Господи боже мой! Дорогой брат, милая невестка! Ну как же мне сразу все рассказать вам! Двадцать лет не видались… И ничегошеньки не умею сказать. Да, время это ни для кого не прошло даром… Стойте-ка, подойдите сюда к окну, я разгляжу вас получше… Да… все мы за это время изменились… будто в щелочной реке искупались… И, гляди, на одного она действует так, а на другого — эдак. Брат, ты ровно стал больше и вроде обмяк, будто время в себя всосал… а ты, Сидония, ты позволишь, чтобы я звал тебя, как встарь, Сисси, правда ведь? ты худой стала, и будто пушком покрылась, как тот серого цвета камень или асбест, что я на Урале в горах видал…

А я? Как ты сказала? Как размокшая в баркасе селедка? Ой, Сисси, Сисси, а язык у тебя, слава богу, совсем такой же, как прежде.

Однако товаров у вас в лавке как будто сильно поубавилось и дом ваш куда теснее стал, вроде бы наполовину в землю ушел… Но пахнет в нем все так же. Пахнет, ей-богу, точно так же, только еще пуще… Эх, кабы мне раньше знать… Сегодня ночью в два часа понеслись мы при луне вниз с Таллинского Вышгорода. Они сами взяли в руки вожжи, как у нас частенько водится. И только когда у озера на Тарту свернули, они соизволили сказать: Якоб, сегодня и ты увидишь своих. И вот теперь у меня нет для вас даже самого маленького подарочка с собой… просто срам… после двадцати-то лет… И письмо, что я вам всю неделю писал, в Таллине в незаконченном виде в комнате для прислуги лежит, в комендантском доме… Потому что ихняя светлость все-таки соблаговолили мне сказать, что сегодня вечером обратно в Таллине будем… И от Марты нет у меня для вас ни привета, ни гостинца… Кабы она знала, так если уж чего другого не послала, то непременно спекла бы страсть какое вкусное санкт-петербургское пирожное с корицей, которое зовут кёрдекозак — казачье сердце значит, и мне для вас с собой дала… хотя и от вас тут таллинские ресторации да кондитеры не так уж далеко. А моя жизнь вообще?.. Нет, я не жалуюсь… я уже писал про это в том недоконченном письме… может, она временами немного и чудная моя жизнь — то княжеские дворцы, то цыганский шатер… Поскольку с нашим генералом ты ни за что в жизни не узнаешь, где завтра будешь… но зато скучно не бывает, как вам здесь, по-моему, должно быть… Ой, дорогие, чего я только за эти двадцать лет не навидался! Ну да… но зато для вас опять всего двадцать минут… Генерал сказали: Двадцать минут, пока здешние полковые кавалеристы наших лошадей сменят. А теперь, видишь, они сидят, там в лавке за маленьким столиком, — сквозь это зеленоватое стекло хорошо видать — и свой еневер попивают, пока лошадей сменят, и уже смотрят на золотые часы с брильянтами (сама государыня подарила)… Ах, как мы сегодня ехали-то? Ну, да что там говорить. У нас Иоахим был к саням привязан… Где-то между Колу и Куремаа приказали остановиться и разом вскочили в седло. Езжай за мной на Пайде! — говорят. Они же никогда не выдерживают долгого в санях сидения. Я сказал, что, может, тогда встретимся здесь у вас в лавке, и они вихрем понеслись, так что только снег взметнулся. И я был уверен, что увидимся только здесь. Но через несколько десятков верст они вдруг прискакали обратно, и такое странное лицо у них было, будто в дороге что-то приключилось, но я не смог доведаться, потому что как раз в это время застрял в сугробах у кладбища Анны. Один бог знает, как мы оттудова смогли выбраться, засел я, во всяком случае, намертво. Лопаты у нас, само собой, были взяты, и я стал быстро раскидывать снег. Но на дороге я, поди, немного задремал и лошади так глубоко увязли, что одному мне там в снегу на два локтя глубиной невесть сколько времени потребовалось бы. Как только они подъехали, тут же спешились. Я, конечно, сказал, что побегу в церковное имение и приведу помощь — оттудова, туда-сюда — и версты не будет, но они сказали: Справимся вдвоем! — и приказали мне кидать направо, а сами стали другой лопатой кидать налево. И, нечистый дух, как начали они такими бешеными взмахами метать, так у меня несколько раз в левом боку колотье начиналось, и думал я — вот-вот задохнусь, но откидывать медленнее или брать поменьше зараз мне ведь не пристало! Ну да, через час для лошадей дорога была расчищена — не зря два человека лопатами так махали, что с обоих пот градом катился, потому что они, правду говоря, вспотели ничуть не меньше меня. И опять направились в эту сторону и сюда все ж таки добрались. Последние десять верст лесом впереди ехал воз Мяэского поместья с водкой, и дорога для нас была уже проезжей… Но, дорогие… то, что вы мне здесь о нашем генерале сказали, что здесь рассказывают… у меня даже вообще язык не поворачивается тут при вас это повторить… будто он… крестьянский сын… Ой-ой-ой! — об этом я взаправду не советую вам громко дальше пересказывать… знаете, это ведь то же самое, как и то, о чем в Санкт-Петербурге шепчутся, будто великий князь… наш великий князь Павел Петрович, ну… будто он вовсе не сын покойного императора Петра Третьего, так вот… будто наша теперешняя императрица в ту пору, когда она еще супругой великого князя Петра была, в пятьдесят четвертом или около того мертвое дите родила. И императрица Елизавета будто повелела тогда в чухонских деревнях разыскивать молодух и доставлять их вместе с дитями мужеского полу во дворец кормилицами, вот так-то, и тогда приказали их всех к себе привести и среди всех младенцев одного выбрали и велели объявить его сыном великого князя… А ту чухонскую женщину — мать этого ублюдка, то есть значит — нашего великого князя, — будто вместе со всей семьей в Сибирь заслали и вслед за ними — весь тамошний народ из той деревни вместе с ихним пастырем… И деревню ту (это было под Ораниенбаумом в Санкт-Петербургской губернии) — даже всю пустую деревню как есть — приказано было совсем с лица земли стереть… Видите, о чем смеют шептаться… Да ведь это же одно бесстыдное вранье — а как же иначе! Только если бы вы нашего великого князя видали так близко, как я (наш генерал пользуется, так сказать, особой милостью великого князя), вы и сами поняли бы, что великий князь с его костлявым угловатым лицом и задранным курносым носом в этом смысле должен быть более сомнительным, чем наш генерал со своими — я скажу, ей-богу, царскими повадками… Вон поглядите сами, как он вынимает там из кармана свои часы с брильянтами — ну что?

Да, а теперь мне надобно сбегать поглядеть, может, лошади уже поданы…