Ну, вот: на этом можно было бы и закончить нашу повесть о советском батыре Ардуанове. Однако не могу — так сблизили меня с ним два года, в течение которых собирал я о делах батыра волнующий материал, два года, пролетевших быстро и ярко, прожитых мыслями и чаяниями большого человека. И стало мне вдруг тяжело, просто невыносимо расстаться с ним вот так, сразу; сунув в портфель завершенную рукопись с последней, поставленной нехотя точкою, отправился я снова в химический град, в советские Березники — края, где живет семья Мирсаита Ардуанова и товарищи его, работавшие на той грандиозной стройке.

Поезд «Казань — Соликамск» отправился в путь, когда время близилось уже к полуночи, — повез нас, пассажиров, в дальнюю дорогу, убаюкивая завораживающими перестуками. В вагонах дальнего следования в подобную полуночную пору не очень-то рвутся разносить по купе горячий хлопотный чай; быстро раздают сыроватые чуть постели, желают улыбчиво спокойной ночи, приятных всем сновидений — на этом прощаются и уходят.

Так получилось и на этот раз. Сосед мой — старец лет семидесяти, седой как лунь, в очках и с аккуратной еще фигурой — слова проводницы, сказанные с искренней располагающей улыбкой, принял весьма охотно, в свою очередь пожелал спокойной ночи ей и мне и, не расходясь в словах с делом, нырнул под одеяло на нижней полке. Мне же спать еще не хотелось: предстоящая встреча со своим героем — хотя и не было его уже давно в живых — бесконечно волновала меня.

— Если я почитаю немного, будет вам мешать свет ночника? — спросил я спутника.

— Читай хоть до самого утра. Мне все равно. Я в любых условиях сплю, — ответил мне седовласый мой старец.

Улыбнувшись благодарно, открыл я книгу Константина Паустовского, разыскал в ней одно небольшое место, отчеркнутое, — в полторы всего книжные страницы; именно эти строки вдохновили меня написать, рассказать всем о батыре Ардуане — стал я читать в который уж раз за два минувших года:

«На постройке «цеха водоочистки» работала бригада бетонщика Ардуванова. Вся бригада состояла из татар и башкир, почти не понимавших по-русски. Они пришли на стройку из волжских степей. Они не умели держать как следует лопату и робко топтались в рабочкоме. Дощатый барак с красными полотнищами и портретом Ворошилова казался им дворцом. Они опасались курить и осторожно кашляли в руку, чтобы не потревожить людей, заседавших за столами в этом великолепном помещении.

Бывший пермский грузчик Ардуванов внимательно осмотрел степных людей и пробормотал:

— Будет дело!

Он организовал татарско-башкирскую бригаду.

Профработники, любящие газетный жаргон и неудачные сокращения, тотчас же прозвали ее «бригада нацмен». Через несколько месяцев из вчерашних батраков-чернорабочих Ардуванов сделал квалифицированных бетонщиков. Через год Ардуванов получил орден Ленина. Орден запылен цементом и кажется зеленоватым.

Ни один бетонщик из бригады Ардуванова не прогулял ни одного дня. В узких добродушных глазах ардувановцев можно прочесть, как по букварю, об их честности, упорстве и выносливости.

Здешней суровой зимой при пятидесятиградусных морозах без теплой спецовки они работали с таким же легким сердцем, как и в душные летние дни. Их труд заражал даже вялых пермяков.

Но рядом с ардувановцами ходили бузилы. Бузила — это или истерик, считающий, что звание рабочего дает ему права и не налагает никаких обязанностей, ощущающий себя «борцом за революцию, загнанным в бутылку», или тупорылый малый, попахивающий самогоном, хулиганством, рекрутским молодечеством. Он кроет в бога и в гроб прорабов и инженеров, требует спецовку, лучшую, чем все, обеды, лучшие, чем все, курит среди стружек. Пестрая кепка лихо смята над морщинистым лбом, зеленое кашне кутает осипшую глотку. Он плюет вслед ударникам. Большевики его «разорили», где-то там, в семейном гнезде, и под толстой черепной крышкой чадят мысли о мести.

Бузилы вскинулись — «татарва» учила их работе. На татар показывали пальцами, об их работе знало правительство, и из-за татар с бузил взыскивали строже: их лодырничество получило яркий контрастирующий фон.

Спрятаться было некуда. Тогда в ход пошла верная финка. Двоих из ардувановцев «подкололи», предварительно затеяв драку, как того требует хулиганская тактика. Бузилы думали отделаться простым «ранением в драке по пьяному делу», но просчитались. Их судили за контрреволюцию. Бригаду Ардуванова занесли в «Красную книгу» Урала — почетную книгу строителей новой индустриальной базы на Востоке».

