IX
Вечер как в волшебном сне. Синие зимние сумерки, затихшие улочки, голые, черные деревья чуть не в каждом дворе, приземистые, с заснеженными крышами деревянные домики. У некоторых закрыты ставни, сквозь щели пробиваются тонкие полоски света, другие совсем без ставен, на окнах занавески, но домики осели, и, если смотреть со скрипучего обледенелого тротуара поверх занавесок, можно видеть, что делается внутри.
Кто живет в нашем городке? Больше люди пожилые, пенсионеры, которые давно уже не рвутся в дальние дали. Молодежь работает в Минске, утром уезжает, вечером приезжает. В городке есть совхоз, несколько мастерских, поблизости карьеры, откуда возят на минские стройки песок и просеянный из песка гравий.
Мрачно чернеют в темном зимнем небе каменные башни костела. Остатки крепости, земляной вал — немного в стороне. Все засыпано снегом, окутано сумерками, ничего не разглядишь.
Я показываю Антонине дом, где она жила. Обыкновенный деревянный особнячок с четырехскатной крышей, небольшим двориком, где растут две старые раскидистые липы. В этом домике всегда селились районные руководители. Теперь, верно, жильцы обычные, ведь район упразднен.
— Я помню наш дом, — говорит Антонина. — Иногда езжу электричкой, а здесь пересаживаюсь на автобус.
Антонина молчалива, задумчива. Такой она была только в сентябрьский вечер, когда мы бродили по Ковальцам.
Мы уже с час блуждаем по улицам и наконец выходим на площадь. Время не позднее, еще открыты магазины, лавки, возвращаются домой с сумками в руках хозяйки. Из крепости доносятся детские голоса. Видно, дети катаются с горки, которой служит земляной вал.
Даже в нашем городке есть такси. Две машины с зелеными огоньками как раз ждут на площади. Мы садимся в первую, я прошу везти к ресторану на берегу водохранилища. Пять — десять минут, и мы на месте.
Мы раздеваемся, поднимаемся в лифте на пятый этаж. Здесь есть уютный зал, из окна которого открывается прекрасный вид. Из-за этого зрелища я и привел Антонину сюда. Снег, которым покрыто замерзшее водохранилище, кажется синеватым, в заозерной дали чернеют сады окрестных деревенек, заросшие сосняком холмы.
Людей в ресторане пока мало, нам очень быстро приносят вино и закуску. Я заказал себе немного водки, Антонине — кагору. После первых же рюмок приятно шумит в голове. Я рассказываю о себе, как жил, учился, служил в армии. Никогда Антонина так внимательно меня не слушала. Она вообще сегодня какая-то размягченная, кроткая. Словно плывет по течению. Когда я рассказываю о том, как встретился с ней и она меня не узнала, Антонина перебивает:
— Чудак, не мог подойти и сказать.
Зал понемногу наполняется. Официантка зажигает люстры во всех углах. В зале становится светлее, но зато хуже видно из окна. Тьма за окном сгустилась, и, должно быть, надо припасть к самому стеклу, чтоб что-нибудь увидеть. Приходят парочки. Они, верно, специально приехали из города, чтоб побыть наедине.
— У тебя была квартира, и ты ее бросил? — переспрашивает Антонина, и на лицо ее как будто набегает тень неудовольствия. — Ничего не понимаю.
— Чтоб быть ближе к тебе.
— Так я же в городе живу. Мне своя квартира пока что и не снится.
— Зато приезжаешь в Ковальцы. Мне нужно было поработать в школе. В городе не так просто устроиться.
— Обязательно надо было в школу?
— Не обязательно. Но я думал...
Привалила шумная компания. Вслед за раскрасневшимися с холода парнями, девушками, которые заняли три соседних столика, на возвышение у противоположной стены поднялись два аккордеониста, расчехлили инструменты. Музыканты тоже, видно, приехали из города.
Компания, разместившаяся по соседству, самая что ни на есть современная. На вид парни весьма решительные, сыплют словами, шутками — им, мол, море по колено. У девушек подкрашенные ресницы, они смеются немножко громче, чем нужно, закидывают ногу на ногу, курят. Стиль этот мне в общем знаком — пустить пыль в глаза. На самом деле наши соседи не прошли никаких медных труб, ничего особенного не видели, работают в конторах, конструкторских бюро, а то и за станком стоят. Изредка собираются, чтобы вот так провести время.
Теперь, когда в ресторане стало людно, шумно, Антонина как-то оживилась. Она приметная, на нее поглядывают из-за соседних столиков. И она не скрывает, что внимание ей приятно.
— Где будешь встречать Новый год?
— Не знаю,
— Хочешь, приеду? Сходим в кино, найдем такое место, как здесь.
Она смотрит на меня и улыбается.
— Давай...
