5

Дорожки между палаток утоптанные, добротные.

Капитан провел меня через весь лагерь, прекрасно, видимо, в нем ориентируясь. Чеченский самогон оказался не настолько крепок, чтобы после его потребления заблудиться среди строгих одинаковых рядов. Впрочем, все, видимо, зависело от дозы, а капитан дозу скорее всего недобрал, иначе просто не нашел бы меня.

Обычно офицер идет впереди, показывая дорогу солдату, которого тащит с собой для выполнения задания. А этот шел сбоку и чуть ли не сзади, показывая дорогу. Создавалось впечатление, что ведут меня под конвоем. Я даже специально руки за спину убрал, чтобы совсем на заключенного походить. Показалось, что так смешнее. Люблю, признаюсь, повеселиться…

В палатке, куда привели меня, натоплено было еще сильнее, чем в первой, где от воздуха закипала в банках килька, и я снова почувствовал, как наливается краснотой лицо. У нас в горах так не отапливали даже штабные палатки — уголь за перевал для армейских нужд забрасывают вертолетами только время от времени, и каждый брикет на вес ракеты «Стингер».

За обыкновенным, как в солдатской столовой, столом сидел человек с погонами майора, разложив перед собой сразу несколько толстенных папок. Чуть сбоку лежала тоненькая папочка, которую он передвинул ближе, как только я шагнул за полог.

— Так я пошел? — спросил капитан.

— Только того… Не переусердствуй там… — посоветовал хозяин палатки.

— Ага… — заторопился капитан.

Самогон обладает теми же качествами, что и водка. Чем больше потребляешь, тем трезвее себя ощущаешь, и хочется выпить еще, чтобы перестать в конце-то концов быть безобразно трезвым.

Тяжелый полог палатки колыхнулся за стремительно вышедшим капитаном, от создавшегося ветерка качнулась лампочка, и по лицу майора, словно веснушки, забегали блики. Отчего оно показалось почти веселым.

Майор посмотрел на меня долгим изучающим взглядом. Похоже, он ждал, когда я отведу глаза. Не дождался. Наглости у меня хватит и на добрый десяток генералов, не говоря уже о майорах. С детства я умею людям в глаза смотреть.

— Садитесь. Старший следователь окружной военной прокуратуры майор Растопчин, — представился он. — Нам с вами предстоит много и долго разговаривать, и об очень важных для вас делах, поэтому попрошу сразу запомнить мою фамилию. Впрочем, иногда можете называть меня Андреем Васильевичем. Вы же недавно с «гражданки» и не успели еще заново привыкнуть к строгому обращению по званию. Так у нас, может быть, получится откровеннее…

Я сначала зевнул, показывая свое полусонное состояние, как герой показывает медаль на груди, потом кивнул следаку и сел на неудобный складной стул, продолжая рассматривать майора.

— Для начала познакомимся получше. Я хотел бы составить о вас мнение, прежде чем приступать непосредственно к допросу. Вам, если не ошибаюсь, двадцать шесть лет. Договор на контрактную службу подписали в военкомате по месту жительства. Добровольно попросились в спецназ ГРУ, и, конкретно, на Северный Кавказ. А срочную службу где проходили?

— В Новосибирске. В штабе округа.

— Понятно. А чем потом занимались?

— Учился в техническом университете.

— Закончили? — Майор удивленно поднял брови и заглянул в тонкую папочку.

— Нет. Отчислен за систематическое непосещение занятий.

— Что же вы так? — он осуждающе, но простодушно закачал коротко стриженной головой удивительно правильной круглой формы. Круглее бывает разве что только хорошо накачанный футбольный мяч. — Образование всем нужно. Государство столько средств вложило в обучение, а вы недоучились.

— Финансовые обстоятельства… — посетовал я многозначительно. — Отца я даже не знал, мать умерла, когда я учился на первом курсе. Кто меня будет кормить? Приходилось днем учиться, а по ночам работать. Это сложно. На третьем курсе я предпочел уже только работать.

— Да. Это, конечно, обстоятельства. И не мне вас осуждать, — он даже сочувствовать умеет. — Тут вот у меня записано, что до подписания контракта вы работали охранником в культурно-развлекательном центре. Лицензированный охранник. Честно говоря, это вызвало у меня некоторое удивление, как только я вас увидел. В моем представлении охранник должен выглядеть несколько иначе. Покрупнее, что ли…

Майора Растопчина, как и многих, смутил мой вес — около семидесяти килограммов, и рост — сто семьдесят шесть сантиметров. Да и интеллект есть в глазах, что у обычных вышибал — редкость. На роль обычного охранника по внешним данным майор Растопчин подходил больше, чем я.

