Они еще сидели за столом, когда Ивана Ивановича вызвали в больницу. Он торопливо допил стакан чая, попрощался с Логуновым, поцеловал сынишку, и вот уже зазвучали по лестнице его быстрые шаги. Ушел… Варя, вся выпрямившись, высоко держа голову, машинально помешивала ложечкой в чашке, прислушиваясь к удалявшимся шагам мужа. Ушел, не сказав ей ни слова!

Елена Денисовна тихо заговорила с Логуновым. Конечно, о Хижняке, о последних днях и часах его жизни. Наташка, обняв мать обеими руками и прислонившись к ее плечу, слушала, точно впитывала и полуоткрытым ртом, и глазами, и маленькими ноздрями каждое слово человека, который видел ее отца в день геройской смерти. Но Мишутка, крутившийся возле Логунова, мешал разговору. Тогда Варя встала, без церемонии стащила сына с колен гостя и, несмотря на его сопротивление, унесла к соседке.

— Славный какой товарищ! — простодушно сказала ей Дуся, сидевшая с модным вышиванием в руках: крестиком, разноцветными нитками мулине накладывала в пяльцах сплошной ковровый узор для диванной подушки.

— Да, это наш старый знакомый, — отозвалась Варя, глядя на волнистую завивку Дуси, которая остреньким носиком как будто подсчитывала свои бесчисленные крестики. — Вместе были на фронте.

— Оно и видно, что боевой: Мишутку сразу завоевал.

— Я хочу домой, — заявил мальчик.

— Нельзя. Людям надо поговорить, а ты мешаешь.

Варя обняла сынишку, припала щекой к его черненькой головке. Тяжело было у нее на сердце.

«Нет, дальше так жить невозможно. Надо набраться сил и решить. В последние дни даже Мишутка отстраняется от отца, потому что тог перестал играть с ним. Вот ребенок и вешается на посторонних: то Решетовых мучает, то Платон подвернулся».

— Мама, — пойдем домой! — требовал Мишутка, запрокинувшись, увидел слезинку на щеке матери, гибким пальчиком снял ее. — Ты чего?

— Ничего! — Варя прижала сына к груди, стала ходить с ним по комнате, убаюкивая его.

— Охота вам? Ну что вы его, такого тяжеленного, таскаете, мучаетесь? — ворчала Дуся, продолжая клевать носом в разноцветные крестики вышивки. — И он тоже… Ишь притаился, будто и правда маленький, а на нем вполне дрова возить можно. — И она шутя шлепнула Мишутку, когда Варя проходила мимо.

Мальчик засмеялся, болтнул ногами, крепче обхватил рукой плечо матери и сразу уснул.

— Так-то лучше! — сказала Дуся, чутко уловив его сонное посапывание, отложила вышивание и принялась устраивать постель на диване. — Богатырь, а не мальчишка! — прошептала она, любуясь тем, как широко он развалился на подушке, и руку откинул, и колено выставил. — Прямо на глазах растет. Мне бы хоть капельного! Сваляла дурака, когда в первый раз забеременела. Комнаты, вишь ты, не было! Условия не позволяли! А теперь комната вон какая и условия — слава богу, а детей нет и нет!

Варя тоже смотрела на сына. Богатырь, правда! И как он присмирел, увидев ее слезы! Понимает уже! Мысль о том, что она не одна, что у нее такой здоровенький, хороший ребенок, немножко ободрила Варю.

«Неужели я не наберусь мужества отпустить Ивана Ивановича, если ему плохо со мной?». Почему она, сильная, молодая, должна чувствовать себя несчастной? У нее интересная работа, хорошие друзья. Сестры и племянники в Якутии.

Вспомнила опять милый Север. Осенний день. Косой дождь. Глянцевые от влаги кусты брусничника на косогоре, мокрые красные ягоды в банках. И костер— Жаркий, желтый живой огонь, пожирающий нагроможденные ею мертвые ветки. У этого костра Варя сказала Таврову: «Если я когда-нибудь почувствую себя третьей, лишней, я все сделаю, чтобы вернуть любовь. Но если ничего не поможет, то отпущу любимого человека. Я не смогу жить с мыслью, что ему со мной плохо».

«А почему же теперь мне так страшно остаться одной? — спросила себя Варя и понурилась. — Ведь плохо стало нам обоим! Сердится он из-за того, что мне не нравится его работа?.. Если бы только это! Но тогда ночью он сказал спросонья: «Лариса, куда ты ушла, дорогая?». А как он смотрел на нее! Понятно: ведь он любил ее в Сталинграде, а тут я… сама вешалась на шею!» Варя, вдруг обомлев, вспомнила, как ее ранило упавшим бревном. Ведь именно после того Иван Иванович сказал: «Хочешь быть всегда вместе?» Не оттого ли так получилось, что он просто испугался за нее, просто пожалел, просто побоялся потерять любящего, не любимого, а любящего человека! А она обрадовалась и, конечно, немедленно согласилась.

— Ай-яй! — воскликнула Варя, совсем забыв о любопытном носике соседки.

— Варенька! — позвала Елена Денисовна, заглянув в дверь. — Платон Артемович уходить собирается. Проводите его тут с Наташкой. А я побежала на работу — уже опаздываю.

