ГЛАВА ПЯТАЯ
Как ни уговаривали Пота с Идари Нину Косякову остаться в Джуене еще на год, она сумела убедить их, что ей еще необходимо поработать с амурскими и горинскими нанайцами. Осенью она переехала в Болонь, поработала там зиму, а летом перебралась в Нижние Халбы.
Идари, оставшись без опытной наставницы, кое-как вела хозяйство детских яслей. Женщины нехотя помогали ей.
— Ты наша, ты не будешь нас судить, — говорили они, — чего нам тебя слушаться. А новое — хлопотное дело.
Идари понимала их: много забот ложится на женские плечи, все хозяйство на них. После побега Токто Пота нес обязанности председателя сельсовета и председателя колхоза и лишь в середине зимы избавился от первой должности. Он помогал жене, старался держать женщин в послушании, потому что от них многое зависело в установлении новой, «культурной жизни», как говорила Нина Косякова.
— Колхоз — это повышение жизненного уровня, понимаете? — растолковывала она. — Это значит, больше будете денег зарабатывать. Но, независимо от денег, не получится у вас новой жизни, пока не научитесь культурно жить. Женщины должны прежде всего избавиться от грязи. Откуда у вас глазные болезни? От дыма. Откуда столько всяких болячек у детей и взрослых? От грязи. Откуда легочные болезни? Заражаетесь. Через трубки, через немытую посуду. Я вас учила, как вы должны следить за чистотой в доме…
Идари посещала землянки неряшливых женщин, стыдила их, ругала. Разговаривала она с их мужьями, но те отмахивались от нее. Тогда за дело принимался Пота.
— Хорошо, что твоя жена такая понимающая, — огрызались некоторые мужья. — А что сделаешь с моей? Побьешь, так ты судить будешь, штрафовать начнешь, а это убыток. Что сделаешь? Сам разговаривай с ней.
И Пота разговаривал с неряхами, стращал всякими карами, но ничего не мог добиться. Что-то надо было предпринять такое, чтобы люди расшевелились, как тогда, когда приехала Нина Косякова. Слышал Пота, что она после года работы в Нижних Халбах переехала в отдаленное таежное село Кондон. Он ездил в Вознесенское, советовался с секретарем райкома, с председателем райисполкома, те обещали помочь и тут же жаловались на обширность района, на нехватку кадров. В амурских стойбищах организовывались медицинские пункты, открывались школы, магазины, а в Джуене ничего этого еще не было.
— Зачем вы разделились на два колхоза? Маленькое стойбище, а вы разделились, — говорили районные начальники. — Объединить надо колхоз, всех озерских собрать в Джуене, тогда и школа, и магазин, и медпункт будут.
Где Поте думать было об объединении, когда его колхозники стали разбегаться. Трудное время переживали Пота с Идари, когда пришло письмо от Богдана с фотокарточкой. Долго разглядывали они сына, которого не видели уже столько лет. Изменился, конечно, сын, дело не к молодости идет, а к старости. А вот Гэнгиэ расцвела, помолодела, стала еще красивее.
— Поженились, наверно, — предположил Пота.
— В письме не говорят ничего, — возразила Идари. — Она ведь бесплодная.
— Да, если поженятся, не жди внуков.
— Почему он не приезжает хотя бы погостить? Другие приезжают, а он нет.
— Тебе же говорили, он книгу пишет.
Идари разглядывала знакомое и в то же время отдаленное временем лицо сына, а на душе ни радости, ни осуждения. «Книги пишет. Каким надо грамотным быть, чтобы самому писать книги. Большой человек. Матерью-то хоть назовет, когда вернется?»
— Кем он теперь стал? — задумчиво проговорила она, ни к кому не обращаясь.
— Кто его знает. Вернется, скажет.
Все джуенцы побывали у Поты, все держали в руках фотокарточку.
— Вот почему Гэнгиэ сбежала…
— Как она одета… Халаты, наверно, и не носит.
— Не может этого быть, лучше нанайского халата нет одежды…
На следующий день в Хурэчэне тоже говорили о Гэнгиэ, о Богдане и необычной бумаге, на которой, как живое, остается человеческое изображение. Из озерских нанайцев, пожалуй, один лишь Токто видел такое изображение.
