаете, из ряда вон выходящий и, к сожалению, не единичный… Пресловутое «око Мураки» обрастает нехорошей славой и начинает нам мешать в нашей непосредственной деятельности. У меня есть соображения на этот счет, но я хотел бы сначала выслушать остальных. Кто что скажет? А потом все вместе мы поговорим с полковником Раухом или с кем-то повыше… Итак, я слушаю…

– Тема больная… Даже подполковник Яцко… И тот поддался… – сказал старший лейтенант Семарглов.

Солоухин уже знал, что подполковник погиб, но не в подробностях.

– Подполковник поддался раньше других. Так, что с Яцко? – спросил резко, памятуя, как болезненно относился подполковник ко всему, что с имамом Мураки связано, и как доставал расспросами самого Солоухина.

– Последнее, что он сказал, – не очень твердо ответил Василий Иванович, – что «дух Мураки» добился своего… Или что-то в этом роде… В вертолете было плохо слышно… И нам, всем остальным, как пригрозил…

– Пригрозил? – переспросил скептически настроенный капитан Топорков.

– Я не очень понял интонацию. Или пригрозил, или предупредил… Сказал: «Берегитесь…»

– В этом он больше всего и прав, – майор Солоухин встал. – Именно в этом… Поберечься нам всем следует. Всем нашим войскам, всем правительственным войскам Афганистана, всем правительственным чиновникам…

Он сделал паузу и всех обвел внимательным взглядом, оценивая понимание или, наоборот, непонимание.

– Я к чему веду разговор. Полковник Раух сейчас на допросах пленных, что мы захватили… Что это за люди? Вы видели?

– Сброд… – сказал Топорков. – Воевать не умеют вообще…

– Почти так. Воевать не умеют – это так. А вот что касается сброда, то здесь я позволю себе не согласиться. Это не сброд – это народ. А воевать против всего народа невозможно.

– Не вооружены как следует… – дал свою оценку старший лейтенант Вадимиров. – Впрочем, сегодня оружие их не спасло бы…

– Это мы все видели. Но если бы мы не уничтожили отряд, через неделю это было бы сильное формирование, способное противостоять регулярным войскам. Афганцы быстро учатся воевать. Но вопрос мой не о том… Вопрос проще: откуда взялись эти люди? Почему они потянулись к оружию, хотя война идет уже несколько лет? Почему только сейчас?.. Что их толкнуло именно сейчас? Понимаете?.. – Солоухин уперся в стол плотно сжатыми кулаками.

– Вопрос прямой, и ответ однозначный… – сказал Топорков. – Кто-то организовал эту провокацию с гибелью имама Мураки, чтобы вызвать народное возмущение. И именно потому на границе, как мы все хорошо знаем, были сосредоточены караваны с оружием и боеприпасами…

– И сейчас еще сосредоточены… – добавил Солоухин.

– И сейчас еще сосредоточены, – повторил капитан. – Значит, было финансирование именно под гибель имама. То есть была проведена классическая провокация. Имама подставили. А нас при этом просто использовали как пешек в шахматной партии…

– Да, кто-то разыграл хорошо просчитанный гамбит, – согласился Солоухин. – Единственное, капитан Топорков сам не просчитал его на несколько ходов вперед. А следовало бы просчитать, потому что противник это сделал и собирается разыгрывать свою партию до конца. И если мы ничего не сможем предпринять, если не найдем встречный сильный ход, то проиграем всю партию. Только ход этот следует искать. Мы приняли первую жертву… И тем самым вошли в игру. И оставить все так, как оно идет, это значит самому лезть в ловушку…

– Что же я не просчитал? – капитан чуть не обиделся.

– Весь гамбит затеян какой-то умной головой и претворяется в жизнь старательно, без отступления от плана. При этом существуют могущественные рычаги, которые вынудили вступить в игру Советскую армию. Это должны быть очень могущественные рычаги, потому что при тщательном обдумывании афганская власть сама должна была понять, что ввязываться в это дело не стоит. Она не поняла! Кто-то повлиял на решение так, что оно было принято в том виде, в котором его задумал автор гамбита, неизвестный нам гроссмейстер. Я отдаю должное его таланту провокатора. И, именно опираясь на понимание и признание его таланта, делаю вывод о следующем шаге.

– И?.. – спросил Семарглов.

