Александр проводил гостей до двери, постоял и дождался, когда они скроются за поворотом лестницы, но дверь, вернувшись в комнату, опять оставил открытой. Должен подняться майор Лысцов. И предстоит заняться неприятной процедурой. Как классифицировать выстрел на опережение? Хорошо, что трупам не выделяют адвокатов. Любой умный и грамотный адвокат сумел бы в такой ситуации возбудить против Александра уголовное дело по обвинению в умышленном убийстве. Любой адвокат задал бы всего несколько вопросов, которые способны повернуть дело с ног на голову. А что, если убитый доставал из кармана пистолет-зажигалку, чтобы прикурить? А что, если убитый был вооружен только газовым или пневматическим оружием и хотел только напугать или даже подшутить? Адекватны ли действия Басаргина реальной угрозе?

Все зависит от того, как подойти к делу. И хорошо, что следователь свой, управленческий. Если бы не позвонил сразу Баранову, приехали бы менты. Ментов капитан не любил и не доверял им. Но и своему следователю – как, какими словами описать ощущение понимания, что тебя собираются убить. Только посмотрел в глаза чернявому и понял – это убийца...

Не поддается это никаким формулировкам!

Постояв некоторое время у окна и понаблюдав громадную пробку на улице, но не осознав даже, на что смотрит, Александр сел на диван, где только что сидели полковник с комиссаром. Налил себе еще рюмку и выпил быстро, как водку. Вторая рюмка коньяка помогла, слегка успокоила. Действительно, майор Лысцов сам принимал участие в опасных операциях. И должен понимать это состояние. А выстрел... Выстрел только говорит о высокой готовности. Это же не был выстрел в невооруженного человека. Это был обыкновенный выстрел на опережение. Пусть и зовут его традиционно авторским выстрелом. Разве виноват Александр, что так хорошо стреляет?

Вышла из комнаты Александра.

Муж посмотрел на нее внимательно. В глазах, после недавнего стресса, расслабленность и мягкость, близкие к истерике. Она сейчас вполне в состоянии взять и разрыдаться в голос – подобное уже случалось. Рюмка коньяка для нее – это предел. Александра вообще не пьет.

Она подошла к столу и поставила свою рюмку.

– Налей мне еще.

Он снова посмотрел на нее. И понял, что истерика вот-вот начнется.

– Не надо тебе. Нам с тобой свежую голову иметь сегодня следует.

– Тебе что-то грозит?

– Нет.

– А кто тот человек... убитый?

– Я не знаю. Следствие будет разбираться. По закону я не имею права вести следствие по покушению на себя самого.

– А за что он хотел тебя убить?

– Разве ж я знаю, Саня... Последствия одного из дел, которые я вел. Это иногда случается в нашей работе. Или по какому-то текущему делу я зацепил человека, который и подослал убийцу. Есть и такая возможность. Да это ладно... Сядь рядышком. На душе паршиво... Хоть ты поддержи...

Ему поддержка, в принципе-то, была не нужна. Он сильный мужчина и никогда не нуждался в поддержке со стороны, предпочитая все свои внутренние проблемы скрывать от других так, что никто ничего не замечал, даже жена. Но он слишком хорошо знал ее. Если ей плохо, она чувствует себя плохо. Если плохо кому-то рядом, тем более близкому человеку, она про свои проблемы забывает и стремится этому человеку помочь. Сейчас ее как раз и следовало отвлечь таким образом.

Она села рядом, положила ему на плечо ладони, а на ладони голову. Вздохнула.

– Бедный ты мой, бедный! Как же тебе сейчас, наверно, тяжело... Еще бы, человека убить... Я бы после такого... Не выдержала бы... А ты у меня молодец. Крепишься...

– Да, тяжело, – согласился Александр, думая совсем о другом, но привычно скрывая свои чувства и мысли.

– А что начальство приходило? И этот, второй, кто такой?

– Комиссар полиции. Из Лиона.

– Комиссар французской полиции? – всплеснула Александра руками. – И что ему от тебя надо?

– Нет. Не французской. Комиссар Интерпола. Есть такая интернациональная полицейская организация – Интерпол. Штаб-квартира у них в Лионе.

– А что ему от тебя надо? Он же к тебе не просто так приходил?

Как хорошо, что есть тема, способная отвлечь ее!

