Домой после этой встречи она вернулась тихая, точно пришибленная. Повесила пальто у двери, привычным жестом поправила волосы — летом она не носила шляпы — и с застывшим лицом прошла к своему столу.

Алеша хотел обнять ее, но остановился в нерешительности: такую безнадежную печаль, почти обреченность выражало все существо матери, казалось, любое прикосновение вызовет у нее вспышку боли. Подросток сдавал последний экзамен за седьмой класс и сидел дома, готовился, не соблазняясь солнечной погодой. Весь день у него заполнен учебой: общеобразовательные и музыкальные предметы, бесконечные Упражнения на рояле, комсомольские поручения. Алеша мечтал об институте. Школа, училище, институт объединены в учебный комплекс под одной крышей большого дома на улице Воровского, который являлся сейчас центром всех устремлений мальчика. Сделаться гордостью школы оказалось очень трудно, но ради этого стоило напрячь силы. Увлеченный своими делами, Алеша в последнее время как-то отошел от матери. И вот она сидела перед ним, такая несчастная. Конечно, первое, что пришло ему в голову, была мысль о смерти больного. Он редко видел мать плачущей. По правде говоря, она не умела плакать, одна слезинка — и ту смахнула, стыдясь. То ли дело, когда плачет домработница Надя! Вытащили у нее сегодня в магазине шестьдесят рублей, данные ей на покупки, и она заливалась таким самозабвенным плачем, что Алеше даже весело было слушать ее. Но так как Надины рыдания мешали ему заниматься, то он сразу избавился от них, а заодно и от проблемы покупок. Все разрешилось очень просто: он достал из шкафа бумажник, подаренный ему Софьей Шефер, и отдал Наде шестьдесят рублей из собственных сбережений. Алеша собирался открыть счет в сберкассе, чтобы со временем купить велосипед. Но как-то совестно было заводить сберкнижку на свое имя для денег матери, которые она давала ему на расходы.

Надино огорчение устранилось легко, а как быть теперь?

— Мама! — Алеша опустился на пол и, совсем как в недалеком детстве, положил голову на ее колени. — О чем ты, мама?

Слеза упала на его шею, выступившую из отложного воротничка.

«Совсем не загорел: даже погулять мальчишке некогда. Способный, но и усидчив очень. Аржанов тоже гордился бы таким сыном», — подумала Лариса, сжала ладонями голову Алеши и поцеловала в крутой лоб с %зачесанным набок чубом.

— У тебя уже под носом почернело, Алешка! — неожиданно улыбаясь, поддразнила она сына. — Скоро усы начнут расти. А прическа-то, прическа! Помнишь, как в шестом классе вы взбунтовались против стрижки?

— Прошло? — спросил он радостно, хотя и не получил ответа на свой вопрос.

— Нет еще, но ничего, пройдет.

— Знаешь, что! Я сижу с самого утра, даже устал. Давай поедем на Сельскохозяйственную выставку. Она еще не открыта, но там есть агроном, отец моего товарища, он нас пропустит.

— Зачем же мы поедем, если она не работает?

— Посмотрим, что там готовят к открытию.

По тому, как охотно откликнулась мать на его предложение и как начала хлопотать, накрывая на стол к обеду, подросток понял, что она расстроена не из-за своей работы.

Выйдя на улицу, Алеша взял ее под руку. Он был уже немножко выше Ларисы, и когда шел рядом, то походил скорее на ее брата, чем на родного сына.

Как он любил ездить по Москве на троллейбусе или в автобусе! Чудесно в метро, но там не видно города, а тут едешь, смотришь, и на каждом шагу она иная — Москва. Прекрасен Ленинград (мальчик был там с матерью, когда она ездила в командировку), но Ленинград строился по плану. Двести лет он был столицей, и страна украшала его, все отрывая от других городов. А старая родная Москва строилась бестолково. И достался в наследство Алеше громадный город с планировкой, запутанной до невозможности. Масса тупичков, переулков, кривых улочек. Дома — то гиганты со всеми бытовыми удобствами, то облупившиеся, древние особняки и просто деревянные бараки. Но перестройка шла упорная, и не за счет других городов — те тоже строились и хорошели.

