12
Размышления девочки были прерваны появлением странного человека. Ростом он, пожалуй, по плечо ей, но с большими, «взрослыми» ногами и очень большой забинтованной головой. Конечно, это был мальчик. Приглядевшись к нему, Наташка сразу заметила под полосатой его пижамой большой горб и на груди и на спине.
Глядя на него, она вспомнила об операциях Злобина, о кривобокой Донаре, о Лиле, впервые после семидесяти дней вставшей с кровати, подумала и о будущей своей замечательной профессии. Поток этих мыслей сразу вытеснил заботу о сердечных делах близких людей. Наташка встала и, кутаясь, точно в одеяло, в широкий для нее халат, подошла ближе…
Варя ловкими руками сняла бинт с головы больного, и девочка чуть не вскрикнула: под бровью вместо века висел нелепый нарост, под которым прятался глаз и почти половина щеки.
«Такие веки, наверно, были у Вия!» — Наташке даже холодно стало, но она увидела второй глаз мальчика— черный, ясный, бесконечно грустный. Невозможно смотреть в него, чувствуя себя бессовестно здоровой. Кто же это?
— Завтра, Коля, я покажу тебя доктору Фирсовой! — сказала Варя, осмотрев и снова спрятав под повязкой безобразный нарост, изуродовавший бедного паренька.
«Фирсовой? Неужели это мать Алеши?» — Девчонка так и загорелась: даже у постели Наташи Коробовой ни разу не пришлось встретиться с нею.
— Почему у мальчика такое над глазом? — спросила Наташка, когда Коля вышел.
— Его чуть не убили фашисты, когда он был совсем маленький. Они выкинули его во двор со второго этажа, и он стал горбатый, а на лице у него уже второй раз появляется опухоль. Была за ухом. Сняли. Нынче над глазом. Это нервная ткань ненормально разрастается.
«Опять фашисты!» — В воображении Наташки сразу возникли умерший брат и кривобокая Донара…
— Как чувствуете себя, товарищ Лебеда? — спросила Варя, поворачиваясь к бойко вошедшему следующему больному. — О, сама вижу, что хорошо!
— Какой там хорошо! Стал точно шелудивый поросенок, — весело ответил больной сиплым шепотом. — Вот! — Он провел рукой по подбородку, отделенному от щек и носа какой-то розовой чертой. — Вся кожа шелушится.
— Шелушится — это пустяки. Главное, подбородок стал на место и отрыв гортани исправлен.
— Да уж за это я доктору Фирсовой по гроб жизни обязан. Шутка сказать, горло вырвано было! Что в рот ни возьмешь, все на грудь вываливалось. Теперь вздохнул!
«Опять доктор Фирсова! — с уважением отметила Наташка. — А что же ему тетя Варя сделала?»
Та сняла повязку со лба и щеки Лебеды, и девочка с изумлением увидела, что один глаз у него голубой, а другой карий.
— Можно мне посмотреть в зеркало? — засуетился Лебеда, оглянувшись на умывальную раковину.
Варя кивнула, и он, подойдя к зеркалу, стал рассматривать себя, явно довольный. Но подвижное лицо его вдруг выразило озадаченность.
— Отчего же он вверх смотрит?
Оказывается, в то время когда карий его глаз смотрел на врача, голубой был обращен к потолку.
— Смешной вы, Лебеда! Все торопитесь! Ведь я сказала вам, что поставлю временный протез. Видите, он и по цвету совсем иной? — Придерживая веко больного, Варя заглянула ему в глаз, что-то поправила там, вынула белый, похоже фарфоровый, голышок с голубым пятном на выпуклой стороне, еще раз заглянула в опустевшую ямку, измерила ее. — Дно орбиты углублено хорошо. Вы тут сами не трогайте, а то и вовсе перевернете протез.
— Я ничего не трогал, чесослово!
«Врет, как мальчишка, ведь глаз-то задрался! — подумала Наташка. — И говорит, как мальчишка: «чесослово»!
