МЫСЛИ О СУДЬБАХ НАЦИОНАЛЬНЫХ КУЛЬТУР

Тема социализма и судеб национальных культур, как одна из главных нравственных проблем века, ставится не сегодня, не вчера, — она зародилась на стыке двух эпох, еще в те грозные октябрьские дни, которые потрясли мир. С тех пор прошло шестьдесят лет, и с тех пор проблема социализма и национальных культур ни на мгновение не была снята с повестки дня, она как и у нас в стране, так и за ее пределами стала предметом горячего обсуждения, не оставляя никого равнодушным.

Многовековой социальный опыт народов не знает случая, когда все новое не встречало бы сопротивления, не вызывало бы сомнений. Диалектически вполне закономерно, что историческое развитие наших народов в минувшее шестидесятилетие прошло сквозь эти сомнения и неодобрения наших недругов, которые порою выражались то скрытно и тайно, из-за угла, то нагло, открыто, как объявление войны.

Таким образом, многонациональная литература неразрывно развивалась в этой нелегкой борьбе наших народов. У некоторых из них литература зародилась в своей истории совсем недавно, где-то после войны, и приятно сейчас видеть: кое-кто из основоположников здесь, с нами, за нашим круглым столом. Пусть это ныне широко известный Рытхэу, Шесталов или еще совсем молодой Санги — читая их, я не перестаю удивляться, когда в их зрелых произведениях не обнаруживаю промахов, присущих обычно первому шагу начинающей, не окрепшей еще литературы.

Тут следует сказать, что характерное своеобразие общественного развития так называемых малых народов, благодаря Октябрьской революции сделавших качественный скачок от патриархально-феодального строя в социализм, минуя целую формацию, видимо, не могло не оказать существенного воздействия и на особенности развития младописьменной литературы. Когда свершается подобный скачок в общественном строе, минуя, казалось бы, при естественном своем развитии неизбежную стадию, то вполне закономерен такой же качественный скачок и в сфере интеллектуального развития.

И тут мне невольно приходит в голову такая странная мысль: насколько обогатит этот преждевременный и как бы искусственно ускоренный путь историю литературы этих младописьменных народов? Тем более если учесть, что эти основоположники младописьменной литературы создают свои произведения не на родном языке. Не отразится ли в какой-то мере, как мне иногда кажется, неизбежный при таком скачке, так сказать, «провал памяти», явный обрыв в полосе истории, отсутствие, быть может, необходимого звена в цепи естественного развития? Звена, скажем, всегда связывавшего естественным мостиком фольклор и современную зрелую литературу?.. А если отразится, то как? В какой степени?

Наш народ пережил не одно суровое испытание. В том числе и самое жестокое — испытание войной, от которой, к нашей гордости, отделяет нас теперь более сорока лет мирной жизни. За это время раны, нанесенные войной, залечены. И давно восстановлена экономика страны. На месте дотла разрушенных городов выросли теперь прекрасные города. Там, где торчали искореженные снарядами, обуглившиеся в огне пожарищ леса, шумят теперь зеленые массивы. За это время сровнялись с землей и окопы, обильно залитые кровью солдат. Как видите, внешние приметы войны давно исчезли. И, казалось бы, люди имеют вроде бы основание предать забвению все горькое прошлое, пережитое и великодушно простить все зло. Во все времена человеческая натура отличалась такой странностью. Боль, бывало, проходила. Рана заживала. Обида забывалась. И даже, случалось, со временем инвалид учился не замечать свой протез, привыкая к нему по горькой, повседневной необходимости. Но был ли в истории случай, чтобы притуплялась сама память человечества и забывались муки и страдания народов?

Нет, этого никто не забудет, и мы не забудем, покуда в наших глазах еще не померк свет.

Было время, когда люди, побуждаемые чисто гуманными чувствами, старались направлять усилия общества на защиту уцелевших редких птиц и зверей от неудержимого азарта истребления. Безусловно, это было и является благородным делом для всех нас. Теперь встала гораздо более серьезная проблема, проблема, которая стоит нынче перед миром, перед людьми, независимо от различия их идеологий, рас и религий. И в этой борьбе не должны мы ни на минуту забывать, что впереди этого людского благородного устремления должны идти писатели.

Разумеется, у писателей в руках нет власти, нет армии. Но зато «наше чернильное племя», как окрестил нас Л. М. Леонов, располагает не менее реальной силой «глаголом жечь сердца людей», и мы должны, не колеблясь, посвятить весь жар своей души и талант общей борьбе всего прогрессивного человечества. То есть — оказывать постоянное, авторитетное воздействие на сознание и разум людей в деле сохранения всеобщего покоя, прочного и гарантированного мира на земле. Для достижения нашей великой цели надо уметь пробуждать чувства добрые, неизменные у людей. Известно, в истории человечества не было ни одного дня, ни одного мгновения, когда бы не велась непримиримая борьба с всякого рода злом, злом большим и малым. Не преувеличение, что сама история состоит из опыта жестокой борьбы добра со злом. Зло как явление вроде однолико и однозначно, но его проявления...

