14
Еще издали он увидел пятиэтажный дом, подобно башне возвышавшийся над приземистыми домиками и зелеными густыми кронами деревьев. За ним поднимался холм Гризинькалн. Мысль о том, что Янис сейчас у сына Мелиты, казалась просто невероятной, но это последняя зацепка. Если Яниса и тут не окажется, тогда... Ну, ладно-ладно, без паники.
Выезжая из Рандавы, он все еще надеялся, что Янис отыщется в Сигате у крестной. Теперь и это отпало. Фрида никак не могла взять в толк, чего ради он ворвался к ней, словно техник-газовщик, и тут же помчался дальше. Но что-то недоброе все же почувствовала, оттого на нее и напала икота. В минуты волнений на Фриду всегда нападала икота.
Улица Стура была все та же. Булыжная мостовая. Каштаны с обеих сторон. Ставни, заборы, калитки. Неужели все это было так давно? Ужасно давно! Но что-то от той поры протянулось в день сегодняшний, и текло, текло помаленьку слабым ручейком. Не прерываясь и ни с чем не смешиваясь. В самом деле, выпавший отрезок времени был как-то незаметен. Многое сплыло, ушло, растерялось, но память о тех днях жила в нем сама по себе и так явственно, будто часть настоящего.
Раннее летнее утро, ясное, румяное, с длинными тенями. Свежо, даже чуточку сыровато. Пахнет росой. Он шагает, посвистывая и засунув руки в карманы брюк. После бессонной ночи ни капли усталости. Его шаги на выщербленных плитах тротуара далеко слышны в тишине. Булыжная мостовая усыпана лепестками каштана.
Примечательно, что Мелита запомнилась ему лишь как одна из многих подробностей того времени. Во всяком случае, воспоминания о ней особых эмоций не вызывали, очевидно, все произошло так, как и должно было произойти, и нет причин для грусти, сожалений.
От его дома до улицы Стура путь был неблизкий. Да разве он тогда замечал. Приходил и уходил, приезжал и прибегал. Какие были обороты, какая энергия! Если он теперь о чем-то и сожалел, то лишь о том, что прошедшие двадцать лет остепенили его, сделали тяжеловатым на подъем. Нет уж той расторопности, азарта, жажды риска. Неужели с самого начала на каждого из нас наброшено лассо? И годы затягивают его все туже, все сильнее. Пока наконец, подобно пленному индейцу, ты не окажешься по рукам и ногам привязанным к жертвенному столбу, а вокруг тебя все мельтешит и пляшет — увы, лишь в воспоминаниях!
До второго этажа он взбежал одним махом. Потом остановился: а что сказать? Варис вообще меня не знает. Еще примет за жулика. Гунар сам не заметил, как стал потихоньку насвистывать. «Соловей, мой соловей...» Какую песенку теперь запоешь, соловей? А если дома никого нет? Ни Вариса, ни Яниса... Похоже, это был страх. В неопределенности, по крайней мере, скрывалась надежда. Ну, была не была, бемц, бамц!
Дверь открыла мать Мелиты. Она почти не изменилась. Теперь он заметил и то, на что прежде не обратил внимания, — как удивительно она похожа на Мелиту! Конечно, в каждой есть что-то свое. Мать жутко серьезная, солидная. Даже шутки в ее устах звучали серьезно и солидно. Манера говорить у нее размеренная, чинная, на полутонах, так что разговор с ней требовал повышенного внимания и немалого терпения.
Итак, она стояла на пороге, в немом вопросе, слегка приподняв седую голову, и Гунар совершенно отчетливо ощутил, что момент, сам по себе довольно неприятный, обретал от этого еще большую торжественность и важность. К счастью, это длилось недолго: узнав Гунара, она одарила его поистине Мелитической улыбкой и спокойно молвила:
— Прошу, проходите, пожалуйста. Я на кухне вожусь со стиральной машиной. Сразу не сообразила, звонят или мне померещилось.
Можно было подумать, в последний раз они виделись в прошлую пятницу. Сейчас же спросить о Янисе. Глупо начинать с околичностей. Но он уже знал: Яниса здесь нет. Однако слушать ее было куда легче, чем пускаться в объяснения о том, что его привело сюда. Ее спокойный тон как будто говорил: и ничего не нужно объяснять, все в порядке, вы пришли, и очень хорошо.
— Давненько мы не виделись.
— Да, немало воды утекло. Тогда и Вариса на свете не было. Но дети быстро растут. Садитесь, пожалуйста.
— А вы нисколько не изменились.