— Завтра заеду в магазин и подберу то, что вам нужно, — говорила Варя, поставив фарфоровый глаз обратно и беря новый бинт.
— Доктор, а нельзя ли без повязки? У меня от нее вот здесь давит, — громко и сипло шептал Лебеда.
— Еще немножко потерпите, зато уедете от нас молодцом.
— А стебель теперь можно отрезать? — Лебеда засучил рукав пижамы, и Наташка увидела, что на руке У него болталась приросшая круглая колбаска.
— Это у него остаток филатовского стебля, — пояснила Варя, заметив удивленное движение девочки.—
Сшили кожу на груди вроде чемоданной ручки, потом приживили ее на руку, на шею. Часть истратили на заплаты, а часть осталась про запас. — И снова к Лебеде — Торопыга вы! Отрезать всегда недолго.
— Да как же я к жене явлюсь с этой штучкой, она меня прогонит!
— Не прогонит! Теперь она не налюбуется на вас.
«Шутит тетя Варя! Да нет, не шутит. Но взгляд повеселел, заметно сразу. Значит, ничего особенного не произошло и можно бежать домой, готовить уроки».
Но вот еще бабушка вошла. Такая славная старушечка, быстрая, чистенькая, седые волосы заплетены в коски.
— Как дела, бабуся? — спрашивает тетя Варя.
— Дай бог вам здоровья, хорошо!
— Видите теперь этим глазом? — Варя показывает растопыренную руку. — Сколько пальцев?
Бабушка смеется и отмахивается: дескать, какие пустяки спрашиваете!
— Пять! Чего уж: без поводыря ходить стала1. Варя улыбается и, отпустив старушку, смотрит, просветлев, как она уверенно идет к двери.
— Я ей катаракту сняла, — счастливая в этот миг, говорит она Наташке. — Видела, на другом глазу зрачок мутно-серый? Тот глаз еще не видит, а на этом уже все в полном порядке.
— А у Лебеды что было?
— Фронтовое ранение. Здесь много раненых фронтовиков… Глаз ему мы лечили, а горло и челюсть — доктор Фирсова. — И снова лицо Вари стало таким хмурым, что Наташка подумала:
«Тетя Варя ревнует Ивана Ивановича к Алешиной матери!»
— Она хорошая, Лариса Петровна? — спросила девочка.
Варя ответила невнятно и уклончиво:
— У нас нет плохих врачей.
Острое, хотя и запоздалое, соображение осенило вдруг буйно-кудрявую голову подростка. Отец писал из Сталинграда, что Иван Иванович влюбился в хирурга Ларису Петровну Фирсову. Наташка много раз читала письма отца и помнила их наизусть. Так вот кого полюбил Иван Иванович! Но почему «полюбил»?.. Ведь он давно любит Ларису Петровну. А как тогда тетя Варя?..
Наташка взглянула на понуренную голову своего старшего друга, именно понуренную, а не склоненную над историей чьей-то болезни, и нежная жалость затопила ее сердце. Она не выдержала, подошла к Варе, высвободила руки из-под накинутого халата и крепко-крепко обняла ее.
— Что с тобой, девочка? Ведь мы на работе.
— Я знаю. — И со вздохом — А она его любит?
— О ком ты? — спросила Варя, тщетно стараясь скрыть свою печаль.
— О Ларисе Петровне. Если она его тоже любит, отдайте его ей.
— Ах, дурочка! Нет, право, какая ты еще дурочка! — Варя улыбнулась побелевшими губами, но в глазах ее застыл испуг.
— Всегда так! Чуть только вздумаешь сказать свое мнение, сейчас же: маленькая! Сейчас же: дурочка! Но ведь надо, чтобы всем было хорошо. У вас есть Мишутка, и мы с мамой, и… Логунов…
— Мне хорошо только с Иваном Ивановичем. И ты больше не говори таких вещей. Мы не в куклы играем: взять да отдать!