ГУЛЯКА И ВОЛШЕБНИК
В те годы, когда на смену династии Чжоу пришла династия Суй, жил некий Ду Цзы-чунь.
Молодой повеса и мот, он совершенно забросил дела семьи. Не знал удержу в своих прихотях, проводил время в кутежах и буйных забавах и очень скоро пустил по ветру все свое состояние. Попытался Цзы-чунь искать приюта у родственников, но не тут-то было: всякий знал, какой он бездельник.
В один из холодных зимних дней, оборванный, с пустым брюхом, шатался он по улицам Чанъани. Настал вечер, а поесть ему так и не удалось. И вот, сам не зная, зачем он сюда забрел, оказался он у западных ворот Восточного рынка. Жалко было смотреть на него. Голодный, измученный, стоял он, глядя на небо, и время от времени протяжно вздыхал.
Вдруг перед ним остановился, опираясь на посох, какой-то старик и спросил:
– Что с тобой? Отчего ты все вздыхаешь?
Цзы-чунь открыл ему душу, негодуя на родственников за их бессердечие. Лицо юноши красноречивее слов говорило о его страданиях.
– Сколько ж тебе надо, чтобы жить безбедно? – спросил старик.
– Да тысяч тридцати – пятидесяти, думаю, хватит, – ответил Цзы-чунь.
– О, нет, мало! – воскликнул старик.
– Сто тысяч.
– Нет.
– Ну так миллион.
– Нет, и этого мало.
– Три миллиона.
– Трех миллионов, пожалуй, хватит, – согласился старец.
Он вытащил из рукава связку монет и, отдавая ее Цзы-чуню, сказал:
– Вот тебе на сегодняшний вечер. Завтра в полдень я жду тебя у Подворья Персов на Западном рынке. Смотри не опаздывай.
Цзы-чунь явился точно в назначенный срок и в самом деле получил от старца целых три миллиона. Старик ушел, не пожелав назвать ни имени своего, ни фамилии. Исчез, как в воду канул.
А Цзы-чунь, получив в свои руки такое богатство, принялся за прежнее. Казалось ему, что дни невзгод навсегда миновали. Он завел добрых коней, щегольские одежды и с компанией прихлебателей не вылезал из домов певиц, услаждая и слух и взор музыкой, пением и танцами, а делом заняться и не думал. За два года он спустил все деньги.
На смену роскошным одеждам, экипажам и лошадям пришли одежды, экипажи и лошади попроще и подешевле. Лошадей сменили ослы, а когда и ослы исчезли со двора, пришлось ходить пешком. Под конец Цзы-чунь снова впал в прежнюю нищету. Не зная, что предпринять, очутился он у рыночных ворот и хотел было снова дать волю жалобам, роптать на свою судьбу. Но не успел он и двух слов вымолвить, как перед ним словно из-под земли вырос все тот же старец.
– Как! Ты опять умираешь с голоду? – удивился он, взяв Цзы-чуня за руку. – Сколько же тебе нужно на этот раз?
Устыдившись, Цзы-чунь ничего не ответил. Старик настойчиво продолжал спрашивать его. Однако Цзы-чуню было так совестно, что он поблагодарил старика и отказался.
– Ну ладно, завтра в полдень будь на старом месте, – велел ему старик.
Как ни мучил стыд юношу, он все же явился к месту встречи и получил десять миллионов монет.
Пока у него не было денег в руках, Цзы-чунь сурово упрекал сам себя, всячески клялся употребить их с пользой и прибылью, да так, чтоб превзойти прославленных богачей. Но получил он деньги – и все добрые намерения пошли прахом. Соблазны одолели его, и он зажил по-старому. Не прошло и двух лет, как сделался он беднее прежнего и снова пришел, голодный, к воротам рынка. И опять, все на том же месте, он повстречал старика. Сгорая от стыда, Цзы-чунь закрыл лицо руками и хотел было пройти мимо, но старик ухватил его за полу халата.