– Нет. Не просто так. Приглашает...

– В гости? – она удивилась.

– На работу.

– На работу?

– Да.

– За границу?

– И за границу тоже. Хотя больше по России придется работать, если соглашусь. И вместе с тобой, он особо предупредил, что у всех их сотрудников жены ходят в помощницах.

Александр знал, что говорил, и пользовался этим. Жена всегда мечтает о путешествиях. Для нее дальние поездки, новые впечатления – это и есть настоящая жизнь. А уж о загранице она говорит с пришептыванием. И не только о Японии... Хотя никуда так и не съездила по вечному недостатку финансов. А когда разговор заходит о Франции или об Италии, она может наперечет сказать, какие картины каких мастеров стоят в каком музее.

В один из моментов разговора Александр хотел заставить себя остановиться. Не надо раньше времени готовить жену к тому, что еще окончательно не решил для себя сам. Иначе сильнее будет ее разочарование, если он откажется.

– Но я еще не дал согласия... – осторожно предупредил жену.

Она не услышала. В глазах ее стоял мечтательный туман.

В дверь громко постучали.

– Это Лысцов. Следователь. Мы с ним будем протокол писать. Ты иди в ту комнату, пожалуйста. И музыку включи, чтобы мы не смущались подслушиванием, – он улыбнулся. Она шутку поняла.

Теперь Александру вполне можно отпустить. Ее голова другим занята. И потому музыку сразу включила. Громко. Ту, что готова целый день слушать. «Концерт в Берлине» Владимира Косма.

Сам Басаргин вышел в коридор и встретил майора Лысцова.

– Как ты?

– Проходи, Валера, проходи... Я специально дверь открытой для тебя оставил. Не стесняйся.

Они сели за стол, и Александр налил рюмку майору.

– Я за рулем, – сказал тот и выпил.

– Что это за парень? Документы при нем есть?

– Классический вариант. Чеченец.

– Не сильно на чеченца похож. Разве что чернявый.

– Магомед Алиевич Даутов, – прочитал майор в водительском удостоверении, которое вытащил из папки. – Права получал в Москве. Значит, имеет московскую прописку. Я уже сообщил данные. Скоро найдут. Поедешь на обыск?

– Нет. Меня полковник на сегодня вообще дома оставил. Тут, кстати, сосед сверху приходил. Юра Соснович, фоторепортер. Из триста восемнадцатой, кажется, квартиры. Уже после этого... Видел он твоего Магомеда вчера вечером возле подъезда. С Магомедом был еще один, говорит, маленький, зашуганный. У Юры на компьютере стоит программа-фоторобот. Обещает сделать портрет.

– Отлично. Вчера еще ждал, говоришь? А ты где вчера был?

– У нас вчера операция проводилась. В три ночи только домой вернулся. И потому с пистолетом оказался. Это и спасло. Ладно, давай протокол писать.

Оказалось, мыслят они совершенно одинаково. Это только лишний раз подтвердило, что Басаргин прав был в недавних своих опасениях. В некоторых головах, склонных к морализации, сомнения покушение посеет основательные.

– Нет, Саша, такую формулировку в протокол не внесешь... – Майор Лысцов категоричен, и верить ему можно. У него литературный стиль и даже своеобразный талант – когда-то заканчивал филологический факультет МГУ, и формулировками он вертеть умеет здорово. Это все управление знает. Иногда обращаются, если надо повернуть протокольную фразу так, чтобы трудно было придраться и не видно было, что на самом деле сказано. – Первый проходящий мимо прокурор подчеркнет ее красным карандашом. Прямо на ходу... Что такое – «прочитал в глазах»? Глаза, друг мой, не книга... Мы, слава богу, не Стивены Кинги... В сканирование никто не поверит. В том числе и я.

Это он опять формулировками крутит. Он должен знать подобное ощущение.

– Ты сам на допросах видишь, когда подследственный врет, а когда правду говорит?

– Вижу.

– По глазам?

– И по глазам, и по речи, и по жестам...

– А я по глазам, по движениям тела вижу, когда человек готовится к физическим действиям. Не у каждого это увидишь, но если у парня опыта мало или он боится, его почти всегда вычислить можно. Это мой опыт работает так, как твой работает на допросах.

