ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
После погрома сэвэнов во многих домах произошел семейный разлад, родители осерчали на детей, принимавших участие в погроме: одни отхлестали взрослых сыновей, другие выгнали из дому, третьи просто перестали их замечать. В стойбище начались повальные заболевания, ко всем вернулись старые болезни, но странно: эти болезни охватили только старшее поколение няргинцев, да и то в основном старух, которым нечего было делать; «заболели» было несколько стариков, но на следующий же день поднялись, потому что надо было ловить рыбу, кормиться.
Хорхой обходил больных старушек и сочувственно спрашивал:
— Дада, что болит?
— Ты виноват, ты один виноват будешь в моей смерти, — отвечали старушки, и слезы текли по их лицам.
— Может, Кирку позвать, он будущий доктор.
— Уходи, уходи со своим Киркой вместе.
— Ладно, тогда приглашу из Болони Бурнакина.
— Не зови его, не стану я раздеваться, не разрешу меня прослушивать трубкой.
— Если до вечера не поднимешься, позову.
Угроза действовала, у многих старушек хворь улетучивалась, поднимались они на ноги и принимались хлопотать по хозяйству.
А охотники толпой явились в контору сельсовета.
— Что же это, молиться, выходит, совсем нельзя? — спрашивали они. — На рыбалке нельзя, на охоте нельзя?
— Нигде нельзя, чепуха все это, — отвечал Хорхой.
— Какая будет удача без молитвы? Заезок в Болони ставили и то молились. Ты, Хорхой, молодой, мало охотился, потому не понимаешь. Без молитвы нельзя, удачи не будет и колхозный план не выполним. Понимаешь это? Государственный план не выполним.
— Токто, названый брат Поты, говорят, никогда не молится, только покрикивает на хозяина тайги, ругает его последними словами, а охотника лучше его не найдешь.
— Это же Токто! Тоже сравнил нас с ним…
Во время этого разговора Холгитон неожиданно заявил:
— Вы тут всех сэвэнов пожгли, у всех шаманов отобрали бубны, у некоторых пиухэ посрубали, а почему не съездите в Хулусэн, не отберете священный жбан, не отберете бубен и шапку с рогами у великого шамана Богдано?
При упоминании о великом шамане Хорхой почувствовал, как холодок пополз по спине, ноги почему-то дернулись, хорошо, что никто этого не заметил. Хорхой с малых лет боялся своего деда, великого Богдано. Он даже в мыслях не мог представить, как отберет у него бубен и шапку с рогами, как станет покрикивать на него, требуя священную одежду. Нет, все, что угодно, сделает Хорхой, но только не поедет в Хулусэн.
— Хулусэн — это меня не касается, — неожиданно нашелся он, — наш сельсовет не затрагивает Хулусэн. Верно я говорю, Шатохин?
— Верно. Наш сельсовет охватывает Нярги, рыббазу, Корейский мыс и лесопильно-кирпичный завод, — ответил Шатохин.
— Вот, слышали?
— Нет, не слышали! — повысил голос Холгитон. — Я погорячился тогда, когда сказал, что советская власть — не моя власть. Обиделся просто. Советская власть — это моя власть, я за нее до конца жизни буду стоять. Ты, Хорхой, врешь, ты не хочешь свой заксоровский священный жбан трогать, ты не хочешь отобрать бубен у своего деда. Думаешь, мы не понимаем?
— Правильно! Пусть едет, пусть попробует выпотрошить великого шамана. Это ему не сэвэнов сжигать…
— Священный жбан отберут, не беспокойтесь, бубен и шапку с рогами у великого шамана тоже отберут, это сделают районные начальники, на это у них есть власть, — попытался отвертеться Хорхой.
— Нет, раз ты такой храбрый, сам поезжай, сам отбирай!
— Против нас ты храбрец, ты там себя покажи!
— Сказал я вам, не имею права, не моя земля! — вдруг рассердился Хорхой, чувствуя свою беспомощность.
— Тогда комсомольцы твои пусть отбирают. Им-то все равно, чья земля.
Хорхой облегченно вздохнул и сказал:
— Комсомольцы — дело другое, им все равно, а мне нельзя на чужой земле распоряжаться.
— Вот и посылай своих комсомольцев!