Да, на этом стоит как раз остановиться более подробно. Зло, как и добро, является проявлением, связанным с психикой самого человека. И в этой связи мне хочется задать самому себе один вопрос: бывает ли сугубо национальное проявление зла, со свойско-национальным оттенком или какой-нибудь чертой, характерной только для той или другой нации? Может ли быть так, что национальная особенность психики может отразиться на характере самого зла?

И вот, к примеру, в разгар минувшей войны с заклятым врагом прогресса — фашизмом — в далеком киргизском ауле какие-то темные личности угнали четырех лошадей, с таким трудом ухоженных и откормленных малолетними школьниками для весенней вспашки. Вслед за ними подкрадывается волк и грозит жизни безоружного мальчика возле трупа убитой бандитом лошади. По масштабу эти три вида зла разные: фашисты, воры и волки. Но по сути своей они одинаковые, а следовательно, нет зла маленького, нет зла большого, так же как нет и не бывает зла узконационального, продиктованного психическими и этническими особенностями, а есть зло многоликое, многогранное, разномасштабное, всегда страшное, во всех своих проявлениях коварное, приносящее собой людям страдания и причиняющее боль. Но зло не всегда выступает в своем отпугивающем чудовищном обличье. Изначально оно рождается где-то в глубине темного тайника, тщательно скрытого от человеческих глаз, робко, боязно, зреет медленно, быть может, долго. И поэтому чуткий и прозорливый художник не должен равнодушно-сонно взирать на любое, пусть даже изначально безобидное, незначительное проявление зла, будь оно в быту человеческом или в организме общества. Талант писателя, подобно лучу прожектора, направленного во тьму, должен проникать в эти коварные тайники нечистой силы и учуять и усмотреть раньше других опасность еще в самом зародыше, высветляя и выставляя ее перед карающим судом народа, не позволяя разрастись в страшное чудище.

Таким образом, своевременно увидеть зло, разоблачить его, предупредить о нем человечество — вот одна из едва ли не главных обязанностей художника-гуманиста, художника-гражданина. Процесс этот сложный, глубинный, требующий от каждого из нас психологического проникновения в самую суть происходящего драматического события. Независимо от характера эпохи, социального строя, экономического уклада жизни, люди во все времена в своих лучших мечтах, идеалах и устремлениях, бесспорно, были такими же, как и мы, — беспокойными, ищущими и озабоченными судьбами мира, прилагавшими все силы и умение к тому, чтобы усовершенствовать, улучшить саму жизнь. Стремления к совершенствованию заложены в природе самого человека. Испокон веков у человека были две среды, всегда и во все времена объективно воздействовавшие на его личностное формирование и развитие его деятельности. Это, во-первых, социальный строй, во-вторых, окружение природы. Свои как умственные, так и физические усилия человек направлял на весьма благородные дела и идеалы, одним из главных являлось желание преобразить природу и усовершенствовать общественный строй. В этой древней мечте человека заложено высокое стремление гуманизма. И вообще все его сознательные поступки подчинены этим двум извечным устремлениям.

Мечта о хорошей доле и счастье во все века была неистребимым источником вдохновения. Но менялась политика. Менялась сообразно ей и жизнь. Ибо политика в основе своей определяла не только социальный облик общества, но и поведение и поступки людей. Политика, как олицетворение и высшее выражение власти, подчинила волю масс и мысли народа. Во всей истории человечества народы мира сознательно, а порой и бессознательно, слепо служили воле политики, как солдат подчиняется воле своего командира. А нынче наступила такая пора, когда люди в унисон гуманному призыву своей интеллектуальной эпохи, как принято теперь называть эпоху НТР, безраздельно должны посвящать лучшие свои порывы и стремления сохранению мира на земле. На мой взгляд, это и есть высшее проявление морально-эстетических свойств современных людей, рожденных новыми социальными условиями нашего общества. Вполне закономерно, что именно к этим свойствам проявляет пристальное внимание с первых же своих шагов советская литература, унаследовавшая лучшие традиции мировой культуры. Пафос морального максимализма, таю ярко выраженный в произведениях лучших наших мастеров, является вовсе не «привилегией» каких-то отдельных писателей или какой-то определенной школы, а отличительной чертой, характерной для всей многонациональной советской литературы.

Традиционный вопрос — кто виноват? — в свое время очень волновавший общество и искусство, в социальных условиях нашего общества трансформировался в вопрос точный, придирчивый и беспощадный — кто в какой степени виноват? И вопрос этот не праздный, он ставится не для того, чтобы погладить по голове того, кто почти совсем ни в чем не виноват, а для того, чтобы каждый требовал с себя по самой высокой нравственной шкале. Пафос морального максимализма в искусстве и литературе — по сути, яркий свидетель нравственного здоровья общества. Ибо наш век знает и небывалые в истории потрясения — следствие того, что человеческое сознание оказалось порой не в состоянии управлять плодами и достижениями им же созданной цивилизации. Подобные катаклизмы, которые не в силах были вообразить величайшие художники прошлого, перед которыми бледнеют самые жуткие мифические представления, стали в наше время конкретным историческим фактом грандиозного масштаба. В таких условиях бесконечно возрастает социальное и нравственное значение не только жизни отдельного человека, но и каждого его поступка. Современный художник перед опасностью войны неслыханного масштаба обязан более чем когда-либо чутко и четко относиться к гармоничности, социальной значимости и нравственной оправданности каждого поступка личности. А если исходить из этого, то взаимосвязь между жизненным конфликтом и его отражением в искусстве должна сама собой строиться на новых закономерностях.