У Лысцова густые рыжие волосы на руках. Очень рыжие, даже красноватые. И этот цвет раздражает Басаргина, особенно когда следак начинает рукой в такт словам дирижировать простенькой шариковой ручкой, словно дирижерской палочкой.

– Я знаю, что можно это и заметить, и понять, знаю... Я понимаю, что у каждого человека собственная сенсорная система, и работает она всегда только так, как свойственно этому человеку, знаю... Но где мне найти скрепку, чтобы приколоть к протоколу твою интуицию? Если бы ты просто его задержал, вопроса бы ни у кого не возникло. Но ты – как ты не понимаешь! – стрелял первым!

– На опережение!

– А где обязательный предупредительный выстрел? А ты кричал: «Бросай оружие, стрелять буду»? Или ты считаешь, что оперу ФСБ это не обязательно?

Басаргин хотел возмутиться, сказать, что меньше вопросов возникло, если бы киллер остался живым, а он сам лежал сейчас на лестнице, но майор остановил его жестом руки:

– Я-то все понимаю. Я даже верю, что и тебе тоже жить иногда хочется, не только мне и не только продавщице из киоска против твоего дома. Но сейчас принесу я прокурору протокол происшествия, а он мне скажет, что ты кого-то убил под плохое настроение и инсценировал покушение. Просто потому убил, что с женой поругался. Ты, случаем, перед этим с женой не ругался?

Александр коротко усмехнулся в сторону:

– Ругался.

– И соседи слышали?

– Нет. Мы не кричим друг на друга. У нас семья взаимно вежливая.

– И то слава богу... Но ты пойми, что протокол написать нам надо так, чтобы никто не сумел придраться, это же не письмо престарелой матушке и не роман какой-нибудь. Ты не ощущаешь, похоже, ситуацию. Тебя, по сути дела, имеют право уже сегодня временно отстранить от работы. До закрытия вопроса. И я по опыту знаю дальнейшую процедуру. Трижды будет повторяться. Я буду дело закрывать, а прокурор отправлять на доследование, чтобы я вместе с тобой формулировки переписал. Я буду закрывать, он опять будет возобновлять. Так в подобных делах всегда бывает. Каждый раз трижды... И все это время ты будешь сидеть где-нибудь в отделе и стараться нос не высунуть, чтобы тебя не заметили. А если заметят, что ты продолжаешь трудиться в отделе, вообще настоят на передаче дела в управление собственной безопасности, где формулировать фразы никто не будет, потому что там своих не любят.

– Спасибо, утешил, – сказал Басаргин зло.

– Утешать тут нечем. Давай сразу так составлять протокол, чтобы меньше скользких моментов было.

Валера налил себе рюмку и быстро опрокинул ее в тонкогубый рот. Забыл, должно быть, за умственными потугами, что он сегодня за рулем.

– Советуй.

– Про глаза – не надо. Глаза ты можешь у девиц рассматривать и описывать их своей жене. Не знаю, что из этого получится, но доброго результата и в этом случае ждать не приходится... Дальше... Про твои мысли о лифте – не надо. Это вызывает ассоциацию. Каждый сломанный лифт нельзя приписывать проискам киллера. Иначе у нас все, кто оружие имеет, в случае поломки лифта начнут стрелять в первого, кто им навстречу в подъезде попадется...

Басаргин устал сопротивляться еще и потому, что сам понимал правоту следака.

– А что надо?

– Начнем с того, что парень странно себя вел.

– Что такое «странно себя вел»?

– Я не знаю, что это такое. Это и есть твое сканирование глаз. Но объяснить это следует иначе. Стандартной и ясной даже дураку фразой. Предположим, он излишне резко попытался отвернуться, и – дальше-больше... У него распахнулась пола пиджака, и ты увидел пистолет.

– Я не увидел его. Я просчитал его местонахождение.

– Ты думаешь, им интересны твои расчеты? Нет, друг дорогой, им нужно как можно короче, яснее и... «ничегонеговоряще»... Мог ты увидеть пистолет?

– При удачном повороте – вполне.

Лысцов прямо, не мигая, посмотрел в глаза:

– Значит, запомни, ты его видел.

Басаргин хмыкнул:

– Я запомнил. Я его видел. Я, между прочим, специально его локтем задел, помогая ему посторониться. Он посторонился так, чтобы пола не распахнулась.

