ГЛАВА ВТОРАЯ
I
В большое село с франтоватыми деревянными домами колонна добирается во второй половине дня. Дома стоят в две линии по обе стороны широкой, но страшно грязной улицы. Грязи по колено, ступишь — ног не вытянешь.
Колонну отводят за огороды, на лужок, чтобы отдохнули солдаты после утомительного марша.
И сразу же бойцов начинают наперебой зазывать в свои роты лейтенанты и даже капитаны.
— Ребята, давайте в минометную роту! — выкрикивает шустрый приземистый старший лейтенант. — Артиллерия — бог войны. Минометы — тоже артиллерия...
Иван Чигрейка, с которым Сергей был в партизанах, советовал идти в минометчики.
Вспомнив его хвалу минометам, Сергей зовет в минометчики товарищей.
Николай Прокопчик щерит белые, как чеснок, зубы:
— Нашел счастье! Видел, какие железяки минометчики на горбу тащат? Словно ишаки...
Василь знает, куда хочет Николай, — в связисты. Немного поработал на почте, полазил по телеграфным столбам. Считает — стал специалистом...
Как раз белобрысый капитан связистов набирает. Ни слова не сказав Сергею, Николай с Василем Лебедем бегом туда. Отделиться, значит, хотят. Пусть отделяются. В связисты Сергея на веревке не затащишь.
Записывают в автоматчики. Сергей ринулся к кучке деревьев, где собралась в основном молодежь. И командир у автоматчиков симпатичный — молодой, с мужественным лицом лейтенант.
Однако уверенности нет. Происходит что-то не то. Лейтенант куда-то исчез. Те, кто записался было в автоматчики, переходят к санитарам, пэтээровцам, артиллеристам. Сергей решает никуда больше не записываться.
Сватанье в роты, взводы кончается так же неожиданно, как и началось. Подъезжает «виллис», из него выходят высокий полковник, два подполковника и майор. Маршевую роту строят в шеренгу. Полковник не спеша, как бы вглядываясь в лица, проходит вдоль строя.
— Белорусы есть? — зычно спрашивает, остановившись.
— Есть! — дружно выдыхает шеренга. Откуда?
— Гомельские!..
— Речицкие!..
— Пропойские!..
— Кричевские!..
Полковник удовлетворенно усмехается.
— Моя фамилия Василевский, — говорит звучно. — Я сам белорус, родился на Могилевщине, командую дивизией, в которую вы прибыли. Наша земля еще под врагом, небольшую часть ее вызволили, но мы вызволим всю. Будем бить проклятого врага, на какой бы фронт нас ни послали.
У Сергея искрой в памяти: в сорок втором году, летом, как раз в тот день, когда его арестовали, он перепрятал напечатанную на красной бумаге, сброшенную с самолета листовку, которая называлась «Письмо воинов-белорусов белорусскому народу». Среди других подписей была фамилия «Василевский». Он значился как командир полка...
Сергей внимательно приглядывается к полковнику. Лицо приятное, продолговатое, нос с горбинкой. Говорит полковник немного нараспев, с доверительной интонацией, и по выговору, если прислушаться, можно узнать в нем белоруса. По всему видать: бывалый человек, с солдатами с юмором разговаривает.
Шеренгу делят на три части. В каждой человек по двести. Люди попадают в распоряжение двух полковников и майора, что приехали с Василевским.
— Левое плечо, круго-о-ом!
Из шеренги образованы теперь три колонны. Две уходят, та, в которой Сергей, остается.
У Сергея холодок пробегает по спине. Колонна, в которой Василь Лебедь, Николай Прокопчик, Костя Титок, Костя Русакович, двоюродный брат Адам, отправилась неведомо куда.
Оставшаяся колонна снова становится шеренгой.
— У кого среднее образование — три шага вперед!..
Сергей перешел в десятый. Можно считать: у него среднее или почти среднее образование.
Из шеренги выходит хромой учитель Демяшкевич. Ехали в одном вагоне, и Сергей знает: он окончил два курса педтехникума. Вслед за Демяшкевичем смелей выходит из шеренги Сергей.