После этого разговора Хорхой, собрав своих активистов, заявил, что надо конфисковать священный жбан, обезоружить великого шамана. Храбрецы-активисты на этот раз молчали, будто языки им кто пообрезал.
— Чего молчите? — спросил Хорхой. — Почо, ты говорил, что у любого отберешь сэвэнов, кроме своего отца.
— Так это я говорил про наших няргинцев, а тут ехать в Хулусэн, да еще к великому шаману…
— Великий, простой — не все ли равно? — заявил Кирка. — Шаман есть шаман, бороться, так бороться с ними.
Хорхой с благодарностью взглянул на двоюродного брата. Заседание активистов оборвал катер с халками, приставший к Нярги. Это вернулся Пиапон с бухгалтером и Митрофаном. Комсомольцы повскакали с мест и побежали на берег. Все няргинцы высылали встречать первых коров.
— Эй, люди, лучше подальше будьте! — закричал Митрофан.
— Злых зверей привез, что ли? — спросили с берега.
— Уходите подальше! — закричал и Пиапон. — Детей и женщин по домам гоните.
— Кого ты такого страшного привез?
— Быка. Подсунули, черти, нам свирепого быка.
Детей и женщин загнали по домам. Остались на берегу старики, молодые и средних лет охотники, но и они содрогнулись, когда на берег вышел огромный густо-красный бык с налитыми кровью глазами. Вышел этот зверь, огляделся по сторонам и заревел так, что у всех мурашки поползли по спине. Потом бык стал бить передними ногами мокрый песок, вырыл яму.
— Видели, какой красавец, — смеялся Митрофан.
— Много мяса!
— Он вам покажет мясо.
И бык поспешил показать свою натуру. Когда вышли на берег коровы и телки, их окружили собаки, подняли оглушительный лай. Бык пригнул могучую шею и пошел на собачью ораву.
— Ну и зверь! Не боится собак, — восхитились охотники.
Собаки одна за другой отскакивали от быка. Но охота на зверя была знакомым им делом. Только они удивлялись, наверное, почему охотники не добивают остановленного ими зверя. Бык шел на них напролом. Опытные собаки набросились на его задние ноги, и пришлось быку остановиться и кружиться на месте. Опоздавшие собаки, услышав гвалт, набежали со всех сторон.
— Уймите их! Загрызут! Убыток какой! — кричал бухгалтер.
— Разгоните! — встревожился и Митрофан.
— Мясо будет, — отвечали охотники. — Пусть он докажет свою силу и ловкость.
Собак собиралось все больше и больше. Бык тараном шел в самую их гущу и бодал, бодал впустую. Он стал заметно уставать, с задних ног уже текли струйки крови.
— Разгоните их! — закричал Пиапон.
В это время бык боднул в собачью гущу, и все ахнули — на острых рогах с отчаянным, смертельным визгом взлетела молодая сука. Бык круто повернулся и начал топтать жертву.
— Настоящий зверь! Да он людей поубивает.
— Вот женщинам и детям беда явилась.
— Теперь в Нярги два страшилища: Хорхой и бык!
Охотники засмеялись, схватили с лодок шесты и побежали разгонять разъярившихся собак. С катера сошел Пиапон, его тут же окружили старики.
— Ты нам новую беду привез, — сказал Холгитон.
— А старая какая? — засмеялся Пиапон.
— Хорхой твой! — хором ответили старики.
— Какая же беда — Хорхой? Он председатель.
— Обидел он всех нас, отобрал сэвэнов и пожег.
— Проезжал я сейчас стойбища, везде сэвэнов жгут, надоели они людям. Место только занимают в амбарах. Пожгли так пожгли, теперь не восстановишь. Надейтесь на доктора.
— Что твой доктор, не смог он спасти жену Кирилла. Умерла.
— Шаман тоже не спас, — возразил кто-то из стариков.
— Так что же, отец Миры, Хорхой прав? — спросил Холгитон.
— Советская власть решила покончить с шаманами, он исполняет ее волю.
— Но зачем они издевались над сэвэнами? Зачем рубили, кололи, в песок вбивали. Зачем?
— Этого я не знаю. Озорничали, наверно. Плохо это.
Охотники шестами разогнали собак, и бык благодарно глядел на них своими налитыми кровью глазами.
— Смотри, Пиапон, за мной едут, — сказал Митрофан.