– Нет. Он посторонился как раз так, что пола распахнулась. А локтем ты его нечаянно задел. И вот только тогда ты сопоставил появление человека с пистолетом, остановку лифта, должность, которую ты занимаешь в ФСБ, кавказскую внешность незнакомца...

– Я не выделил кавказских особенностей в его лице... Только то, что чернявый. Но он имел полное право и русским быть, и французом, и итальянцем... Одинаково...

– А я выделил, – настаивал Лысцов.

– Ты выделил, имея на руках водительские права и прочитав его данные.

– Прокурор будет заглядывать именно в документы, а не в лицо трупу. Он на опознание в морг не поедет, будь уверен.

– Пусть так. Кстати, с чего ты взял, что он чеченец? В правах национальность не пишется.

Майор вдруг растерялся. Они оба готовы были рассмеяться над ситуацией. Настолько все, в том числе и офицеры ФСБ, привыкли, что угроза идет от чеченцев, что не представляют в качестве убийц людей другой национальности. Как глупо!

– А кто же он может быть?

– Кабардинец, балкарец, дагестанец, ингуш, татарин... Кто угодно.

– Ты прав, я проверю до оформления протокола. Но – не татарин. Имя не татарское, фамилия – не знаю, а имя точно не татарское. Имя кавказское. Это без сомнения. Итак...

Он налил себе еще рюмку и тут же выпил.

– Итак... – повторил Александр.

– Ты опознал в нем лицо кавказской национальности. Это обязательно, потому что это напрямую связано с твоей работой.

– У меня не только кавказцы по делам проходят. У меня все диаспоры, проживающие в России. У нас отдел, кстати, так и называется – по работе с диаспорами...

– Но с чеченцами проблем у тебя больше всего.

– Нет. Цыгане куда хуже чеченцев. Преступников среди них не меньше, а закрыты от постороннего взгляда они намного сильнее, между собой враждуют редко, а помогают друг другу и покрывают друг друга всегда. Они еще до новой эры обособились от остальных людей. И все это время живут особым обществом в противовес остальным. И работа среди цыган гораздо сложнее. Вчера как раз и проводили по ним операцию.

Лысцов, похоже, где-то рядом увидел дурака. По крайней мере, взгляд его выражал именно это.

– Но цыгана же не могут звать Магомедом...

– Нет, его, скорее, Романом зовут... – улыбнулся Басаргин.

– Значит, про цыган ты не подумал. Не надо съезжать с асфальта на проселок, потому что нам надо ехать вперед. Давай оставим в протоколе только кавказца. Это всегда производит впечатление. Любой прокурор – частица нашего окружающего, нашего общества. Он смотрит каждый день наше дурацкое телевидение. Он запуган, он забит, как простой российский гражданин. И слово «кавказец» воспринимает адекватно.

– Пиши так. Я устал говорить тебе правду. И понимаю, что мне никогда из обыкновенного честного опера не стать изощренным, как ты, следователем. Воображением не дорос...

Лысцов начал быстро работать ручкой, выводя первые строки.

– Вот, – сказал он, показывая. – Теперь у нас создается зримая картина происшествия. Твоя естественная реакция должна быть какой?

– Какой? Я уже не буду говорить, какой должна быть моя настоящая реакция. Я просто интересуюсь твоим видением моей реакции и тем, что приличнее написать в протоколе.

– Естественно, у тебя нет возможности выхватить свой пистолет. У человека на лестнице пистолет ближе, под рукой. Должен ты попытаться выхватить пистолет у человека, рука которого к этому пистолету ближе? Но он же просто пристрелит тебя! Ты разве глуп? Нет, ты сосредоточен и осторожен, как обыкновенный и хорошо подготовленный опер. Такое мнение о тебе сложилось у начальства, и ты обязан поддерживать его. Дальше... Должен ты завязать рукопашную схватку, не будучи уверенным, что противник не окажется сильнее в единоборстве? Нет, ты же не в группе захвата служишь и не в подразделении «А». Риск рукопашной схватки слишком велик, результат ее непредсказуем. Он может сбить тебя с ног и подстрелить. Но дело даже не в этом. Ты – профессионал. Какие мысли в первую очередь появляются в голове профессионала?

– Какие? – Басаргин всем лицом показал великий интерес.