На двести человек их только двое таких нашлось. Остальные — в колоннах, направленных в другие полки. Демяшкевича и Сергея сразу назначают временными писарями. Выдают чернильницы, ручки, разграфленные книги для учета рядового и сержантского состава. В графы нужно вписать год рождения, образование, военную специальность и другие сведения о людях, которые вливаются в действующую армию.
Когда Сергей, примостившись на пеньке, уже кончал переписывать бойцов, за его спиной вдруг остановился перетянутый портупеей, опрятный с виду старший лейтенант. Лейтенант осуществляет общее руководство: распределяет бойцов по батальонам и ротам.
— У тебя красивый почерк, — говорит он Сергею. — Ты где учился?
— В школе.
— Пойдешь в первую роту. При случае заберу в строевую часть. С командиром договорюсь.
Вот что может значить почерк! До пятого или шестого класса Сергей царапал неуклюжие каракули, в которых иной раз сам не мог разобраться. Все началось с конторы «Плодоовощ». Половину отцовской хаты уступили этой конторе. В ней работал молодой бухгалтер, который на удивление красиво писал. Сергею очень хотелось писать так же. Сознательно или бессознательно старался он перенять почерк бухгалтера — и в девятом классе заметил, что его собственный почерк решительно изменился...
Село, в которое пришли, называется Воронино. Как и весь батальон, первая рота тоже размещается в нем. Сергей попал в большую хату — на постое в ней двадцать человек, почти весь взвод. Командир отделения — моложавый сержант-сибиряк с безволосым бабьим лицом. Трижды он был ранен — два раза легко и раз тяжело. Об этом говорят нашитые на вылинявшую гимнастерку две красные и одна желтая полоски.
Сержант — добрый, безобидный человек, к Сергею, как и к другим новичкам, относится доброжелательно. Он даже немного диковатый: часто задумывается, в самые неожиданные моменты разражается смехом.
Сергей получает ППШ, два запасных диска — круглый и рожок, противогаз, саперную лопатку.
С первого дня — полевые занятия. Учат лучше, основательней, чем в запасном полку. Тема занятий — рота в наступлении. Бойцы бегут по грязи, по полю из-под картофеля, падают, поднимаются, снова падают, ползут по-пластунски. Шинель, штаны, ботинки — в грязи.
Весь вечер Сергей чистит обмундирование. После отбоя валится на пол, на солому, спит как убитый.
Занятия — каждый день. Даже полчаса не вырвешь, чтобы побродить по околице села, поискать товарищей, которые, верно, в соседних деревнях.
Вместе с Сергеем немного диковатый, с вытаращенными глазами семиклассник Кора-Никорай и Семененко — невысокий, щупловатый, с нездоровым, словно вымоченным лицом паренек из Галиной деревни.
Необычное произношение Коры-Никорая заприметили, — после ползанья по грязи, в перекур, кто-нибудь просит:
— Коля, скажи «люблю».
— Рубру...
— Скажи «милая».
— Мирая...
— Ты, наверно, в письме своей девчонке так пишешь. Во радуется.
Только однажды Сергею встретился хлопец из его местечка — Костя Русакович. Идет вслед за незнакомым младшим лейтенантом, месит уличную грязь. Не больше минуты постояли, поговорили. Местечковцы, оказывается, в соседнем полку, большая половина самых молодых даже в одном взводе.
Может, и хорошо, что друзья-товарищи на расстоянии. Армия, служба — не гулянки по улице. При хлопцах Сергей чувствует себя неловко. Ведь живет в душе ощущение и своей причастности к великой войне, которой охвачен весь мир. А знакомые хлопцы ежеминутно напоминают, что ты желторотый местечковец и, кроме школы, ничего не видел. С чужими людьми проще.
Когда выдается свободная минутка, Сергею приятно поговорить с Семененко. Он интересен для Сергея тем, что два года, в течение которых Сергей был разлучен с Галей, мог видеть ее каждый день. Только мало Семененко о Гале знает. Сергею даже странно, что он Галей почти не интересовался.
