Возможность выбора
(Роман)
С ЧЕГО ВСЕ НАЧАЛОСЬ?
Как могло такое случиться?
Те, кого донимают подобными вопросами, обычно мнутся: не знаю, не помню, это было давно. Самим себе не могут объяснить, почему все сложилось именно так. Мол, никакой памяти не хватит фиксировать каждый свой шаг. Больно уж удобное оправдание: чего пристали — сколько людей живет по принципу: пусть себе жизнь катится, как ей захочется. Нынешние люди не цепляются за воображаемую судьбу, они, скорее, полагаются на волю случая.
Гораздо приятнее наблюдать за другими, чем за самим собой. Да и кому охота входить в освещенный круг, брать в руки зеркало и заглядывать себе в душу. И делать это не время от времени, под настроение, а изо дня в день, из года в год.
Смешно, только именно с зеркала все это, кажется, и началось. С небольшого стеклянного кружочка, на обратной стороне которого обычно красуется какая-нибудь нелепая картинка. Такой именно кружок держала в руках Мари, стирая с него налет пудры. Отведя зеркальце на подходящее расстояние, Мари углубилась в свое занятие. Она по очереди подносила к лицу отрезы висевших на стенде тканей, чтобы подобрать на платье подходящую. Люминесцентные лампы на потолке магазина слегка мерцали, и без того холодный свет словно бы натыкался на невидимые препятствия. За спиной Мари проходили люди. Погода повернула на оттепель, и на резиновом полу хлюпала жижица. Женщины, то одна, то другая, задерживались возле Мари, обтирая ее рукавами, всем хотелось помять именно ту ткань, которую Мари как раз держала в руках. Она не обращала внимания на толчки слева и справа. Мари редко шила себе обнову, но когда все же бралась за эту обузу, то действовала с предельной серьезностью, будто имела дело с творением искусства, которое должно оставить след в истории. Я не нуждаюсь в куче тряпья, одежда должна служить честно и долго, подобно тому, как выполняет свои функции человек. Так некогда Мари сказала Регине.
Регина в тот раз долго наблюдала за подругой. Можно было не опасаться, что Мари ее заметит. Умевшая идеально сосредоточиваться, Мари к тому же была близорука. Она редко замечала первой кого-нибудь из знакомых на улице, в большинстве им самим приходилось останавливать ее.
Насмотревшись на Мари, Регина раза два обошла длинный стенд. Мари, будто прикованная, все время стояла на одном месте, ее заворожили ткани лиловых оттенков.
Регина успела вдоволь наглядеться на все, что имелось в магазине, в глубь сознания запали и совершенно второстепенные детали. На черном пластмассовом обороте зеркальца Мари была в ярких красках оттиснута фигурка испанской танцовщицы с веером в руке.
На Регину напал смех. Она вышла из магазина, на улице ее обдало сыростью. В водосточных трубах журчала талая вода, шел редкий мокрый снег. Какой-то мудрый человек однажды сказал, что в определенный момент у каждой женщины появляется тяга к лиловым одеяниям. Может, и мне следовало бы стать рядом с Мари с зеркальцем в руках, выпятив подбородок, подумала Регина. Впрочем, еще рано, попыталась она уверить себя. Но через какой-то миг она вздрогнула при мысли: какое там рано! Против своих лет не пойдешь. Увядшие старые девы, вот они кто, и нечего строить иллюзии.
Многие годы Регина и Мари ходили друг к другу на дни рождения, когда-то на этих встречах в кругу подружек говаривалось, ах, тридцать, как хорошо, что эта мрачная грань еще так далеко. За этой цифрой зияет черный провал. Теперь они давно уже не касались этой щекотливой темы. Мари исполнился тридцать один, Регину от этой зияющей пропасти отделял всего лишь год, к тому же отнюдь не световой год.
Мокрый снег повалил гуще, белесая пелена, казалось, предоставляла каждому шагавшему по улице человеку персональное пространство, хотя людей было невпроворот. Тротуар оказывался тесен, прохожие заполнили проезжую часть, машины тянулись еле-еле и невольно задевали людей; талый снег оседал на сверкавшие лакированные бока автомобилей и сползал вниз, при торможении падал пластами на землю. Люди отважно месили слякоть, если кто-то поскальзывался или оступался, то все равно удерживался на ногах, потому что для падения просто не хватало места. Беспомощно выставленная рука искала опоры то на капоте машины, то на запотевшем ветровом стекле или на плече оказавшегося рядом прохожего.
В тот слякотный день, когда Регина случайно увидела в магазине Мари, близоруко уставившуюся в маленькое зеркальце, ее охватило сомнение, может ли она по-прежнему считать себя человеком действия. Жалкие старые девы, жалкие старые девы — стучало в голове, — возможно, и другие таким же образом, неожиданно, в одно мгновение осознают, что жизнь не удалась. Спохватятся вдруг, что топтались по кругу, гонялись за ветром, а под вечно спешащими ногами — ничего, кроме мертвой точки.
Почему Регина в тот грустный талый день увидела вдруг в Мари свое отражение? Она обнаружила их удручающее сходство, даром что они отличались как внешне, так и по характеру.
На душе стало жутко и стыло.
Впереди мерцало лишь повторение повторов.
Найти для жизни новое содержание?
Как воплотить это дерзкое желание в действительность?
ПОДАВЛЯЮЩЕЕ БОЛЬШИНСТВО ЛЮДЕЙ ПО СВОЕЙ ПРИРОДЕ КОНСЕРВАТИВНЫ. Они боятся перемен, каждый новый день стараются прожить по проторенному образцу предыдущего. Хотя привычный уклад жизни и собственная робость порой и нагоняют тоску, на всякий жизненный случай находится хорошее утешение: я-то что, я человек простой! К чему рисковать? На кой черт мне это нужно? С годами люди становятся осмотрительнее. По мере накопления жизненного опыта обостряется чувство опасности. Когда Регина снова вспоминала свою неуклюжую приятельницу, стоявшую возле стенда тканей и пялившуюся в крохотное зеркальце, ей казалось невозможным, что когда-то существовала Мари, которая училась в медицинском училище и увлекалась парашютным спортом. Впоследствии Мари и сама осудила свое прошлое увлечение: о чем только я тогда думала? А если бы однажды парашют не раскрылся?
Регина подумала, что человек всю свою жизнь как бы прыгает со ступеньки на ступеньку. С верхней, отчаянной, на следующую. На ней стоят просто смелые, и это нормально. Еще маленький прыжок вниз, и ты уже среди осторожных. А на самой нижней ступеньке сгрудилась масса робких, и никто не замечает, что одним человеком стало больше. А затем, волоча ноги, все они тащатся по ровному пространству к тлену.
Вечером того же слякотного дня Регина в свете вечных, уберегающих человека истин принялась сокрушать свою программу жизненных перемен. Зачем плыть против течения? Было бы легкомыслием отметать то, что уже есть. Разумный человек не прет очертя голову невесть куда. Вдруг парашют не раскроется?
Тем более что вечером того же слякотного дня повторилось все, что было уже давным-давно до мелочей знакомо.
Как обычно, она встретилась с Тийтом в центре города. На этот раз Регина увидела, что он разглядывает витрину цветочного магазина. За стеклом, в уставленных в ряд горшочках, рдели красные цикламены, очевидно, их подсвечивали специальной лампой. В глубине стоял полумрак, магазин был давно закрыт. Поэтому у Регины и не могло возникнуть наивной мысли, будто Тийт собирается преподнести ей цветы. В наши дни женщине достаточно пустяковой радости: в этот вечер Регина отыскала Тийта без особого труда. Еще в самом начале их знакомства он растолковал ей и велел запомнить, что, поджидая ее, он не намерен торчать как столб на одном месте, привлекая взгляды прохожих. Они уславливаются о районе встречи, а также о времени, но поскольку женщины всегда опаздывают, то Регине следует положиться на собственную интуицию, заглянуть в ближние переулки, обойти кругом площадь, присмотреться к людям у газетных киосков, и она может быть уверена, что в течение десяти минут отыщет Тийта.
Регина тогда лишь рассмеялась — у каждого свои причуды. Теперь они встречались уже второй год, Тийт нередко оставался у нее на ночь, в прошлые времена их назвали бы любовниками.
Хотя Тийт неоднократно мог убедиться, что Регина приходит вовремя, он все же давал ей возможность поискать его и всякий раз, будто нарочно, ждал ее на новом месте.
Регина шагала с Тийтом в ногу, порой она пыталась слегка поддразнить этого чопорного и аккуратного человека. Хотя сегодня Регина вышагивала по тротуару как солдат, это нисколько не смешило ее. Странно, еще недавно ей представлялось, что она чуточку влюблена в Тийта. Теперь же она ничего, кроме скуки, не ощущала. Время от времени она по-своему, и довольно успешно, избавлялась от этой опустошенности: выезжала за город, стояла на пустынном взморье и слушала пронзительные крики чаек. Они кричат и за меня — мысль эта всегда действовала на Регину успокаивающе. Она никому не осмеливалась признаться, что снимает таким образом напряжение. Да и кому бы ей так уж исповедоваться? Тийт избегал долгих разговоров, словно боялся, что слишком привяжется к Регине. И о себе не любил распространяться — избегал расспросов, отвечал нехотя, был немногословным, и на его недовольном лице можно было прочесть, что он презирает пустое женское любопытство. Так Регина с Тийтом и привыкли молчать, никому из них никогда не приходилось сожалеть, что в пылу какого-нибудь порыва кто-то чересчур разоткровенничался.
Однажды утром Тийт, торопливо допив на кухне у Регины кофе, со стуком поставил пустую чашку и решительно спросил:
— Почему ты не интересуешься, с кем я провожу остальные вечера?
— А мне все равно, — пожала плечами Регина.
Так ей впервые удалось задеть самолюбие Тийта. Он вышел из себя. Забыл шарф, снова поднялся на лифте, стал нервно названивать, это оказалось некстати для Регины. Она уже успела встать под душ. Очередной звонок, продолжительный и настойчивый, заставил Регину все же броситься в переднюю. Запахнувшись на бегу в банную простыню, она открыла дверь и недовольно глянула через плечо на мокрые следы на коврике. Тийт пылал гневом, словно застал Регину за непристойным занятием. Схватив с вешалки шарф, он еще раз поднял руку, будто собирался схватить простыню, чтобы рывком сорвать ее с Регины.
— Мне некогда, — сказала Регина и закрыла дверь.
После этого Тийт пропустил не один день, прежде чем снова позвонил Регине. Она разговаривала с ним спокойно и все это время словно бы со стороны наблюдала за собой: где же ее страсть и радость? По крайней мере, ревность могла бы пробуравить в ее душе маленькие кровоточащие ходы.
Тийт был у Регины не первый и, видимо, не последний.
Таких, как он, хватало.
И все же они договорились о следующей встрече. По строптивому тону Тийта можно было заключить, что ему было нелегко набрать ее номер.
ОНИ И НА ЭТОТ РАЗ, КАК ОБЫЧНО, НЕ ОСТАЛИСЬ ЗА ДВЕРЬЮ В ТЕСНОЙ ТОЛПЕ. Напиравшее скопище мужчин и женщин колыхалось: душой и телом все жаждали оказаться по другую сторону толстого стекла, чтобы бросить пальто гардеробщику и занять место в полутемном баре. Регина так и не поняла, почему высокомерные швейцары именно Тийта предпочитали другим. Видимо, прелесть жизни в том и состоит, что даже в незначительных фактах скрывается нечто таинственное. Возможно, уважение вызывало его надменное поведение. Регина не замечала, чтобы Тийт на каждом шагу устилал себе дорогу деньгами.
Музыка исключала возможность общения, каждый мог предаваться собственным мыслям. Когда же мысли норовили рассеяться, воображение можно было подхлестнуть вином. Ни он, ни она не питали особого пристрастия к выпивке. Тийт объяснял свою привязанность к барам довольно просто: под шум и гам можно одновременно пребывать и наедине, и вдвоем, и в компании. Все зависит от того, заниматься ли самим собой, сосредоточиться ли на ком-нибудь другом или позволить вниманию отвлечься. Какое-то смешение, и что-то мелькает перед глазами. Человек не устает, потому что при желании он может переключиться на другое.
Как-то ветреным вечером Регина вместо бара предложила Тийту посидеть у нее дома. Наткнувшись на недовольство, она была вынуждена подчиниться его желанию. Люди очень во многом являются жертвами рутины, возможно, Тийту было бы тяжко просидеть весь вечер с глазу на глаз с Региной. Современный отравленный шумом человек и в часы вечернего досуга не может обойтись без гама и сутолоки, взрывов смеха и грохота музыки, так чтобы от гула барабанов вибрировали мышцы. Парадокс, однако в наши дни человеку, который восхищается тишиной, состояние покоя зачастую доставляет мучение.
Регине неохота было вникать во все это, она и сама была не лучше. У людей вошло в привычку время от времени анализировать укореняющийся стереотип как собственного, так и чужого поведения. Это вроде бы щекотало нервы, но не больше. Украдкой копаться в самом себе — это тоже предусматривалось правилами хорошего тона.
Держа в руках стакан и вдыхая запах лимона, Регина усмехнулась над своим намерением переломить собственную жизнь. Что это ей взбрело в голову? Ведь старая дева — такой же полноправный член общества. Возможно, милостивая судьба еще соизволит и ее свести с кем-нибудь насовсем! Как в былые времена: любовь до гроба, несокрушимая верность — и прочая подобная мура. Эка важность, что уставившаяся в зеркальце Мари показалась Регине нелепой. Во всяком случае, сама она не была ни смешной, ни жалкой. Копание в себе, говорят, обусловлено нервным истощением, видимо, она заработалась. В конце недели надо было куда-нибудь съездить, смена обстановки всегда действовала на нее бодряще. С чего она решила отождествлять себя с Мари? О Регине то и дело говорили, что она миловидна, хорошо сложена, грациозна и женственна — о коротышке Мари этого, во всяком случае, не скажешь. У Регины редко выпадали такие периоды, когда вокруг нее не вился бы какой-нибудь мужчина. Прошлое Мари украшала всего одна-единственная любовная история с каким-то бабником, незадачливый роман, который, едва успев достигнуть кульминации, тут же и кончился.
В последнее время Регина стала замечать, что Мари, хочет она того или нет, начинает походить на типичную старую деву. Все более бросалась в глаза ее тяга к подругам, наверняка это было вызвано подсознательным желанием Мари создать себе псевдосемью. Страх одиночества кое-кого начинал мучить уже загодя. Собирая своих знакомых в рукотворную семью, Мари действовала осмысленно, она знала, что союзы, созданные насильно и в приказном порядке, непрочны. Доброта, одна лишь доброта может найти отклик у других людей. Пусть подружки знают, что дом Мари — это надежная гавань, где всегда можно обрести укрытие от любых бурь. Стоило кому-то из близкого к ней окружения слечь в постель, как Мари начинала действовать подобно самаритянке, она готова была дни и ночи просиживать возле бальной. Потом Мари не уставала справляться о самочувствии, даже если сам человек уже успел забыть про свой недуг. О Мари говорили, что это по-матерински добрая и готовая на самопожертвование женщина. Счастлив будет мужчина, который к тебе посватается, — выказывая благодарность за помощь и заботу, нахваливали ее подружки. Суматошная жизнь не позволяла долго помнить доброту Мари, и приятельницы забывали о ней до следующего раза, пока снова не оказывались в беде.
Регина не беспокоила Мари по поводу температуры либо иного физического недуга, потому что никогда сколько-нибудь серьезно не болела. Кроме насморка и головной боли, Регина просто ничего другого на своей шкуре не испытала. Но и она, бывало, искала возле Мари пристанища, когда ветры жизни начинали слишком уж резко трепать ее. У отзывчивой Мари хватало терпения выслушивать подруг. Ведь Регина, как и любой другой, нуждалась в верном человеке, перед которым можно было иногда хоть немного облегчить душу.
Несправедливость зачастую проявляется именно по отношению к хорошим людям; тех, кто умеет сам за себя постоять, побаиваются и не задевают. И Регина ведь недавно была несправедлива, окрестив Мари типичной старой девой. Нет, Мари еще не успела замшеть, пора досужих разговоров, присущих старым девам, поджидала ее еще где-то в дальнем далеке, до сих пор ей нельзя было отказать в чуткости.