— Иду. — Варя подвернула покруче угол подушки, чтобы Мишутка не скатился на пол, и, поправив волосы, пошла к себе.

Платон стоял у стола и с угрюмой печалью смотрел на фотокарточки, которые Наташка раскладывала перед ним. Тут был и портрет Хижняка, и портрет умершего брата Бориса. Среди других карточек Варя увидела свою… Белое платье, две черные косы брошены на грудь. Это было на Каменушке перед отъездом Ивана Ивановича на фронт… Сожаление о большой, безграничной любви, напрасно пронесенной через всю молодость, жестокими клещами стиснуло горло Вари. Дрожащими пальцами она взяла карточку, отвернулась, рассматривая ее.

— На днях еду домой! — сказал Логунов, не двигаясь с места: Варя на карточке, в белом этом платье, ему тоже многое напомнила.

— А на курорт? — спросила она, тяжело вздохнув.

«Все-таки хороший он!» — снова, как однажды в Сталинграде, подумала она о Логунове. Неосознанное желание сохранить друга, с которым можно посоветоваться и всем поделиться — еще непонятное ей самой побуждение, — заставило ее прямо взглянуть в

его глаза.

_ Курорт мне ни к чему, а работа зовет. У нас теперь большие дела развертываются. Был таежный поселок — стал целый город районный. Новые рудные богатства наши геологи открыли. Вот скоро дадут нам электроэнергию с Ангарстроя, потом Енисей запряжем. Зашумим тогда, Варвара Васильевна!

— Называйте меня просто Варей, как раньше. Ничего, я разрешаю.

Он понял горечь ее слов.

— Я очень хочу, чтобы у вас все было хорошо.

— Я тоже этого хотела, но… но не получается.

Теперь Варя уже не боялась того, что Логунов узнает и о ее домашних неладах с мужем: ведь Иван Иванович сам показал своим поведением, что отчуждение уже вошло в семью. Зачем же скрывать и как скроешь очевидное?

— Варенька, — сказал Платон, в свою очередь, не таясь от Наташки, стоявшей около него. — Не нажимайте очень на Ивана Ивановича: раз он убежден в правильности своей идеи, с этим надо считаться. Ваша настойчивость ожесточает его.

— Я знаю… Но если бы только это!

— Что же еще?

Боязнь показаться смешной, возможно, жалкой, так или иначе униженной сковала Варю, но Логунов выжидающе молчал. А разве не имел он права на ее откровенность? Неужели она боится потерять в его глазах как женщина?

При этой мысли Варя вспыхнула: гордость ее была задета.

— Мне кажется, он любит другую, Платон Артемович, — сказала она ломким голосом, взглянула на Наташку и неловко усмехнулась: девочка, тоже покраснев, начала пятиться к двери, испуганная тем, что теперь, когда разговор зашел о самом секретном, ее Могут попросить выйти.

— Не может этого быть! — горячо возразил Логунов, испытывая почти физическую боль от страдания любимой женщины. — Я не допускаю…

— Вы не допускаете, а он… Пожалуйста, не подумайте, что я жалуюсь на Ивана Ивановича! Я никому не говорила… И вам не сказала бы, но вы сами теперь видите. Нечаянно ворвались и увидели.

— Да, ворвался… — Логунов опустил голову и с минуту молчал в угрюмом раздумье. — Кто же она?

— Лариса… Лариса Петровна Фирсова. Он еще в Сталинграде… — Варя кашлянула, задыхаясь от стыда. — Она еще в Сталинграде нравилась ему.

— И ты, зная это, пошла за него?! — переходя на «ты», горячо упрекнул Логунов, но глянул на нее, и его, точно ножом, полоснула ее жалкая растерянность. — Прости, пожалуйста! Я забыл, что сам нахожусь в таком положении… Находился, — торопливо поправился он. — Знал, что ты любишь Аржанова, а не отставал от тебя. Не сердись… Жизнь у меня не сложилась. Я не могу сказать: «Тоже не сложилась». Уверен, у вас все наладится. Но если тебе будет плохо, если ты останешься одна, заболеешь, с ребенком что-нибудь… А мальчишка у вас замечательный! Помни, ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь, и дружбу… и любовь, — добавил Логунов тихо, но страстно.

— Спасибо! — Варя даже ростом как будто повыше стала: вся ее жалкость исчезла. — Если мне предстоит такое испытание, я перенесу его одна. Я не побоюсь пуститься в плаванье со своим ребенком без мужской помощи.

— Знаю, ты сильная. Но разве сильным не нужна дружба? И ты не бросайся так просто испытанными фронтовыми друзьями! — добавил Платон с грустной шутливостью. — Возгордилась!

— Хотела бы, но нечем.

— Здорово! Выходит, моя, например, преданность ни шута не стоит?

— Разве у меня так вышло? — Варя взглянула на обиженного Логунова и невесело рассмеялась.

— Ну, вот видишь! Но я и тому рад, что развлек тебя. Будь счастлива. — Он сжал протянутую ему маленькую руку, быстро наклонился и, не успела Варя отстраниться, поцеловал ее прямо в губы.

— Ах, как нехорошо! — сказала Варя, не на шутку рассерженная, и, поглядев Логунову вслед, крепко потерла лицо ладонью, точно хотела стереть неожиданный поцелуй.