Смотри же ты, каким звонким романтиком был Константин Паустовский! Да романтиком ли только? Наверное, надо еще обладать большим талантом и благородным сердцем, чтобы в такой короткой записи раскрыть столь полно характер целого народа. Наверное, надо крепко любить бескрайнюю свою родину и всех людей, населяющих ее...

Долго я лежал, слушая, как дружелюбно гудит поезд у ночных станций, словно приветствуя народы нашей страны, да не заметил, как и уснул. Когда же открыл утром глаза, спутник мой давно был на ногах.

Я пошел умываться, вернулся бодрый и радостный, стал ждать утренний чай. Тут и разговорились. В другое время на знакомство ушли бы долгие месяцы — в поезде это дело одного дня.

Седой мой старец представился Иваном Федоровичем Коноваловым, назвал и я свою фамилию и — коротко — имя. Впрочем, имена эти нам, друг друга до того совершенно не знавшим, ничего не давали. Стали мы знакомиться глубже. То есть пытали теперь, кто до какой станции едет. Я — в Березники. Оказалось, и Иван Федорович тоже! Вот чудеса! Да мы же почти родные, земляки, можно сказать!

Я, как и требовала моя профессия, должен был узнать осторожно у Ивана Федоровича, кто он и чем занимается, о себе, конечно, следовало по правилам писателя молчать.

Иван Федорович — коренной житель Березников, мало того, краевед этого города, и в Казань ездил по очень важному делу. Искал он в архивах Казани документы человека, избиравшегося делегатом на II съезд РСДРП от Верхнекамской партийной организации, а также Устав этой организации и... нашел. Нашел после месячных волнений и тревог. Вот почему смог он вчера уснуть со спокойным сердцем.

Удивительные порой дела бывают на свете... Может, он знает и моего героя? Ну как же, быть краеведом и не знать?!

— Простите, Иван Федорович, вот вы живете в Березниках. Не знаете ли, не слыхали ли о таком человеке — Ардуанове? — спросил я у него и, готовясь услышать: «Какого Ардуанова?» — уставился ожидающе в карие его глаза.

— А как же! — сказал Иван Федорович и ласково улыбнулся.

Впрочем, слова эти обычно говорят люди, желающие избежать конкретного ответа. Поэтому и я сначала не был особенно удивлен. Нет уж, мой мудрый старец, от меня не так-то легко отделаться, и профессия наша любит точность.

— И что — лично знаете? — спросил я хитро.

— Сорок лет рядом прожили, — отвечал просто Коновалов.

Я, мигом утеряв свое спокойствие, вскочил с места.

— Ну, или мне здорово повезло, или сяду я в глубокую калошу! А не вы ли автор очерка «От землекопа до члена правительства»?

— И что, если я?

— А герой очерка Паустовского «Коноваловские ребята» — тоже вы?

— И что, если я?

— О господи, я же в тот приезд искал вас целую неделю. А на этот раз вы сами мне попались. Дорогой Иван Федорович, да если бы вы вчера сказали мне, что вы тот самый знаменитый Коновалов, мы бы давно уже были знакомы.

Старик, поблескивая стеклами очков, смущенно улыбнулся.

Стали мы беседовать уже всерьез. И я невольно проговорился о том, что прочел очерк Ивана Федоровича в библиотеке Казанского университета; узнал, что в свое время с огромным тактом и терпением сумел расспросить он умирающего Ардуанова о его жизненном пути и теперь эти факты могли бы очень пригодиться какому-нибудь писателю, задумавшему написать об этом книгу. Тут пришла очередь удивляться Ивану Федоровичу.

— Вы что же: писатель? — спросил он меня.

— Нет, — отвечал я твердо. — Я в типографии работаю, наборщиком. Но это еще не говорит о том, что я могу остаться равнодушным к биографии такого человека, как Ардуанов.

Коновалова, однако, на мякине провести не удалось.

— Или выкладывайте начистоту, или я с вами больше не разговариваю, — сказал он сердито. И даже, обидевшись не на шутку, со стариковским упрямством вышел из купе в коридор.

Дорого обошлась мне попытка скромно умолчать о своей работе. Пока разговорились вновь с Коноваловым, прошло, наверное, часа три, не меньше. Все же друг друга мы поняли, и общий язык наконец был найден.

— Иван Федорович! Вот вы человек, сорок лет проживший рядом с Ардуановым. Так, наверно же, знаете: какое было в нем главное качество, что стал он таким героем? За что же, по-вашему, поставили ему памятник? — спросил я у Коновалова: было это для меня очень важно.