Регина не знала, о чем думал Тийт, передвигая по столу бокал. Не в их привычках было глубоко заглядывать друг другу в глаза, подобное проникновение в души пристало разве что юнцам, вообразившим, будто они влюблены по уши. Тийт водил Регину с собой по барам затем, чтобы придать их постельным отношениям пристойную окраску: они привязаны друг к другу, вместе бывают на людях. Одному ему было бы не слишком уютно сидеть здесь и потягивать джин, тем более что средства массовой информации постоянно твердят: пьющий в одиночку безо всяких сомнений может быть занесен в список алкоголиков. Регина не очень хорошо знала Тийта, однако достаточно было кое-каких наблюдений, чтобы уяснить себе мотивы его поведения. Многие убеждения Тийта казались поистине холостяцкими: он испытывал удовольствие от пребывания в уютных барах и тем не менее страшился наглых девиц, готовых повеситься на шею одинокому мужчине. Тийт избегал случайных знакомств, поди знай, какие неприятности они могут повлечь за собой. Если уж Тийт себя с кем-то связывал, то предварительно убеждался в том, что человек этот не представляет для него опасности.
Тийта пугали получившие распространение заразные болезни, естественно, он имел в виду не корь и не коклюш. К тому же Тийт терпеть не мог, когда кто-нибудь навязывал ему свои желания. В самом начале их знакомства он заявил Регине, что оставляет за собой полную свободу и не дает никаких обещаний ни сейчас, ни на будущее. Пусть Регина уяснит себе, что их отношения построены на абсолютно добровольных началах и избежание разных там неприятных сюрпризов — ее личная забота.
Ах эта странная жизнь!
Может, когда-то давно, при появлении на свет самого Тийта, и его родители сказали — это просто ужасно, нам на шею свалился неприятный сюрприз.
Кто знает, какую долю человечества составляют люди, которых вовсе не ждали. Возможно, недовольство родителей наносит вред развивающемуся в утробе ребенку и дни будущего человека отравлены наперед — кому охота быть нежеланным или ненужным!
Регина украдкой глянула на часы. Она не знала, собирается ли Тийт пойти сегодня к ней. Регина непременно должна была поспать свои восемь часов. Это было ее железное правило, помогающее сохранять форму. Она старалась входить в класс по утрам свежей и бодрой, с улыбкой на лице, как бы там ни скребло на душе. Отдохнувшего человека не могут сломить окончательно никакие проблемы и конфликты. Было бы крайне унизительным терять по пустякам равновесие и кричать на учеников. Такого никогда не должно случиться.
Внимательности Тийту было не занимать, он заметил, что Регина посмотрела на часы. Теперь его пытливый взгляд скользил по Регине, он старался проникнуть в закоулки ее настроения, чтобы знать, как ему действовать. Тийт, помимо всего, не выносил, когда ему говорили «нет». Он мог по едва уловимым приметам правильно сориентироваться и не бывал навязчив, когда у Регины не оказывалось настроения. Как-то Тийт поведал ей, почему он не терпит слова «нет». Это-де любимое выражение бюрократов — в тот раз он вошел в несвойственный ему раж, долго и многоречиво рассуждал по поводу этого словечка. По убеждению Тийта, все уже осознали, что отрицательный ответ встречается чаще всего. Бюрократ, мол, любит стабильность, и у него наперед выработано негативное отношение к тем, кто хочет проявить инициативу, внедрить новое, что-то изменить или усовершенствовать. По мнению бюрократа, любая перемена — дело хлопотное и трудное, и тем более рискованное. Кто знает, что там еще выйдет из всех новшеств? Нашпигованным идеями ветрогонам и преобразователям мира доверять нельзя. Вдруг окажется, что он, мелкий бумагомарашка, поступит не так, как того пожелает бюрократ большего калибра! Упаси нас бог от любых сотрясений — ведь кресла могут обрушиваться с пьедестала.
В тот раз Регина не стала спорить с Тийтом. Зачем злить человека, у которого повышена чувствительность к слову «нет». Тем более какой смысл что-то утверждать, если в этот зачарованный статистикой век у тебя под рукой нет надлежащих данных. Регина не знала также, что важнее для общества — то, что человек раскачивается наподобие маятника, перескакивая с одного новшества на другое, или же традиционно и целеустремленно действует.
К чему спорить с пеной у рта обо всех этих важных категориях, и без того пустозвонство чрезмерно распространилось, для размышлений и раздумий вроде бы и времени не остается.
ТИЙТ ИСКОСА ПОГЛЯДЫВАЛ НА РЕГИНУ, ЕЙ СТАЛО НЕ ПО СЕБЕ. Обычно Тийт быстро улавливал настроение Регины. Позволив одолеть себя рассеянности, Регина сама оказалась виновата в том, что по ее лицу сегодня нельзя вычитать какого-либо желания. У каждого в жизни случаются дни, когда он ослабляет вожжи, ведет себя странно, болтает о вещах, которые обычно его вовсе не интересуют, будто чувства и мысли его направляются кем-то другим. Хотя Регина и успела уже похоронить пришедший ей днем в голову план перестройки жизни, все же этот странный подсознательный порыв не пропал бесследно. Где-то в закоулках сознания все еще шел жестокий бой, разум и чувства словно бы боролись между собой, пытались положить друг друга на лопатки, хотя противники и не знали, во имя чего они, собственно, ломают копья. Видимо, это неопределенное состояние отражалось и на лице Регины. Тийт напрягался и, казалось, пытался заглянуть в замутненную воду. Впрочем, Регина и сама была не в состоянии разобраться сейчас в своих настроениях.
Лишь маленький прямоугольный столик, на котором едва умещались имитирующая свечу лампа и два высоких бокала, разделял Регину и Тийта. Они и так сидели почти нос к носу, и все же Тийт наклонился еще ближе к Регине и объявил:
— Я собираюсь менять свой образ жизни.
Это было столь неожиданно, что Регина расхохоталась. Мигом рассеялись угнетавшие ее расплывчатые мысли. Отхлебнув изрядный глоток, Регина откинула голову, волосы ее при этом коснулись спинки стула, она хохотала так, что слезы выступили на глазах. Посетители бара были уже навеселе, гам в зале перекрывал звуки магнитофона, и никто не обратил на Регину внимания.
Регина и предположить не могла, что одна-единственная скупая фраза, произнесенная Тийтом, может словно бы придать ей крылья. Весь день она была вынуждена подавлять в себе неприятное чувство зависти: меня душит отчаяние, а другие живут легко и беззаботно и не ощущают надобности копаться в собственной душе. Слова Тийта словно сняли с Регины тяжесть — значит, она не одинока в своих терзаниях, Тийт тоже мечется на распутье. Регина наклонилась к нему, ей хотелось коснуться лбом его лба, но что-то насторожило ее, она ограничилась тем, что лишь дотронулась кончиками пальцев до его руки и доверительно шепнула:
— И я об этом думала.
— Я не шучу, — почти сердито бросил Тийт.
Регина удивилась, что ее смех так задел Тийта. Себялюбие холостяка, со временем Тийт станет наверняка еще большим эгоцентристом.
Видимо, Тийту показалось, что Регина слегка запьянела, иначе бы она не ухватилась с ходу за его слова и не стала бы набиваться ему в соратники. Может, Тийт решил, что Регина хотела просто подразнить его. Ведь каждый человек пристрастен в своих страданиях и надеждах, это только у него, исключительной личности, могут проявляться подобные неоднозначные чувства. Известное дело, чужая душа — потемки.
Регину раздражение Тийта не тронуло, она не позволяла выбивать себя из колеи из-за его дурного настроения. Веселое настроение у нее почему-то все поднималось, даже пальцы встрепенулись и стали в такт музыке отбивать по столу чечетку. Регине казалось, что еще мгновение — и она наконец-то проникнет сквозь обтекаемую защитную скорлупу Тийта; впервые за их довольно продолжительное знакомство он говорил о чем-то личном и сокровенном. В смешанном пылу ожидания и радости Регина готова была уже спросить, каким образом сегодняшние холостяки избавляются от страха одиночества. Или у них его вообще не бывает? И не пытаются ли одинокие мужчины, по примеру старых дев, обзаводиться псевдосемьей? Ощущают ли они иногда потребность вывернуть себя наизнанку перед близким другом?
Регине вдруг стало очень важно услышать ответ Тийта.
Прежде чем она успела открыть рот, Тийт вымолвил:
— Я женюсь.
— Ну конечно же на мне, — закатилась смехом Регина.
— Нет, — непривычно серьезно ответил Тийт. — С тобой бы мы довольно быстро разошлись. Я сторонник прочной семьи.
— Когда же ты успел полюбить детей, что заводишь разговор о семье? — спросила ошеломленная Регина, пытаясь сохранить прежний веселый тон.
— Собственных детей каждый любит, — ответил Тийт.
У Регины закружилась голова. Видимо, она свихнулась. Слова Тийта не поддавались логике. Или Регина пропустила что-то мимо ушей? Ведь это же тот самый Тийт, который в свое время предостерегал ее от неприятностей! Чьим же ребенком, если не самого Тийта, могла быть та возможная неприятность?
— Знаешь, я одновременно с двумя мужчинами никогда дела не имею! — продолжая свои мысли, воскликнула Регина.
— В этом я и не сомневаюсь, — согласился Тийт. Теперь наступил его черед глянуть украдкой на часы.
— Забавно, — пробормотала Регина. Лицо ее буквально свело судорогой, бог знает какая получилась гримаса. Во всяком случае, она уже была не в состоянии хохотать.
— Я подумал, будет пристойнее, если сам обо всем тебе скажу, с какой стати лить воду на мельницу доброхотов.
Регина кивнула.
— А почему я тебе в жены не гожусь? — спросила она совершенно спокойно. — С чего ты взял, что мы скоро разошлись бы?
В этот миг для Регины важнее всего было увидеть себя глазами Тийта.
— Есть ли смысл в откровенности? — заколебался он.
«Его стремление пощадить меня безнадежно запоздало», — подумала Регина и громко сказала:
— Говори! Прошу тебя!
— Чтобы два человека могли в течение долгого времени жить вместе, один из них должен подчинить себе другого, только тогда возможна гармония. Ты, Регина, человек сложившийся и привыкла действовать самостоятельно — тебе никогда не приходилось считаться с другими. Тот, которому под тридцать, уже не переменится. Мы бы с тобой то и дело сшибались так, что искры бы сыпались. Жизнь и без того на каждом шагу полна стрессов, к чему еще это?
Регина уперлась подбородком в ладони и задумалась.
Она больше не изменится? Законченная окаменелость?
Тийт извиняюще улыбнулся, расслабленно откинулся на спинку стула, охватившее его напряжение стало явно спадать. Видимо, он ожидал от Регины худшего. Регина вела себя идеально. Редко кто способен трезво воспринять столь сокрушительное известие.
— С тобой можно говорить по-человечески, — признательно сказал Тийт, не скрывая радости, что легко отделался.
— Сколько ей лет?
— Двадцать два, — ответил Тийт. — Но разумом она еще совсем дитя, мы в свое время столь инфантильными не были. Даже моя мать удивляется, до чего девочка мила и послушна. Они с моей матерью обсуждают все житейские вопросы; сама взрослая женщина, а слушает с усердием школьницы наставления старшей. — Тийт рассмеялся. — Я из нее могу что угодно вылепить.
— Она уже у тебя живет?
— Да, — буркнул Тийт. — Получилось несколько неловко. Однажды вечером просто заявилась, и все, чемодан в одной руке, сумочка в другой, вешалки, перевязанные красной шелковой тесьмой, под мышкой. Я просто онемел. Взяла и решила стать моей женой! Заговор, конечно, слово глупое, но она наверняка загодя обо всем договорилась с моими родителями. По-другому никак нельзя объяснить это само собой разумеющееся появление.
— Где ты с ней познакомился? — спросила Регина, чтобы только не молчать. Ответ ее нисколько не интересовал.
— На свадьбе у одного родственника. Нас рядом за стол посадили.
Чувствовалось, что это и для Тийта уже никакого значения не имело, едва ли стоило вспоминать.
Регина не знала, что еще сказать или о чем промолчать. Она не смела стискивать зубы. Настроение было подавленное, голова гудела от пустоты. Надо было элегантно выходить из игры. Из игры? Да, их отношения с Тийтом иначе и не назовешь. Она должна была что-то говорить, нужно было заслониться словами. Тийт за эти несколько мгновений обезоружил ее, оставалась единственная возможность: притвориться равнодушной. Пусть у Тийта останется впечатление, что она лишь терпела его общество. И не более.
— Если так, то тебе самое время заняться педагогикой. Чтобы из инфантильного существа (Регине хотелось сказать — чудовища) воспитать верную и послушную жену. Ради идиллии стоит поднапрячься, однако нельзя перегибать палку. Подавляемые люди способны горячо ненавидеть. Но ты ведь добиваешься горячей любви!
Ирония Регины испортила Тийту настроение.
— Да не читай ты мне нотаций! — огрызнулся он.
— Я просто хотела поделиться с тобой опытом, может, пригодится в новой жизни.
— Извини, я решил, что ты смеешься надо мной, — совершенно серьезно проговорил смутившийся Тийт.
«Успел уже обрасти заботами и шуток не понимает», — подумала Регина. Она пыталась внушить себе, что Тийт — существо жалкое. Бесхребетный холостяк, которому силком навязали жену. Один из типов современных мужчин.
И все-таки было грустно, Регина вдруг ощутила страшную усталость. Уже не хотелось и губами шевелить. Разумеется, она могла бы предостеречь Тийта, но в такую минуту неуместно заводить речь о подводных рифах его будущей семейной жизни. Не хотелось унижать себя мелочностью. Тогда бы и впрямь можно было сказать про нее: окаменелость.
Долой предрассудки! Это был девиз Регины. Пусть Тийт будет счастлив со своей мурлыкающей кошечкой, пусть сам печется о том, чтобы остаться неоцарапанным.
Регина допила и со стуком поставила на стол бокал. Тийт последовал ее примеру. Они встали одновременно.
Почему-то Тийт заколебался, идти ли ему первым или пропустить Регину вперед. Они стали рядышком пробираться сквозь толпу к выходу.
Посетители горланили и сновали по бару. То и дело кто-нибудь вскакивал с места и, спеша к кому-то, забавно вытягивал руку, будто отстраняя от себя плавающий на поверхности моря мусор. Да и как еще было людям в битком набитом помещении проявлять свою приподнятость, удаль?
Пробираясь рядом с Тийтом к выходу, Регина, несмотря на полумрак, успела кое-что заметить. Будто молнии вспыхивали временами, выхватывая на мгновение оцепеневшие глаза и рты, плечи и локти. На пути Регины оказался какой-то мужчина, руки его были раскинуты, он как будто стоял на одной ноге на кочке и вот-вот должен был потерять равновесие; Регина остановилась, чтобы подождать, когда тот упадет. Тийт не придал значения возникшему препятствию, подтолкнул Регину и вынудил ее прошмыгнуть под мышкой незнакомца. Когда они шли по полутемному коридору, только что выхваченные картины снова возникли перед глазами Регины: мышиные зубки какой-то блондинки, вытянутые дудочкой губы, обрамленные окладистой бородой пижона, серебряная цепочка в вырезе голубой рубашки, темный пиджак с вышитым на нагрудном кармане гербом, где-то поодаль подсвеченные зеленым светом бутылки, которые, отражаясь в зеркале, разом множились, будто под микроскопом делились амебы.
Швейцар открыл застекленную дверь и отпихнул наседавших людей. На всякий случай он приподнял левую ногу и согнул ее в колене, словно опасаясь, что какой-нибудь шустряк, как челнок, прошмыгнет в вестибюль. Стеклянная дверь за спиной Регины защелкнулась, в толпившейся на ступеньках людской массе послышались ругательства, но большинство оставались безучастно понурыми. Какой-то пожилой джентльмен — пальто нараспашку, шарф вразлет — пытался пробиться через стаю молодежи, чтобы подобраться к двери. Он бормотал что-то себе под нос, это звучало монотонно, напоминая народную песню. Чуть в сторонке, на самом краю тротуара, стояла беременная девица, пуговицы на ее кофте готовы были вот-вот отлететь. Рубчатый воротник джемпера доходил до подбородка; засунув руки в карманы, она переминалась с ноги на ногу, будто укачивала своего еще не родившегося ребенка.