— Вы тоже. И вообще, люди мало меняются, если только они не толстеют или, напротив, не слишком тощают. Но тут уж болезнь виновата. А когда все время в движении...
Он обвел глазами комнату. Похоже, теперь это комната Вариса. Из старой обстановки осталась, пожалуй, лишь книжная полка. Ее с двух сторон, словно плечистые полицейские тщедушного арестанта, подпирали две так называемые секции. И тахта была новая.
Нет, Яниса тут нет. Эники беники ели вареники. Да и с какой стати ему быть здесь? Сам задурил себе голову, лишь бы не сознаться, что Янис пропал без вести. У него не было ни малейшего понятия, где сейчас может находиться сын. Ну ладно, пусть будет так! Я не знаю, где он. Понятия не имею, где его искать. Ничего не знаю о собственном сыне. Я лишился его.
— Вы, должно быть, теряетесь в догадках, зачем я пожаловал? — сказал он, вставая со стула. Никак не сиделось на месте.
Мать Мелиты, по своему обыкновению, ответила не сразу. Поглядела на него большими, не по возрасту ясными и зоркими глазами. И за одно то, что ее взгляд не выразил ни замешательства, ни удивления, Гунар проникся к ней благодарностью. В самом деле, у этой женщины было чему поучиться.
— Должно быть, вы теряетесь в догадках... — повторил он.
— Нет, отчего же...
— Видите ли, я разыскиваю сына.
Она кивнула.
— В его вещах мне попался адрес Вариса. Сам понимаю, предположение довольно нелепое.
Он все еще пытался объяснить, растолковать, но мать Мелиты встала со стула и распахнула окно.
— Вон там, на той стороне парка, — сказала она, — у карусели на скамейке. Думаю, они и сейчас там. Во всяком случае, это любимое место Вариса, его «скамья раздумий». Ушли с полчаса назад, от силы минут сорок.
Он уставился на нее. Между ними колыхалась занавеска. Казалось, слегка колышется и лицо Мелитиной матери. Ей же, должно быть, казалось, что он пытается и не может никак разглядеть карусель.
— Это недалеко. Свернете за угол и в самый конец улицы.
Бестолково, суетливо он схватил ее руку, откашлялся, провел ладонью по лицу, волосам, неловко отодвинул стоявший на пути стул и направился к двери.
Очутившись на улице, Гунар понемногу стал приходить в себя. Суетиться не имело смысла. Теперь он знал. Надо сесть в машину и доехать. В эту квартиру он уже не вернется. Хотя к матери Мелиты он хранил самые теплые чувства (возможно, как раз поэтому), возвращаться сюда не хотелось. Все вышло как-то по-ребячески, глупо. Стоило хотя бы попрощаться. А, ладно. Теперь он знал, где Янис. Главное, он знал. Знал он главное. Какая чушь!
Скамейка стояла не у площадки аттракционов, а в глубине парка. Обычная парковая скамейка. И правда, на ней сидели двое. Подумать только! Вот прохвосты. До чего возвышенно. Как Пушкин с Мицкевичем. Скамья стояла в нише, сложенной из глыб песчаника, а позади подстриженный кустарник. Приближаясь по аллее, Гунар прежде всего увидел ноги Яниса в джинсах. Длиннющие, крупные ноги. Точнее, одну ногу; вторая закинута на коленку. Варис сидел вполоборота на переднем плане так, что Гунару были видны его спина и белокурый затылок. Варис что-то рассказывал, рисуя на песке. Когда Гунар остановился перед скамейкой, Варис замолчал.
— Ну, чао, — сказал Гунар, — мы на солнышке сидим, мы на солнышко глядим...
И опустился на скамейку рядом с ними.
Улыбчивое лицо Яниса еще некоторое время по инерции хранило веселье, потом улыбка поблекла. К тому же он покраснел, а в остальном держался уверенно.
— Как? Разве ты не в Средней Азии? — воскликнул он, и в его интонации Гунар уловил простодушно-искреннее удивление мальчугана.
— Не будем говорить о тех местах, где нас сейчас, нет, — сказал Гунар.
— Ясно, — сказал Янис. — Вы знакомы? Варис Лаунаг. А этот джентльмен мой сеньор.
Варис поднялся. Ростом был он такой же верзила, как и Янис, только более хрупкий. И в глазах больше осмысленности. Как у всех воспитанных юношей в этом возрасте, в нем чувствовалась некоторая предрасположенность к церемонности. Гунар тоже встал. В их дуэте японской вежливости было немало комичного.