– Ты думаешь о последствиях, о завтрашнем дне не только для себя, но и для общества. То есть ты думаешь только о том, что, расправившись с тобой, вооруженный преступник уйдет и продолжит свое черное дело. Понимаешь собственную обеспокоенность ситуацией?

– Понимаю. Ой как я ее понимаю... Только когда мне было это понять... Впрочем, о времени на размышление мы в протоколе писать, думаю, не будем.

Следак пропустил последние слова мимо ушей.

– Значит, ты должен в этом случае попытаться воспользоваться своим оружием. Каким образом? Вы слишком близко друг от друга, а незнакомец еще не должен понять, что его раскусили. Значит, ты сделал по лестнице несколько шагов, не подозревая еще, что человек кавказской внешности, с пистолетом, ждет именно тебя, чтобы убить. Незаметно для него достал пистолет, желая – запомни это твердо, это непременное и обязательное! – провести задержание вооруженного незнакомца, и только тогда обернулся. И увидел, что ствол уже наводится на тебя. Тогда ты выстрелил автоматически, не задумываясь. На опережение. Это следствие твоей растерянности, а не твое успешное вычисление киллера. Только так! Понимаешь – растерянность...

– А чем это лучше?

– Поверь мне, в растерянность поверят с большей охотой, потому что любой прокурор на твоем месте растерялся бы. Он считает тебя равным себе, если не считает себя выше. И против такой трактовки особых возражений иметь не будет, хотя для порядка, для поддержания собственного авторитета и строгости нравов среди следаков будет возвращать дело на доследование.

Силы к сопротивлению у Басаргина полностью кончились. Он отчаялся.

– Пиши, как знаешь. Я подпишу.

Майор, убедив оперативника в лучшем знании психологии прокурорских работников, принялся излагать ситуацию в соответствии со своими литературными вкусами.

Рассвет поднимался красивый, стремительный и величавый. На востоке, откуда солнце приходит обогревать Таджикистан, высятся горы, с которых, собственно, и начинается «Крыша мира». И золотистый солнечный диск выкатывается из-за далеких вершин стремительно. Это закаты здесь медленные, потому что на западе равнина хотя и высокая, но постоянно понижающаяся и понижающаяся вплоть до узбекской границы. И там солнцу долго скатываться за горизонт. Но рассветные часы всегда красивее закатных, потому что в них больше не ушедшей еще ночной прохлады. И потом рассвет всегда вселяет новую надежду, тогда как закат несбывшуюся надежду уносит.

Назар вынес из сарая домкрат.

– Давайте его сюда, хозяин.

Рахим молод и силен. Назар тоже по молодости силой обижен не был, но во время войны две пули вошли в живот, и до сих пор желудок не может переварить их. Боли в желудке преследуют Назара постоянно, и из-за этого он часто бывает зол и ворчлив.

Рахим приладил домкрат и вставил в гнездо монтировку. Стал поднимать кузов, отрывая его от рамы. Овцы, для маскировки загруженные еще вечером, загодя, начали обеспокоенно блеять.

Работа много времени не заняла. Да и высоко поднимать кузов не было очевидной необходимости.

– Давайте, хозяин...

Содержимое рюкзака Абдулло быстро перекочевало в тайник. Заботливой рукой Рахим, всегда склонный к аккуратности, расположил пакеты ровно, по всей поверхности, чтобы не подпрыгивали и не трепыхались в дороге. А то, не дай Аллах, пакет порвется – не расплатишься потом.

Рахим повернул гайку регулировки. Так же, как поднимал, опустил кузов и вставил крепежный болт. Кто догадается, что под ровной, обитой жестью поверхностью кроется тайник?

– Едем, хозяин?

– Сейчас, я в дом схожу.

Он зашел в свой сравнительно небогатый дом, может быть, даже нарочито небогатый, открыл холодильник и достал оттуда бутылочку «Альмагеля». Сделал три маленьких глотка. И только после этого заглянул в комнату к жене. Гульбахор спала лицом к стене, распустив косы по непримятой подушке мужа. Он не стал будить ее.

Вышел и молча стал открывать ворота, чтобы выпустить машину. Рахим уже сел за руль. Двигатель работает неровно. Плохой бензин в последнее время возят из Узбекистана.