Регина на мгновение забыла о Тийте. Лицо ее зарделось. Вдруг ей стало ужасно неловко оттого, что она учительница.
Тийт, видимо, что-то сказал Регине, она пропустила его слова мимо ушей. Регина попятилась, подняла правую руку и помахала — этого было достаточно для прощания. Могла же Регина представить себе, будто Тийт вскакивает на подножку тронувшегося поезда и во все убыстряющемся темпе удаляется от нее. Вокзальные расставания вообще самые приятные, воля человека уже никакой роли не играет, все подчиняется расписанию и стрелкам часов. Никаких альтернатив. Не надо бесконечно терзать себя улыбкой, навязанной чувством долга.
Регина повернулась и прибавила шагу.
Она не оглядывалась.
Шагов за спиной слышно не было.
Слава богу, поезд Тийта умчался.
Регина больше не вынесла бы его и минуты.
Выпавший днем снег уже дотаивал. С подкосов на тротуар стекала вода. Регина сорвала перчатку, остановилась и сунула кончики пальцев в углубление в плитняковой стене, будто должна была, по примеру легендарного голландского мальчика, удержать дамбу, которую могла размыть вода. Тоненькая струйка потекла в рукав.
А что, если поехать к Мари?
Нет, Мари и без того все время стояла перед глазами, близоруко уставившись в зеркальце и подтягивая к лицу краешек лиловой материи.
Все было мерзко, ехать к Мари Регине не хотелось.
Может, вернуться к дверям бара? Пристроиться на тротуаре возле беременной девицы и тоже переминаться с ноги на ногу?
Ни на что более разумное Регина сейчас не была способна.
Когда-то Мари поучительно сказала:
«У каждого должно быть дома снотворное».
СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ, В СМЫСЛЕ РАСПИСАНИЯ, БЫЛ ДЛЯ РЕГИНЫ САМЫМ БЛАГОПРИЯТНЫМ. Утром всего два урока, да и те подряд. Но и это короткое время тянулось, лица учеников то и дело расплывались как в тумане. Дети, видимо, догадывались, что учительница не в форме, они без конца шуршали бумагой и противно хихикали. Регина заставляла и себя улыбаться — она, поди, не какая-нибудь ехидная старая немка, — хотя ей казалось, что сейчас, наверное, она и сама бы не узнала своего лица: застывшая бледная маска. Каждая фраза давалась с трудом, во рту пересохло, язык не ворочался. Вызвав к доске какого-нибудь ученика, она предоставляла остальным возможность исправлять ошибки своего товарища и вмешивалась лишь тогда, когда спор становился очень уж громким. Быть может, сегодня она и сама ошиблась в какой-нибудь форме глагола, кто знает, способность к самоконтролю, казалось, витала где-то поодаль — профессиональная промашка сейчас не вызывала у Регины особой досады. Ее куда больше волновало совершенно другое: как убить оставшееся время?
Регина уже натягивала пальто, когда подскочила завуч и принялась долго и нудно талдычить о каком-то отчете. Регина машинально кивала и думала: как бы от нее отвязаться? Завуч хотела во что бы то ни стало в сию же минуту поделиться своими заботами об отчетности и все объясняла, объясняла. Регина натянула шапочку, прикрыла рот рукой и заговорщически прошептала:
— Завтра тоже день.
Регину не волновало, глядит ей вослед ошеломленная завуч или нет. Лишь на улице Регина сообразила, что завтра воскресенье. В выходной день завучиха, возможно, от нечего делать нацарапает эту злосчастную бумажку, цифры, случалось, и прежде брались с потолка. Да и что ей еще делать, такая же старая дева, разве что по возрасту, в сравнении с Региной, ее можно отнести к предшествующему поколению. Такие, как она, ненавидят выходные и отчаянно стараются чем-нибудь заполнить пустоту. У них изболевшаяся душа давно уже сменилась ломотой в суставах, на которую нельзя обращать слишком много внимания, потому что тогда станет еще хуже.
Регина зашла в маленькое кафе, ей повезло, в глубине виднелся свободный столик. Необходимо было немного прийти в себя и собраться с мыслями. Истинно учительская привычка — раскладывать свои мысли по полочкам, в голове должен царить такой же порядок, как и в шкафу с учебными пособиями.
Прежде всего она мысленно обругала Мари — минувшей ночью Регина наглоталась всученного подружкой снотворного. Мари посоветовала при серьезной беде принять две таблетки зараз. Она упустила из виду, что Регина в отношении лекарств человек еще девственный, существо несовременное. Ее организм к отраве непривычен, и проглоченные таблетки едва не повергли ее в летаргию. Сама же Мари относилась к истинным фармакоманам. Ей мало было лечить других, она и себя без конца врачевала, не желала терпеть даже малейшей боли или недомогания. Человек — механизм сложный и требует постоянного ухода, любила подчеркивать она. Мари совсем еще недавно работала в процедурной поликлиники, но судьба выкинула злую шутку: руки у Мари покрылись сыпью, которая никак не проходила. От любимой работы пришлось отказаться; Мари страшно переживала, что вынуждена теперь под началом участкового врача заниматься писаниной. Она проклинала плохие помещения своего медицинского учреждения, никудышную вентиляцию, нехватку вытяжных шкафов — тоже мне недостижимое чудо техники в эпоху луноходов — высокая концентрация лекарственных паров в процедурных кабинетах обернулась бедой для организма Мари. «Теперь пиши пропало, — сокрушалась несчастная Мари, — если уж появилась аллергия, она тебя заездит».
Мари виртуозно делала инъекции. Благодарные пациенты считали, что Мари — машина, поглощающая шоколад; дома на шкафу у нее вечно лежали целые кипы коробок со слащавыми картинками. Как-то Мари убедила и Регину пройти курс лечения витамином В, тогда и Регина получила представление о таланте своей подруги. Поддерживая шприц, как стрелу, средним пальцем, Мари метала его в мишень, то есть в ягодицу пациента. Угодив иглой в «десятку», она не давала наполненному лекарством цилиндру ни мгновения бесцельно раскачиваться и тут же нажимала на поршень.
Регина не могла понять, почему она все время думает о Мари. Может, потому, что Мари — единственный оставшийся у нее более или менее близкий человек и благодаря ей Регине удавалось вытеснить из своего воображения Тийта.
Регина отыскала в сумочке записную книжку-календарь, провела пальцем по дням недели, все было мелко исписано. Типичная черта современного человека — без конца размениваться на мелочи быта. Иногда находило отвращение, появлялось желание отсечь от себя эти колченогие системы, которые были вроде бы предназначены для облегчения повседневной жизни, хотя на деле лишь изматывали нервы. В старину обходились без этого, и человек не зависел от каких-то предопределенных и зачастую меняющихся сроков. Прачечная, шляпная мастерская, химчистка, педикюр; помимо этого целая куча пометок о предварительно обговоренных звонках. Палец Регины задержался на семнадцатом октября — это сегодня! — и она вздрогнула. Среди прочих мелочей было записано: нотариус и поставлено три восклицательных знака.
Регина подавила вздох. Это нудное дело совершенно вылетело у нее из головы. Теперь она уже не могла дать себе пощады, надлежало взять ноги в руки и тащиться в нотариальную контору, чтобы получить свидетельство о праве наследования. Если бы на этом все и кончилось! Нельзя допустить, чтобы дом покойной тетушки пустовал просто так. Предстояла обременительная процедура продажи недвижимого имущества. Делалось страшно: объявление в газете, письма заинтересованных в покупке людей, бесконечные поездки за шестьдесят километров в поселок, где ей придется торчать в пустом доме и дожидаться потенциальных покупателей — естественно, кто-то из них не приедет или явится, проклиная дорогу, с огромным опозданием. И тогда разыгрывай приветливость да хвали на все лады свое наследство, так что уши вянут, — должен же хоть кто-нибудь клюнуть на крючок и избавить Регину от этой обузы. Вдобавок ко всему Регина и понятия не имела, сколько просить за дом. Даже всегда готовая помочь Мари не сумела бы ничего посоветовать. Говорят, где-то действуют самозваные маклеры, только у этих посредников нет контор с вывесками, по которым можно было бы их отыскать. Запросто нарвешься на какого-нибудь жулика. Процесс купли-продажи выльется в неуклюжее дилетантство, как вообще всякая самодеятельность. В век избытка информации человек беспрерывно ощущает острую нехватку необходимых ему сведений. Тетушкин дом наводил страх. Для дальнейших действий не виделось ни единой отправной точки.
А вдруг все решится иначе? Может, за последние полгода кто-нибудь явился в нотариальную контору и доказал свое право на имущество покойной тети? Только кто бы это мог быть? Тетин единственный сын давным-давно погиб, не успев обзавестись наследниками.
Подобно всем людям, Регина тоже жила в конкретном материальном мире, и ей пришлась бы кстати кой-какая приличная сумма. Она не была лицемеркой, чтобы отказываться от денег, однако предстоящая процедура ее угнетала, ибо у нее отсутствовал талант барышника. Мурашки бежали по спине, когда она представляла себе, как открывает незнакомым людям двери и расхваливает дом. В любом случае через дом пройдут десятки людей, прежде чем объявится будущий хозяин. Естественно, покупатель считает своим священным долгом сбивать дену, так уж заведено, запрашивают всегда больше. Потом покупку обмывают, а ты, будь добра, покорно сиди да беседуй с совершенно чужим человеком. Но прежде всего Регина должна будет убрать скопившиеся в доме за полгода пыль и паутину, протопить печи — выстуженный сарай никого не побудит выложить на стол пачку денег.
Под тяжестью забот Регина совсем сникла. Одно-единственное слово из записной книжки будто обухом по голове огрело.
До сих пор, в силу обстоятельств, Регина жила скромно. Бережливость постепенно вошла в привычку. К тому же чем меньше вещей и чем меньше денег, тем спокойнее жить. Не было надобности бояться взломщиков или оснащать дверь дополнительными запорами. Не требовалось страховать свое имущество. Сводить концы с концами в доходах и расходах она умела. Обычно с осени начинала откладывать деньги на будущее лето, чтобы потратить их в отпуск. Весной, вскоре после похорон тети, Регина поехала туристическим поездом в Среднюю Азию. По возвращении ей удалось получить в Пярну койку в школе. Как правило, она являлась только ночевать в неуютную классную комнату, где проживали восемнадцать женщин. Регина старалась спозаранку улизнуть из своего временного пристанища, удирала, прежде чем разражалась бабская болтовня, ей не запомнилось даже лицо спавшей на соседней койке женщины. Регину вполне устраивало то, что она приучила себя к нетребовательности, ибо те, кто довольствуются малым, умеют не скулить, когда находит хандра. Поскольку она не любила обременять других своими заботами, то всегда легко находила себе компанию, стоило лишь захотеть. Не потому ли Тийт и отверг ее, что самостоятельность и независимость Регины смущали его. К любой добродетели непременно прилагается изъян.
В те дни, когда душу наполняла свинцовая тяжесть, приходилось закалять себя одиночеством. В трудном положении помогало простое самовнушение, которое действовало утешающе: это еще ничего, может быть и хуже. Пусть Тийт не думает, будто Регина станет из-за него отчаиваться!
Мужчины появляются и исчезают, заботиться следует лишь о собственном «я». Хотя бы с помощью снотворного. В дальнейшем Регина будет, во всяком случае, умнее и к любым пилюлям станет относиться с еще большей предосторожностью. У нее опять прибавилось опыта.
В прошлом все было проще. До Тийта Регина встречалась с Роландом. Когда они стали надоедать друг другу, автоматически включился как бы некий разъединяющий механизм, который почти незаметно развел их, и всевозможные осложнения сами собой отпали. Постепенно и совершенно безболезненно этот мужчина ушел из памяти Регины. Теперь приходилось напрягать воображение, чтобы представить образ Роланда. Ах да, вот и вспомнился связанный с ним незначительный факт. Однажды Роланд сказал, что он развелся со своей женой потому, что та во все возрастающих дозах начала употреблять снотворное. Порой по ночам ему бывало жутко: рядом с ним в постели лежал теплый труп. Делай что хочешь, но разбудить жену оказывалось невозможным. Чем больше таблеток она глотала, тем призрачнее становилась их жизнь. Наконец жена стала ложиться по вечерам в постель с маленьким пейзажем в руках. Ночь напролет она держала его стоймя на груди, словно разглядывала сквозь опущенные веки невзрачно выписанную рощицу и домик под соломенной крышей.
Регина тогда посмеялась — а как иначе реагировать на странноватые истории, которые пребывали на грани истины и выдумки. В последнее время вообще вошло в моду обсуждать не поддающееся объяснениям поведение того или иного человека. Все больше плодилось доморощенных психоаналитиков. Разумный мир соединяли с островками таинственности, и окружающая жизнь начинала казаться пленительнее. Того и гляди, вскоре из тени забвения вытащат на свет божий еще и спиритизм, именно интеллигентные люди пытаются внушить себе, что процесс познания находится пока в зачаточном состоянии.
Регине следовало бы решительно взять себя в руки и постараться обрести душевное равновесие, однако она чувствовала, что мысли ее растекаются, как талые воды.
Возможно, с годами и ее защитные механизмы износились до того, что от пустячных ударов возникают перебои! Вероятно, и бывшая жена Роланда не удовольствия ради глотала таблетки, может, это свойственное нашему времени явление, когда люди без постороннего воздействия уже не могут справиться с собой.
У Регины не было эталона, с помощью которого она могла бы контролировать свои психические процессы и фиксировать отклонения. А если все в норме? Может, она до сих пор жила как автомат и теперь должна радоваться, что у нее обнаружились человеческие слабости. Или она начинает обретать зрелость?
Пока человек в состоянии утешать сам себя, дела еще не столь плохи.
Прошлой ночью, перед тем как погрузиться в глубокий сон, Регина испытала странное состояние, необычное ощущение счастья и покоя.
Неведомый город со всех сторон окружал высокую плоскую гору, будто море возвышающийся остров. Регина неслась над открытым плато и не могла оторвать взгляда от сумеречных улиц и площадей. Дома с еще темными окнами пылали розовым светом, будто от них исходило впитанное за день тепло солнца. На горизонте, на холмах, виднелись темные церкви, сквозь их окна просвечивало светлое небо.
Снизу, из города, будто из душного гнезда, поднимались всевозможные запахи: приторный чад раскаленного асфальта и истертой в пыль резины автопокрышек, где-то там, в глубине, распустились ночные цветы и издавали одурманивающий аромат, который вскоре смешался с резким чадом горелой бумаги.
В одно мгновение в городе зажглись огни. Регина заметила, что ее ноги в белых чулках засветились под струящимся снизу светом. Наверняка оттуда, с далеких улиц, она должна была казаться букашкой, порхающей над фонарями. Порхающей? Насмотревшись на город, Регина стала разглядывать то, что окружало ее вблизи. Посреди плато высился могучий столб, унизанный множеством массивных обручей, будто палец перстнями. К крутящимся с легким скрипом обручам были прикреплены веревки, каждая с петлей на конце. В каждой петле сидел человек. Регина лишь теперь заметила, что и ее наклонившееся от движения тело охвачено веревочной петлей. Когда Регина немного опускалась, ей достаточно было подрыгать ногами, чтобы увеличить скорость, и она вновь поднималась выше. Кружась подобным образом, сидящие в петлях люди выписывали на фоне сумеречного неба синусоиды, это оставляло впечатление, что они передвигаются гигантскими шагами, хотя Регина не заметила, чтобы чьи-либо ноги касались гладкой поверхности каменистого плато. Удивительным образом прикрепленные к обручам многочисленные веревки не схлестывались между собой, как будто круги всех парящих были идеально согласованы: возможно, в столбе был скрыт некий электронный механизм, который, подмигивая зелеными огоньками, управлял полетом. Перенасыщенный запахами воздух был на удивление легким и в то же время ощутимо плотным, будто невесомая вода.
Регине было жаль, что утром ей пришлось расстаться с кружившимися в полном молчании людьми.