— Сеньор — это чисто служебное звание в семейном кругу, для других совсем необязательно. Обычно же меня зовут Гунаром Малынем.
— Очень приятно, — в почтительном поклоне Варис согнул свою тонкую, длинную жеребячью шею, а глаза его полыхнули весельем. То, что за учтивостью Вариса не таилось угодливости или лицемерия, а этакое естественное озорство, тотчас расположило к нему.
— А вообще идея мне по душе, — сказал Варис. — Было бы недурно ввести в семье служебные звания. Сразу бы отпали многие проблемы. Бросил взгляд на лычки и знаки отличия, и все ясно: с лейтенанта спрос невелик, зато с генерала...
— Звания существуют повсюду, — решительно вставил Янис. — В спорте тоже.
— Одна небольшая поправка, — сказал Гунар. — Кто не служил в армии, может и не знать. Приказы лейтенанта выполняются столь же неукоснительно, как и приказы генерала.
— Вне всяких сомнений, — подтвердил Варис. — Бабушкины приказы надлежит выполнять еще строже, чем мамины.
— Ничего удивительного, — сказал Янис. — Возможно, бабушка у вас в семье генерал.
— Нет, — Варис пристально глянул на Яниса, — по-моему, генералом может быть только отец. Бабушке я бы присвоил звание капитана. А маме — полковника.
— Ну вот и разобрались, — улыбнулся Гунар. — Оказывается, звания существуют. По крайней мере, должности.
— Нет, вы не так меня поняли, — возразил Варис. — Не всякой маме я присвоил бы звание полковника. Сдается мне, и не все отцы годятся в генералы.
Янис искоса глянул на Гунара и отвернулся. Гунар хорошо подметил беспокойную реакцию Яниса и, может, как раз поэтому ощутил в себе строптивое и несколько мрачноватое любопытство. Выяснить, что по этому поводу думает сын, вдруг показалось чрезвычайно важным.
— Ну, а тебе как кажется?
Вопрос, разумеется, он обронил небрежно, полушутя.
— Не знаю, — отозвался Янис, молотя ладонями свое колено.
— И все же.
— Неужели это так важно?
— Важно или неважно...
— Оставим это, — Янис пожал плечами, — хватит и того, что ма у нас нервозная.
Что у него в голове? О чем думает этот чертов верзила? Что-то он все-таки думает. Не может быть, чтоб ни о чем не думал. Думают все. Даже футболисты, у которых голова заместо третьей ноги. Ну да ладно, пора двигаться.
Но ему совсем не хотелось вставать. Злость прошла, волнение улеглось. Скамейку так хорошо пригревало солнце. В приглушенной яркости его лучей угадывалась близость осени. Над зеленой листвой взлетали качели, кружилась карусель. В общем-то можно считать, все обошлось благополучно. Могло быть и хуже. Гораздо хуже. Ах вы, крупногабаритные оболтусы. Ваши огромные торсы — сплошной оптический обман. Душонка в них совсем детская.
— Но послушай, — встрепенулся Янис, — как ты узнал, что я здесь?
— Очень просто. Мне стало скучно, и я сказал себе: попробуй разыскать своего сорванца, своего Мальчика-с-пальчика. Не складной ведь зонтик, куда денется? Вообще это довольно распространенная забава среди родителей.
— Да, — сказал Варис, — отыскать человека сравнительно просто. Исследования показывают, у каждого индивида не только свой почерк, но и свой образ мышления. Человек обычно ходит по одной и той же стороне улицы, делает покупки в одних и тех же магазинах, стрижется у одного и того же парикмахера. Поведение человека в значительной мере можно предсказать, если известно, как в подобной ситуации он вел себя прежде. Этот принцип, например, с успехом используется в криминалистике.
— Вы собираетесь стать следователем?
— Только не следователем.
— А кем?
— Пока точно не знаю. Меня многое интересует.
— И многое дается?
— Хорошего в этом мало. Скорее беда. Оствальд в начале века по просьбе японского правительства разработал систему отбора будущих ученых: тех, у которых по всем предметам были отличные оценки, он не считал особенно одаренными. По его словам, это просто усидчивые люди, которые умеют заниматься.
Наконец Гунар заставил себя подняться. Ему было жаль, что встреча с Варисом получилась такой короткой.
— Тогда и вправду беда, — протягивая Варису руку, усмехнулся Гунар. — Хотя, честно признаюсь, я что-то не заметил в вас изъянов.
Варис крепко пожал протянутую руку, и глаза его в одно и то же время осветились радостью и грустью, раздумьем и оживлением.
— У меня нет своей идеи, — сказал он.