Закрыв за машиной ворота, Назар сел в кабину:

– Поехали, что ли...

– Поехали, хозяин.

Дорога пыльная. Прямой стрелой идет через поле люцерны. Ветерок с рассветом не пришел, и пыль не уносится в сторону и не сразу осаживается на землю. Уже рассвело почти полностью. Рахим видит в зеркало заднего вида за спиной длиннющий пыльный шлейф.

Поле наконец закончилось. У поворота на асфальтированное шоссе стоит старенький милицейский мотоцикл. Рядом милиционер. Помахивает полосатой палочкой.

– Рано Губайдуло поднялся. Не случилось ли чего?

Назар вышел из машины вместе с Рахимом. Пожали руки милиционеру.

– Что везете?

– Не видишь, что ли? Овечек. Говорят, в воинской части мясо закупают.

– Я слышал. Только им уже со всех сторон столько понавезли – на три дивизии хватит.

– Может, уговорю... – вздыхает Назар. – Может, еще возьмут...

– Им и хранить-то негде...

– Русские мяса много кушают. Это нам надо – лепешку да гроздь винограда. И сыт. А солдатам мясо каждый день положено.

– Справка от ветеринара есть?

– Как без справки... Обязательно есть справка.

Назар достал из кармана и развернул вчетверо сложенный лист помятой бумаги. Протянул. Милиционер посмотрел равнодушно, не читая, обратил внимание только на подпись и дату. И вздохнул:

– Старая справка-то... В прошлом месяце еще выписана.

– Так я в прошлом месяце еще на базар в Душанбе собирался. Оптовикам хотел сбыть. Да язва выехать не дала. Сейчас вот решил.

– Не примут у тебя овец с этой справкой. Не примут...

Губайдуло вздохнул еще раз.

– Попрошу... Может, уговорю... А ты что так рано поднялся?

– Начальство из области приехало. Бакшиш надо...

Теперь вздохнул Назар. Но достал из кармана сто долларов. Сунул в руку милиционеру.

– Проезжайте.

Они поехали. По шоссе ехать быстрее. И уже не такое большое облако пыли остается за спиной. Через два часа грузовик въехал в поселок и сразу свернул вправо, на грунтовую дорогу. Не доезжая задних ворот военного городка, стоял около бетонного забора груженый «ЗИЛ». Рахим не стал объезжать его, а встал рядом, загородив дорогу тому, кто соберется проехать здесь же. Но дорога эта и так используется редко, а в такие ранние часы не используется совсем.

В «ЗИЛе» открылись сразу обе дверцы. Вышли водитель-прапорщик и майор.

Поздоровались за руку.

– Товарищ майор Пряхин всегда был хорошим человеком, – шутливо сказал Назар. – Он обязательно купит моих овечек.

Овцы в кузове жалобно блеяли. Им дорожной пыли досталось больше, чем людям.

– У меня от одного только запаха баранины изжога начинается, – усмехнулся Пряхин. – Мне бы лучше свинины попостнее, а сало я прапорщику Собченко отдам. Он любитель...

У Назара от таких слов дрожь омерзения по телу пробежала. Он не понимал, как вообще можно есть свинину и при этом считать себя человеком.

Рахим деловито достал домкрат и стал прилаживать его под кузов.

Еще через десять минут вся партия героина перекочевала под сиденья и за спинку в кабине. Там тайник старый и проверенный. Майор тем временем отсчитывал сто стодолларовых купюр.

– Когда будет следующая партия?

– Пограничники, подлецы, все перекрыли. И не знаю даже, – пожал Назар плечами. – Сообщат... Обещают на следующий месяц. Я заказал сразу сто килограммов. Если ты целиком взять не сможешь, я отдам другому. У меня спрашивали... Как, осилишь?

– Я поднатужусь...

– Это как?

– Просто. Поищу деньги.

– Поднатужься.

– А ты сразу мне сообщи. Сигнал тот же.

– Конечно.

– Смотри только, чтобы все нормально было. В прошлом месяце я три раза тебя ждал.

– Да разве ж я виноват. Я же говорю – пограничники...

Назар убрал деньги в карман.

– Сегодня отправляете?

– Вечером поеду, в ночь. Не все еще для самолета загрузили... Да ночью и патрулей на дорогах меньше.

– Патрули тоже денежку любят... С ними надо ладить...