— На вечеринки Галя ходила? — спрашивает Сергей.
— Сдается, ходила.
— У вас часто были вечеринки?
— Не знаю. Зимой у меня нога болела. Я никуда не ходил.
— Ты хоть раз с Галей говорил?
— Может, и говорил...
Семененко — парень не очень компанейский. Может, потому, что болезненный. Его, видать, положат в медсанбат.
Больше всего Сергею нравится время, когда все укладываются спать. В доме, где стоит взвод, на кровати спит лишь один старшина. Кровать никелированная, с блестящими прутьями. Старшина — понурый, молчаливый, неприветливый, недобрый. Кипит от злости. Но, зная, что впереди отправка на фронт, причинять кому-нибудь серьезные неприятности побаивается.
Во взводе успели появиться верховоды. Есть уже и такие, на ком верховоды катаются.
Улегшись на пол, бойцы с минуту только шелестят соломой: примериваются, как лучше лечь, укрыться. В комнату льется свет месяца, синеватой полоской тянется от окна к стене, у которой стоит постель старшины. В полосах света время от времени вспыхивают блестящие прутья кровати.
Начинается обычный спектакль. Зюзин — круглолицый, со взглядом исподлобья старший сержант. Зюзину лет тридцать; за какую-то провинность его перевели из артиллерии в пехоту. Свои выпады бывший артиллерист обращает в адрес бойца Филькина, недавно призванного в армию. Филькин имел броню, работал бухгалтером на оборонном заводе. Все знают — сам Филькин рассказывает и показывает фотокарточку — дома у него осталась красивая жена, а детей нет.
— Твоего помощника как фамилия? — начинает допрос Зюзин.
— Я говорил. Монахов...
— Ты был старшим бухгалтером, а он просто бухгалтером?
— Так...
— С тебя броню сняли, а Монахова оставили?
— У него слабые глаза.
— Не волнуйся. Что нужно, Монахов увидит. Говоришь, он неженатый?
— Неженатый.
— Занимает комнату в вашем доме?
— Через стенку живет. Дом барачного типа.
— Спит с твоей женкой Монахов. Как пить дать. Могу господом богом поклясться — спит. Такие ты условия ему создал: место тепленькое оставил, женку пригожую. Она молодая?
— Двадцать восемь лет.
— Самый цимес. Спит, брат, она с Монаховым.
Бойцы давятся от смеха. Комедия, которую каждый вечер разыгрывает Зюзин, нравится.
— Не пойдет она на такое, — рассудительно возражает Филькин.
— Почему не пойдет?
— Муж на фронте. Соседи могут заметить. Совестливая она.
— Почему писем не пишет твоя совестливая?
— Все может быть. Может, письма не доходят...
— Дурень ты. Хоть и старший бухгалтер. Давно женка твоя с Монаховым спит. Никогда красивая баба терпеть не будет. Поверь моему слову. У меня баб перебыло — пальцев не хватит пересчитать. Баба как кошка: кто погладит, для того спину выгибает...
В буднях войсковой подготовки самые желанные моменты — обед, ужин, минуты, когда приносят почту. Кормят лучше, чем в запасном полку. Хоть на второй категории — по ней теперь бойцы получают питание — тоже не очень разгонишься. Но Сергей научился беречь хлеб, сахар и голодным не бывает.
В роте он близко сошелся только с одним человеком — сержантом Решетниковым. Решетников — невысокий, щуплый, с густыми веснушками на худом некрасивом лице. Родом он из Казахстана, призван в армию сравнительно недавно.
Занятно они познакомились — сначала поссорились.
Сергей был дежурным по взводу. Вместе с другим бойцом принесли в плащ-палатке хлеб, сахар, табак и два термоса — с супом и чаем. Решетникову, находившемуся в наряде, суп оставили, про чай забыли.
— Только немцам привык ж... лизать! — накинулся сержант на Сергея. — О своих не думаешь...