Снизу поднимался трехвесельный неводник. Когда лодка подошла ближе, все увидели сидящих посередине двух русских женщин.
— Учительница или доктор, — гадали няргинцы.
Неводник пристал возле катера. Две женщины, одна молодая, другая пожилая, видать, мать с дочерью, выжидательно смотрели на встречавших. Первой поднялась дочь, осторожно переступая через вещи, вышла на берег. Длинное городское платье плотно облегало ее тонкую изящную талию. Она откинула назад платок с головы, и открылся ее чистый, высокий лоб, белокурые волосы.
— Здравствуйте, — сказала она грудным мягким голосом.
— Здравствуйте, — ответили охотники вразнобой.
— Я учительница.
— Красивая она, — сказал Митрофан по-нанайски Пиапону и спросил по-русски: — Язык их знаете?
— Нет, не знаю.
— Ничего, выучите.
— Постараюсь.
Подошли молодые охотники, среди них Хорхой, Кирка.
— Хорхой, тебе определить ее на житье, — сказал Пиапон.
— Куда ее, в комнате Лены двоим тесно, разве в дом отца Ойты, — задумался Хорхой.
— Пустит он, жди, — сказал кто-то.
Хорхой пошел к Полокто на переговоры. Вскоре он вернулся, и молодые охотники начали перетаскивать вещи учительницы. Среди знакомых охотникам вещей им попалась непонятная коробка с большой трубой.
— Граммофон, — объяснил им Кирка. — Сами услышите.
— Объясни, трудно, что ли, объяснить, — приставали к нему.
— Играет, поет, сами услышите.
— Совсем зазнался этот Кирка.
Привезла молодая учительница небольшую библиотечку, школьные принадлежности, гитару, мандолину, что тоже было незнакомо няргинцам. Кто-то побренчал струнами, и всем понравились звуки, исторгнутые инструментами. Кирка взял гитару, и сыграл какую-то незатейливую вещь.
— Вы знакомы с гитарой? — спросила учительница.
— Да, немного, — смутился Кирка и густо покраснел.
— А где научились?
— В техникуме, во Владивостоке.
— Вы учитесь?
— Да, на фельдшера.
Учительница уже внимательнее оглядела смущенного Кирку и улыбнулась.
— Вы будете первый фельдшер из своего народа, да?
— Наверно.
— Как хорошо это! — воскликнула учительница.
— Поженим их, — вполголоса сказал Митрофан Пиапону, и они рассмеялись.
— Свежей рыбой надо ее угостить, — сказал Пиапон.
— Я еду на рыбалку, — ответил Хорхой, — утром привезу.
Приезжие женщины ушли в дом Полокто, Митрофан уехал с малмыжцами, и все разошлись по домам. Кирка с Шатохиным вернулись в контору, расставили шахматные фигуры и склонились над доской.
— С каждым днем все больше и больше хлопот становится, — пожаловался Шатохин. — Учительница приехала с матерью, скот привезли. Для учительницы потребуется то да се, а скот надо оберегать от собак. Видел, как собаки на быка ополчились, точно волки, загрызли бы запросто.
— Ты об этом думаешь, а я о священном жбане, — сказал Кирка. — Комсомольскую честь нельзя срамить, надо этот жбан отобрать и передать куда следует. Великого шамана пощипать надо.
— Не боишься, он ведь твой дед?
— Чего бояться, человек он обыкновенный, только старый да гипнотизер сильный — и все.
— Я и то побаиваюсь его, — сознался Шатохин, — столько про него наслышан.
— Больше придумали люди.
Соперники играли партию за партией с переменным успехом, потому что Кирка наперед отдавал пешку и ход.
— А учительница и правда красавица, — сказал Шатохин на прощание. — Чего она из Хабаровска приехала в Нярги? Написано в направлении — по комсомольской путевке. Комсомолка она. Веселее будет в Нярги.