ЕСЛИ ХОЧЕШЬ РАЗОБРАТЬСЯ В СЕБЕ, ТО НЕ СЛЕДУЕТ НИ ПРЕВОЗНОСИТЬ, НИ ЧЕРНИТЬ СЕБЯ. Регина могла положа руку на сердце со спокойной совестью утверждать: до сих пор за нею не замечалось дурной привычки ни с того ни с сего подозревать кого-то в коварстве либо недоброжелательности. Почему-то теперь в голову лезли разные недобрые мысли, они явно были вызваны ее душевным смятением. Она не узнавала сама себя: что это ей втемяшилось? Дурацкая выдумка, будто она любила Тийта! В самый раз посмеяться над собой. Видимо, все куда проще. После того как Регина рассталась с Тийтом, ее охватил совершенно необоснованный страх. Оттого-то задним числом этот мужчина и казался столь много значившим для нее. Задним числом? Собственно, вся эта история была еще слишком свежа, чтобы делать какие-то выводы или принимать решения. Глупо бояться чего-то столь легко внушаемого, как страх одиночества. Чувство некоторой опустошенности сейчас вполне естественно и должно скоро пройти. Так же как и невесть откуда возникшая идиотская ревность и обида. Она успела привыкнуть к Тийту, и перестройка на новый лад требовала времени. Было бы несправедливо обвинять Тийта в коварстве, он сам все чистосердечно выложил.
Регина понимала также, что только человек с больным воображением мог подозревать радушную Герту в корысти или какой-либо другой задней мысли. Регина, всегда верившая в людскую доброту, не смела коверкать свою душу из-за какого-то Тийта! Хорошо, что в присутствии Герты Регина изо всех сил старалась изобразить на лице улыбку. Хоть сквозь землю провались от стыда, если Герта догадается о ее подозрительности. Немногословие свое Регина могла объяснить кому угодно: спустя столько времени она оказалась в доме покойной тети и испытывает отчуждение к имуществу, которое теперь принадлежит ей. Все ново и непривычно — и дом, и поселок, и его жители. Иначе и не годилось вести себя, роль согласно кивающей слушательницы представлялась ей вполне уместной. Регина от души должна была благодарить Герту, лучшего приема она и во сне не могла себе вообразить. Вообще сновидения полны каких-то глупостей: черт знает почему подсознание устремлено к нереальному, отчего во сне человек связан с какими-то несуществующими местами и нелогичными действиями. Мозг — механизм несовершенный, лучше было бы во время сна проигрывать варианты действительности, чтобы затем, в дневной суете, быстренько отобрать необходимое — робость и сомнения были бы тогда неведомы человеку.
Регине стало стыдно, что после той встречи весной она совсем забыла о существовании Герты.
В мыслях своих человек обычно общается с теми людьми, которые воздвигают на его пути преграды и доставляют неприятности; те же, кто облегчает ему жизнь, как бы само собой принадлежат будням и не заслуживают внимания. Герта известила Регину о смерти тети и взяла на себя большую часть хлопот, связанных с похоронами. Регина явилась на похороны вроде бы лишь затем, чтобы доставить венок и проводить гроб до кладбища. После поминок Герта, застенчиво улыбаясь, отвела благодарность Регины, сказав, что люди во время печальных событий должны держаться вместе и помогать друг другу, в этом нет ничего необычного.
Теперь, спустя полгода, когда Регина снова приехала в поселок, Герта опять удивила ее своей участливостью. Она протянула Регине ключи от тетиного дома, при этом лицо ее светилось искренней радостью, будто к ней явилась самая желанная гостья. Накинув пальто и предусмотрительно сунув в карман коробок спичек, она пошла вместе с Региной, чтобы показать что надо. Регина еще снимала в передней сапожки, а проворная Герта уже расхаживала по комнатам, чиркнула возле печки спичками, и тут же с треском запылали уложенные заранее дрова. Вскоре огонь затрещал и в плите. Регина полагала, что в доме все будет покрыто пылью и паутиной, а в нос ударит затхлостью. Она не знала, что Герта все это время добровольно приглядывала за домом. Сейчас было такое ощущение, что жилой дух и не покидал его, что хозяйка лишь ненадолго отлучилась, пошла в магазин или на почту. Необычную готовность Герты помочь можно было как-то объяснить: в последние годы она тесно общалась с тетей. Наверно, после похорон Герта по привычке или от скуки продолжала приходить в знакомый дом. Может, считала себя ответственной за него; придуманные ею самой обязанности помогали старой одинокой женщине заполнить время — каким еще образом коротать в этом сонном поселке свои дни?
Огонь в печке перестал гудеть, видимо, дрова прогорели. Полная тишина, ни единого шороха, словно Регина оглохла и уже не могла что-то слышать и к чему-то прислушиваться. Ей было лень приподняться со стула, чтобы закрыть вьюшку. Бог с ним, с этим теплом, все равно она последним автобусом уедет в город.
Регина еще не успела обойти дом. Она все это время просидела в кресле, предаваясь ленивым раздумьям. Герта обещала зайти попозже, может, даст добрый совет, каким образом побыстрее отделаться от недвижимости. Дом, как неожиданная поклажа, лишил Регину свободы, надо было действовать, чтобы вся эта история исчезла из памяти как можно скорее.
В то же время Регине была неприятна сама мысль о том, что она должна подготовить дом к продаже. Нужно было каким-то образом ликвидировать тетины вещи, обстоятельства вынуждали Регину сжечь оставшиеся после тети бумаги и письма. А что еще ей было делать с ними? Девать их было некуда, в маленькой городской квартирке у Регины и без того не хватало места. Кто-то растащит тетину мебель, ковры, посуду; то, что многочисленные комнатные цветы будут впредь цвести на чужих окнах, Регину не задевало. Все это были просто вещи, служившие повседневным потребностям человека, ценность домашнего имущества в том и состояла, чтобы облегчать или украшать чью-либо жизнь. Но к бумагам, оставшимся на земле после покойной, Регина ощущала почтение. Сколько бы их у человека ни было, у одного много, у другого мало — все равно люди собирали в шкатулки, ящики стола или шкафа свои письменные реликвии, обозначившие пройденный ими путь, рассказывавшие об их успехах и неудачах, запечатлевшие сложные времена и ситуации, все то, что было до того момента, пока не подошло время вздохнуть в последний раз, сознавая, что круг замкнулся. Будь эпоха полна противоречий или относительно спокойна, ничья жизнь не проходит без сучка без задоринки, ни один человек не может избежать неожиданных потрясений и малых и больших трагедий. Все это так или иначе отражается в бумагах.
Регина знала, что разбирать тетины бумаги ей будет нелегко. Еще невыносимее бросить их в огонь. Сохранить можно лишь разрозненные листочки, единичные фразы из многотомной книги жизни другого человека.
Пока человек дышит, все кажется просто: он сам заботится о своих воспоминаниях или о документах, хранящих памятные события. Ему даже и в голову не приходит, что кому-то эти бережно хранимые десятилетиями бумаги могут показаться столь малозначащими, что их можно в одно мгновение превратить в пепел, который хлопьями вылетит из трубы и осядет вокруг, смешавшись с землей, — вот и все.
Тетин дом пробудил в Регине непривычную растроганность. Суховатое слово «преемственность» обрело вдруг огромное значение и содержание. Большую часть своей сознательной жизни Регина не имела семьи. Дом, где она родилась, сгорел в войну, от родителей осталась свадебная фотография и написанная на ее обороте рукой матери дата: «5 янв. 1939 г.». Вторым напоминанием о родителях была справка о гибели отца, выданная военным комиссариатом в сорок восьмом году. В то время Регина ходила в первый класс, однако сознавала важность этого документа. Пришлось и плакать, и спорить до хрипоты, прежде чем тетя доверила ей хранить эту бумагу. С тех пор Регина всегда носила с собой свои реликвии. И фотография и справка служили ей как бы опорой: я пришла не из пустого пространства.
Может, в тетиных бумагах обнаружится какая-нибудь неожиданная находка, касающаяся родителей Регины. Она жаждала найти хоть какое-то письмецо и вместе с тем боялась весточки из далекого прошлого. Конечно же она начнет возводить на возможных скупых строчках гигантскую пирамиду предположений. Чтобы внутри все перевернулось, достаточно и какой-нибудь пожелтевшей бумажки, которую живший некогда чиновник печатью возвел в ранг документа.
Оставшиеся после тети дом и имущество сразу разрушили достаточно четко определившуюся жизнь Регины.
Регина понимала, что, ликвидируя тетино хозяйство и бумаги, она должна считаться и с Гертой. Соседка слишком крепко срослась с последней жительницей этого дома, чтобы спокойно смотреть, как разбазаривает оставшиеся вещи. Предугадывая отношение и мнение Герты, Регина почувствовала себя довольно беспомощной. Видимо, предполагаемые, но вполне вероятные советы Герты совпадали с собственным мнением Регины. Она бы тоже ничего не стала уничтожать, если бы нашлось подходящее место для хранения. Так что предстояло дать отпор не только доводам соседки, но и побороть собственное внутреннее чувство. При наличии двух столь серьезных противников было бы нелегко подчиниться голосу рассудка и скрепя сердце уничтожить вехи, отмечающие чью-то долгую жизнь.
ГЕРТА ПРИНЕСЛА ТЕРМОС С КОФЕ И БУТЕРБРОДЫ И НАКРЫЛА НА СТОЛ.
За окном полил дождь, сразу стало сумрачно. Герта зажгла люстру, комната наполнилась удивительным уютом. Регина привыкла к молочному свету абажуров из пластмассы или матового стекла на работе и у себя дома и потому поразилась краскам осеннего заказа, которые светились в висевшем на цепях фонаре со стеклянными подвесками. Регина поняла, что у нее никогда по-настоящему не было своего дома, который бы ей постоянно хотелось сделать еще приятнее. Было странно сознавать, что в этом сведенном к стандартам мире есть еще люди, которые живут по каким-то не бросающимся в глаза и не подчиняющимся правилам обычаям; они стоят выше вроде бы не подлежащих оспариванию требований нового времени.
Герта отхлебывала кофе и рассказывала о здешних местах, о лесе и болоте с южной стороны поселка. Особенно воодушевилась она при упоминании о поросшем редколесьем луге — это дивное место начиналось тут же, за садами, и простиралось до самой опушки ельника.
Регина рассеянно слушала и почему-то думала о лифте в доме, где она жила.
Герта, видимо, и не ждала, что Регина вступит в разговор, она считала своим долгом проинформировать гостью обо всем наиболее значительном, что имелось в окрестностях. Регина понимала, что Герта постепенно сузит круг своих тем и перейдет, наконец, к дому тети как к одной из важнейших местных достопримечательностей. Так и случилось. Регину охватило легкое нетерпение, они бы могли вместе обойти дом от подвала до чердака, и все стало бы ясно без долгих речей. Люди слишком дотошные могут надоесть не меньше, чем недотепы. И все же неловко было прерывать словоизлияния Герты, к тому же до последнего автобуса оставалась еще уйма времени. Естественно, Регине хотелось бы получить от Герты более деловую информацию: найдутся ли покупатели в поселке и к какой категории стоимости мог бы относиться дом. Должна же Герта понимать, что Регина изнемогает под грузом наследства.
Тут Герта принялась вспоминать, как строили дом.
— У вашей тети была хорошо развита сила воображения: представив себе некий совершенный образец, она напролом шла к своему идеалу, не терпела компромиссов. Помню, однажды она сцепилась со своим мужем. Мало бы кто заметил, что привезенные силикатные кирпичи отличались друг от друга по цвету — один штабель синеватого оттенка, другой желтоватого. Тетя не разрешила класть эти кирпичи подряд, стена получилась бы полосатая, она прямо-таки вопила бы, сказала тетя. Муж ее рассердился, повысил голос, сказал, что от такой привереды не только люди, но и камни завопят. Желание тети, естественно, взяло верх, кирпичи разных оттенков перетасовали, как колоду карт, и стена действительно вышла примерно одного тона.
Жизнь у них была ограниченной, вот и толкли воду в ступе, подумала Регина.
Невозмутимо разглагольствовавшая Герта припомнила и другие крайне существенные детали. Регина узнала, что при грунтовке окон и дверей тетя потребовала разогреть олифу, тогда она лучше впитается в дерево и краска так просто не облезет. Муж, конечно, и на этот раз поворчал, но все же сделал, как велела жена. Тетю не могли остепенить и жалобы супруга на усталость, а тот сетовал, что если дело и дальше так пойдет, то он умрет раньше, чем достроит дом. Муж ворчал, лишь бы что-то сказать, после он прожил припеваючи в этом доме целый год, не дотрагиваясь ни до мастерка, ни до молотка или кисти. Дом был ни при чем, что хозяин вдруг скоропостижно скончался.
Разговорившаяся Герта не осуждала тетю, она с неодобрением относилась как раз к тем застройщикам, которые наспех что-то сбивали, а потом ломали сделанное и опять начинали все сначала.
До чего же много самых фантастических способов растрачивать самого себя и свои дни — при этой мысли Регине даже стало жаль себя.
Разошедшаяся Герта без устали делилась своими соображениями:
— Хорошо построенный дом придает человеку уверенность, все окружающее уже не раздражает его. По крайней мере в собственном доме он свободен от той необоснованной и вроде бы не поддающейся толкованию подавленности, которая охватывает человека, оказавшегося в убогом здании. Жаль становится тех, кто вынужден жить в таких домах, где двери перекошены, окна разбухли, трубы протекают, канализация забита — волей-неволей подсознательно начинаешь бояться еще какой-нибудь беды. В таких случаях человек оказывается пленником смехотворных предчувствий: пусть в комнате будет душно, но окно лучше не открывать — вдруг оно потом не закроется. Пускай дверь в соседнюю комнату на всякий случай остается приоткрытой, ручка расшаталась, может ненароком отлететь. Человек начинает бояться своего жилища, оно не дает ему расслабиться, и тогда ищут предлог, чтобы отлучиться из дому. Постепенно дом становится местом вынужденной остановки, отсюда и берет начало все усугубляющийся комплекс гостиниц, который на общепонятном языке означает бесприютность.
Интересно, почему Герта рассуждает о столь далеких для нее проблемах?
— Построить дом — все равно что поднять ребенка, — неторопливо продолжала Герта. — Если все делать с лучшими намерениями, так, чтобы совесть была чиста, то потом и забот не будет. Ни с того ни с сего никто и ничто не рушится. У детей, как и у домов, имеются врожденные недостатки, с которыми ничего не поделаешь. Даже у этого прекрасного дома найдутся незначительные хронические недуги. По весне в углу подвала просачивается вода. Геологи не исследуют участки под небольшие дома, видимо, где-то во дворе проходит водоносный слой. Капризничает печка на верхнем этаже: в пасмурную погоду с ней приходится повозиться, сперва согреть щепой дымоход, потом начинает тянуть вовсю.
Регина равнодушно кивнула. Пусть новый хозяин запасается сухими еловыми поленьями и растапливает печь щепой.
Герта отпила кофе, посмотрела Регине в глаза и заявила:
— Теперь я честно все рассказала. То, что касается дома, — подчеркнула она.
Регине стало не по себе — какие же истории ей предстоит еще услышать? Может, Герта собирается отдельно описать еще и сад, и мебель, и подушки с одеялами?
— Когда переберетесь сюда насовсем, будет время обо всем потолковать.
Регина вздрогнула. Что у этой женщины на уме? Спорить с милой старушкой не имело смысла, она не поймет, что ныне в жизни действуют другие правила. Из Регины не выйдет нежной феи, поглаживающей гладкие бока печки.
Герта в ожидании ответа испытующе смотрела на Регину.
— Вряд ли я сюда переберусь, — буркнула Регина.
— Так, с бухты-барахты, решать не стоит, — промолвила Герта. — Помимо всего прочего надо подумать и о семье и будущих детях.
Регина почувствовала себя задетой и перешла в наступление:
— Мне семья не нужна. Я привыкла одна.
— Когда-то и я так думала, — согласилась Герта, и лицо ее погрустнело.
— Опыт предыдущих поколений не обязателен для последующих, — возразила Регина.
— Женская эмансипация зародилась задолго до вас, это отнюдь не сегодняшнее открытие, — усмехнулась Герта.
— Какая у вас была специальность? — поинтересовалась Регина.