— Гэнгиэ с Богданом рядом, — передавали ему вернувшиеся из Джуена охотники. — Поженились они.
Токто не хотел ссориться с названым братом из-за Гэнгиэ, хватит того, что его эта светловолосая заставила покинуть Джуен и поругаться с Потой. Хватит. Если женился Богдан на Гэнгиэ, пусть живут. Хорошо и то, что она не досталась чужому. А Богдана он никогда не считал чужим, относился всегда как к сыну, потому что он родился в тот миг, когда перестало биться сердце его дочурки.
— Хватит вам талдычить! — прикрикнул Токто. — Какое ваше дело, поженились они или нет? Если сошлись, пусть живут…
Эти слова дошли до Поты с Идари и прозвучали как приглашение к примирению. Но помирились они только в год заезка, так назвали охотники 1932 год.
В январе тридцать второго года районное начальство вместе с интегралсоюзом объявили о строительстве заезка в Болони.
— Загородим нанайское море! Штанами будем вычерпывать рыбу! Покажем нашу колхозную силу!
В строительстве заезка участвовали все колхозы от Сакачи-Аляна до Нижних Халб. Были заготовлены сваи в тайге и вывезены на берег. Весной в Болони собрались рыбаки со всего Амура. Это был невиданный доселе праздник! Никогда еще не собиралось столько нанайцев в одном месте, даже на самом большом касане. Весь берег у стойбища, острова были усеяны белыми берестяными хомаранами. Прибыли обещанные два катера, понтон с «бабой», баржа со стальными сетями. Закипела работа. Да такая веселая, дружная работа, что даже те, которые отказывались вступать в колхоз, приезжали поглядеть на сооружение заезка. Многие, охваченные всеобщим азартом, приступали к работе, и их, с согласия рыбаков, тут же принимали в колхоз.
Пота с джуенцами расположился на каменистом берегу, рядом с хомаранами няргинцев. Приехал со своими охотниками и Токто. Прежде чем раскинуть свой хомаран, он зашел к Поте, молча обнял его, Идари и сказал:
— Забудем, что было, плохо тогда получилось.
— Зря ты тогда так, — вздохнул Пота, — зря.
— Озлобила меня эта светловолосая.
— Она права была.
— Мне дела нет до нее. Покажи бумагу, где Богдан с Гэнгиэ.
Фотокарточки у Поты не было с собой, и он предложил подняться к отцу Гэнгиэ, Лэтэ Самару. Токто тут же помирился с Лэтэ, долго рассматривал фотокарточку и сказал:
— Пусть. Богдана я люблю как сына.
— Вот мы вместе опять, — сказал Пота. — Вместе живем, вместе работаем. Один колхоз вроде.
— Верно, весь Амур будто в один колхоз объединили.
— Может, мы объединимся?
— Хитрый какой! Поймал на слове.
— Пойми ты, если мы объединимся, все соберемся в Джуене, тогда откроют школу, доктора дадут, магазин будет.
— Почему в Джуене? Почему не на Харпи?
— Далеко от Амура, да и места там низкие, затопляемые.
— А в Хурэчэне?
— Хурэчэн остров, а жить нам не год, не два. Деревья вырубим, тогда за дровами в тайгу станешь ездить?
Токто долго думал и вдруг предложил:
— Давай так, если ты перетянешь людей, то в Джуене будем одним селом жить, а если я, то в Хурэчэне.
— Серьезное дело решаем, а ты…
На протоке кипела работа. С утра до поздней ночи над водой неслось: «Раз, два, взяли! Еще, взяли! Еще раз!..» Вслед за выкриками грохотала железная «баба», забивая сваи в илистое дно. Два маломощных катера кое-как тащили нагруженные камнями неводники. Много камня требовалось для заезка.
Однажды к Поте заглянул Калпе. Идари, как всегда, радушно встретила брата, хотя теперь жили рядом, в нескольких шагах.
— Это почему от тебя пахнет катером? — спросила она.
— Ездил на нем в Малмыж к пароходу, думал, встречу сына. Писал, обещался приехать.