Вот, значит, какие настроения живут. Отношение Решетникова к тем, кто был в оккупации, не лучше, чем у баб — торговок со станции Фаянсово.
Сергей сдержался. Оскорблением на оскорбление не стал отвечать.
— В нашем районе было шестьдесят деревень, — спокойно сказал Решетникову. — Сорок восемь немцы спалили. Три деревни вместе с людьми. За что — как ты думаешь?..
После этого случая Решетников стал набиваться на дружбу. Сердце у него доброе, отзывчивое.
Спят они теперь рядом. Решетников подолгу рассказывает о своем житье. Дома у него жена осталась, двое детей. Дети малые, жена часто хворает.
Еще пополнение прибывает. Взвод, рота доводятся до полного комплекта. Это означает — скоро на фронт. Куда? Ближайшие фронты — Прибалтийские...
Сергея вызывает к себе командир роты, старший лейтенант. Он, видать, до войны был студентом или учителем: лишней шагистикой бойцов не донимает.
— Тебя забирают в строевую часть, — говорит старший лейтенант Сергею. — Сверх комплекта, разумеется. Числиться будешь в списках роты. Так что помни об этом днем и ночью...
Последние слова неприятно поражают Сергея.
— Никуда не пойду! — заявляет он.
В свою очередь насупился старший лейтенант:
— В армии такого нет: хочу, не хочу. Бери вещевой мешок, автомат и марш к Фоменкову! Строевая часть — штаб полка. Писарь должен быть грамотным человеком...
Через минуту старший лейтенант добрее, благосклоннее усмехается:
— Не забывай про свою роту. Теперь ты ей можешь помочь. Обратно тебя всегда примем.
— Чем могу помочь роте?
— Штабной писарь кое-что может. Посмотришь...
Старший лейтенант Фоменков, начальник строевой части, почерк Сергея, выходит, не забыл. Слово сдержал.
II
Строевая часть в большой хате с трехскатной, крытой гонтом крышей. Для делопроизводства отведены две комнаты. Рядовым и сержантским составом занимаются два штатных писаря — сытый, с безволосым бабьим лицом Масленников и чернявый, подтянутый, сосредоточенный Гончаров. У Масленникова желтая нашивка за тяжелое ранение, у Гончарова — красная, за легкое.
В строевую часть, как приказано, Сергей является со всей амуницией: автоматом, противогазом, каской, вещевым мешком. У писарей тут же, в комнате, два топчанчика, сложенных из пустых ящиков. Есть место и для третьего, но оборудовать его Сергею не предлагают.
Едва не половину комнаты занимает печь.
— Будешь спать там, — Масленников показывает на место, куда, перед тем как бросить в печь, кладут дрова.
Почерки у писарей потрясающие. Такими почерками только на деньгах цифры выводить.
В полдень Сергей идет на кухню за обедом, вечером — за ужином.
Дело у писаря несложное. Сергей переписывает личный состав рот, батальонов. За окном слышится песня: роты идут на полевые занятия, возвращаются на обед, на ужин. Вместо того чтобы рыть окопы, ползать по-пластунски, в десятый раз разбирать и собирать автомат, набивать диски патронами, Сергей скрипит пером, переписывая в разные ведомости личный состав рот и батальонов. Писарь строевой части и вправду кое-что может. Ежедневно составляются ведомости БЧС — боевого численного состава, по которым взводам, ротам отпускаются продукты и другие виды обеспечения. Движение людей в ротах, взводах безостановочно: один захворал, лежит в санчасти, другого вообще перевели в иное подразделение. От того, как оформлена бумага, зависит многое.
Со штабными писарями, особенно с толстым Масленниковым, у Сергея стычки, нелады с первого дня. Они любят свое место, хотят удержаться на нем, поэтому сидят за столами, шелестят бумагами далеко за полночь. Сергею такой режим не по душе. С первого же дня, в одиннадцать вечера, Сергей стелет около печки шинель, ложится спать. По сигналу отбоя, как в роте.