— А она у меня и сейчас есть, — без обиды ответила Герта. — Я учительница немецкого языка. Когда надо, замещаю других.
Регина откинулась на спинку стула и на миг прикрыла глаза. Может, по ту сторону стола сидит не реальный, наделенный плотью и кровью человек, а привидение? Вдруг эта сухопарая женщина и этот фонарь с цветными стеклами — сон, который Регине предначертано увидеть лишь через тридцать лет! Когда-нибудь и она будет сидеть рядом с каким-нибудь человеком вдвое моложе ее и изо всех сил стараться передать ему собственный опыт и свои убеждения!
Видимо, Герта просто истосковалась по новым соседям, с которыми можно будет перекинуться словом через забор.
Решение казалось на удивление простым.
— Когда повалят покупатели, решающее слово останется за вами, подберете себе самых симпатичных людей, — пообещала Регина.
— Типичный пример современного образа мышления, — с иронией заметила Герта. — Все кажется, что поступки и желания других идут от корысти.
Регине было лень возражать.
— За долгую учительскую практику я успела убедиться в постоянстве некоторых печальных закономерностей. Я заметила, например, что из сирот нередко вырастают отличные от других, словно бы начиненные высоким напряжением люди.
Куда это она клонит?
— Наиболее интеллигентные из них видят свой недостаток и изо всех сил стараются его скрыть. И все-таки их внутреннее напряжение заметно, они никого не подпускают к себе слишком близко и все время находятся как бы начеку, как будто стоят в дозоре и держат в руках оружие. В человеке, если он с детских лет привык рассчитывать только на самого себя, неизбежно происходит сдвиг. Чувство беззащитности не может забыться, отсутствие ласки оказывается впоследствии невосполнимым. Возникающие от этого душевные муки с годами делают человека все нетерпимее. Болезненная недоверчивость таких людей начинает бросаться в глаза, они без конца подвергают сомнениям искренность других, полагаются лишь на собственную подозрительность и поэтому постоянно оказываются в конфликтных ситуациях.
Герта усмехнулась.
— Извините, — добавила она. — У меня дурная привычка слишком много мудрствовать. Такой меня сделала профессия учителя. Откровенность, как правило, не приносит пользы, но я не могу не сказать, что мне ужасно жаль окаменевших смолоду людей.
— Вы считаете меня окаменелостью? — возмутилась Регина.
— Я вас мало знаю, — подняв руки над столом, возразила Герта. — Я просто старая любопытная женщина. Мне бы хотелось знать, есть ли нынче у ваших ровесников решимость отказаться от привычного уклада жизни?
Регина пожала плечами, стараясь уйти от ответа.
— Жизнь знай себе рассыпает перед человеком возможности выбора. Большинство боязливо обходит их стороной. Вы замечали, как часто и охотно люди говорят «нет»?
РЕГИНА РЕШИЛА ПЕРЕНОЧЕВАТЬ В ДОМЕ ТЕТИ. Она сходила на почту и позвонила в город, чтобы завтра ее заменили на работе.
Возвращаясь из центра поселка, Регина, подгоняемая любопытством, прибавила шагу. Ей почему-то очень хотелось узнать, как выглядит тетин дом в темноте. Уходя, она зажгла во всех комнатах свет. Регину подстегивало любопытство, она торопливо шла по безлюдной улице, не обходя луж и не думая о грязи. Ей и в голову не приходило, что может испугать какого-нибудь случайного прохожего, который подумает, что за кем-то гонятся.
Запыхавшись, Регина остановилась в воротах и стала жадно вглядываться в дом. Она почти поверила в то, что в доме с ярко освещенными окнами живет большая семья или же там идет веселая пирушка — съехались гости. Если бы в доме собралось много людей, то оттуда доносился бы гам и слышалась музыка, какое-нибудь окно было бы нараспашку; нет, там тихо, там готовятся отойти ко сну. За цветастыми занавесками на нижнем этаже, наверное, находится кухня. Вымытая посуда сушится на решетке, плита еще дышит теплом.
В другом крыле дома окна были задернуты одинаковыми желтыми портьерами. Интересно, как семья по вечерам проводит время в гостиной? Регина не могла ответить на этот простой вопрос, у нее не было соответствующего опыта. Исчерпаны ли дневные разговоры? Может, самое приятное — посидеть именно молча?
Спальные комнаты, естественно, располагались в мансарде, под высокими скатами. Осенними ночами дождь шуршит по крыше, у себя в городской квартире Регина подобных звуков никогда не слышала. Странные люди! В столь умиротворенном уголке они еще думают об успокаивающем цвете — на окнах висели зеленые шторы. Они всячески заботились о хорошем самочувствии. Там, на втором этаже, разом безмятежно окунутся в глубокий сон: не станут ворочаться, проклинать самого себя и свою запутанную жизнь. Дети потузят друг дружку подушками и тоже засопят.
Регина вошла в калитку, на цыпочках прошла по дорожке, держа ключ в руке, чтобы сунуть его не нашаривая прямо в замочную скважину. Она хотела войти в дом беззвучно, чтобы никто из воображаемых ею обитателей не стал прислушиваться, чтобы никого не потревожить.
Все будет зависеть от сна, который она здесь увидит, решила она, вешая пальто.
Регина прошлась несколько раз по гостиной и ощутила прилив бодрости, ни малейшей усталости, уже и спать не хотелось. И все же она заставила себя подняться на второй этаж, отыскала постельное белье, нашла в стенном шкафу стопку одеял, взяла верхнее и стала думать, где бы постелить себе. В тетиной спальне она чувствовала себя неуютно, эта комната явно не подходила. Назначение другой комнаты верхнего этажа оставалось неясным, видимо, диван и стол были сюда просто откуда-то перенесены. Одна стена представляла ряд встроенных шкафов, пространство под скатом использовалось под кладовки. Регина не стала открывать дверцы, ей не хотелось на ночь глядя расстраивать себя количеством пожитков. Чтобы хорошенько выспаться, надо внушить себе, что она в этом доме гостья и завтра же уедет.
Регина спустилась по лестнице в ванную, оглядела кипу махровых полотенец, сложенных на полке, вытащила самое нижнее и открыла душ. Нежась под теплыми струями, она думала о том, как погасит все огни и проведет ночь в совершенно пустом и темном доме. Это щекотало нервы — спать одной-одинешенькой в двухэтажном доме. Никогда еще Регине не приходилось испытывать подобного. Страха не было, но она думала, что тишина может ей помешать. Непривычно, когда в трубах центрального отопления не журчит вода, на улице под окном не шумят машины, в коридоре не грохают дверьми и за стеной не плачет ребенок.
Регина вытянулась между прохладными простынями. Странно, когда представление о себе в один миг оказывается перевернутым с ног на голову. Пока жизнь не ставит человека перед возможностью выбора, можно считать себя кем угодно и искренне верить в созданный собою же миф. Это продолжается до тех пор, пока случай не сыграет роль пробного камня и не определит твою действительную ценность. Как просто было считать себя смелой и деятельной! Регина почти не сомневалась в том, что она едва ли не на голову выше своих подруг. Регина относила их к числу уступчивых и смирившихся людей, которые отказались от борьбы с доводящими до отчаяния житейскими обстоятельствами. Постепенно они свыклись со своим статусом старых дев и потихоньку стали сколачивать псевдосемью. Прикидывались страшно привязанными друг к другу, собирались вместе, хохотали и изо всех сил старались убедить себя и других, что жизнь прекрасна и жить стоит, главное — держаться вместе. Регина считала себя бунтаркой, делала что хотела, меняла любовников, не считалась с табу и отвергала нормы благопристойного поведения — пускай осуждают ее безнравственность, ей все равно. Наиболее рьяные критики сами-то боятся независимости. Свободу нравов, само собой, осуждали и женщины, лишенные привлекательности, неспособные увлечь кого бы то ни было.
Теперь, когда Регина была поставлена перед выбором, она пришла к печальному открытию, что и она и ее подружки-вековухи как две капли воды схожи меж собой. Не имело значения, выше ты ростом или ниже, блондинка или шатенка, пригожа или нет. Все были одинаково отмечены печатью робости, потому и терпели привычную рутину. Они уже давно с предосторожностью относились к возможным переменам в жизни: неизвестно, что еще это повлечет за собой. Пусть уж остается по-старому. Так спокойнее.
Лучше синица в руках и так далее — какой обнадеживающей казалась эта извечная истина! Сознавая в горькие минуты, что время уходит и надеяться не на что, можно было винить в своей несостоятельности царящую в мире несправедливость — объективные причины, как известно, непоколебимы. Всегда находилось слабой, утешение, что на земле существуют миллионы людей, у которых жизнь сложилась еще хуже.
Те, у кого слишком много времени заниматься собой, становятся постепенно чудаками. Регина уже стала замечать у своих подруг странные черты. Для одинокого человека причуды как бы уравновешивают его вторую половину, тешат его мысли; в минуты душевного откровения о них рассказывают своим приятельницам и, дабы показать широту собственной натуры, пытаются смеяться над собой — каждый хочет выглядеть человеком интеллигентным. Разумеется, их самоирония звучит отнюдь не искренне, это лишь пустое манерничанье.
Природа создала человека не для того, чтобы он жил только для себя.
Регина совершенно ошибочно считала себя смелой и принимала это за чистую монету. Тому образу жизни, что она вела до сих пор, Регина сумела найти оправдание, надежное, словно стена, сложенная из валунов, оно превосходно поддерживало здание ее легковесной житейской философии. Посылка представлялась во всех отношениях логичной: с честью пройдя тяжелое детство, она имела право, повзрослев, жить в свое удовольствие. Установившийся постулат позволял сделать и более широкое обобщение: в жизни у всего есть мерка. С какой стати сознательно мучить себя и воздвигать на своем пути преграды? Разве мало старых дев, занимающихся пустым самобичеванием? Регина постоянно повторяла себе: я заслужила полное право жить как мне хочется.
Жизнь в свое удовольствие означала яркие и непохожие один на другой дни. Парадоксально считать постоянную кипучую деятельность, странствования и суету чем-то однообразным. Застывшим в своем развитии подругам ни за что не докажешь, что на самом деле Регина жила рутинно и потребительски — не знающая предела общительность есть не что иное, как лихорадочное использование любых возможностей, сегодня человек нахватывается мимолетных впечатлений, чтобы завтра же их забыть. К сожалению, конвейер удовольствий предлагал раз от разу все более жалкие переживания.
Рутина пестроты и рутина серости — это одно и то же. Переделывать самого себя, совершенствоваться, так же как и стремиться к чему-то более высокому — многие ли склонны заниматься этим? Если бы большинство людей не жило по примитивному стереотипу и не выбирало бы последовательно пути наименьшего сопротивления, лик земли не ведал бы такого количества ужасающих дефектов.
В этом темном и тихом доме Регина могла обвинять себя в чем угодно, рассматривать самое себя как посредственную личность ничем не примечательной эпохи. Она могла презирать себя — только какой в этом смысл? Видно, и она не в состоянии прыгнуть выше своей головы. Наверняка находились и другие, кто время от времени подогревал себя возвышенными речами, безжалостно взвешивая свою прежнюю жизнь, но особых результатов что-то не замечалось.
В большинстве своем люди удовлетворялись тем, что позволяли своему лучшему «я» немного побрюзжать над своим худшим «я», и тут же уставали от хулы на собственное самолюбие — досталось на орехи — вот и хватит на этот раз! Беспрестанное и все усиливающееся наступление на самого себя могло оказаться опасным для жизни.
Легко кричать «ура» по поводу абстрактных решений. Давно ли Регина, наблюдая в магазине за Мари, поняла, что вот они мы — жалкие старые девы, и задумала немедленно начать жить по-новому. К сожалению, ни единой возможности для перемен не брезжило. Сознание того, что выбора нет, действовало успокаивающе. Там видно будет! Теперь же судьба подшутила над Региной. Будто в сказке, по щучьему велению, ей предложили альтернативу — будь добра, прими ее. Однако Регина робела и колебалась. Она поняла, что на самом деле не хочет да и не способна что-то менять. Значит, она жаждет быть одна, желает оставаться старой девой, жить полубездомно в собственной квартире, годившейся лишь для ночлега. Может быть, современный человек уже не способен привязываться к дому? «Милый отчий домик…» — дурацкая романтичная песенка! Возможно, современному человеку куда приятнее постоянно ощущать стеснение и тревогу? Ему и не требуется уютного гнездышка. Может, вообще любое стремление пустить корни безнадежно устарело?
То и дело говорят о проблемах урбанизации, о стрессовых состояниях, о современных недугах — все это пустые слова о вроде бы далеких и потому манящих явлениях, никому не хочется замечать настораживающие симптомы у самого себя. Уже не менее столетия быстрая поступь прогресса волнует умы людей. Неужто подлинная и серьезная тревога о человеке все еще преждевременна?
Итак, она отбрасывает предъявленную ей альтернативу. Что остается? Регина по очереди стала загибать пальцы, перебирая то главное, что в настоящее время заполняло ее дни и что в общей сложности является единственным и неповторимым и называется человеческой жизнью. Работа была самым существенным. В работе соединялись напряжение и радость, она вызывала надежное чувство, что не все отпущенное тебе время пройдет впустую. Кроме того, работа давала средства на существование. Остальное нелегко было расположить по порядку, все казалось одинаково ничтожным. Подруги, визиты, экскурсии, кино и театр, общение по телефону, книга перед сном, щелчок выключателя ночника. Случайные мужчины, бары, рестораны, скромные порции алкогольного наркоза, чтобы каким-то образом заглушить возникающее время от времени желание выть волком.
Оставалась возможность поразмышлять о прогрессирующих странностях подружек. Собственные причуды было не так-то просто заметить и выявить. Хорошо смеяться над чужими слабостями — ведь сама я такая цельная натура! Смеяться, пока не осознаешь, что и ты бьешься в сетях таких же нелепостей. Стоит Регине чуточку теснее сблизиться с псевдосемейством старых дев, как тут же смешные и жалкие повадки и к ней пристанут. Возникнет убеждение, что именно так, а не иначе и должно быть. От Рээт она незаметно позаимствует болезненную скупость, от Мари — навязчивую страсть к опеканию. Пристанет мания Юты, будто все мужчины вожделеют ее, только боятся приблизиться из-за ее неприступности. Вечером, возвращаясь домой, Регина, быть может, станет следовать нелепому поведению Ану. Как увидит на лестнице какого-нибудь мужчину, тут же начнет звонить в собственную квартиру, затем с замиранием сердца подождет несколько мгновений и уйдет, спустится вниз и, прогуливаясь перед домом, переждет, пока подозрительная личность удалится. Ану никогда не осмеливалась в присутствии незнакомого мужчины открыть собственную дверь, она была уверена, что незнакомец — преступник, поджидающий возможность ворваться в квартиру следом за беззащитной женщиной. Дверь защелкнется, жертва окажется в ловушке, и убийца отыщет в кухонном шкафу самый острый нож.
Все это было далеко не воодушевляющей перспективой. Регина усмехнулась. Люди довольно часто и с верой в лучшее прибегают к прекрасному слову: будущее. Мол, хоть сейчас моя жизнь безутешна и сера, но в дальнейшем наступит пора исполнения желаний. А иногда говорят как бы в шутку, что будущее покрыто мраком неизвестности, так принято, иначе можно сглазить столь долгожданные хорошие дни. Ведь будущее должно быть совершеннее настоящего и тем более прошлого — ради чего и жить, если думать наоборот? Процент самоубийц в сравнении с оптимистически настроенными людьми ничтожен.
Жизнь была бы унылой, если грядущее не было бы полно неожиданностей. Сюрприз не был бы сюрпризом, если бы в нем не заключалось толики увлекательности и азарта.
К сожалению, Регина не могла представить себе те бодрящие сюрпризы, которые украсили бы ее будущее. По крайней мере в том случае, если она останется верной своей жизненной рутине. Ну ладно, возможно, она найдет замену Тийту. Только надолго ли? Мужчины, имевшие дело с любовницами, порядком поднадоели Регине, ведь и их обезличивала установившаяся рутина образа жизни, и все они до оскомины походили друг на друга. Мужчины, цеплявшиеся за свой свободный от всяких обязанностей жизненный уклад, были ничуть не интереснее бесцветных старых дев. Каждому их шагу сопутствовал консерватизм: пусть мне будет удобно, не дай бог какой-нибудь ответственности и неожиданностей. Их божеством был трезвый расчет, все должно происходить по обоюдному согласию, до тех пор, пока партнеры представляют друг для друга какой-то интерес.
