4
Зажгли люстры, за широкими окнами долго и пышно горел закат. Временами, не в меру громко, разражался музыкой оркестр, подминая все прочие звуки, точно проносившийся экспресс.
Несколько пар танцевало. Захмелевшие мужчины глазели на немногих женщин. Но, в общем, без особого энтузиазма. Плотный, нездоровый ужин перед сном. Начальник конторы с инспектором из управления, директор базы с семью подчиненными после профсоюзного собрания. Привычка, обязанность, слабость характера.
Стол их успел обрасти бутылками, закуской. Апариод заказывал все подряд. Вокруг юлили какие-то назойливые типы, подходили с поднятыми бокалами, здоровались, представлялись, кланялись, жали руку. Рады вас видеть! Очень приятно. Ваше имя хорошо знакомо, хотя лично не имел чести. Хотелось бы сказать несколько слов о вашей последней публикации...
Рядом с таким светилом он казался заурядным, неприметным. Безымянный, безликий статист, один из толпы. Сам по себе просто нуль. Никто не знал его, никто не спрашивал, кто он такой. С этой стороны ему ничто не угрожало, можно было спокойно сидеть, присматриваться, прислушиваться и кое-что мотать себе на ус.
Апариод много пил, однако на чем это не отражалось. Только лоб покрывался испариной, да голос, и без того резкий, становился еще более скрипучим. Хвалебные речи, расточаемые столь щедро, казалось, нимало не льстили его самолюбию, но и не докучали. Все просто — так и должно быть, это в порядке вещей. В долгие разговоры профессор не пускался, на все вопросы у него имелись готовые суждения — отрывистые, резкие, безапелляционные, он их выбрасывал на стол, как заядлый игрок козыряет тузами, — вот вам, и вот вам! — безжалостно, с азартом. Суровый дядя.
Ближе к полуночи Гатынь оживился.
— К вам обращаюсь, мыслящие люди, пора бы встать и выйти на пленер. Как призывал Жан-Жак Руссо: «Назад к природе». Конкретней говоря, сие могло бы означать — ко мне домой, в мой сад, под куст жасмина. Прочь отсюда!
— И что нам там делать? — Апариод, казалось, прирос к своему стулу.
— То же самое, что и здесь. Бутылки заберем с собой. А закуску нам приготовит Велта.
— Она такую приготовит нам закуску...
— Ничуть не бывало. Вы не знаете моей жены. Она удивится.
— Я думаю.
— Приятно удивится.
— Среди ночи поднять человека с постели... Не надо молоть чепухи.
— Да она, наверно, и не ложилась.
— Тем хуже.
— Возможно, даже и ждет.
— Уж признайтесь, что боитесь заявиться домой одни. Но Гатынь не отступал, продолжая улещивать Апариода, суля всякие заманчивые вещи, начиная с соловьиных трелей и кончая пахтой на похмелье и утренней рыбалкой.
Обстановка в ресторане становилась все более гнетущей. Мужчины обнимались, пели песни, хлопали друг друга по плечам. Потушили люстры. Официантки разносили счета. Оркестранты не спеша укладывали инструменты, однако не расходились.
Гатынь вынырнул из кухни. Ноги у него были короткие, брюки из-под мятого пиджака свисали мотней.
— Ну вот, как видите, у нас есть пробки. Заткнем бутылки и — по карманам. Печальный брат мой, прихватите с собой минеральную воду. Самое время покинуть этот тонущий корабль.
На площади было светло, небо лучилось синевой, точно подсвеченный аквариум. На фоне его четко обозначился силуэт города с башнями, крышами, лесом антенн.
На главной улице все еще было людно: фланировали парни с гитарами, вереницы девочек, одетых по-летнему — почти в чем мать родила.
Довольно долго ждали автобуса, наконец один показался, но ехал в гараж. Гатынь кое-как уломал водителя, довез почти до дома.
Потом пришлось петлять и прыгать по изрытой траншеями улице, проходить под развесистыми деревьями. Пахло коровником, сеном. Затаившаяся тишина караулила каждый звук. Багровое от заката небо самолеты расписали причудливыми письменами.
Почему-то хотелось ступать бесшумно и тихо. И еще ни с того ни с сего хотелось покатиться со смеху. Точно все это было забавной игрой, по условиям которой сначала полагалось красться на цыпочках, а затем разразиться громогласным, бравурным весельем.
— Вот мы и дома, — сказал Гатынь, отворяя калитку.
— Так что, — спросил Апариод, — может, сразу нам податься на сеновал?
— На сеновал или в сад, — как вам будет угодно. Только сначала заглянем в дом. Надо разбудить жену.
— Что бы ни случилось, Гатынь, на суде мы покажем в вашу пользу.
— Для Велты это будет приятным сюрпризом. Такие гости бывают не каждый день.
— И уж тем более не каждую ночь.
— Все беру на себя. Я свою жену знаю.
Тесная, завешанная одеждой прихожая. Душная кухня. Сонные мухи на белом кафеле. Сепаратор. Кастрюли, чайники, кувшины. На веревке сушатся лоскуты марли. *
Из соседней комнаты донесся старушечий голос:
— Гатынь, это ты? Прикрой дверь. В глаза Андриту светишь.
— Да, да... Один момент. Все будет в соответствии с мировыми стандартами.
— Лично мне бояться нечего. Моя жизнь застрахована, — острил Апариод.