Кирка учился во Владивостоке в медицинском техникуме.
— Все приезжают на лето, только наш Богдан не едет.
В другой раз Калпе явился в измызганной соляркой и маслом одежде.
— На катере работаю, учусь машиной управлять, — заявил он и показал в доказательство масляные пятна на одежде. Лицо его выражало восторг, он походил на мальчишку-охотника, впервые свалившего крупного зверя и извозившегося от радости в его крови.
— Мне говорили, кто на катере работает, меньше рыбаков денег получает, — сказал Пота.
— Что мне деньги! Мне мотор надо научиться понимать, я об этом столько лет мечтаю. Давным-давно, еще когда с отцом искали тебя, тогда еще думал о машинах. О пароходе думал. Потом ездил в Хабаровск на пароходе, от машины глаз не отводил. Всю жизнь мечтал, а ты говоришь, деньги. Мне мотор, машины нужны!
С каким, удовольствием произносил Калпе слова: мотор, машина, катер. Он их просто смаковал!
К середине лета поперек протоки встала шеренга свай. Колхозники глядели и удивлялись: неужели это сделано их руками? Год назад они, пожалуй, и одну сваю всем колхозом не смогли бы забить. К спуску стальных сетей прибыла водолазная команда. Впервые увидели рыбаки водолазов, ощупывали медные шлемы, поднимали и прикидывали, сколько весит «обутка» водолаза с толстой свинцовой подошвой, спорили, сколько пуль и дроби можно было бы изготовить из водолазного снаряжения. Когда водолаз впервые полез в воду, на берегу собралась толпа. Нашлось столько охотников помогать, что отбоя от них не было. Пота и Калпе все же попали на лодку водолазов.
— Если не крутить помпу? — спрашивал Калпе у бригадира.
— Задохнется водолаз, — отвечал тот охотно.
— Если груз свинцовый не надеть?
— Вверх тормашками всплывет. Ногами кверху…
— Научиться можно на водолаза?
— А чего же? Можно.
— Меня возьмешь?
— Возьму, мужик ты ладный, хотя и в годах.
Так Калпе перешел с катера в водолазную бригаду.
— Он, как мальчишка, не работает, играет, — говорили про него рыбаки. — Кирка его куда серьезнее, лекарственные травы собирает, нанайское лекарство русским хочет привезти. Он молодец, добьется своего, будет нашим доктором. А отец — мальчишка!
Пота не осуждал своего друга юности. Зачем? Если бы с него кто снял заботы, он и сам пошел бы в водолазы. А забот у Поты много. В секрете от всех он в Джуене строил две землянки и при каждой встрече с Воротиным уговаривал его открыть в Джуене магазин. Борис Павлович отказывался, у него не было грамотных продавцов.
— Стыдно тебе, Борис, — сказал однажды Пота. — В Болони ты открыл магазин, в Нярги открыл, а у нас не хочешь. Колхоз называется «Интегральный охотник», а ты…
— И верно, — засмеялся Борис Павлович. — Интегралсоюз не помогает «Интегральному охотнику». Ладно, подумаем. Ты заканчивай землянки.
К концу лета Воротин подыскал продавца и стал перебрасывать в Джуен груз для магазина.
В это время на заезке творилось что-то невообразимое: к стальным сетям подходили максуны и начинали прыгать так, что вся протока закипала. Вся она в пене, в брызгах, а над пеной будто висят серебряные максуны. Такого никто еще не видел! Радовались в первые дни рыбаки, когда маленькими неводами за притонение вытаскивали десятки, сотни центнеров рыбы. А рыба все подходила и подходила, днем и ночью шумела и гремела протока — глаз не сомкнешь. И тут стало известно колхозникам, что Болонский и Малмыжский рыбозаводы и интегралсоюз не могут справиться с добытой рыбой, хранилища забиты, соли недостает. Растерялись рыбаки и обработчики: что делать, куда девать рыбу?
— Выпустить надо, — советовали старики, — погибнет рыба. Грех губить столько рыбы.