И все же казалось, что современный человек взгромоздился на котурны. Стоит, гордо закинув голову, и время от времени патетически восклицает: «Атомный век! Век космоса! Эпоха, отметающая предрассудки!» Простодушные люди могут прийти в восторг от такой величественной картины. Стоит ли рассуждать о загрязнении души и потребительском образе мышления?
Как плюсам, так и минусам можно было найти внушительное дополнение. Мир перевернулся бы, если бы не существовало определенного равновесия. Человек должен быть сам в состоянии идти к тому, в правоте чего он убежден. Если он вообще в состоянии быть в чем-то убежденным. Кроме того, должно доставать решительности сделать выбор.
В старину люди прислушивались к голосу собственной совести, теперь наступил приоритет разума. Прекрасный термин: здравый разум. Но зачастую за этим скрывается лишь холодная утилитарность — только кого это интересует? Современному человеку нравится сопоставлять явления, сравнивать, взвешивать. При оценке статистических данных можно получить представление об общих процессах, но картина эта вовсе не пассивная, как полагают. Проценты женитьб, разводов и рождений действовали как-то завораживающе и заставляли подлаживаться под средние показатели. Превратиться в оседлого обитателя захолустья теперь, когда ведущей тенденцией стала миграция в город? Да все кругом со смеху помрут. Вот если бы в один прекрасный день задули антиурбанистические ветры, то люди стали бы завидовать объявившейся у Регины перспективе.
Регина поняла, что она обычный бесхребетный человек, который старается любой ценой привести свою жизнь в соответствие с царящими взглядами.
Она почувствовала, что сама себе противна, и не заметила, как заснула.
Утром Регина попыталась вспомнить, что ей снилось — пустота.
Она спешила покинуть дом, будто здешние стены были виноваты в ее ночных терзаниях. Когда она открывала калитку, до нее вдруг дошло, что она так и не осмотрела как следует дом. Даже в подвал не заглянула.
За калиткой Регина чуть не сбила с ног Герту.
Соседка отвела взгляд, словно боялась услышать что-то неприличное.
Смутившись, Регина уронила ключи и расплакалась.
Слезы были столь непривычны, все равно что дождь после долгой засухи.
ЧТО ЖЕ ПРЕДПРИНЯТЬ?
Сколько раз за свою жизнь задавала Регина себе этот тревожный вопрос? Задним числом все критические мгновения прошлого казались ничтожными, о них, собственно, и вспоминать не стоило. Несколько лет тому назад, разревевшись у калитки тетиного дома, Регина была уморительна и жалка, для настоящего горя тогда еще и не было причин.
Сейчас Регина окончательно загнана в тупик.
Неужто они в самом деле явятся, чтобы разбить и разрушить семью, которую она с таким трудом создала! Явятся — Регина почти видела, как они идут по улице к ее дому. Решительно шагающий отряд, побелевшие от ярости лица, вытесанные, казалось, из мрамора; сероватые каменные головы покачиваются в такт шагам; яркие облачения.
Наивное представление, ни шеренгой, ни гуськом они не пойдут. Им ужасно некогда, их подгоняет чувство мести, они жаждут восстановить справедливость и смести с лица земли безнравственность. Прежде чем Регину зажмут в тиски, она должна будет, стоя в воротах, смотреть, как, взвизгивая шинами, вереница машин свернет с шоссе в этот тихий переулок — первая, вторая, третья; тормоза выжимаются до отказа, машины вздрагивают и, скрежеща гравием, застывают на месте, пыль тучей плывет к дому и запутывается в кустах сирени. Темные гроздья становятся все светлее и светлее, будто хотят совершенно угаснуть или раствориться в воздухе.
Может, в этот роковой день будет идти дождь? Они возьмут в руки разноцветные зонтики, словно дубинки, нетерпеливо нажмут на кнопку, тут и там с хлопком вздуется цветастое облачко нейлона. Над головами мужчин раскроются черные купола, на лица лягут темные тени, из-под насупленных бровей на Регину уставятся неподвижные, бесцветные, словно стальные шарики, глаза. Мужчины разразятся раскатистыми возгласами, женщины взвинтят голос до визга.
У Регины нет выхода, она вынуждена будет впустить их в дом.
И тогда начнется бой. Шанса одержать верх у Регины нет, хотя без надежды на победу она уже не смогла бы теперь и часу прожить. Любой ценой она должна сохранить свою семью.
Судный час наступит, по-видимому, дня через два. Еще есть время привести в порядок свои дела. Она сможет кое-что предпринять, чтобы защитить себя и свою семью. Нельзя терять голову и бесцельно метаться наподобие наседки. За последние годы Регина научилась быть хладнокровной. С чувством облегчения она могла вспоминать те удручающие мгновения, когда любая другая женщина начала бы убиваться от отчаяния, она же сохраняла спокойствие и находила выход из положения. О том, что в такие минуты Регине приходилось, к сожалению, утрачивать долю оставшихся душевных сил, не знал никто, кроме нее самой.
Мрачная угроза, которая столь неожиданно нависла над ее семьей, убедила Регину в том, что в свое время она совершила непростительную ошибку. Строить жизнь следовало по-другому, так, чтобы никто не догадался об ее тайных умыслах. Вместе с тем Регина не могла в чем-либо упрекнуть себя, было бы немыслимо жить в некоей стерильной отстраненности. Таков уж мир, и пути населяющих его людей порой катастрофически сходятся, сплетаются и перекрещиваются — в точности как сейчас. В одиночестве можно лишь умирать, но не жить. Регина и без того была крайне осторожна, обращаясь за помощью, она посвятила в свои сложные планы лишь одного человека, а теперь Мари предала ее.
В их последнюю встречу Регина хотела по-своему помочь Мари, но вместо этого привела ее в бешенство. Мари решила, что она растоптана и повержена в прах Регининой исповедью. Никакими другими причинами Регина не могла объяснить неприглядный поступок подруги. Во все времена жаждущая расплаты женщина была страшна: видимо, и у Мари застило глаза, так что она ни о чем больше не думала. Скрытые ресурсы человека фантастичны: невероятно, что кроме материнской нежности в душе Мари оставалось также место страсти и страданию. Она мучилась, пока в какой-то миг не стала изрыгать огонь и пепел. Теперь Мари готовится растоптать Регину и ее семью.
Удивительно, но, даже несмотря на это, Регина не питала ненависти к Мари.
Ведь и у Мари тоже были причины считать свое поведение обоснованным, никого нельзя лишать права на человеческие слабости. Регина невольно встала на пути Мари и задела ее самое уязвимое место. Непосредственно в таком стечении обстоятельств ничьей вины не было — просто глупый случай. На случай любят надеяться, но случай может и крепко подвести.
…Что же все-таки предпринять?
У Регины еще было время.
Может, удастся что-нибудь уладить?
Все началось с того, что Мари прислала телеграмму, которой вызывала Регину на почту для телефонного переговора.
Сперва Регина не узнала ее голоса. Будто какая-то старуха пыталась что-то с трудом объяснить. Бессвязные слова, непонятные паузы, пока до Регины не дошел смысл угроз Мари: все будет выведено на свет божий. Перед тем как положить трубку, Мари, словно диктуя телефонограмму, дважды повторила:
— Вся твоя постройка рухнет.
Если бы это не касалось ее самой, Регина посмеялась бы над драматическим тоном Мари.
В общем, Мари была права, строят не только дома, но и жизнь, ее тоже можно собрать из воображаемых панелей и блоков. По мнению самой Регины, сама она тщательно подогнала все элементы в здании своей жизни. Правда, можно было, как обычно, поворчать на качество материалов, вот Регина и пыталась переделать кривое на прямое. Все же где-то остались трещины и скрытое напряжение, и теперь она не знала, каким образом и с какой стороны поддержать свое, готовое рухнуть здание.
Рухнувшее, развалившееся — в таком виде предстанет грядущий крах постороннему взгляду. Пойдет слух, о случившемся узнают многие, пересуды полетят во все концы света. История Регины и ее семьи станет лакомым куском для падких до сенсаций людей. Видимо, история эта вызовет споры. Одни осудят Регину, другие, возможно, посочувствуют и спросят: а каким еще образом старой деве завести в нынешних условиях семью?
Но как бы люди ни отнеслись к необычному способу создания Регининой семьи, они в любом случае станут докапываться до деталей и в числе прочего затронут природу современных мужчин. Регину не пугало, что ее дерзкое поведение будут пристально рассматривать. Ее страшили возможный крах семьи и страдания сопричастных людей. Ужасно, если Регина окажется в глазах близких распутной обманщицей. Многие люди придут в замешательство, они отвернутся от Регины, и горький осадок, возможно, останется навсегда. Как только они выдержат это испытание? Тех, кого оглушит страшная правда, не так уж мало: законный муж Регины, его родители, а также Герта, но больнее всего мысль о детях. Сейчас Рэси, Рейн и Рина еще маленькие и мало что поймут в этой истории, но позднее «добрые люди» просветят их и дети осознают, что на них вечно будет отметина.
Естественно, эта история заденет и судей, когда они заявятся сюда, их лица будут мертвенно-бледными не только от ярости, но также от стыда и унижения.
Если же семья Регины, несмотря на то что правда выйдет на свет, каким-то чудом и уцелеет, то дальнейшей слаженной жизни уже не будет. В их доме поселятся чудища: свара и недоверие. Эти монстры при каждом удобном случае станут вылезать из углов. Регине без конца пришлось бы выслушивать упреки — мужу она будет противна, а дети, возможно, возненавидят свою мать. Гнетущая атмосфера окутает семью и разъест соединяющие ее нити. Регину мучила бы совесть: по ее вине самые близкие ей люди страдают. Регине будет о чем сожалеть: самое важное дело ее жизни — создание дружной семьи — не удалось. Людей с перекошенной психикой на земле и без того много. Регина задалась целью иметь здоровых и жизнерадостных потомков. И ничего уже нельзя перечеркнуть или создать заново. Даже ярость Мари не заглушить, теперь уж она на полпути не остановится. Ведь и Регина, создавая свою семью, не остановилась на полпути. Так с чего бы ей рассчитывать на непоследовательность других?
У Регины не было оснований переоценивать себя и считать остальных недотепами.
Все ее мысли невольно сходились в одной точке: положение ужасное, нет и проблеска надежды.
Главное, не поддаваться отчаянию. У нее хватало жизненного опыта, подтверждающего, что виновному ничто так просто не прощается. Раскаяние и слезы как средства защиты не возымеют действия, почему-то большая часть людей утратила умение сострадать. Если дать волю чувствам, то можно оказаться в глазах людей посмешищем.
Регина попыталась отыскать в памяти какой-нибудь пример из жизни других, чтобы опереться на него. Ничего подходящего не приходило в голову. Ей не у кого было сейчас попросить совета или помощи, ведь в таком случае пришлось бы, помимо Мари, еще кому-то раскрыть свою тайну. Какую беду принесла бы ее откровенность на этот раз? Регина вынуждена была искать выход сама.
Было бы смешно думать, что никто никогда не попадал в еще большее затруднение. Регине хотелось верить, что другие люди выходили с честью из гораздо более сложных положений. Это утешение должно было стать для нее путеводной звездой.
У человека, подавленного горем, мир до невероятности сужается, в противном случае Регина тут же вспомнила бы историю своей свекрови.
Неподалеку от хутора проходили облавы на «лесных братьев». То и дело за полем в лесу гремели выстрелы, хозяйка не осмеливалась и шагу ступить со своего двора, чтобы не схлопотать шальную пулю. У проводивших облаву ничего не получалось, и они устроили вблизи хуторских построек долгую засаду. Один из них попросился на ночлег, другие по вечерам уезжали в поселок.
Как-то раз хозяйка заметила, что соседская молодка тайком пробирается к ним в хлев. Это показалось ей подозрительным, она пошла посмотреть, в чем дело, и увидела, как та спускается с сеновала с пустой корзинкой в руках. Хозяйку будто молнией обожгло: выходило, что у них на сеновале скрывается сосед, а его жена носит ему еду.
С тех пор хозяйка чувствовала себя словно в тисках, ни днем ни ночью не находила покоя. Как быть? Облавщик ночевал в доме, а над головой, на сеновале, дрыхнул «лесной брат». Обоих она знала с давних времен, кого ты кому выдашь? И все же могло случиться, что оказавшиеся под одной крышей противники нечаянно столкнутся, в доме разразится кровавая схватка и хозяйка окажется виновной в смерти того или другого мужика. Поделиться тревогой было не с кем, любой человек мог бы по своему разумению кого-то из них предупредить. Сумеет ли жена соседа уговорить своего мужа уйти в лес, не убивая облавщика? Хозяйке не оставалось ничего другого, как следить, чтобы противники не пронюхали друг о друге. Сыну она запретила лазить на сеновал, по вечерам завешивала одеялом окна, чтобы снаружи ничего не было видно. На всякий случай постелила облавщику в задней комнате. Тот отказывался от такой чести: он-де может и на сеновале переспать. Хозяйка вынуждена была изобразить необычайное гостеприимство, хотя у самой сердце сжималось от страха.
Муж ее в это время лежал в городе в больнице. Когда он вернулся домой, его мать давай нашептывать: сынок, ты гляди, жена, пока тебя не было, обхаживала тут чужого мужика.
К тому времени проводившие облаву ушли из этих мест и сосед тоже, надо думать, убрался с сеновала. Никто уже не лазил туда с узелком. И все-таки хозяйка не посмела поведать мужу всей правды. Спустя многие годы она ему рассказала эту историю. Еще и теперь, когда ей случается вспоминать тот давний случай, на глаза навертываются слезы: ведь ее посчитали потаскухой.
И все же эту давнюю боль свекрови нельзя было сравнить с бедой Регины. Если ты невиновен, то можешь надеяться, что правда пусть через годы, но выйдет на свет божий, Регина же, наоборот, страстно желала, чтобы ее преступление никогда не открылось.
Поведение свекрови можно было оправдать сложным послевоенным положением, хотя, как правило, именно людей, придерживающихся нейтралитета, принято осуждать.
Если бы Регина захотела свалить на кого-то или на что-то то, что она сделала, то и она наверняка могла бы сослаться на времена и обстоятельства. Ее тут же высмеяли бы — чем плох сегодняшний день? Войны же нет! Всегда какая-то часть женщин оставалась старыми девами, в этом нет ничего особенного! То, что Регина сумела по-своему вырваться из этого сословия и создала семью, так это ее личная проблема.
Именно так люди могут воспринять ее самооправдания. Социальные сдвиги происходят вроде бы незаметно, а что именно они означают для тех или иных групп людей, об этом мало кто задумывается. Большинство заворожено ярким блеском прогресса, теневые стороны не принято считать чем-то существенным.
В ТОТ ДАВНИЙ ОСЕННИЙ ДЕНЬ, когда Регина, протягивая Герте ключи от тетиного дома, расплакалась, она неожиданно для самой себя выпалила:
— Я перееду сюда жить.
После этого порыва Регине тут же захотелось смеяться и шутить. Она показалась себе отчаянным человеком, глядя на которого хочется торжествующе воскликнуть: смотрите и удивляйтесь, перед вами славный малый, который сумел вырваться из оков рутины!
Она хохотала так непосредственно, будто перенеслась в собственное детство, на цирковое представление, где проделки клоуна еще веселят. Испугавшаяся Герта тряхнула ее за плечи.
— Нет, это не истерика, — успокоила ее Регина.
Они вернулись в дом и с жаром стали обсуждать, как устроить дальнейшую жизнь Регины.
Регина не могла припомнить, когда еще она ощущала такой упоительный интерес к жизни.
На Герту посыпался град вопросов. Накануне Регина была совершенно равнодушна к дому, а теперь ей хотелось до мельчайших подробностей вникнуть в курс дела, чтобы на новом месте ориентироваться без помех. Герта даже несколько раз оказалась в затруднении.