– Плохо же ведешь ты свои дела! – с упреком сказал старик и, вручая ему тридцать миллионов монет, добавил: – Если и они не пойдут тебе впрок, стало быть, тебе на роду написано прожить в бедности.
«Когда я, беспутный повеса, промотал свое состояние и пошел по миру, никто из моих богатых родственников не позаботился обо мне. И пальцем не шевельнул. А этот чужой старик выручал меня уже три раза. Чем могу я отплатить ему?» – сказал сам себе Цзы-чунь и обратился к старцу:
– Я больше не растрачу попусту денег, которые вы так щедро мне подарили. Нет, я устрою все свои семейные дела, дам хлеб и кров моим бедным родственникам, выполню все свои обязательства. Я полон к вам такой глубокой привязанности, что решил, покончив с делами, отдать себя в полное ваше распоряжение.
– Этого я и хотел, – сказал старик. – Когда ты устроишь свои дела, приходи повидать меня. Я буду ждать тебя через год в пятнадцатый день седьмой луны возле двух кедров, что растут у храма Лаоцзы.
Почти все бедные родичи Цзы-чуня жили в местах, расположенных к югу от реки Хуай, и потому он купил в окрестностях Янчжоу большой участок земли, размером в добрую сотню цинов, построил в пригороде отличные дома, открыл сотню с лишним гостиных дворов возле проезжих дорог. И дома и земли он роздал своим бедным родичам. Потом переженил племянников и племянниц и перевез на родовое кладбище прах своих близких, захороненных в чужих краях. Он расплатился со всеми, кто был к нему добр, и свел счеты с врагами. Едва он устроил свои дела, как подошло время встречи.
Цзы-чунь поспешил к условленному месту. Старик уже поджидал его в тени двух кедров, что-то напевая. Вместе они поднялись на вершину горы Хуа – Заоблачная Беседка. Пройдя более сорока ли, увидели чертоги, которые, верно, не могли принадлежать простым смертным. Сверкающие облака парили над высокими крышами, в небе кружились фениксы и аисты.
В середине главной храмины, воздвигнутой на самой вершине горы, стоял котел для приготовления пилюль бессмертия. Был он огромен, более девяти чи высотой. Пурпурно-лиловые блики пламени ложились на окна и двери. Вокруг котла широким поясом шли чеканные изображения девяти Яшмовых Дев. С двух сторон котел украшали фигуры Зеленого Дракона и Белого Тигра.
День начал склоняться к закату. Старец, сбросив мирскую одежду, предстал пред Цзы-чунем в желтом уборе и платье священнослужителя. Взяв три порошка из толченого белого мрамора и чарку вина, он подал их Цзы-чуню и велел тут же растворить порошки в вине и выпить. Затем расстелил у западной стены тигровую шкуру и, усадив на ней Цзы-чуня лицом к востоку, приказал ему:
– Остерегись произнести хоть слово! Что бы ни предстало пред взором твоим: высокие боги, мерзкие черти, ночные демоны, дикие звери, ужасы ада, твои близкие, связанные и изнемогшие в пытках, – знай, это все лишь наваждение, морок. Не издавай ни звука, храни спокойствие и не пугайся: они не причинят тебе вреда. Крепко запомни мои слова!
Сказав это, он удалился. Оглядевшись вокруг, Цзы-чунь ничего не заметил, кроме котла, до краев заполненного водой. В огромной храмине было пусто.
Но едва даос исчез, как вдруг горные кручи и долины покрылись множеством колесниц и тьмой всадников. Запестрели знамена, засверкали боевые топоры и воинские доспехи. Крики сотрясли небо и землю. Среди всадников был один, по всему видно – главный предводитель. Был он великан, ростом более чжана. Его доспехи и броня на его коне слепили глаза блеском чистого золота. Он ринулся прямо в храмину с яростным криком:
– Кто ты, дерзнувший не склониться предо мной?
Сотни воинов, вооруженных мечами и луками, обнажив клинки, устремились вперед на Цзы-чуня и стали грозно вопрошать, что он здесь делает и как его зовут. Цзы-чунь упорно молчал.