Районное начальство не разрешило открыть заезок, приказало удерживать рыбу до глубокой осени, а когда начнутся заморозки — выловить и заморозить. Заезок не открыли, и рыба продолжала биться у железной сетки.
— Под заезок ямы роют, — сообщил однажды Калпе; ему уже доверяли спускаться под воду. — Погибает рыба, надо выпустить часть.
Но приказ есть приказ, не открыли заезок. Как-то утром сторож нашел две распоротые сетяные полосы, рыба рекой выливалась через проемы. В другой раз в других местах нашли проемы, кто-то ночью проделывал эти проходы рыбам.
— Вредители! Враги советской власти. Шаманское охвостье…
В Болонь приехали милиционеры, следователи. Был среди них и Дубский. Начались допросы. Подозревали тех, кто шаманил и был близок к шаманам. Кто же мог вредить, кроме них, они выступали против колхозов, вот и не хотят, чтобы люди показали колхозную силу, единство.
В начале сентября озерские нанайцы выехали на кетовую путину, а когда возвращались домой, Пота всех удивил, заявив, что охотникам незачем покупать продовольствие и товары на зиму в Малмыже или в Болони, они все могут приобрести в Джуене.
— Ты чего обманываешь людей? — усмехнулся Токто. — Или уже заманивать их начал?
— Зачем заманивать? Если хотят, пусть едут. Магазин у нас открыли.
Не поверил Токто названому брату, поехал в Джуен. В новой землянке над дверью такая же вывеска, как в магазинах Болони и Малмыжа. Зашел Токто в землянку — все верно, магазин как магазин, на одних полках всякие материи, на других — съедобное. Были даже большие и желтые круги мыла, Воротин их называет сыром и говорит, что готовят их из молока. Как-то он при охотниках вырезал кусок и съел. Потом дал попробовать охотникам. Токто попробовал и выплюнул вслед за другими. Рядом с огромным желтым куском сыра стояли банки с невиданными ягодами. Токто пробовал их, ничего, понравились. Русские называют их помидорами.
За прилавком стоял невысокого роста русский.
— Что будете покупать? — спросил он.
— По-нанайски не разговариваешь? — в свою очередь спросил Токто. — Как же собираешься работать?
В дверь ввалились харпинские охотники с женами.
— Смотрите, такой же магазин, как в Болони!
— Вот так Пота! Видели? Открыл какой магазин.
— У нас когда откроют? Токто, ты должен знать…
Токто этого не знал, упрашивал он Воротина открыть в Хурэчэне магазин, да получил отказ. Подошла Кэкэчэ и прошептала на ухо:
— Внукам хочу купить на штанишки да сладости еще.
— Покупай.
— А как покупают?
— Подойди, скажи, что надо, и деньги подай.
— Одна я не смогу, ничего не понимаю. Подойди ты.
Но Токто не хотелось слушать упреки от своих колхозников, он подсунул жене деньги и вышел. Кэкэчэ растерянно мяла в руке деньги, она никогда ничего не покупала.
— Дай мне вон ту материю, внукам хочу штанишки сшить, — сказала она, указав пальцем на штуку сукна.
Продавец понял, положил сукно на прилавок, взял метр, показал Кэкэчэ, сколько будет метр сукна, спросил, сколько ей требуется. Кэкэчэ показала три пальца. Продавец отмерил три метра. Потом он взвесил конфеты.
— Смотрите, мать Гиды всю жизнь будто в магазинах что-то покупала, все понимает, — смеялись женщины.
— Ничего не понимаю, он сам догадывается, что мне надо, — смущенно отвечала Кэкэчэ. Она подала деньги и пошла к выходу.
— Обожди, может, у тебя не хватает, он подсчитает сейчас, — остановили ее охотники.
К удивлению Кэкэчэ, продавец вместо одной бумажки вернул ей целых пять и несколько монет.
— Что так? Почему? — спросила Кэкэчэ охотников.
Но охотники, хотя всегда имели дело с продавцами, сами мало что понимали в денежном обращении.
А тем временем Токто встретился в Потой.
— Видел, брат, твой магазин, — сказал он. — Хороший магазин, понравился охотникам. У меня в Хурэчэне тоже будет магазин.