— Я с раннего детства занимаюсь айкидо. С девяти, кажется, лет. И до подписания контракта тренировался систематически. Это, поверьте мне, серьезно. Правда, в последний год в соревнованиях не участвовал. Не до того было.

Он прокашлялся, хотел что-то спросить, но не стал. Постеснялся показать свою некомпетентность. Нечего стесняться, дорогой товарищ майор. Я уже привык к тому, что следует каждому любопытному олуху объяснять, что такое айкидо и чем оно отличается от карате. Иногда даже демонстрировать это различие самим каратистам. Они айкидо тоже не всегда адекватно воспринимают. И начинают воспринимать правильно только после того, как оказываются в лежачем и беспомощном положении после первой же своей атаки. Иногда это положение сопровождается острой болью, хотя вовсе не обязательно.

— Что вы охраняли в культурно-развлекательном центре? У вас же там много разных заведений должно быть, как я понимаю.

— У нас еще не успели закрыть казино, как в других городах. Предупреждаю, что я не в курсе, кто кому платил, чтобы казино не закрыли. Это вопрос не моей компетенции. Отвечаю только за свое дело. Я был охранником в казино.

— Да. Я именно потому и спрашиваю. Так в ваших документах и записано. И все же казино такое место, где охранник должен не просто охранять. Там же контингент посетителей… Многих он должен просто устрашать. И потому мне кажется, что вы не до конца откровенны. Как достаточно опытный следователь, я готов даже поспорить, что запись в трудовой книжке отражала только форму, но не суть вашей работы. Так?

Я усмехнулся. Следаку не откажешь в проницательности. Вычислил, зараза. А спорить мне с ним резона нет. Как бы не надумал запрашивать данные обо мне. Это может дать ищейкам след…

— Так, — согласился я. — Или почти так. У вас, товарищ майор, сложилось неправильное мнение об охране и о казино в целом. Должно быть, вы насмотрелись дурацких фильмов, в которых убитый злодей должен обязательно падать с большой высоты.

— При чем здесь большая высота?

Майора в детстве не научили понимать иносказательность. В юридических вузах этому не учат и интеллектом там тоже не награждают за отличие в учебе. В военно-юридических, я думаю, — тем паче…

— Высота здесь ни при чем. Просто класс кинорежиссера определяется именно этим. Если убитый злодей падает с большой высоты, значит, режиссер откровенный дурак и способен мыслить только штампами. Точно так же с охраной. Если у охранника в фильме типичная тупая морда и плечи не пролезают в дверной проем, то можно сразу расстреливать режиссера за профнепригодность. Понимаете, кто в жизни мыслит штампами, тот всегда остается в проигрыше, потому что он не понимает обязательную сложность даже самой примитивной натуры. Сложность и неоднозначность.

Я старательно пудрил ему мозги, толкая на сложный мыслительный процесс. Чтобы потерял свой покровительственный и нравоучительный тон. Не люблю, когда со мной так разговаривают.

— Это кино. А при чем здесь казино?

У него, кажется, отсутствует абстрактное мышление.

— Там, в казино, естественно, есть и такие охранники, которых вы сразу определите.

Они стоят у дверей. Иначе говоря, вышибалы. Но существует и внутренняя охрана. Работа которой оплачивается вдвое выше, потому что она на порядок тоньше. Интеллигентнее и профессиональнее. Требует особого таланта.

Андрей Васильевич сильно заинтересовался. И даже широкой задницей поелозил по стулу. Мужик он, кажется, весьма любопытный. Следаку, да простят меня филологи, следует быть таким в интересах следствия.

— Для внутреннего охранника необходимо обладать какими-то особыми талантами?

— Обязательно, — я был категоричен, как судья.

— Какими?

— Вы в карты играете?

— Только в «дурака». Но давно уже не играл…

Ему сложнее объяснить ситуацию, чем, скажем, картежнику. Он мало что поймет. А от объяснения на пальцах толку, как в жару от пустого колодца.

— Внутренний охранник должен знать все карточные игры в совершенстве. Во много раз лучше, чем играющий за столом профессиональный крупье. И при этом быть великим артистом.

— Зачем?