Кирка вернулся домой, разделся в темноте и лег в прохладную постель. Он лежал и смотрел в чонко, в который заглядывала одинокая звездочка. Смотрел он на звездочку и думал о преобразованиях, которые происходят в родном стойбище. Сколько событий! Не было ни одного дня с тех пор, как он вернулся домой, чтобы в Нярги не произошло что-нибудь новое. Жизнь изменялась не по дням, а по часам. Интересная, стремительная жизнь! По наблюдениям Кирки, не поспевали люди за этой стремительностью не из-за своей инертности, а потому, что были связаны по рукам и ногам старыми предрассудками, обычаями, неписаными законами. Что сделать, чтобы люди шагали вровень с жизнью? Кирка много раздумывал над этим и нашел один-единственный выход — надо обучать людей грамоте, тогда они не отстанут от жизни. Новая учительница должна продолжить работу Лены Дяксул, возобновить ликбез и привлечь к учебе всех невзирая на возраст. С грамотными легче поднимать колхоз…
Кирка вспомнил слова Шатохина о лишних хлопотах с появлением колхозного скота и усмехнулся: что тогда делать нанай, не содержавшим коров, не знавшим молока, если даже русский человек настроен против скота? Конечно, люди с неохотой станут ухаживать за коровами. С такой же неохотой, как они копали землю и засевали ее. Кирка слышал разговоры о привлечении к земельным работам опытных корейцев. Корейцы молодцы, земледельцы настоящие, но и нанай самим тоже требуется научиться обращаться с землей.
Звездочка в чонко подмигнула Кирке и ушла за край отверстия. Кирка стал засыпать, когда открылась дверь и раздался хриплый голос Хорхоя:
— Кирка! Кирка! Ты дома?
— Что? Что такое? — встревоженно спросил спросонья отец Кирки. — Что случилось?
— Я здесь, дома, — ответил Кирка.
— Свет зажги, помоги, — прохрипел Хорхой.
Кирка зажег керосиновую лампу и увидел окровавленное лицо и шею двоюродного брата.
— Что с тобой? Ранен?
Мужчины, женщины и дети постарше повскакали с пар, подбежали к Хорхою.
— Какой-то гад стрелял, издалека стрелял, а я, дурак, еще сам нацелил его — пел.
Под шум, возгласы и всхлипывания женщин и детей Кирка оглядел Хорхоя и расхохотался: правое ухо председателя сельсовета было продырявлено пулей, как по заказу.
— Чего смеешься! — обиделся Хорхой. — Еще чуточку левее и голову бы пробил. Перевяжи рану, нечего хохотать.
— Здесь и завязывать-то нечего, перестала кровь идти.
— Кто стрелял? Кто этот негодяй? — приставали женщины.
— Как увидишь в такой темноте, — ответил Калпе. — По слуху стрелял, ушами целился. Меткий стрелок. Как его разыщешь? Все метко стреляют. Неужели наши стреляли? Из-за сэвэнов, что ли? Или из-за шаманов?
На следующий день все стойбище говорило только о ране Хорхоя, гадали, кто бы мог так осерчать на него, что решился поднять руку. Решили — шаман. Но все соседи утверждали, что шаман весь вечер находился дома.
— Эх ты, Хорхой, глупый ты еще, — сказал Холгитон. — Очень еще зеленый и потому глупый. Ну, поможет тебе доктор? Ничем не поможет. Няйдет он стрелявшего? Лопнет, но не найдет. Вот и надо было тебе хоть одного шамана сохранить, бубен сохранить. Глупый ты. Шаман сейчас посидел бы немного и указал бы на стрелка, который тебе ухо продырявил. Понял ты теперь? Ходи с дырявым ухом, умнее будешь…
Старики измывались над пострадавшим председателем, как только хотели, а он молчал, не находя ответа. Тем временем Кирка собрал отчаянных комсомольцев, молодых охотников, чтобы отправиться в Хулусэн. Вдруг к нему явилась молодая учительница.
— Извините, я узнала, что ночью в председателя сельсовета стреляли, что зовут его Хорхой, а вас Кирка. Вы сейчас едете экспроприировать священный жбан, религиозную святыню нанайцев. Это очень интересно! Я вас очень прошу, возьмите меня. Нет, нет, я не боюсь воды, я хорошо плаваю, могу грести. Шамана великого тоже не боюсь, а зовут меня Каролина Федоровна, для вас я Каролина или Кара. Хорошо? Зовите меня Кара, а я вас Кирка. Договорились?
Каролина не хотела слышать никаких возражений, вышла вместе с Киркой на берег и быстро уговорила восхищенных ее обаянием и деловитостью юношей.
— Пусть поедет, веселее будет.
— У шамана священную одежду будет отбирать.