Москва сейчас так и дышала, так и звучало строительство, там двигались ажурные стрелы подъемных кранов, там бульдозеры ворочались. Экскаватор, окутанный ржавой пылью, рушил стену старого особняка, толкал ее ковшом, как слон головой, выворачивал железными бивнями балки перекрытий. Смотреть на это было ужасно интересно, и Алеша вполне понимал взрослых и ребятишек, толпившихся у огороженного тротуара. Вон стремительно растет высотное здание, там воздвигаются леса для ремонта, там покрывают асфальтом улицу, недавно скалившуюся булыжником. Алеша тоже любил стоять у какой-нибудь новостройки, смотреть и слушать… Его волновал деловой гомон: переклички работающих людей, шум, лязг и гудение Машин, похожих на могучие разумные существа. Как это хорошо — строить!

— Вот родиться бы лет через пятьдесят! — задумчиво сказал мальчик, уже в автобусе, катившем через город по направлению к Ярославскому шоссе.

— Через пятьдесят лет ты и так не очень старый будешь. — Лариса улыбнулась. — Можно и не рождаться заново.

— Да, пожалуй, — с забавной серьезностью ответил Алеша, которому пятьдесят лет казались космической вечностью. Мне очень хочется посмотреть, что тогда будет.

— И посмотришь. — «Если не будет войны», — добавила про себя Лариса, взглянув на красное полотнище над улицей, с ярким словом «Мир».

Повсюду сейчас в ходу это слово. Но если так много говорится о мире, значит, пахнет войной…

Перед нашествием фашистов Лариса бывала не раз на Сельскохозяйственной выставке. Ее удивляли богатство и красота павильонов, напоминавших своей роскошью светлые дворцы, завораживала масса цветов, газонов, плодовых деревьев, липовых, тополевых и дубовых аллей — все, что привлекало на выставку, как в цветущий парк, многотысячные толпы посетителей. Когда жили в Москве, Лариса приезжала сюда с мужем и детишками на целый день, они гуляли, отдыхали, обедали в уютных летних кафе. Алеша забыл эти поездки. Танечка, конечно, помнила бы…

Волнение, вызванное дорогими воспоминаниями, овладело Ларисой, едва она ступила на асфальт, ведущий к величавым аркам входа. Энергичная, известная всему миру скульптура Мухиной, сделанная из металла, — рабочий с поднятым молотом плечом к плечу с колхозницей, вскинувшей серп, — как бы несла в синеву неба навстречу миллионам людей герб Советского государства.

— Здорово, правда? — Алеша, щурясь от предвечернего солнца, посмотрел вверх. — Некоторые говорят — грубо. Такой огромный у них шаг. Но ведь это отличное выражение идеи.

— Да, очень сильно! Но как мы попадем на выставку?

— Тут у меня есть лазейка.

Вместе с группой рабочих они проникли на территорию выставки.

Подготовка к открытию шла полным ходом. Асфальтировались боковые дорожки, синий дымок тянулся, путаясь космами меж отцветших уже яблонь, груш и слив. Новые каменные павильоны — некоторые еще в лесах — стройно обступали центральный проспект, идущий от главного входа. Лариса шагала в глубокой задумчивости: вот здесь бегала, прыгая через веревочку, резвая худышка Татьянка, и солнце пронизывало золотыми искрами ее светлые волосы, А Алешка был толстенький, ленился ходить и почти не слезал с рук отца.

Женщина взглянула на сына. Он шел, улыбчиво посматривая по сторонам, явно наслаждаясь веселым ералашем строительства.

«У каждого свое», — подумала Лариса грустно и примирение.

Вот красочный гигантский фонтан, будто сложенный из драгоценных самоцветов. Пока он еще мертв, не оживлен говором струй, но все в нем предвещает зрелище необычайное. Как раз «заговорил» другой, у входа: высоко взвились стеклянные колосья воды, сломались и обрушились, рассыпав прозрачные звонкие зерна…

— Пробуют «Фонтан дружбы»! — завопил Алеша и ринулся туда.

Подернутые косо стелющейся от ветра пеленой «дождя», заискрились, ожили женские фигуры, стоящие вокруг фонтана в позолоченных национальных одеждах, замерцала в плеске серебристых струй вся облицовка водоема; красные, зеленые, голубые огни заиграли в нем.