Строевую часть навещают все командиры. Некоторым приходится иметь дело с Сергеем.
Один из них, черный, суровый с виду майор, начальник ОВС — обозно-вещевого снабжения, взглянув на расползшиеся ботинки Сергея, говорит с укором:
— Писарю штаба нельзя ходить в такой обуви. Зайди ко мне на склад...
На следующий день Сергей идет к майору и получает широкие, как лапти, пошитые из желтой кожи английские ботинки. Они, однако, не так уж и хороши. Красивая кожа размякает, пропускает воду, но, если по сухому ходить, ногам в ботинках — как у бога за пазухой.
Штатные писаря имеют привилегию — питаются в офицерской столовой.
Несмотря на стычки с Масленниковым, испытательный срок Сергей выдерживает. Документы оформляет правильно, нареканий от Фоменкова не имеет. Наконец Масленников позволяет Сергею поставить топчан. Он прилаживает его в углу за печью.
Сергея тоже прикрепляют к офицерской столовой. Хлеб в этой столовой не пайками выдают — он лежит, нарезанный тонкими ломтиками, на тарелке. Бери и ешь...
Сергей своего не упускает. Пока официантка принесет тарелку с супом или кашей, он успевает две, а то и три пайки съесть. Только теперь стал вдосталь наедаться.
Официантки, однако, чрезмерный аппетит Сергея замечают. Дело оборачивается в худшую сторону. Как только Сергей заходит в столовую и занимает свое место, они ставят перед ним отдельное блюдце с двумя ломтиками — пайку. Но не все и не каждый день так делают.
Сергей необыкновенно гордится тем, что приписан к офицерской столовой. Словно орден получил. В каждом письме домой похваляется своим новым положением, особенно тем, что питается вместе с командирами.
Офицерская столовая — первое Сергеево завоевание. Но ходить ему сюда немного совестно. Кто он такой? Внештатный писарь строевой части с погонами рядового. Рядом лейтенанты, капитаны, даже майоры.
Сергей не против того, чтобы прийти в столовую хотя бы младшим лейтенантом, избавиться от чувства неполноценности. Видел он некоторых лейтенантов. Образовательный уровень их не очень высок — окончили пять-шесть классов.
Сергей охотно пошел бы на какие-нибудь командирские курсы. Большинство офицеров, с документами которых он ознакомился, вчерашние учителя, прорабы, техники, агрономы, служащие, студенты, ученики старших классов. Хорошо было бы послать Гале фотокарточку, где он, Сергей, снят в офицерской форме. Может, в такой форме он выглядел бы не хуже тех двух лейтенантов, с которыми Галя шла в канун того дня, когда его отправили в армию. И только помахала ему на прощанье рукой.
Сергею иногда кажется, что Галя вообще списала его со счета. Она, видать, просто не верит, что он вернется с фронта. Сколько погибает таких, как он, молодых, желторотых рядовых. В то же время Сергей не может обвинять Галю. Она пришла в местечко ради него, просидела с ним целую ночь в хате одноклассницы Параски.
О рядовых и сержантах мало что узнаешь из тех бумаг, которые есть в строевой части. Другое дело — офицеры: в специально заведенных книгах послужной список каждого. Командирскими кадрами занимается младший лейтенант Борисов, немолодой, лысый, со смешными аристократическими замашками. Но запарился Борисов, и в помощники ему дали Сергея. Переписывая послужные офицерские анкеты, Сергей убеждается: не только некоторые лейтенанты, но даже капитаны и майоры — доки небольшие. За плечами в лучшем случае семилетка.
Военные училища не все кончали, в основном — разные курсы. В мирной жизни нынешние капитаны и майоры тоже не занимали особенных высот, некоторые были обычными рабочими, колхозниками.
Но их послужной список поражает. На фронте — с первого дня, побывали в разных переплетах, некоторые по нескольку раз из окружения выбирались.