Заиграли аккордеонисты, наши соседи, которые даже заказа еще не сделали, пошли танцевать. Я приглашаю Антонину, она охотно поднимается. Еще никогда Антонина не была такой близкой, я чувствую ее дыхание, смотрю ей в глаза, слегка затуманенные, повлажневшие. От напряженности я иногда сбиваюсь с такта, но здесь, в кругу, этого никто не замечает: парочки танцуют, тесно прижавшись, обнявшись, положив друг другу руки на плечи. Я думаю, каким я был дураком, мог так же танцевать с Антониной год назад, и не было бы между нами отчужденности, ненужных размолвок.
Когда кончается фокстрот, мы выпиваем по бокалу и молчим. Смотрим друг на друга. Антонина кажется довольной. Снова заиграли аккордеонисты, к нашему столику подлетает высокий молодой человек с бачками на щеках. Антонина, даже не взглянув на меня, идет с ним.
Ничего удивительного. В танцах это принято. Но мне неприятно.
Мог бы и я какую-нибудь девушку пригласить. Но я не хочу ни с кем танцевать, даже в пику Антонине.
Чтоб не глядеть в зал, смотрю в окно. На месте туристского кемпинга и дальше, где водохранилище, были кусты, луговина, лес. Здесь я пас коров. Все переменилось. Даже две или три деревеньки снесли. Минск — большой город, ему нужна вода.
Антонина села на место, я не подаю виду, что чем-нибудь недоволен. Мы разговариваем, как раньше, потом опять идем танцевать.
Аккордеонисты честно зарабатывают свой хлеб. Передышки себе и другим дают самые короткие. Между тем парни из-за соседних столиков точно сговорились. То один, то другой подходят к Антонине, приглашают. Она прямо расцвела: разрумянилась, похорошела, глаза сияют. Чувствует себя королевой вечера.
Еще не поздно, девять часов. Но мне нельзя забывать, что завтра уроки.
— Пойдем, — предлагаю Антонине. — Пока до электрички, пока сядешь...
— Побудем. Неужели тебе не весело?
Чаще всех уводит Антонину высокий, с бачками. Танцует хорошо, и лицо у него приятное. Умеет обхаживать девушек. Провожает Антонину к столу, вежливо улыбается. По-моему, он вообще не прочь пересесть к нам. На девушку, с которой пришел, и не глядит. Я украдкой наблюдаю за ней. Черненькая, щупленькая, с накрашенными губами, подведенными веками. Была шустрая, как змейка, а теперь притихла. Из-за невнимания своего кавалера. От Антонины особого внимания я тоже не вижу, и в самый раз мне объединиться с черненькой...
Уже десять часов, веселье в разгаре. Последний автобус в Ковальцы отходит в половине одиннадцатого, и раз я на него не попаду, надо думать о ночлеге. Я иду в буфет. Там в застекленном шкафу стоят плоские бутылки «беловежской», которые удобно носить в кармане. Беру одну бутылку с собой. Если заночую в городке, приду к знакомым не с пустыми руками.
Еще играют аккордеоны, не окончился танец, но Антонина вдруг выходит из круга. Одна, без кавалеру.
— Идем. Я не хочу здесь оставаться.
— Погоди. Что случилось?
— Ничего, — не ожидая меня, она направляется к выходу.
Наскоро рассчитываюсь с официанткой, через три ступеньки скатываюсь с лестницы и догоняю Антонину в вестибюле. Мы одеваемся, выходим.
— Что все-таки случилось, Антонина?
— Он сказал мне гадость...
— Хочешь, набью ему морду?
Она берет меня за лацкан пальто, слегка притягивает к себе.
— Не надо бить морду. Он просто дурак. Предложил мне свидание... Но с кем попало я на свидания не хожу.
Чудесный вечер. Над головой висит круглая луна, зыбким маревом окутано все вокруг. Снег на водохранилище отливает густой синевой, темными уступами поднимается далекий бор, в деревнях на том берегу чуть заметно переливаются огоньки.
У гостиницы дежурит такси.
— Хочешь, поедем прямо в Минск?
— Богач нашелся. Еще ходят электрички.
— Я всерьез говорю. Давай, хоть раз.
— Не выдумывай. Едем на станцию. От машины у меня болит голова.
Такси мчится вдоль водохранилища, минуя городок, сворачивает на шоссе. Можно было прямее проехать, но таксист не зря дежурил. Теперь, чтоб попасть на станцию, еще раз прокатим по всем улицам.
Проезжаем мимо кладбища. Самое примечательное в городке место — это остров кладбища, заросший высокими соснами. На радуницу тут собирается народ со всей округи. Моя мать здесь похоронена. Если и славится чем городок, то остатками старой крепости, руинами замка, где ведутся раскопки, и этим огромным кладбищем, которому, должно быть, не менее тысячи лет.