— Ничего, придет к вам идея, никуда не денется.
— Да, но мне уже двадцать. Эйнштейн в двадцать пять объяснил опыт Майкельсона, разработал теорию относительности.
Втроем они сели в машину. Варис и Янис — сзади. У пятиэтажного дома, похожего на башню, Варис вылез из машины.
— Ну так как же? — уже склонившись над приоткрытой дверцей, спросил он Яниса.
— Я зайду к тебе, — вполголоса ответил Янис, — а лучше ты позвони мне.
— До свидания! — Приняв стойку смирно, Варис повернулся к Гунару. В глазах с прищуром — солнце светило в лицо — читалась настороженно-внимательная, но подчеркнутая вежливость. Как будто он поглаживал ежа.
— До свидания! Привет от меня капитану вашего семейства!
Несмотря на все старания, Гунару не удалось притушить некоторую небрежность тона. Его мысли, по правде сказать, были уже далеко.
Доехав до первого перекрестка, Гунар остановил машину.
— Сядь рядом, — сказал он Янису, — хочется взглянуть на идиота.
Янис без излишней торопливости втиснулся на переднее сиденье. Выражение его лица было непроницаемо. На гневный взгляд Гунара он ответил скучающей ухмылкой, безразличие которой было довольно вызывающим.
— Ну, валяй выкладывай, что все это значит.
— Что именно тебя интересует?
— Например, твое отношение к тренеру. Ты достаточно взрослый, чтобы понять, что он вас всех не может, как в блошином цирке, засунуть в спичечный коробок и положить в карман. Ему за вас отвечать.
— Тренеру я позвонил.
— Когда?
— Сегодня около десяти.
— А смылся вчера после обеда, так? Где провел ночь?
— Не в парке же на скамейке. Знал бы, что вы дома...
— И что тогда?
— Пришел бы домой ночевать. Ма забыла мне дать ключи.
— Меня интересует, что ты ему сказал?
— Тренеру? А ничего особенного. — Янис покривил губы. — Сказал, приеду за вещами на будущей неделе. Сейчас нет денег на дорогу.
— Потрясающе! Даже не извинился перед ним!
Янис звучно вобрал в себя воздух и с еще большим шумом выдохнул его.
— Ну знаешь, с тобой нелегко. С чего ты взял, что я не извинился? Сам придумал, сам же ужасаешься. Я извинялся долго и нудно. Но, видишь ли, когда-то это должно было произойти. Мальчишками все хотят играть в хоккей. До поры до времени. Мне осталось учиться еще год. Надеюсь, ты помнишь, что у нас в школе одиннадцать классов...
Гунар не слушал его. Злость с новой силой сдавила виски.
— По шее бы тебя хорошенько съездить, — сказал он, — честное слово, тебя бы стоило так исколошматить, чтоб из тебя замазку можно было делать.
— Кому от этого будет толк?
— Тебе. Может, дошло бы, что нельзя о себе лишь думать. Играть в хоккей тебя никто не принуждал. Но свои дела ты должен улаживать с честью.
Янис включил приемник и, покручивая ручку, продирался сквозь дремучий лес станций.
— Прекрати. Выключи.
— Ну чего ты психуешь! Я не хотел, как-то само собой получилось. Сначала написал Варису письмо. Но письма идут медленно. Решил, дойду до почты, позвоню. А тут встретил одного парня на мотоцикле, он как раз ехал в Ригу. Вдруг ужасно захотелось поговорить по душам. Там совсем можно чокнуться. Проходит день, второй, третий, говорит только тренер. А ты учащенно дышишь. Стонешь. Зубами лязгаешь. И бегаешь, прыгаешь. Со штангой надрываешься. Потом едва хватает сил до постели дотащиться. У нас там был ночной сторож, старичок глухонемой, руки и ноги у него сами трясутся. Так вот повстречался он мне по дороге на почту. Жуткие, скажу тебе, ассоциации. Ну и нашло на меня...
Злость снова отступила. А ну к черту, подумал Гунар. Пришлось взять себя в руки, чтобы скрыть от Яниса свое состояние.
— Откуда ты знаешь Вариса? (Он чуть не сказал: сына Мелиты.)
— Не помню. Давно с ним знакомы. Ма частенько им названивает. Послушай, ты куда сейчас направляешься?
— Сиди спокойно. Уже половина второго. Сначала заедем в магазин за венком. Потом на кладбище. Впервые в жизни тебе придется нести гроб.
— А мне есть хочется.
— Да выключишь ты, наконец, этот дурацкий приемник!