Воины пришли в неистовое бешенство, они кричали, что надо отрубить ему голову, спорили, кому поразить его стрелами. Голоса их были подобны грому. Цзы-чунь сидел неподвижно и не отзывался ни единым звуком. Полководец словно обезумел от ярости – и вдруг исчез.
На смену ему явились в великом множестве свирепые тигры, смертоносные драконы, грифоны и львы, гадюки и скорпионы. С рыком и ревом они заметались перед Цзы-чунем, грозя схватить и растерзать, сожрать и растоптать его. Ни единый мускул не дрогнул на лице Цзы-чуня. Мгновение – и все рассеялось как дым.
Вдруг хлынул страшный ливень, грянул гром, и молнии разорвали тьму, будто огненное колесо прокатилось по небу. Одна молния сменяла другую. Они так ослепительно сверкали, что Цзы-чунь не мог даже глаз открыть. Миг – и вода залила двор и стала быстро подниматься. Потоки, стремительные как вспышки молний, ревели, подобно раскатам грома. Казалось, рухнули горы, реки покинули русла, и ничто не остановит потопа. В мгновение ока волны нахлынули на Цзы-чуня, но он продолжал сидеть словно ни в чем не бывало.
Тут вдруг снова появился полководец, ведя за собой служителей Ада с буйволиными головами, демонов с устрашающе злобными мордами. Они принесли кипящий котел и водрузили его перед Цзы-чунем. Вокруг котла стали демоны, с каждой стороны по два.
– Назови свое имя, и ты свободен! – крикнул полководец. – А не назовешь, берегись! Эти демоны вырвут твое сердце из груди и бросят тебя в кипящий котел.
Цзы-чунь продолжал хранить молчание. Тогда привели жену Цзы-чуня и бросили ее, связанную, у подножия ступеней.
– Назови свое имя, и ты спасешь ее! – крикнул полководец.
И опять Цзы-чунь не проронил ни звука. Демоны били его жену и пороли кнутом, пускали в нее стрелы и метали ножи, поджаривали на огне и прижигали раскаленным железом. Она исходила кровью и, не в силах вынести мучений, вскричала:
– Я уродлива и тупоумна и, конечно, не стою вас. Но вы позволили мне прислуживать вам с полотенцем и гребнем, и я честно служила вам десять лет. Теперь я во власти демонов и терплю страшные муки. Я б не осмелилась вас просить, если б это стоило вам унижений, но одно ваше слово – и они пощадят меня. Кто сравнится с вами в жестокости? Вы можете спасти меня одним словом – и молчите!
Она кричала и молила, проклятия и упреки прерывались слезами. Видя, что этим его не пронять, полководец сказал Цзы-чуню:
– Может, ты думаешь, мы остановимся перед убийством твоей жены?
Он приказал принести топор, которым разрубают мясные туши, и начал медленно рубить жену Цзы-чуня на куски, начиная с ног. Она испускала дикие вопли, но Цзы-чунь и не взглянул на нее.
«Этот негодяй весьма поднаторел в дьявольском искусстве, – решил полководец. – Нельзя оставлять его в живых».
И он приказал своим приближенным убить его. Когда Цзы-чунь был умерщвлен, все его высшие и животные души предстали пред Ямараджей, владыкой Ада.
– Это и есть дьявольское отродье с горной вершины Заоблачная Беседка? Схватить его и низвергнуть в преисподнюю, – повелел Ямараджа.
Демоны схватили Цзы-чуня и потащили в Ад. Ему лили в глотку расплавленную медь, секли его железными прутьями, колотили тяпками, мололи жерновами, клали на огненную лежанку, варили в котле, гнали на гору, сплошь утыканную ножами, заставляли взбираться на деревья, ощетинившиеся острыми копьями, – не было пытки, которой бы его не подвергли. Но, твердо храня в сердце слова даоса, Цзы-чунь все стерпел, не проронив ни звука. Служители Ада доложили своему владыке, что у них в запасе нет новых пыток, все исчерпаны.