Потом Регина побывала у директора школы и справилась о работе — ну где откажутся от учителя? Директор был явно поражен, что ему не придется умолять начальство прислать в это захолустье нового преподавателя — человек просто входит в дверь и предлагает свои услуги, разумеется, после зимних каникул Регина может немедленно приступать к работе.
Под вечер опять явилась Герта, принесла кофе и пирожки и ошеломила Регину совершенно неожиданным разговором.
Назидательные слова Герты до сих пор звучали у Регины в ушах.
— Всегда считалась нормальной семейная преемственность. Под этим прежде всего подразумевается прививание потомкам определенных духовных ценностей и этических норм, правда, при этом не забывают и о материальном благополучии. В Эстонии такого рода связи поколений в большинстве своем утрачены — гибель людей в войну, разруха и бедность, многие живущие ныне люди в той или иной степени познали это на себе. Странно подумать: сколько еще не родившихся детей ощутит отголоски последней войны — они появятся на свет, а кругом одни бабушки, мало у какого счастливчика окажется в живых дедушка.
Регина кивнула, известное дело, и она знает своего отца лишь по фотографии.
— Старые люди всегда желали, чтобы молодое поколение уважительно относилось к делу их жизни. Кому хочется на пороге вечности осознать, что все, чему они себя посвятили, может оказаться отвергнутым потомками. Ни одна самая древняя старушка не смирится с мыслью, что жизнь ее прошла впустую.
Страстью вашей тети, по крайней мере под старость, был этот дом, где мы с вами сейчас сидим, а также сад. Она как бы срослась в одно со своим маленьким миром. После смерти мужа она стала считать свой дом чем-то вроде памятника — увы, иногда у людей возникают своеобразные представления о вещах и их назначении в жизни. То, чему человек посвятил себя, всегда прикипает к сердцу.
Регина надеялась, что Герта устанет от своего рассказа, — но нет.
— В наши дни многие понятия поразительно сдвинулись с места, люди склонны презирать усилия для приобретения чего-либо, которые не связаны прямо с повседневным добыванием хлеба насущного. Возможно, такое пренебрежение взросло на почве оправдания собственной лени? Люди считают, что разумнее гоняться за благами и потреблять их, а сами при этом желают оставаться ничем не связанными и не прилагать никаких усилий. Возник какой-то культ пустого времяпрепровождения.
Назидательная речь Герты подействовала на Регину отупляюще, хорошее настроение упало. Жила бы со своими истинами и не навязывала их другим. В подобной преемственности Регина не нуждалась.
— В эпоху погони за комфортом действует парадокс: люди, ожидающие всех благ от общества, становятся самостоятельными и встают на ноги лишь в среднем возрасте — потребителей предостаточно, а работников не хватает — всем сразу всего не достается. Человек, который мечтает о свалившихся на него благах, начинает недоверчиво оглядываться и с завистью сравнивает себя с другими: смотри-ка, и тот и этот сумели ухватить больше! А я что — глупее или хуже? Из пустого упрямства не желают сделать лишнего движения и знай себе брюзжат. К сожалению, современный человек проявляет излишний интерес к материальным благам, думает о благополучии до умопомрачения. Если бы имела место всеобщая семейная преемственность и люди не вступили в сегодняшний день из вчерашней удручающей бедности, повлиявшей на их психику, то не было бы такого преувеличенного интереса к обычным на самом деле вещам. Было бы естественно, если б у человека всегда, в любом возрасте хватало средств на пищу и одежду, ну и само собой разумеется, у него должна быть крыша над головой. Тогда, может, не было бы и нездорового интереса к тому, сколько у кого ваз на столе и ковров на полу. Сейчас духовную энергию тратят, чтобы доказать: во всем виноваты вещи. Те, кто обвиняют других в стремлении пробиться в жизни, в действительности подвержены скрытой страсти к приобретательству.
Регина терпеливо слушала, а про себя думала, что надо выяснить, какое прозвище придумали Герте в школе дети.
— Благодаря тете и ее мужу вы не должны будете заниматься мелочами быта, погоня за материальными благами не станет краеугольным камнем вашей жизни. Вы можете чувствовать себя совершенно свободной, у вас есть возможность обогащаться духовно, растить детей, посвятить себя любой достойной человека деятельности. Вам не придется в ожидании своего куска ощущать собственную ущербность. Поверьте, такую исходную позицию стоит ценить.
Регине казалось, что за вроде бы правильными словами Герты скрывается что-то неприемлемое для нее. Или, может, она и сама сжилась с вульгарным и широко распространенным образом мыслей потребителя?
— Теперь я подхожу к самому главному, — важно заявила Герта после небольшой паузы. Она изучающе взглянула в лицо Регине и продолжала: — Ваша тетя оставила мне распоряжение. Она сказала, что если Регина будет жить в моем доме и не станет продавать его чужим людям, то передай ей вот это.
Герта вытащила из кармана серую книжицу и принялась ее разглаживать.
— В противном случае я должна сжечь сберегательную книжку. Со временем срок истечет, и бесхозные деньги перейдут государству.
Регина оторопела.
Так вот почему Герта оказывала на нее давление, уговаривала здесь поселиться! Вот так ловушка! Какие условия ей будут еще поставлены?
Регина открыла сберегательную книжку. Сумма ее ошеломила. Регина немного прикинула, результат был и смешным и пугающим: цифра, вписанная в графу, составляла в среднем ее учительскую зарплату за десять лет. Так что теперь она обязана быть разумной, отказаться от удовольствий, растить детей — жить достойно. Тяжелая ноша легла на ее плечи. Жить в свое удовольствие было уже невозможно. Другие удобрили почву, она должна выращивать цветы.
Регина усмехнулась.
— Что случилось? — испугалась Герта.
— Ничего, — отмахнулась Регина. — Мне просто вспомнилась одна моя подруга.
Герта с жадным интересом смотрела на Регину.
— Она старше меня и изводит себя мыслью, что жизнь несправедливо обошлась с ней. Именно в смысле материальной преемственности, о которой вы только что говорили. Ее излюбленная тема — ругать наше время, мол, если б все осталось по-прежнему, ей не пришлось бы растрачивать себя на добывание хлеба насущного. Только про те прежние и лучшие, по ее мнению, времена она мало что помнит, в довоенные годы была девчонкой, которая под присмотром старшего брата полола грядки в собственном саду. Трудовое воспитание и тогда ценилось; если пользоваться современными терминами, то родители стимулировали детей, чтобы пробудить в них еще большее усердие. Вечером отец давал обоим полольщикам по кроне, брат совал денежку в карман, а сестренке, которая была моложе и глупее, советовал зарыть свою крону на грядке: там она, дескать, пустит корни и станет плодоносить. Сестра поступала по совету брата, а хитрый мальчишка потом, конечно, отыскивал монету и забирал ее себе.
В вихре войны брат, служивший во вспомогательных частях, оказался в Германии, откуда впоследствии перебрался в Америку. Теперь, если брату случается запаздывать с посылкой, сестра тут же пишет ему гневное письмо и в очередной раз напоминает, что из ее посаженных в землю крон на другой стороне шарика давно уже выросли денежные деревья; доллары, как яблоки, висят на ветках, и она хочет получить свои дивиденды.
Герта помрачнела, быть может, она подумала, что Регина рассказала эту историю, чтобы посмеяться над ней.
Но, возможно, соседку изумило неуважительное отношение Регины к серой книжице, может, она ждала слез благодарности или радостных восклицаний? А вдруг она испугалась, что легкомысленная Регина изменит свое решение, откажется от требующего хлопот дома, и Герта будет виновата перед покойной соседкой!
Так предположила Регина, увидев ее хмурый взгляд.
Ей стало жаль Герту. Соседка, должно быть, верный человек, не зря ведь тетя доверила ей исполнить свою последнюю волю. Мало кто станет добровольно брать на себя подобные хлопоты.
Регина уже познала странную жизненную закономерность: именно на покладистых людей и стараются выливать ушаты зла. Народная мудрость недаром гласит: обойдись добром — воздастся злом. Чтобы успокоить Герту, Регина сказала:
— Если я по какой-то причине нарушу свое слово, я верну вам сберегательную книжку. Тогда вы сможете поступить так, как просила тетя. Чтобы совесть была спокойна. Вы не волнуйтесь.
— Читать чужие мысли — профессиональная привычка педагога, — пробормотала Герта.
ТЕПЕРЬ, СПУСТЯ НЕСКОЛЬКО ЛЕТ, поджидая день своего краха, Регина, утешая себя, снова усмехнулась — никакая Герта не провидица, а обычная добрая и недалекая старая женщина. Бедная Герта в свое время переоценила себя. Все эти годы находясь рядом, она и понятия не имела о подводных течениях в благопристойной на вид семейной жизни Регины. Регина искренне сожалела, что вынуждена будет так ужасно разочаровать Герту. Не попросишь же ее надеть черные очки и заткнуть уши, мол, не смотри и не слушай людей, которые собираются повергнуть в прах мою семью.
Надо было найти предлог, чтобы всех их на время отослать куда-нибудь — и детей, и мужа, а также Герту. Неожиданно открывшаяся правда окажет убийственное воздействие, а потом можно будет потихоньку да помаленьку ввести их в курс случившегося.
В тот давний осенний вечер, когда Герта разъясняла свое отношение к материальным благам, Регина вспомнила тетю. У воспоминаний был привкус горечи.
Записанная в сберкнижке крупная сумма по-своему обидела Регину: в годы учебы ей неоткуда было ждать помощи. Постоянная нужда связывала по рукам и ногам. Юношеские развлечения обошли ее стороной. Обстоятельства вынуждали хвататься за любую подвернувшуюся работу, надо было как-то держаться на поверхности. Стипендия, которая у других шла на карманные расходы, для Регины являлась основным доходом. Чтобы не вконец обноситься и хоть иногда получше поесть, Регина нянчила по вечерам детей. Некая милая молодая чета в такой степени пристрастилась к веселью, что, наняв Регину, как будто вовсе откупилась от чувства долга и своих двойняшек. Супруги являлись домой далеко за полночь, они бывали в приподнятом настроении и никак не хотели ложиться спать. Затаскивали к себе уставшую до смерти Регину, рассказывали до рассвета какие-то истории, без конца варили кофе и угощали из маленькой рюмочки ликером, от которого клонило в сон. Естественно, идти под утро в общежитие было неловко, и Регине не оставалось ничего другого, как проводить остаток ночи там же, в квартире хозяев, она спала на полу в детской, на надувном резиновом матраце.
Утром молодую чету словно подменяли: и муж и жена брюзжали, слонялись по кухне, то и дело натыкаясь на трехногие табуретки, которые тут же опрокидывались со страшным грохотом — сам черт придумал эту дурацкую мебель, чтобы портить людям нервы. От грохота просыпались двойняшки, начинали пищать, одновременно хотели писать, и Регина должна была с двумя горшками пробираться через прихожую, остерегаясь, как бы хмурые супруги не посчитали ее за одну из табуреток, о которые они привыкли спотыкаться.
Из-за разгульного образа жизни, который вела молодая пара, о Регине раньше времени пошли дурные слухи. Вызывало удивление, что довольно часто ее кровать в общежитии пустует. Подруги не верили ей и смеялись, когда она говорила, что нянчит детей.
Вот когда тетя могла бы помочь Регине своими деньгами, но этого не произошло.
Протянутая Гертой сберегательная книжка в очередной раз убедила Регину в старой истине, что всему свое время. Что запоздало, то лишилось смысла.
Вспоминая, как ей трудно жилось, Регина вынуждена была признать, что было бы несправедливо обвинять покойную тетю в явном пренебрежении. Вину приходилось делить поровну. Юная Регина не сумела перестроить себя после перемен, происшедших с тетей и ее мужем в результате постигшего их горя. Она сама отошла от них, по неразумности посчитав потрясенных несчастьем людей столь мелочными и странными, что с ними просто невозможно жить вместе.
В трагичный мартовский день пятьдесят седьмого года, когда тетин сын разбился на мотоцикле, жизнь на мгновение замерла, чтобы затем покатиться под гору. До этого Регина была в тетиной семье своим ребенком. Двоюродный брат говорил друзьям, что она его младшая сестренка.
После гибели сына в тетином доме поселилась печаль, все как будто стали избегать друг друга. Все чаще Регина чувствовала, что она здесь лишняя, потому что ее присутствие, казалось, подавляло и тетю, и ее мужа. До этого бодрые и жизнерадостные, они то и дело погружались в апатию, сидели молча, каждый в своем углу, и никого не слышали. Однако немые вопросы без конца метались меж четырех стен: как же это могло случиться? Почему несчастье поразило именно нас? Стоило Регине ступить на порог, как она ощущала на себе измученные взгляды. Регина инстинктивно стала держаться подальше от дома и поступала, на свой взгляд, разумно, однако ее возросшая самостоятельность раздражала стариков, и они принуждали ее к затворничеству. Тете и ее мужу мерещилось, что за порогом только и поджидают опасности — стоит Регине сойти с крыльца, и она тут же окажется жертвой какого-нибудь кошмара. В то лето Регина ни разу не побывала на пляже, ей не разрешили поехать в велопоход — боже сохрани! На шоссе на каждом метре поджидает смерть.
Жизнь окончательно зашла в тупик. Регина тоже скорбела по двоюродному брату, но в нее вселилась и враждебность к покойному: как он смел быть таким бесшабашным? Почему не унял своей страсти к езде? Обязан был и о других подумать!
Регина чувствовала себя все более неуютно: ей казалось, что не знающая предела забота на самом деле притворна. Старики хотят убедить себя и других, что она — единственное оставшееся у них дорогое существо. Регине казалось, что они из упрямства следят за ней, а сами думают: вот ты, сирота, живешь, а нашего сына нет!
Регина была душевно подавлена и, естественно, выпускала коготки, проявляла строптивость. Зачастую не могла сдержаться, грубила и без того страдающим родичам. Все трое едва выносили друг друга: тетя и ее муж стали упрекать друг друга, что плохо воспитали Регину, девочка отбилась от рук.
В ту осень Регина заявила, что бросает школу и устраивается на работу. В доме поднялась буря. Тетя была в отчаянии, ходила с опухшими от слез глазами, на кухне у нее то и дело валилась из рук посуда, особенно часто и будто нарочно она била дорогие старинные чашки. Перебирала черепки, а у самой плечи вздрагивали от рыданий. Нервы у тетиного мужа окончательно сдали. Однажды он накричал на Регину и бросил в сердцах, мол, убирайся с глаз долой.
Регина так и сделала.
С тех пор она жила в плохоньком рабочем общежитии, сторонилась родственников, училась в вечерней школе и свободное время проводила в читальном зале. Раза два тетя приходила в общежитие искать ее, но никто не знал, где может быть Регина; в тот период Регина вообще не считала нужным отчитываться перед кем-либо. Люди могли думать о ней что угодно. Регина подстегивала себя, чтобы не свалиться под двойной ношей; когда ее начинала слишком уж одолевать усталость, Регина упрямо твердила себе: ну, погодите! Эти слова действовали как удар хлыста и придавали бодрости. Она не стремилась объяснить себе, кто и чего ждет от нее. Регина шла вперед и как фанатик внушала себе, что не должна сдаваться или останавливаться на полпути.
Ни для чего другого не оставалось ни времени, ни возможностей.
Регину все сильнее мучила мысль, что ей уготовано полное одиночество, в ту пору она и не пыталась найти себе друзей. Она была уверена, что никому не нужна, поэтому не было смысла искать в ком-нибудь опоры, она могла надеяться лишь на себя. Юношеский максимализм приобрел у Регины крайнее выражение — ее раздражало все, что не было связано с устремленностью к цели. Девчоночье хихиканье и болтовня вызывали в ней чувство неловкости; развлечения и веселье она считала пустым растрачиванием себя, которое идет во вред цельности человека.
Поступая в институт, Регина выбрала дневное отделение, она ушла с работы и решила жить случайными заработками, чтобы сделать основной упор на приобретение специальности.
По-прежнему оставалась необщительной, и эта зашоренная жизнь продолжалась до середины второго курса. Затем произошел необъяснимый перелом, очевидно, в силу продолжительной неослабной собранности какие-то душевные ресурсы исчерпались. Она вдруг поняла, что сойдет с ума, если ничего не предпримет. Ее робкие попытки с кем-нибудь сблизиться наткнулись сначала на отпор: окружающие привыкли к тому, что Регины все равно что нет — просто безмолвная тень. Когда она пыталась подключиться к какой-нибудь беседе, все тут же изумленно умолкали и смотрели на нее враждебно, разговор не был предназначен для Регины. Совершенно естественно, что довериться человеку, которого знают недостаточно, было нельзя.