Зал ожидания маленький и неуютный. С потолка свисает на электрическом шнуре заляпанная побелкой лампочка, на стенах два плаката: один первомайский, на другом — неосторожный гражданин в плаще, с чемоданчиком, устремляющийся прямо под колеса поезда. Мы с Антониной сидим на дубовой лавке, сплошь исцарапанной надписями — инициалами пассажиров, некоторые даже ножом вырезаны. Кислый, спертый воздух, пахнет мазутом, табаком.
На автобус не попал. Рядом Антонина, и я совсем не думаю, как доберусь до Ковальцов.
В половине двенадцатого прибывает наша электричка. Она дальше не идет. Отправится в Минск и в два часа ночи вернется сюда. Из вагонов выходят запоздалые пассажиры. Не садится никто.
Наш вагон пустой. И весь поезд пустой. Странно думать, что электричка повезет только меня и Антонину. Во всяком случае, до ближайшей станции будем роскошествовать одни.
— Выходи, — говорит Антонина. — На автобус опоздал?
— Опоздал.
— Что будешь делать?
— Поеду с тобой.
Она тихонько, озорно смеется.
— В Минске к сестре пойдешь?
— Вернусь назад этой же электричкой.
— Не знала, что ты такой рыцарь.
— Теперь знай...
В вагоне полумрак. Когда электричка трогается, вынимаю из кармана плоскую бутылку. Антонина вскрикивает, как испуганная птичка.
— Ты загодя надумал. Наметил план.
— Наметил.
— Не рассчитывай. Думаешь напоить меня, начнешь говорить нежные слова, полезешь обниматься, целоваться. Ничего не выйдет...
— Отпей немножко. Не буду говорить нежных слов.
Она, однако, решительно отказывается, и я прячу бутылку. За окном проплывает заснеженный сосняк, темные лозы вдоль насыпи, и сразу же поезд тормозит. Петля замерзшей речушки под склоненными голыми ольхами, козырек навеса пригородной станции, сонные домики у стены леса кажутся странными, необычными. В вагон и здесь никто не входит.
— Я здесь знаю все, — хвастаюсь Антонине. — Каждую рощицу, стежку.
Она смотрит на меня с недоумением:
— Зачем тебе?
Как ей сказать? Когда вернулся из армии, летом, осенью недели не мог выдержать, не наведавшись в лес. После смены или в выходной — на автобус и в березняки у Слуцкого шоссе, в Лагойские боры. Собирал грибы. Да не одни грибы влекли меня. Жила в душе потребность коснуться привычного, почуять, как пахнет земля, увидеть деревенские хаты, дворы...
— Вырос на природе, — говорю Антонине. — Ты, может, помнишь, пас коров.
Спит укрытая снегом земля, дремлют пригородные поселки. Электричка останавливается каждые пять-шесть минут. В наш вагон по-прежнему никто не садится. Светлый лунный полог, накинутый на перелески, деревья, кусты, дома, смягчает их очертания, придает всему зыбкость, расплывчатость. Красота необычайная. И Антонина красивая.
— Ты любила кого-нибудь? — охмелев от наплыва чувств, спрашиваю я.
— Так, как в книгах пишут, нет.
— С кем приезжала в Осовец?
Просто знакомый. Мы вместе работаем.
— Антонина, пять лет, как я снова увидел тебя. И никак не могу познакомиться...
— Сделай так, чтоб день и ночь о тебе думала.
— Что я должен сделать?
— Не знаю.
Где-то в глубине души накапливается грусть. Сколько мечтал я о встрече, когда останусь с Антониной вдвоем, выскажу дорогое, заветное. Встреча состоялась, и что? Ничего. Все то же...
— У тебя кто-то есть, Антонина. Скажи откровенно.
— Ты же видел в ресторане. Таких ухажеров хоть отбавляй.
— Неужели никто не нравится?
— Один ты. Можешь радоваться... Слушай, Женя, я хочу спать.
На какой-то миг мне кажется, что Антонина такая же, как в детстве. Говорит, что думает, и делает, как говорит.
Склонив голову мне на плечо, Антонина засыпает. Лицо спокойное, безмятежное, как у ребенка.
Тем временем приехали в Минск. Электричка останавливается. Я не трогаюсь с места. Даже пальцем боюсь шевельнуть. Пусть спит Антонина. Ничего плохого не случится. Электричка уйдет в городок и утром вернется в Минск. Я буду оберегать Антонинин сон.
Через некоторое время в вагон заходит проводник. Удивленно на нас взирает:
— Молодые люди, вам куда?
Антонина просыпается.
— Ой, я, кажется, проспала! Прощай!.. Передай дома привет!..
Схватив саквояжик, она выскакивает из вагона.