– И следующим шагом будет воскрешение имама Мураки. Мертвый, то есть убитый имам Мураки оказался способен поднять небывалую волну гнева в народе. А воскресший имам Мураки станет такой величиной, таким авторитетом, что его никто не посмеет ослушаться. И он будет посылать в бой все новые и новые силы, он будет призывать к войне на уничтожение. Ни нас, ни свой народ не пощадит. Мы проиграем все, что можно проиграть…

Все молчали, осмысливая сказанное.

– Значит, – через минуту спросил старший лейтенант Вадимиров, – в караване Мураки не было? И нам просто кого-то вместо него хотели подсунуть?

– Думаю, что так. Если гамбит начинается, то он должен иметь эффектное завершение. Иначе он не принесет пользы. Принесенная жертва должна компенсироваться ситуацией. А чтобы создать максимально выгодную ситуацию, имама необходимо будет воскресить…

– Это все понятно, – обычно легкий на восприятие любых новостей, как плохих, так и хороших, Семарглов сейчас нахмурился. – А «око Мураки», взгляд в наши спины, землетрясение – что это?

– Частично – совпадения, частично нами же придуманные для себя неприятности. Так выражается коллективный комплекс вины. И вылечиться от этого комплекса мы сможем только тогда, когда докажем, что вину чувствовать не из-за чего.

– Но что мы можем предпринять? – спросил капитан Топорков.

– Сами – ничего… Вопрос должен решаться выше, и большими силами… Потому, – майор глянул на часы, – мы и пойдем сейчас к полковнику докладывать исход операции и высказывать соображения по поводу существа дела. И будем что-то решать…

Полковник Раух уже после возвращения группы Солоухина наконец-то выбрал время и побрил голову. Она снова у него засияла радостно. Что, естественно, не могло не добавить настроения его подчиненным.

– Вы меня просто в чувство приводите, – выслушав соображения майора, сказал полковник. – И в то же время вводите в транс. То есть я начинаю понимать происходящее и перестаю понимать то, что надо сделать, чтобы ситуацию изменить. Гамбит, как вы говорите, почти разыгран. Условная жертва нами принята. Но что следует сделать, чтобы показать всем, что жертва была только условная?

– Только одно, – сказал Солоухин. – Отыскать настоящего Мураки живым и невредимым и представить его всей нации. Афганской нации…

– Но для этого, – усмехнулся полковник, – надо сделать пустяк – привлечь к сотрудничеству директора ЦРУ или хотя бы руководителя МИ-6… Думаю, они в курсе событий…

– Я тоже так думаю, они в курсе, – согласился Солоухин. – И потому мы можем действовать в этом случае только через Москву. Пусть включают в работу ПГУ и агентурное управление ГРУ. Пусть санкционируют нам активный поиск…

– Может быть, – предположил Семарглов, – в ХАДе хотя бы знают, где он скрывался раньше?

– Может быть, и знают, – с этим майор согласился, но не согласился с другим. – Но сотрудничать с ХАДом – это значит поставить под удар группу, которая будет вести поиск. В ХАДе слишком много людей, которые работают на две, а то и на три стороны. Я ХАДу не доверяю…

– Это правильно, – полковник склонил голову в знак согласия, и она у него радостно засияла в лучах заходящего солнца, попадающего в окно. – Официально работать с ХАДом нельзя. Но наверняка у КГБ есть там свои люди. Необходимо включать всю агентуру, какую возможно. Дело слишком серьезное, чтобы пустить его на самотек.

– Я согласен, – сказал майор. – Разрешите, товарищ полковник, воспользоваться шифровальным узлом соединения, чтобы связаться с Москвой.

– Нужно знать адрес…

– Я знаю адрес. Я уже отправлял как-то шифротелеграмму…

– Отправляй и новую, только сначала мне покажи. Потом вместе напишем рапорт, и я его отправлю своему командованию. Пусть тоже шевелятся… И еще… Набросай план мероприятий, какие ты сам видишь… Что мы самостоятельно можем сделать в ближайшее время…

И полковник передвинул по столу ближе к себе сегодняшний рапорт майора Солоухина, который прочитать еще не успел. И этим показал, что общий разговор окончен…

И шифротелеграмма в диверсионное управление ГРУ была отправлена, и рапорт полковника ушел по инстанции тоже шифротелеграммой. Осталось ждать реакции командования, и принимать свои мелкие меры в основном разведывательного характера, план которых Солоухин набросал от руки и представил полковнику. Основой плана был сбор разведданных через пленных душманов. Других мер майор, розыскник неопытный, поскольку никогда следователем не был, не предусмотрел. По крайней мере, не предусмотрел на бумаге. Но эти меры, свойственные не следователю, а военному разведчику, в голове вертелись и не давали покоя, хотя сам майор понимал, к чему они могут привести при малейшей оплошности.