Можно было бы и не читать следаку такую лекцию — не раскрывать тайны игорных домов, но мне уже терять было нечего и возвращаться некуда. Почему бы и не показать, что я в жизни тоже кое-что умею. Тем более что выполнял я свою работу с высоким качеством. За что меня все в нашем сложном коллективе уважали. А помимо всего прочего, это еще и каким-то образом оправдывает меня в деле, которое против меня «шьют».

— Мои функции были строго направленными. Я изображал из себя постоянного посетителя казино. Если за каким-то столом идет игра по-крупному, то я должен присматривать за этим столом. И вычислить шулера, если таковой имеется.

— Это сложно?

— Если бы это было не столь сложным делом, то шулеры никогда бы не выигрывали.

Их мог бы разоблачить каждый. Как вы думаете, кто может разгадать фокусы иллюзиониста, выступающего на сцене?

— Кто? — В его вопросе было столько детского простодушия, что я и без майорского чистосердечного признания догадался бы, что он умеет играть лишь в «дурака».

— Только иллюзионист более высокого класса.

— Значит, вы были…

— Я был, грубо говоря, шулером более высокого класса. Если я видел, что человек играет не по правилам казино, а по своим, то обязан был вмешаться и отстоять финансовые интересы заведения. Иногда шулеры работают парами. В этом случае они обмениваются информацией с помощью «маяков». Мне положено было знать большинство общепринятых систем общения. У многих «маяки» собственного изобретения. В этом случае я, стоя за спиной человека и имея возможность заглянуть ему в карты, должен как можно быстрее разгадать систему. А потом опять вмешаться…

Судя по сосредоточенной физиономии, он не очень понимал, о чем я говорю. И вообще плохо представлял, что такое казино и кто такие «каталы».

— Каким образом? Вы разоблачали нечестного игрока? И поднимали шум?

Ну не дурак ли?!

— Это не в интересах заведения. Зачем же отпугивать посетителей? Если распространится слух о шулерах, заведение потеряет клиентуру. Я включался в игру и обыгрывал шулера или шулеров своими методами.

— Интересно… Значит, вы шулер очень высокой квалификации.

— У нас в городе я был единственным специалистом своего уровня. В России есть еще несколько человек, которые могут сесть со мной за стол на равных. Но это было бы слишком интересно, чтобы стать правдой. Такую игру можно приравнять к финальной встрече чемпионата мира по футболу. И потому она никогда не состоится. Слишком большой был бы ажиотаж, а всех желающих зрителей негде было бы разместить. Понимаете, если устраивать такую встречу на стадионе, то зрителям ничего не будет видно…

Андрей Васильевич начал в раздумье постукивать карандашом по столу. В его излишне круглой голове мысли, должно быть, без проблем перекатываются с одного места в другое и никак не могут остановиться на положенной им ячейке мозга. То есть не хочет он признавать за картежником возможность дара божьего. За музыкантом, певцом, даже за шахматистом, спортсменом — пожалуйста. Талант, и этим все сказано. А талант картежника кажется ему ложным. И мои последние высказывания следака раздражают. Но он собой владеет, и голос майора не меняется, разве что нотки язвительности появляются. Это напрасно. Язвительные люди страдают язвой желудка. Это давно уже отмечено медицинской психологией. Читал недавно в журнале про такую науку.

— Интересно… Интересно… Вот вижу, что врете, а так интересно врете, что просто слушать приятно. Вам бы в писатели пойти. Крутые детективные романы писать. Получится. Я уверен.

И этот из той же оперы… Опять меня записывают в трепачи, не удосужившись узнать правду. Более того, правду, которую я уже неоднократно доказывал. Которую только сегодня доказал освобождением пленных. Беда просто с этим майором. А еще голова у следака такая круглая и внешне почти умная!..

— Ваше право сомневаться.

— Не в этом дело. Просто я хотел узнать, насколько можно положиться на ваше, рядовой, слово. Теперь убедился, что это сложно. Можно было бы просто сказать, что вы были «каталой». А вы начинаете фантазировать, начинаете себя оправдывать, рисовать красивости…

Что я могу возразить ему?