– Этот мерзавец с черной душой, – изрек свой приговор Ямараджа, – не достоин родиться мужчиной. Быть ему в новом рождении женщиной и явиться на свет в семье Ван Цюаня, управителя уезда Даньфу области Сун.
И вот Цзы-чунь вновь родился на свет. Теперь он стал девочкой. Она была слабенькой и много хворала. Не проходило и дня, чтоб ее не кололи лечебной иглой или не пичкали каким-нибудь снадобьем. То упадет в печку, то свалится с кровати… Но как бы ни было ей больно, она ни разу не вскрикнула. Девочка выросла и стала редкой красавицей, но никто никогда не слышал от нее ни единого слова. В семье все считали ее немой. Нередко девушке чинили всякие обиды и притесняли ее, а она все молчала.
Один земляк-цзиньши Лу Гуй прослышал о ее красоте и прислал к ней сватов. Семья было отказала, заявив сватам, что девица нема, но Лу Гуй заупрямился:
– Разве нужен язык, чтобы стать хорошей женой? На свете и без нее слишком много болтливых жен.
Тогда семья наконец согласилась, и Лу женился на девушке, совершив все положенные по обычаю обряды. Супруги зажили в любви и согласии. Спустя сколько-то времени жена принесла сына. Мальчику едва сравнялось два года, а он был смышлен и разумен не по летам.
Но в глубине души Лу не верил, что жена его в самом деле нема. И вот однажды, взяв сына на руки, он сурово заговорил со своей женой, требуя от нее ответа. Она молчала. Так и эдак пробовал он вытянуть из нее хоть слово, но напрасно.
Лу пришел в великую ярость и закричал:
– В прежние времена жена советника Цзя так презирала его, что он не мог добиться от нее ни слова, ни улыбки. Но как-то раз увидела она, сколь ловко муж ее стреляет фазанов, улыбнулась и заговорила… Я же не так уродлив, как этот Цзя. И что он умел? Только стрелять фазанов, а я владею литературным даром. Но ты все же не снисходишь до разговора со мной. Мужчине не нужен сын, рожденный матерью, что так презирает его отца!
Взяв ребенка за ножки, он поднял его высоко над камнем и бросил вниз. Ребенок ударился головкой о камень и убился, кровь забрызгала все вокруг. Мать любила ребенка всем сердцем. Позабыв о запрете, она, не помня себя, закричала отчаянным криком.
Не успел крик замереть в воздухе, как Цзы-чунь уж сидел на прежнем месте. Перед ним был даос. Шла пятая стража. Пламя вдруг огромным снопом вырвалось через крышу наружу и охватило дом со всех четырех сторон, грозя обратить его в пепел.
– О, как глубоко я ошибся в тебе! – со вздохом молвил даос.
Схватив Цзы-чуня за волосы, он сунул его в котел с водой. Мгновение – и пламя погасло.
– Твое сердце, сын мой, – сказал даос, – отрешилось от гнева и радости, скорби и страха, ненависти и вожделений. Лишь одну любовь не смог ты побороть. Это было последнее испытание. Не исторгни гибель ребенка крика из уст твоих, мой эликсир был бы готов, и ты бы стал бессмертным. Воистину труден путь к бессмертию. Правда, я могу вновь приготовить мой эликсир, но жизнь твоя слишком крепко привязана к этому бренному миру. Что пользы в пустых усилиях!
И он указал Цзы-чуню путь назад к людям. Цзы-чунь с усилием встал на ноги и заглянул в котел. Огонь погас. Внутри котла лежал железный стержень, толщиною в руку, длиною в несколько чи. Сбросив с себя верхнюю одежду, даос начал резать стержень ножом.
Цзы-чунь пошел прочь, горько упрекая себя за то, что не сумел сдержать клятвы и заплатить даосу долг благодарности.
Спустя немного времени Цзы-чунь еще раз поднялся на эту горную вершину, но все на ней было дико и пусто. Вздыхая от напрасных сожалений, возвратился он домой.