Седой мой старик помолчал, подумал, потом, словно очнувшись, взглянул мне прямо в глаза:

— По-моему, основное качество Ардуанова — нравственная чистота, вот что. — И пояснил, словно боясь, что я недопонял смысл слов его: — Скажем, борется Мирсаит на сабантуе, а сильный был человек, ох, братец, сильный, Половину всех призов забирал, можно сказать, вот каков, и никто, конечно, не упрекнет его, слова не скажет, но нет, сам не согласен Мирсаит. Собирает сабантуй малый, для бригады своей. Вот они там и борются, и бегают, и все-все; так он все подарки свои победителям отдаст. Вот каков был человек, сильный, душа, одним словом. (Я в душе возликовал: значит, верно описано у меня, вот и старик подтверждает.) Дали ему на улице Пятилетки новую квартиру, после того уже, как вышел он из больницы. На первом этаже квартира — подумали, наверно, что трудно будет после операции-то на верхотуру лазить... А квартира холодная — сил нет! Другой кто непременно шум бы поднял, ну, Ардуанов живет, конечно, получше квартиры не требует. Приходят это однажды к нему из горсовета. Товарищ, мол, Ардуанов, как ударнику стройки, постановили мы выделить вам новую квартиру, значит, трехкомнатную. Где там! Разбушевался старик, всех отругал. Первым делом на дочку свою обрушился, на Кашифу, мол, ты это все ходишь, у тебя язык длинный. Почему, мол, из горсовета пришли, ты, что ли, писала? Мне, говорит, эту квартиру за работу дали хорошую, вот умру я, тогда вы за свои добрые дела и получите новую квартиру. А до этого, мол, и не думайте. Вот каков сильный человек он был, братец! Таки настоял на своем, семья его теперешнюю трехкомнатную квартиру только после его смерти получила.

— И детям, видно, ту квартиру за работу дали?

— У вас, у татар, есть такая пословица: что в гнезде видит, так и в полете делает. Ну, дети у него тоже не подкачали. Старший сын в милиции служит, еще в те нелегкие времена комсомол его мобилизовал, так и остался там; средний, значит, инженер-конструктор, на заводе, том самом, который отец строил; две дочки по медицинской линии пошли, врачи, все — с высшим образованием. И скромные такие, порядочные. Ах, хорошие люди, каждый раз, как вижу их, тепло на сердце становится, будто самого Ардуана увидел. Знаете ли, попутчик, оказывается, по одному даже человеку можно представить себе весь народ. Как узнал Ардуанова — так полюбил я татарский народ, показал мне Ардуанов, на что способен человек. Да и страна вся видела дела его: выбрали Ардуанова членом Всесоюзного Центрального Исполнительного Комитета, приглашали его в гости, в Москву, и Калинин, и Орджоникидзе, в работе съезда Советов участвовал, это когда была принята Конституция. Ты, кажется, говорил, что бывал в Березниках, так заходил, наверное, в музей, там хранится его одежда рабочая, я и передал ее в музей, и орден тоже там, один из первых, зеленоватый такой, будто пыль цементная на нем осела. Правильно сделали рабочие Березников, что поставили памятник ему у завода, который он строил; на работу когда идут, после работы — равняются по Ардуанову, докладывают ему по совести о своих делах. Слышал ты или нет, мы ведь в этом году специальную премию установили, имени Мирсаита Ардуанова, теперь каждый год будет награждаться этой премией лучшая бригада строителей.

Хорошо было мне слушать седовласого моего попутчика, старшего товарища, сорок лет прожившего рядом с Мирсаитом Ардуановым, человека, искренне уважающего мой народ. Хотелось мне, чтобы продлились эти минуты надолго. Но в то же время спешил я получить ответ на очень важный для меня вопрос, запылавший сейчас в моей душе с волнующей, нестерпимой силой:

— Скажите, Иван Федорович, так за что же поставили Ардуанову памятник? Вот, например, есть памятник Маяковскому — он поэт, человек творчества; Чайковскому есть памятник — он композитор, опять же творец; Чапаю — он красный герой, грудью защитивший революцию.

Терпеливо дослушал меня Коновалов. Потом, взглянув дружески, улыбнулся и ответил:

— Ты, конечно, и сам знаешь за что. Но, видно, дорого тебе услышать это от меня, хорошо, я скажу: батыр Ардуан, как и Маяковский, как Чайковский, как ваш национальный герой Джалиль, тоже был творцом. Но создавал он не поэмы, не симфонии, а Новое время, Новый мир — мир социализма. Вот за это и поставили ему памятник. Первый памятник татарскому рабочему в русском городе.

Стремительно мчится в солнечное утро наш поезд, будит светлым гудком станции на пути, приветствуя будто народы Советской Родины; мчит он нас в «республику химии», в город, где был рожден батыр Ардуан, в близкие уже Березники.