Читатель ищет в художественной литературе не только правдивое и точное изображение жизненных, реальных фактов, но и абсолютно верное и глубокое осмысление их. При этом доминирующее место принадлежит личностному отношению к изображаемой ситуации и отображаемой человеческой жизни или поступка — вот что в основном определяет драматический конфликт и социальную наполненность литературного произведения. На мой взгляд, чем нравственно выше и чище герой, через восприятия и переживания которого отображается ситуация, — тем драматичнее, острее и произведение. Мне кажется, что драматический накал в современных произведениях измеряется не сложностью и закрученностью ситуаций, в которые попадает герой, а глубиной его нравственных переживаний. Редко кто из художников с такой точностью и глубиной, как Симонов, Быков, Бондарев, Бек и Баурджан Момыш-Улы, раскрывает антигуманистическую сущность фашизма — самого страшного социального преступления XX века. А между тем произведения многих этих писателей не отличаются сложностью изображаемых событий, а все же они неизменно добиваются истиного драматического накала, высокой внутренней страсти.

В наше многотрудное и многосложное время, время безмерной социальной активности и опасности новой войны, совесть стала не голой абстракцией, а реальной категорией этики, точным мерилом действий и поступков личности. Возьмите, к примеру, произведения Айтматова, Быкова и Распутина — ныне широко известных и любимых писателей. Почти все герои повестей этих писателей — люди чистой совести. Чистота и чуткость их героев завораживает читателя, заставляет сопереживать, сочувствовать, живо откликаться на малейшие колебания, движения, мимолетные ощущения души, становясь, таким образом, духовным и, если хотите, — социальным фактором, задевающим тончайший нерв человеческого сознания. Таким образом, творчество этих писателей, проникшее во все закоулки морального опыта одного человека, пусть он мальчик или старик, старуха или воин, кто бы ни был, — благодаря необыкновенной чуткости, честности и совестливости своих героев, а это значит, небывалому подъему личного гражданского поступка, стали объективным документом огромной впечатляющей силы.

Пристальное внимание к судьбам и характерам людей с высоких позиций гражданской совести позволяет реалистической литературе с особенной зоркостью и глубиной проникнуть в самые сложные, таинственные пласты сознания. Это придает психологическому, важнейшему компоненту реалистической литературы .большую гражданскую насыщенность, социальный подтекст и политическую остроту. Позиция совести в литературе позволяет художнику еще глубже проникать в доселе неведомые читателям тайники человеческой души и при этом не оставаться в плену безрассудного субъективизма, псевдопсихологизма, граничащего со слепой фиксацией потока сознания, а смело подняться на новые высоты социального анализа сложного человеческого бытия, тем самым открывать новые, жизненно важные нравственные потенциалы человеческой сущности.

Такой углубленный показ внутреннего мира человека раскрывает перед художником новые нравственные конфликты, правильное решение которых способствует совершенствованию не только отдельной личности, но и общества в целом.

Я лично склонен считать, что особенно заметное в последние годы углубленное внимание к духовному миру и опыту людей, тяготение к морально-этическим темам, свойственное советской литературе, вовсе не означает бегство, уход от больших социальных проблем нашего беспокойного времени, а наоборот — я вижу в этом как раз похвальное стремление к разрешению сложных вопросов многогранной человеческой борьбы за счастье в нравственном аспекте. Тот серьезный разговор, который сейчас идет в нашей литературе, — о нравственной цене человеческого счастья — призван прежде всего усовершенствовать такой важный инструмент справедливости в общественном бытии, каким является человеческая совесть. Только человек с чуткой совестью может воспринимать чужую боль как свою, чужое горе как свое. Только он способен сострадать другим.

Чем нравственно чище и выше станут люди, тем меньше останется шансов пробиться в наши ряды разного рода-мерзости, злу, лжи, фальши и насилию. Жизнь есть вечное преодоление самых различных и разнообразных проблем, противоречий, трудностей. Значит, она сопряжена со всякого рода конфликтами, разобраться в которых людям может и должна помочь и литература. Смысл человеческой жизни — вот извечная проблема, над которой бились все передовые писатели всех времен. Теперь об этом размышляет едва ли не каждый человек на земле.

Следовательно, активное участие в нравственном процессе, все заметнее охватывающем современное общество, стремление помочь людям находить верные ответы на волнующие их нравственные проблемы, неустанно взывать к справедливости, чести, совести и счастью — является теперь сверхзадачей современной художественной мысли.

Именно в этом заключается гуманная миссия честного писательского слова в нашей всенародной, ежеминутной борьбе за спокойную, гарантированную жизнь на земле, жизнь без войны.