Я только пожал плечами. Давно привык к хроническому недоверию, и оно уже не падало на меня случайным кирпичом с крыши. И зря я распинался, зря говорил себе любимому комплименты и посвящал майора в такие тонкости, которые он без специальной аппаратуры, бьющей по ушам, просто не услышит. В такой же ситуации монтажер берет в руки кинопленку, смотрит на свет и говорит, какие кадры следует вырезать. Постороннему непонятны будут его мотивы. Майору Растопчину непонятны мои объяснения. Любой человек познается в деле. Если бы майор играл в карты, пусть даже не на самом высоком уровне, не на таланте и азарте, а, скажем, как математик, просчитывая ходы, я смог бы кое-что объяснить. Математик — тоже не лучший картежник. Он считает и считает, и кажется ему, что все должно укладываться в формулу. При этом любой нелогичный ход полностью выбивает его из колеи. Потому что карты — это в первую очередь сфера человеческих чувств. Это озарение в нужный момент, вспышка нестандартных мыслей, таланта. А если майор играет только в «дурака», то откровения между нами не получится. Мы мыслим на различных ассоциативных уровнях. Я вообще привык всех не талантливых людей делить на тех, кто играет и кто проигрывает. А выигрывают только талантливые. И пока убеждался, что такой расклад всегда оказывается правильным. Кстати, не только в картах…

— Хорошо… — сказал Растопчин.

Хорошего я ничего в его словах не услышал, сознаюсь откровенно. И большая ладонь майора, которая, словно подводя итог, легла на папочку с моим делом, мне тоже не понравилась. Как вообще кому-то могут нравиться такие толстые пальцы, которыми не прощупаешь в колоде ни одну карту.

Смешно…

— Начнем теперь, если не возражаете, рядовой, по порядку. Мы получили сообщение из вашего полка. К сожалению, пока только по средствам связи. И показания прапорщика Василенко тоже — по связи. И нет сейчас возможности провести ревизию. Вам вменяется в вину похищение со склада восемнадцати комплектов зимнего камуфлированного обмундирования. Так как? Вы признаете сам факт кражи?

— Факт кражи я признать могу. Отчего же не признать, если она произошла. Но только кражу эту совершил не я, а прапорщик Василенко.

— Но на вас и на пяти ваших товарищах в момент обнаружения кражи было надето это обмундирование.

— Да.

— Значит, вы его украли?

— Нет.

Ему мои ответы кажутся нелогичными, и майор жилится, усердно краснея, чтобы сдержать себя. При этом у него, кажется, даже цвет волос меняется, на глазах следак рыжеет — это краснеющая лысина сквозь короткие и жидкие волосы просвечивает. Пусть сдерживается. Если кричать начнет, я ему вообще мозги заплету косичкой. И наговорю такого, что он потом долго будет пытаться распутать клубок. Такие люди вообще не всегда понимают сложные иностранные слова. По крайней мере гораздо хуже воровского жаргона. И если с ними говорить на сложном языке, они стесняются показать себя малограмотными и потому ничего не понимают, но не спрашивают, не задают вопросов.

— Хорошо. Вы не крали. Тогда украл кто-то из ваших товарищей?

— Тоже нет. Прапорщик Василенко сам принес нам сначала три комплекта, потом еще три комплекта. Я его даже не просил об этом. Он сам…

Вздох майор издал такой, словно только что раскаленными клещами с трудом тащил из меня нужное ему признание, а оказалось, что это и не признание вовсе, а так, какой-то скользкий иезуитский разговор, уводящий его в сторону от, казалось бы, явного деяния.

— Зачем? Зачем он принес эти комплекты? — Ох и устал же майор от тяжелых клещей.

Руки у него повисли плетьми, и мысли тоже.

— Это была его ставка.

— Какая ставка?

— В этот вечер он проиграл мне пятьсот долларов. Хотел отыграться, но денег больше не имел. Только несколько фальшивых чеченских «сотенок». Фальшивки я не принимаю.

— Как вы определяли фальшивки? Даже мы отправляем их в банк на экспертизу.

— А я определяю пальцами. Кинестетика… Тактильные ощущения. Чувствую качество бумаги и нанесенного на нее слоя краски. Если кожа на пальцах не грубая, это очень просто. Рецепторы кожи хорошо поддаются тренировке на методы идентификации внутренней конфигурации различных предметов… — меня «понесло», а майора стоило пожалеть.

— Помедленнее, пожалуйста, рядовой, я записываю, — и опять со вздохом. Словно хочет показать, что я очень неумело пытаюсь навешать ему на уши «лапшу».

Майор при этом быстро строчил по чистому листу бумаги. Даже я со своим зрением не мог разобрать то, что он писал. Интересно, а сам он разобрать сможет?

— Дальше. Слушаю вас.

Объяснять ему, похоже, бесполезно. Но надо.

— Денег у прапорщика больше не было — нормальных денег, а без денег я не играю принципиально. И он предложил играть на комплекты зимнего офицерского камуфляжа.

— Офицерского?

— Да. На перевале погода не такая, как здесь. Там ветер насквозь продувает.