Многие командиры входили в число 1-й и 2-й Ударных армий, которые, когда Сергей, находясь в местечке, старался только хоть что-нибудь узнать о событиях на фронте, упорно бились с фашистами у озера Ильмень, под Старой Руссой, на реке Волхов.
Из роты передают: с Сергеем хотел повидаться земляк. Приезжал на подводе, заходил в хату, где размещается взвод Сергея. Кто бы это мог быть? Василь Лебедь, Николай Прокопчик?.. Как привязанный, сидит Сергей в строевой части. Ничего о друзьях-товарищах не знает.
Наконец Масленников посылает Сергея в третий батальон. Сверить списочный состав. Третий батальон находится в деревушке, от которой близко до села, где стоит соседний полк.
Весна пасмурная. Туман, косматые облака на небе и грязь, грязь на дорогах, на улице. Если идти серединой дороги, ног из грязи не вытянешь. Она густая, черная, липкая, как глина. Застройка деревни не такая, как в Белоруссии. Хаты просторнее, украшений на оконных наличниках, фронтонах, крышах больше. Зато деревьев на улице очень мало.
Надев через плечо брезентовую полевую сумку (ее Сергею выдали как писарю), держа под мышкой толстую канцелярскую книгу, Сергей бредет в расположение третьего батальона. Вид голого серого поля его совсем не радует. Ни деревца кругом, ни кустика. Небо не такое, как на родине, — оно низкое, хмурое.
До деревушки Сергей дошагал быстро, меньше чем за час. Стоит она на песчаном косогоре — хаты, хлева, дворы, запущенные, заброшенные. Некоторые хаты покрыты соломой, на ней зелеными плешинами растет мох. Но не это потрясает, а безлюдье, затаившаяся мертвая тишина. Батальон где-то в поле на занятиях; на улице, во дворах — ни души.
Во второй половине дня пробилось из-за облаков солнце, теплое, доброе. Но страшновато идти по селу, в котором не слышно детских голосов, не кукарекает петух, не залает собака.
Сергей находит батальонного писаря, и дело выясняется. Население деревни — и старых и малых — немцы, отступая, погнали перед собой. Далеко, видать, загнали, — ни один житель еще не вернулся.
В предвечернее время Сергей в соседнем селе. Роту, в которой служат самые близкие из хлопцев местечка, он находит быстро. Поразительно: Василь Лебедь, Костя Титок, Костя Русакович, двоюродный брат Адам, Петро Герасимович — даже в одном взводе. Вот как бывает. В запасном полку решили хлопцы не разлучаться, и тут они вместе.
До последнего времени во взводе был и Николай Прокопчик. Теперь под его командой ротный конь, подвода. Значит, это Николай к Сергею приезжал.
Свободный час перед ужином. Василь степенный, спокойный. Новая гимнастерка плотно облегает широкие плечи. Из-под воротника выглядывает белый, чистый подворотничок. Сидит Василь на топчане, пришивает новые погоны к шинели. Только теперь Сергей заметил: Лебедь не рядовой боец — ефрейтор. Узенькая красная полоска на погонах. К гимнастерке новые погоны Василь успел пришить, к шинели — теперь прикрепляет.
— Поздравляю с повышением, товарищ ефрейтор. Быстро растешь.
Месяц не виделись, но Василь ведет себя так, словно вчера расстались.
— Ты большой начальник. Штабной писарь.
— Что слышно?
— Газеты сам читаешь. Одессу взяли...
В оккупации такую новость, как освобождение большого города, Сергей с Василем обсуждали бы целый день. Теперь — сказал Василь, и все. Другие настали времена.
Костя Титок встречает Сергея насмешками:
— Так ты, значит, писарь. Окопов не роешь и по-пластунски не ползаешь. За что получил привилегию?
— За почерк, — в тон ему ответил Сергей. — В писаря берут с красивым почерком. Только писарь я сверхштатный. В любую минуту могут отослать назад, в роту.
Чернявое Костино лицо становится ласковее.
— Старые солдаты говорят — не нужно идти в такие писаря. Во время наступления, когда не хватает людей, ими затыкают дырки...