Так молодая учительница включилась в поход против великого шамана Богдано. Ехали весело, Каролине пришлось много рассказывать о городах, где бывала она, об учебе, поделиться планами своей культурно-просветительной работы в Нярги, она обещала научить тех, кто пожелает, играть на гитаре, мандолине, сказала, что мечтает создать струнный оркестр. Планов, у нее было уйма…
Подбадриваемые Каролиной, юноши гребли, не зная устали. После полудня экспедиция Кирки была в Хулусэне. Глава экспедиции пошел сразу к Яоде, содержателю священного жбана. Он поздоровался с Яодой, который приходился ему дядей, и заявил:
— Советская власть, дядя, требует, чтобы ты отдал священный жбан. Хватит обманывать народ, хватит на нем зарабатывать деньги.
Толстый седой Яода не ожидал такой наглости от сына Калпе и растерялся. Воспользовавшись этим, Кирка приказал:
— Ребята, берите жбан, бурхана и несите в лодку.
Тут только пришел в себя Яода, он тяжело стал сползать с нар, закричал что-то, но вместо крика послышалось бульканье в горле.
— Дядя, станешь сопротивляться, будет хуже, — предупредил Кирка и вышел вслед за комсомольцами, выносившими жбан и грудастого бурхана.
От Яоды он пошел к великому шаману. За ним неотступно следовала Каролина. Богдано холодно встретил Кирку.
— Это ты на доктора учишься? — спросил он.
— Я учусь, дед, но сейчас я пришел за твоим бубном, шапкой с рогами, священной одеждой. Советская власть отбирает все шаманские принадлежности.
— А меня она охраняет, сын Калпе. Тронешь что, отвечать будешь.
— Нет, дед, тебя, хотя ты и великий шаман, не будет охранять советская власть.
— Не вру, сын Калпе, в жизни не врал.
— Всю жизнь ты обманывал людей, теперь-то я знаю, дед. Ты не знал даже, как лежит плод у женщины, а помогал ей бубном рожать. Если умирала, ты даже не знал, почему она умерла, говорил, злые духи одолели. Теперь, дед, я все это знаю, тебя могу научить. А еще говоришь — не врал в жизни.
— Чему тебя еще учили, нэку?
— Людей лечить учили, дед, очень многому научили.
— Подойди, садись рядом.
— Мне некогда, я должен сегодня же домой вернуться.
— Ничего ты больше меня не знаешь, нэку. Я четыре твоих жизни прожил, в четыре раза больше знаю.
— Дед, школьники знают, что земля круглая, что она вертится, а ты не знаешь даже этого. А школьникам-малышам десять — двенадцать лет.
— Все, что ты говоришь, — вранье. Ваше учение не признаю.
— Дед, мне некогда с тобой спорить, отдай по-доброму свои шаманские принадлежности.
Каролина не спускала глаз с великого шамана, оглядывала, прощупывала, искала его великость — и не находила. Перед ней сидел очень древний усталый старик, бормотал что-то в ответ на слова Кирки. И глаза его были тусклые, будто обсыпанные пеплом. Богдано разочаровал Каролину.
— Если самовольно возьмешь, отвечать будешь, — повысил вдруг голос великий шаман.
Каролина взглянула на него и удивилась его преображению: согбенная стариковская спина выпрямилась, тусклые глаза молодо, зло заблестели, и лицо будто разгладилось, помолодело, посуровело.
— Сказал я тебе, меня охраняет закон, чего тебе еще надо? Ты слышал про названого моего сына? Нет? Есть у меня сын, Дубский его зовут, он охраняет меня.
— Кто он такой?
Кирка обвел взглядом товарищей, спрашивая их, не знают ли они этого Дубского, остановился на Каролине.
— Вы не слышали в Хабаровске фамилию Дубский?
— Он у нас бывал, с пистолетом ходит, — опередил Каролину один из юношей.
— Да слышала, он, кажется, какой-то ученый и сотрудник энкавэдэ. Так, кажется.
— Так, так, — подтвердили юноши.
— Он меня охраняет, недавно был здесь, предупредил меня, что вы явитесь сюда, — проговорил великий шаман.
Кирка постоял еще немного, раздумывая, что дальше ему предпринять, но ничего не придумал, попрощался с Богдано и вышел из душной фанзы.