Офицерский комплект теплее. Там воротник у куртки меховой, а на солдатской тряпичный. Ткань на «камуфляжке» полушерстяная. Офицеров у нас, в отличие от солдат, от простуды берегут. Мне, честно говоря, такая игра была невыгодна — слишком дешево. Но я согласился, потому что и сам, и особенно ребята из нашего взвода сильно поизносились. Они-то уже давно служат. А обмундирование положенное с прапорщика «вытрясти» трудно.

— А вам не пришло в голову, что эти комплекты могут быть крадеными?

Похоже, этого следака следует долго учить жизни. Он, как тертый фокусник, мертвого своими наивными вопросами хохотать заставит.

— А где вы видели кладовщика, который живет на одну зарплату? Прапорщик начал воровать раньше, чем научился ходить. Иначе он не пошел бы служить в кладовщики.

— А вы, рядовой, циник.

Не любят люди видеть жизнь такой, какая она есть. С этим часто приходится встречаться. Конечно, правдивый взгляд может и настроение испортить. Но нельзя же всю жизнь, как страус, голову в песок прятать.

— Нет. Просто я человек честный. И знающий жизнь, и людей, несмотря на довольно молодой еще возраст. В том числе знающий и кладовщиков на армейских складах.

Изучил их за короткий срок своей контрактной службы. Да и во время срочной службы сталкиваться приходилось… Они все такие же. На этой должности жалованье вообще можно не платить, а при увольнении со службы сажать без суда. Закон такой нужен, чтобы все было по закону.

— Я несколькими минутами раньше убедился в вашей честности… — Майор был верен себе, но понемногу начинает мрачнеть. Не надо. Если начну мрачнеть я, то могу такого порассказать, что у военной прокуратуры следаков не хватит, чтобы все хищения разобрать. — Кстати. Речь идет о восемнадцати комплектах. Найдено только шесть. Где остальные двенадцать?

Думаю, меня всю нынешнюю ночь будет мучить вопрос — это майор набитый дурак или он меня за откровенного дурака принимает?

— Спросите у прапорщика Василенко.

— Во что вы играли?

— В «секу».

— Это игра так называется?

— Да.

Растопчин старательно записал. Название вывел печатными буквами, чтобы не спутать.

— Кто присутствовал при игре?

— Весь взвод планшетистов. Кроме меня — пять человек. Все, кто получил по комплекту. Кстати, командир отряда разрешил не сдавать на склад «камуфляжки» и бушлаты. У нас там холодновато, и уголь, как вы, зря не сжигаем. Экономим каждый брикет.

Андрею Васильевичу казалось, что я пытаюсь сбить его с истинной тропы и направить в дебри, где он будет долго плутать. И потому он помотал круглой головой и заговорил с напором строго по теме:

— Кто-то еще видел момент игры?

— Дежурный по штабу заходил.

— И не прервал игру? В действующей армии?

Растопчин был удивлен вполне искренне.

— Карты в тех местах единственное развлечение. Это у вас здесь есть видеомагнитофоны и медсестры. Там «видиков» нет, а медсестры в дефиците — на всех не хватает.

Остаются одни карты…

Он только помотал головой от возмущения. Не понимает… Его бы туда — в отдельный отряд на перевале. Быстрее думать бы научился. Там такое место, как зимовка полярников.

— Как зовут дежурного?

— Капитан Румянцев, командир второй роты второго батальона. Кстати, его недавно к Герою представили. Такому офицеру вы должны поверить.

— Он сможет подтвердить, что вы играли с прапорщиком в карты?

— Думаю, что сможет.

— А что играли на камуфляжные комплекты — сможет?

— Нет. Разговор был не при нем. Капитан заходил в нашу палатку за клеем, когда прапорщик еще «продувал» последние баксы. О «камуфляжке» тогда еще и речи не заходило.

— Боже, до чего докатилась армия… — вздохнул майор. Мне показалось, что он сейчас начнет читать «Отче наш». — И это одна из самых боеспособных частей! Что же говорить об остальных?

— В остальных частях нет своего рядового контрактной службы Высоцкого, товарищ майор. Я — инициатор игр и одновременно обучающий персонал. Делился с военнослужащими секретами профессионального мастерства. Разумеется, не шулерскими.

— Если капитан Румянцев подтвердит факт игры, ваши дела, рядовой, не так уж и плохи. Только придется долго разбираться. Отряд выведут с гор не завтра…

Я кивнул, понимая, что мне придется, видимо, ждать вывода отряда на «губе»…