С двоюродным братом Адамом Сергей тоже повидался. Нет, не врос еще Адам в хлопотливый армейский быт. Ходит как прибитый, вид запуганный. В детстве был сильнее, ловчее Сергея, а теперь сдает. С другой стороны, подкормился Адам. Белесого нежного пуха, который рос на его щеках в запасном полку, теперь нет.
Петр Герасимович хуже Адама выглядит. Личико узенькое, осунувшееся. Шинелька на Петре как на колу висит.
На фронтах — затишье. Самое крупное событие за последнее время — взятие Одессы. Отшумели победные бои на южных. Украинских фронтах, смолкли фронты северные. Украина почти вся освобождена. В отдельных местах войска Украинских фронтов вышли к прежней государственной границе. Но большая часть Белоруссии еще оккупирована.
Затишье перед бурей. Где будет нанесен очередной удар?..
Разные ходят слухи, однако куда, на какой фронт отправят полк, дивизию, никто достоверно не знает.
Старший лейтенант Фоменков, начальник строевой части, время от времени устраивает пирушки. Собирает нескольких офицеров, двух-трех молодых докториц, имеющихся в полку. Пьют разведенный спирт, закусывают консервами, поют песни. Начнутся бои — не попоешь. Так рассуждают те, кто собирается у Фоменкова.
Вообще начальник строевой части — человек неплохой. К писарям излишне не придирается, даже если ошибку в бумагах заметит. Любит пофорсить: всегда одет в новенькую гимнастерку, бриджи, крест-накрест перетянут блестящими ремнями. Ходит, поскрипывая хромовыми сапогами.
Пирушки устраиваются во второй половине дома, которую занимает строевая часть. В такие вечера писарям прибавляется обязанностей: наколоть дров, нащепать лучины, чтоб можно было разогреть консервы, а то и яичницу поджарить. Масленников делает такую работу с удовольствием, Гончаров — не показывая своих чувств, Сергей от нее вообще отказывается. Только однажды нащепал лучины, тут же заявив Масленникову, что в холуи не нанимался. Старший писарь испуганно округлил желтые глаза, замахал руками.
В те вечера, когда происходят пирушки, Сергей укладывался на топчан у себя за печкой, накрывался шинелью, делая вид, что спит.
Безобразно ведет себя на пирушках делопроизводитель Борисов; он занимается офицерскими кадрами, и ему недавно присвоили звание младшего лейтенанта. По этой причине Борисов аж захлебывается от радости, хоть и немолодой — за плечами лет сорок, а то и сорок пять. «Мы, офицеры», — часто можно услышать от него. Он картавый, «р» не произносит, получается: «Мы, офицеи...»
У Борисова мокрые губы, редкие седые волосенки, но, напившись, он приударяет за женщинами, не стесняется петь вульгарные припевки.
Месяц уже сидит Сергей в строевой части. Имеет дело с учетом рядового и сержантского состава, постепенно вникая в дело. Во время наступления ненадолго задерживаются солдаты в шеренгах стрелковых рот и батальонов... После недели-двух упорных боев роты фактически обновляются.
В строевую часть наведывается молодой, с тонким лицом лейтенант. Он вежлив и корректен. Это полковой переводчик Виктор Милованов. Сергей поначалу только здоровался с ним, но однажды разговорился, и они стали встречаться едва ли не каждый день.
Милованов — москвич, он на два года старше Сергея. Перед войной окончил десятилетку. Военкомат направил его на курсы военных переводчиков. Уже осенью сорок первого года Милованов окончил курсы, получил звание лейтенанта. Он три года на войне, но так и остался лейтенантом. Таков штатный распорядок: полковой переводчик не может подняться выше этого звания.
В оккупации, дорываясь до потайного радиоприемника, редких газет, листовок, Сергей с волнением слушал и читал о боях на Волхове, у Великих Лук, под Старой Руссой. Милованов участвовал в этих боях. Этим он больше всего привлекает к себе Сергея. Сергею хочется дознаться, как чувствовали себя люди в сорок первом, сорок втором годах, особенно те, кто не видел близко немцев, не был в оккупации.