— Ну, а нам не привыкать. Десантники принимают бой в любых обстоятельствах. Куда бы их ни сбросили, хоть в кратер вулкана.
Это отдавало фанфаронством, но слова сами срывались с языка. Хотелось говорить, рассказывать, привлекать к себе внимание.
За стеной послышался другой женский голос — сонный, ворчливый. Заплакал ребенок и долго не мог успокоиться.
На спинке стула висели чулки, еще какие-то интимные принадлежности. Он осекся на полуслове. Восторг как-то сразу испарился. Не стоило сюда заходить. То, что он видел и слышал, казалось слишком обнаженным, не для постороннего глаза. Такое чувство, как будто после беспечного вольного плавания тебя швырнули в неуютный и тесный садок. Не хватало воздуха. Розовый абажур отбрасывал вязкий багровый свет. Окно задернуто глухой занавеской. Детская коляска. Старомодный письменный стол. Одну из стен занимал стеллаж с книгами.
Изрядно смущенный, показался Гатынь с хлебом, луком и миской топленого сала.
— Велта немного устала, но это дела не меняет. Чувствуйте себя как дома.
— Тсс! — Апариод угрожающе поднял палец. — Тише, горлопан. Без скандалов.
— Не обращайте внимания. Впервые, что ли.
— Мотаем отсюда.
Вдруг он замер. Неужто почудилось? Верить глазам? Или он до того набрался, что ему мерещится всякая чертовщина? На письменном столе, в подставке для писем, между всяких бумажек, была заложена фотография Марики Витыни. Из той же серии, что лежала у него в кармане. Он подошел поближе, пригнулся. Сомнений быть не могло. Она.
— Что вас там заинтересовало? — спросил Гатынь, — Гм. Вот эта фотография. Вы ее знаете?
— Вынужден знать, ничего не поделаешь.
— Как вас понять?
— Только того не хватало, чтоб я не знал своей свояченицы.
— Как ее звать?
— Марика. Желаете познакомиться? Место жениха пока остается вакантным.
— А мне казалось, у нее уже кто-то есть.
— Само собой, есть. Но, по-моему, она из тех девиц, у кого всегда кто-то должен быть в резерве. К тому же особа музыкальная.
— Вот как?
— Поет в квартете, играет на гитаре.
— Где она живет?
— О, да я вижу, вы очень практичны. Но тут ее слабое место. Квартиры, к сожалению, нет.
— Я имел в виду адрес.
— Чего не знаю, того не знаю. Но будьте спокойны — утром к завтраку она будет здесь, сможете познакомиться.
— Собирайтесь поживей, — потеряв терпение, сказал Апариод. — Летние ночи, как жизнь, коротки.
В саду, под кронами деревьев, густели застывшие тени. Подошел лохматый пес, задышал, зафыркал, заюлил вокруг.
— Дальше, дальше, — увлекал их за собой Гатынь, — лучше всего сейчас под кустом жасмина.
— Стакан у нас один, жажду утоляем по очереди. Пошли по первому кругу. Каспар!
— Спасибо, — сказал он. — Прошу прощения, но я должен уйти. Все было прекрасно.
— Уйти? — Это слово Апариод произнес по складам. — Куда же?
— В город.
— В Рандаву? Сейчас? Среди ночи?
— Да. Ничего не поделаешь. Важное дело. Хорошо, что вспомнил.
Гатынь выпучил глаза.
— Как писал один латгальский классик: «Я, верно, немножечко глуп». Хоть убейте, это никак не укладывается в голове.
— Свою глупость незачем рекламировать, — обрубил Апариод. — Непостоянство — типичная черта молодежи. С этим пока ничего не поделаешь. Конечно, на веревке здесь никого не держат.
— Я потрясен. Жаль, брат мой, очень жаль. Сокрушительный удар по всей конструкции. Может, важное это дело до утра потерпит?
— Нет, — он упрямо стоял на своем. — Я должен уйти. Хорошо, что вспомнил.
— Раз должен, значит должен. Не будем отговаривать, — сказал Апариод. — Смолоду все сумасшедшие. И мы ведь когда-то были молодыми. Пускай идет на все четыре стороны.
И откуда взялась эта дурацкая мысль? Вранье более глупое трудно придумать. И потом эта поспешность, почти граничащая с паникой. Должно быть, со стороны он был похож на лунатика. И все же сейчас самый подходящий момент, чтобы уйти. Встретиться с Марикой в присутствии Апариода! Этого недоставало!
Откровенно говоря, он мог себя поздравить: ему еще раз повезло. Или не повезло. Пока трудно судить. Смотря по тому, как все обернется. История слишком запутана. А главное, чем дальше, тем запутанней. В том, что письма писались всерьез, он ни минуты не сомневался. Но почему тогда Марика прикинулась, что ей ничего не известно? А если она и в самом деле не писала, тогда кто же писал?
Он шел по шоссе в ту сторону, где над купами деревьев, точно ракета на старте, вздымался шпиль старой кирхи. В тишине однообразно шуршал под ногами асфальт. Кое-где на лугах белесыми пластами лежал туман. И все же ночь казалась зеленоватой.
И здесь пахло сеном. А-а, вот наконец пошли заборы и калитки. Показалась луна, большая, багровая.
Интересно, который час? Куда он идет? Вокзал открыт всю ночь. А что, если зарыться в стог сена? Он зевнул, ужасно хотелось спать. В общем-то, он наполовину уже спал. Спал на ходу, как во время больших маневров.