Солоухин сидел у себя в палатке безвылазно несколько часов. Полог палатки был по случаю жаркого вечера поднят, и все проходящие мимо видели, как майор уставился взглядом в одну точку и не желал замечать вокруг ничего. Выглядел мрачным и даже подавленным, каким его редко видели, если видели вообще.

Уже в темноте майор вышел прогуляться по палаточному городку. Шел вроде бы и без цели, но каким-то образом оказался недалеко от палаток медсанбата. Осмотрелся, увидел свет в щели под ближайшим пологом и вошел в палатку к хирургу майору Гагарину, которого спецназовцы обычно звали попросту Доктор Смерть.

– Гостей принимаешь, Виктор Юрьевич?

– Заходи… – пробасил в ответ двухметровый гигант и протянул руку, в которой самый крупный хирургический скальпель должен казаться спичкой. – Спиртику? Граммов сто…

– Нет, спасибо. Я по другому поводу…

– Тогда присаживайся. Повод можешь сразу положить на стол и не спрашивать меня о здоровье семьи и деток…

Солоухин положил на стол обе ладони, словно прилежный ученик перед учителем.

– Скажи-ка мне, уважаемый Доктор, в чьих талантах спасать людей я не сомневаюсь, как и в талантах убивать… Я пришел к тебе именно как к медику, чтобы просветил… Скажи, существуют же какие-то способы медикаментозного допроса пленных… или даже не пленных…

– Существуют.

– А в наших условиях?..

– Только через ГРУ или через КГБ. Мы живем в бедноте…

– Скверно…

– Мы живем в бедноте, официально…

– А не официально?

– А не официально, если ты меня хорошенько попросишь…

– Я троекратно прошу тебя хорошенько…

Доктор Смерть поднялся и прошел в угол палатки, где у него стояли какие-то коробки. Поднял одну, из-под нее вытащил кожаный светло-коричневый саквояж. Приподнял, чтобы показать.

– Помнишь?

– Смутно… Где-то видел…

– Это саквояж того голландского наемника, «солдата удачи», который выдавал себя за врача, а на деле не знал простейшей медицинской грамоты. Единственное, что он умел делать, это перевязку. Но перевязку делал профессионально. Можно сказать, с артистизмом… Немудрено, у него самого я насчитал девятнадцать старых ран. Все легкие. И все, наверное, сам перевязывал…

– И что? Я не понимаю, при чем здесь голландский наемник…

Доктор Смерть улыбнулся во все свое крупное лицо.

– Я тогда посмотрел мельком этот саквояж и сказал, что там лекарственные препараты. И забрал его для нужд медицинской службы Советской армии.

– А там? – внешне вроде бы равнодушно поинтересовался Солоухин.

– Нет-нет, я не обманул. Там в самом деле были лекарственные препараты. Только, когда я стал разбираться с ними и даже в справочник специально забрался, потому что со многими вообще был не знаком, понял, что это инструменты для допроса. Большинство препаратов предназначено для расшатывания психики, подавления воли, ломки характера. Много таких, что вызывают болевые ощущения и способны только болью довести человека до умопомрачения. Но есть в этом ценном саквояже и упаковка с интересными ампулами… Скополамин…

– Да, я знаю, что это такое. «Развязыватель языков», «сыворотка правды», и еще есть какие-то названия… Все не упомнишь… Ты умеешь с этим работать?

– Только теоретически… У тебя нет выхода на какую-то из ОМОГ?

– Отсюда – нет.

– Жалко. Их обучают работать со скополамином. И даже антискополаминовую подготовку проводят. На психологическую устойчивость. Чтобы за счет усилий воли противостоять…

– Значит, этому можно противостоять?

– Можно. Есть технология. Запросить в помощь никого не можешь?

– Мне не хотелось бы раньше времени афишировать свои действия по вполне конкретным причинам. При провале это способно вызвать международный скандал, в котором официальные власти не захотят быть замешанными.

– Это серьезно. Тогда тебе придется положиться на меня… Я мало чего боюсь. Даже международных скандалов…

– Я думаю, на тебя я могу положиться. Потому к тебе и пришел…

– Договорились…