Милованов довольно беззаботно отвечает на такие вопросы. Что чувствовал, когда немцы подходили к Москве? Ничего особенного. Считал: Москву не сдадут. В конце концов, война не могла кончиться, даже если бы, Москву и захватили. Наполеон захватывал, ну и что?..
Сергей не раз ловит себя на ощущении, что люди, не видевшие немцев близко, иначе относятся к событиям сорок первого, сорок второго годов, чем те, кто был в оккупации. У них, вероятно, были своя колокольня, свои отсчет, они не знали отчаяния, безысходности.
Миловаиов скоро установил, что Сергей прилично знает немецкий язык.
— Где выучил? — немного настороженно допытывается он.
— С товарищами, самостоятельно. Еще до войны. В институт собирались поступать. Оккупация помогла. Хотелось знать, что делается на фронте. Немецкие газеты читал, наших не было...
Разговаривать по-немецки Сергей не может, практики не было, а читать — читает газеты, книги ненамного хуже самого Милованова.
— Я тоже до войны язык выучил, — говорит переводчик. — На курсах учат с пятого на десятое.
Через несколько дней Милованов сообщает:
— Я рассказал о тебе в дивизионном разведотделе. Думаешь, много таких, кто знает немецкий язык? Институты пооканчивали, а ни «бе» ни «ме». Чтобы читать газету, как ты читаешь, нужно самое малое два года учиться. На курсах учат не больше года...
— Что сказали в разведотделе?
— Тебе нужно перейти во взвод пешей разведки. В соседний полк.
Еще через день или два в строевой части появляется лысоватый полнотелый капитан в аккуратно пригнанной диагоналевой гимнастерке, крест-накрест перетянутый ремнями. Выведя Сергея во двор, расспрашивает об отце, матери, о том, чем занимался во время оккупации. Взглянув на партизанскую справку, веселеет:
Моя фамилия Френкель. Дивизионный переводчик. Мне о тебе Милованов рассказал. Хочу перевести тебя в другой полк. Во взвод разведки. Там есть один, как и я, еврей, только моложе, горячее. Читать по-немецки не умеет. Теперь разговаривать с немцами не хочет. Брата его повесили в Виннице. Боюсь — беды бы не наделал. Убьет «языка». Хотя «языков», сдается, будем брать не немецких...
Узнав, что Сергей по самоучителю и французским языком занимался, Френкель что-то на этом языке у него спрашивает. Сергей не понимает ни слова. Френкель усмехается:
— Ладно. Не святые горшки лепят. Попробую тобой заняться. Переводчика в полку нет. Походишь в разведке. Потом увидим...
Весна медленная, сырая, холодная. Но дни стали заметно длиннее. Дотемна Сергей в строевой части не засиживается. В поле подсохло, и, поужинав в столовой, он торопится на пригорок за село. Приходит и Милованов. За последние дни они даже собственную тропку протоптали в прошлогоднем жнивье.
Разговоры бесконечные: в считанные дни друзья-товарищи успели друг другу исповедаться и теперь знают друг о друге все. Сергей и про Галю Милованову рассказал, показав фотокарточку, которую она подарила на прощанье. На этой, величиной с открытку, довоенной карточке Галя красива: большие глаза, тонкое лицо, загадочная улыбка.
— Думаешь — она будет тебя ждать? — спрашивает Милованов.
— Не знаю. Писем не пишет.
— Женщины изменчивы...
Сказал он это как истину, в которой не сомневается, а у Сергея защемило в груди. У самого Милованова девушки, о которой бы думал постоянно, нет, хотя письма от знакомых девчат, с которыми вместе учился в школе, он изредка получает.
Впрочем, говорит и думает о девчатах Милованов мало. Интересуют его другие материи: смысл жизни, бесконечность Вселенной. Носит в брезентовой командирской сумке томик Канта и горячо объясняет Сергею, что такое философская категория трансцендентальности.