С тем же рвением, с каким прежде она добивалась одиночества, Регина принялась теперь уничтожать вокруг себя стену отчужденности. Она поняла, что, навязывая свое общество, она лишь увеличит неприязнь к себе. Она должна была пересмотреть свое поведение и избавиться от холодности: сама же во всем виновата, потому что никогда ни с кем не считалась. Настраивая себя, она старалась подладиться под других. Регина стала воспитывать в себе прилежную слушательницу: вскоре она уже могла поддакивать собеседнику, умела в нужный момент вымолвить слово утешения — и люди перестали ее бояться. Регине было вовсе не легко подавлять дух своего протеста, который все еще стремился поднимать голову при любых несуразностях или несерьезном поведении окружающих. Она боролась с эгоизмом, который пышным цветом расцвел в годы ее одиночества, судорожно сжимала губы, когда чей-нибудь доверительный разговор вызывал в ней иронию.
Постепенно Регина обрела славу хорошего человека: она умеет понимать других.
К окончанию института у Регины появилось много друзей и знакомых. Все уже забыли, что когда-то она была такой необщительной.
В тот период Регине удалось переломить себя. Конечно, она не раз с тревогой задумывалась об этой метаморфозе: смеет ли человек насиловать себя? Не возникнет ли в душе от подобных экспериментов некая холодная и неизлечимая рассудочность? Разве нормально, если кто-то задаст себе, как электронно-вычислительной машине, новую программу и станет неукоснительно выполнять ее?
И все же умные книги утверждали, что умение приспосабливаться — признак интеллигентности. Что лучше: стать холодным интеллигентом или остаться наивной дурочкой?
Получив в тот давний вечер от Герты сберегательную книжку, Регина невольно подумала: теперь я могу задать себе любую программу. Исходные данные были благоприятными: просторный дом, чтобы жить, сад, чтобы находиться в непосредственном контакте с природой (среди людей, уставших от искусственно созданной среды, вошло в моду копаться в земле), работа в приличной школе — чего еще желать? Регине казалось, что впереди маячат разные приятные возможности устроить свою жизнь, оставалось лишь сделать выбор.
После городской рутины мысли о новых вариантах действовали живительно.
Было самое время выяснить, что же, собственно, следовало претворить в жизнь. В ту пору Регина с катастрофической быстротой приближалась к тридцатилетию, надо было спешить.
Большинство старых дев все ждали своих принцев и упускали время.
Регина не была столь наивной, чтобы надеяться на чудо.
ЧТО ЖЕ ВСЕ-ТАКИ ПРЕДПРИНЯТЬ ТЕПЕРЬ?
В свое время Регина, несмотря на все препятствия, сумела придумать план устройства своей жизни и осуществить его. Неужели теперь она зайдет в тупик?
Если разъяренной компании удастся разрушить семью Регины, окружающие станут жертвами куда больших внутренних трагедий, чем было в случае с тетей и ее мужем после гибели их сына. Что бы все эти жаждущие отмщения люди ни предприняли, они, естественно, останутся в живых. Все окажутся будто облитыми помоями, а потом будут стыдиться друг друга — произойдет вполне современный процесс — отчуждение, на искренность и теплоту надеяться не придется.
Парадокс: безжалостная ясность в отношениях отвергает потребность быть еще когда-нибудь с кем-то откровенным. Но чего еще Регине ждать: сама же все построила на обмане. То, что ее подтолкнули на это обстоятельства, никого не интересует.
Не судят лишь победителей, по крайней мере в открытую.
С того сырого осеннего дня, когда Регина решила в пользу тетиного дома и приняла от Герты сберегательную книжку, прошло всего два с половиной месяца, и к жителям поселка добавился новый человек — моложавая учительница немецкого языка. В школе Регину приняли хорошо. В здешних краях темп жизни еще не успел истрепать людей, привить им нетерпение и равнодушие, и в церемонии знакомства заключалась какая-то забавная старомодность. Пробубнив фамилию, каждый давал о себе короткую справку, не забывая при этом упомянуть также о семейном положении. Процесс сближения старались всячески облегчить, каждый хотел помочь Регине по возможности безболезненно войти в семью учителей. Вполне понятно, что, несмотря на доброжелательную атмосферу, Регина ловила на себе испытующие взгляды, ее появление внесло разнообразие в здешнюю монотонную жизнь. Получив беглое представление о своих новых коллегах, Регина пришла в ужас от мысли, что более половины учительниц были одинокими. Снова она оказалась среди тех, кому не оставалось ничего иного, кроме как обсуждать своих товарок по судьбе, сопоставлять их с собой, чтобы в конечном счете с горечью констатировать: вот такие мы и есть, интеллигентные старые девы из захолустья.
Позднее те же самые старые девы приглашали Регину по очереди вечерком на чашку кофе, посвящали ее в школьные традиции, ругали недисциплинированных учеников, говорили о директорских привычках, характеризовали работников районо — начальство следовало знать по возможности глубже. Выслушивая их, Регина убедилась, что в поведении ее одиноких коллег проглядывает то же самое желание сплотиться в псевдосемью. Они не проявляли это столь откровенно, как ее городские подруги, застенчивость мешала им восклицать, мол, давайте держаться вместе. К тому же у большинства не было телефона, отсутствовала возможность крутить по вечерам диск и болтать, обманывая себя впечатлением о приятной семейной беседе.
Местные старые девы в сравнении с городскими подругами казались Регине более кроткими — возможно, первое впечатление было обманчиво, в дальнейшем Регина мало общалась с ними, во всяком случае от тогдашних кофейных вечеров осталось впечатление, что одинокие учительницы стоят в некоем условном строю и никто из них не осмеливается сделать шаг ни вперед, ни назад. Они не хотели выделяться. Скромность, как известно, заслуживает похвалы. Даже обставляя свои маленькие квартиры, они подражали друг другу. У всех длинная стена комнаты была занята с пола до потолка секционным шкафом, скромные пожитки одинокого человека вполне там умещались. За раздвижными стеклами поблескивали кофейные чашки и красовались рюмки — ах, до чего же легкомысленными бываем мы порой. Нишу попросторнее занимали транзисторный приемник и журналы — мы привыкли утолять повседневный информационный голод! На нижних полках стояли книги, среди отдельных изданий обязательно выделялась какая-нибудь подписная серия. Нетрудно было догадаться, что в ящиках сложены аккуратной стопкой трусики и бюстгальтеры, а где-то на почетном месте, в непосредственной близости от душистого мыла, хранилась пара ночных рубашек, отделанных кружевами. Умеренный уклад жизни коллег-женщин, разделивших ее судьбу, и печалил и злил Регину. Раздражение шло явно оттого, что она боялась и сама стать такой же. А какой же еще, если ей не удастся создать семью? Бездушный период жизни с любовниками был пройден, отвращение вызывали также бары и рестораны с пошлой, гремящей барабанами или же сладко-чувственной музыкой. Ведь Регина приняла добровольное решение в пользу поселка и отреклась от прежнего образа жизни. В новых условиях не к лицу было поддаваться тоске, не было смысла также оплакивать свою бывшую жизнь.
Однако Регина была не железной, первое время она то и дело ловила себя на том, что жалеет о происшедшей перемене.
Затем судьба немного подшутила над Региной, высекла искру надежды, сверкнула и даже чуть было не ослепила. Вдруг показалось, что песня не врет — где-то для каждого кто-то живет.
Вокруг Регины начал увиваться математик Мартинсон. Стоило ей направиться к вешалке, как Мартинсон, словно по приказу, подавался вперед и на пружинистых подошвах быстро-быстро семенил к Регине, чтобы подать пальто. В один из трескучих февральских дней Регина увидела у себя на столе букетик хрупких ландышей. Учительницы защебетали и склонились над букетиком, чтобы уловить дуновение весны с цветков, которые, казалось, озябли между бледными листочками. Мартинсон стоял в учительской у окна, по-наполеоновски заложив за отворот пиджака руку и ожидая благодарного взгляда Регины. Ожидание его оказалось не напрасным. Все принялись наперебой с жаром рассказывать об удивительном умении Мартинсона выращивать цветы. Мартинсон отмахивался от сыпавшихся на него похвал и, словно комментатор по сельскому хозяйству, пояснял, что в этом году условия роста были неблагоприятными, ландыши запоздали с цветением и оказались хилыми. Под общий гомон географичка Рита шепнула Регине на ухо:
— Мартинсон завзятый холостяк.
В ее словах Регина могла прочесть какой угодно намек. Мол, пусть напрасно не надеется, в этой женской компании Регина не первая и не последняя, кому зимним днем преподносят в качестве сюрприза цветы — принимать Мартинсона всерьез не стоит.
Когда Герта в тот же вечер увидела ландыши, она кисло улыбнулась и сказала, словно сговорившись с Ритой, что Мартинсон завзятый холостяк.
Немного поразмыслив — Герте явно не хотелось выглядеть нетактичной, — она все же нехотя буркнула:
— И страстный коллекционер.
Регине предоставили возможность самой разобраться в Мартинсоне: Герта, которая, в общем, охотно высказывала собственное мнение, ничего к своим скудным словам не добавила, и на ее лице еще долгое время сохранялось виноватое выражение, будто она ляпнула гадость.
Регина поняла, что здесь, в поселке, люди слишком хорошо знают друг друга и к каждому приклеен ярлык. Никто не надеялся на чье-либо изменение либо перелом.
У Регины на душе стало скверно, ей показалось, что предстоит приспособиться к какой-нибудь готовой форме, коллеги уже сгорали от нетерпения — вновь прибывшей следовало дать определение. Видимо, не случайно в иных местах аллеи парка украшают намалеванными на листах железа лозунгами, обрамленными железными же трубками, похоже, людям нравится ясность, никакие установленные истины не должны подлежать изменениям.
Коллекционер?
Почему Герта с такой неприязнью произнесла это в общем-то невинное слово? Регине не приходилось иметь дело с подобного рода людьми; в круг ее знакомых не попадали ни состоятельные люди, ни расхитители народного добра, которые удовольствия ради собирали бы картины известных художников или уникальный фарфор. К счастью, Регина не соприкасалась и с охотниками за иконами, которые обманом выманивали у старушек святые образа. Не знала она также никого, кто находил бы удовольствие в ребяческом увлечении собирать марки или этикетки от спичечных коробков. Лишь одного человека Регина могла бы причислить к подобной категории — Айли. Та коллекционировала мужчин. Это моя небольшая слабость, как правило, извинялась Айли и действовала будто наркоманка. Пестрота окружения и быстрая его смена доставляли ей наслаждение. Семейные люди — это несчастные узники, говорила она. Опыт одной ночи больше всего сродни ее натуре. Вот она и нахватывалась альковных впечатлений, а круг ее партнеров все расширялся. Айли вела учет своим связям, коллекционерам свойственно вести картотеки. Современными перфокартами Айли не пользовалась, она пока довольствовалась записной книжкой удлиненного формата. В кругу подруг она любила листать ее и, морща нос, сетовать на пробелы в своей коллекции. По ее словам, в списке не хватало водолаза, государственного деятеля и водителя трамвая. Приятельницы начали сторониться Айли, но она и не нуждалась в обществе женщин. Айли то и дело видели с кем-нибудь под ручку; когда она находила себе нового партнера, глаза ее начинали алчно блестеть, и этот голубой огонек уже не угасал, пока на следующее утро имя мужчины не бывало занесено в записную книжку. Айли в кругу знакомых Регины презирали и называли филателисткой.
Может, Мартинсон такой же филателист?
Любые извращения претили Регине, и она стала невольно сторониться Мартинсона. Неприятная дрожь пробегала по спине, когда Мартинсон на своих пружинящих подошвах опять семенил по учительской, чтобы подать Регине пальто. Ей казалось, что он при этом старался ткнуться носом в ее песцовый воротник. Регина как будто слышала, как Мартинсон с шумом вдыхает воздух, словно хочет опьянеть от ее парфюмерии.
Но если его хобби сродни увлечению Айли, то почему он не спешит действовать?
Однажды в воскресенье Мартинсон позвонил за дверью Регины.
Пригласив нежданного гостя в комнату, Регина удалилась на кухню сварить кофе. Ничего, поглядим на спектакль, подумала она, и ее смешок заглушился шумом кофемолки.
Интересно, какой у него подход к женщинам?
В общем-то, Мартинсон не выглядел сердцеедом. Если ему бывало недосуг принимать позу Наполеона, он назойливо мельтешил то тут, то там — обычный суетливый человек. Зато на собраниях сидел неподвижно, уставясь с преданным послушанием на начальство. Избегал споров, ни с кем не хотел конфликтовать, если какая-нибудь острая на язык старая дева начинала поддевать его, у него от смущения розовели уши. Особенно Мартинсон робел, когда кто-нибудь начинал ругать повседневную жизнь; по его мнению, все было хорошо и становилось еще лучше.
Отпив кофе, Мартинсон удивил Регину тем, что высказал собственные взгляды на жизнь. Регина подумала, что вот и она, вовсе не зная людей, стала наклеивать на них ярлыки.
— Вы здесь человек новый и наших условий не знаете. Один мой друг только и делает, что сетует на скуку жизни в поселке, а по воскресеньям у него от тоски в ушах звенеть начинает. Церковь, школа да кабак — так в старое время говорили о небольших селениях. Теперь, конечно, кое-что изменилось, рев из кабака несется дальше, чем когда-либо, вечерами там пируют механизаторы с толстыми кошельками. Представьте себе, в этом так называемом увеселительном заведении есть даже бар, днем ученики нашей школы забегают туда, чтобы посидеть за стойкой и потянуть через соломинку лимонад. В церковь почти никто не ходит, но в здешнем краю это единственное место, где можно послушать орган. Женщины собираются в Доме культуры, там организуются разные курсы и выставки рукоделия. Зато кружок народного танца прозябает, после каждой репетиции девушкам приходится ставить ребятам выпивку, а не то останутся без партнеров, — жаловался Мартинсон.
Видимо, ему стало неловко, что он нарисовал столь мрачную картину здешней жизни, и он, словно извиняясь, добавил:
— Да что об этом говорить.
— А о чем же нам говорить? — дружелюбно улыбнувшись, чтобы ободрить гостя, спросила Регина.
Уши у Мартинсона зарделись, явно от смущения. Видимо, он пожалел о своей излишней откровенности.
— Но у меня жизнь отнюдь не пустая, — после продолжительного молчания заявил он. — Я заядлый филокартист.
Регина разочарованно кивнула.
— Мое особое пристрастие — городские виды начала века.
Ни одного подходящего к случаю возгласа восхищения Регина выдавить из себя не смогла.
Но Мартинсону хватило и того, что она выслушала несколько историй, связанных с тернистым и полным опасностей путем редких открыток, которые попали в его коллекцию. Поведав какую-нибудь невероятно запутанную историю, Мартинсон затем шепотом добавлял, когда и где была напечатана открытка, о которой говорил. Регине становилось не по себе, ей как будто открыли важную государственную тайну, которую она с этой минуты должна была надежно хранить, не смея даже во сне забывать о бдительности.
Визит Мартинсона затянулся, и Регина никак не могла понять причину его прихода. Она очень удивилась, когда Мартинсон вдруг попросил разрешения слазить на чердак. Почему бы и нет? Она и сама еще не успела там побывать, и ей было бы кстати посмотреть, что делается под крышей. Проявляя нетерпение, Мартинсон неохотно объяснил свою странную просьбу: до Регины в этом доме жили старики, которые могли припрятать на чердаке целую коробку почтовых открыток.
Они пошли в сад, сняли со стены сарая лестницу, дружно затащили ее на мансарду и прислонили к встроенным шкафам. Мартинсон не успел даже запыхаться, азарт кладоискателя придал ему силы, он проворно забрался по лестнице и откинул чердачный люк. Регина принесла фонарик и полезла вслед за Мартинсоном.
Назад: Эмэ Бээкман
Дальше: Возможность отречения (Роман)
