Клигис вывозил нарубленное, мы с Придисом работали в бору километрах в четырех от усадьбы. Стройные сосны, сверкающий снег, царство тишины. Я вступил сюда, как в первозданный девственный мир. Время, рождающееся с восходом дня и сжигающее себя в костре заката, останавливалось вместе со мной. Только мерное повевание вершин, сознание, что ты живешь, и над всем воля творца — бысть! И бысть так: зубы металла въедаются в вечность, рвут ее в щепки, сосны рушатся и обнажают холодную серую пелену небосвода. Мы умерщвляем. Сколько сосен выросло из первого посева? По какому праву их умерщвляют? По какому праву умерщвляем мы деревья, которыми топим, животных, которых поедаем, траву, которую топчем? По какому праву человек умерщвляет человека — например, вождь племени ньям-ньям, которому хочется умять коричневый окорочек и пюре из мозгов врага, чтобы присвоить себе его силу и ум? Что же такое каннибальство — причина или следствие войны? Я бью обухом топора по стволу, удар разносится далеко — до самых «Клигисов», «Зираков», «Приедкалнов». Старый колдун, явись и открой тайну своего «слова»! Может, ты обманешь господа бога, может, все силы ада, но не себя, и в тот миг, когда сделаешь возможным невозможное, ты погиб и пропал — ты задушишь самого себя, черту не придется тебя душить, ты задушишь себя в шелковых перчатках, без стонов, с улыбкой. Разве может быть страшнее смерть, чем проникнуть в пустоту, которая осталась вместо самого человека?

Я говорю Придису:

— Жалко, что с Приедкалном ушло все колдовство. Нам бы пригодился какой-нибудь фокус из области черной магии.

Придис шутку не подхватывает.

— Э, тут не так просто, — говорит он. — И мне сдается, что все эти россказни насчет души да воскрешения мертвых — болтовня одна. А как вспомню Приедкална, раза два-три я его в детстве видел, так и сейчас еще не по себе делается. Это такой человек был, что ты бы с ним не пошутил.

Мы берем пилу и начинаем разделывать поваленные деревья. Я произношу:

— А если бы вдруг он подъехал на черном жеребце…

Вдруг пила выскальзывает у меня из рук, я, раскрыв рот, гляжу поверх плеча Придиса.

— Ты что? — удивленно кричит Придис, взглядывает мне в лицо и оборачивается. Теперь и он видит, нет, не всадника на черном жеребце, а трех вооруженных людей, идущих по взгорку.

В одном из них я узнаю Густа, того самого Густа, которого впервые встретил на молотьбе у Налимов. Где-то в подсознании звучит предостережение Придиса. Через плечо у Густа английская винтовка, у других автоматы русского образца с обоймами в виде дисков. И одежда у них разная: у Густа полушубок и зашнурованные сапоги, у его спутников ватники и непонятного материала сапоги.

Держатся они отнюдь не угрожающе. Густ еще на расстоянии кричит:

— Здорово! Помогай бог!

Спутники добавляют:

— Привет!

Придис больше проявляет любопытства и добродушно отвечает на приветствия. Мы здороваемся за руку и присаживаемся на поваленное дерево. Густ с Придисом перекидываются словом-другим насчет нашей работы, насчет хорошего морозца. Я молчу, молчат и те двое. Я уже догадываюсь, кто они такие. Ничего воинственного в них нет, особенно в том, что с костлявым лицом и острым носом. Глаза белесые, взгляд глухой, как будто в себя направленный. Второй поживее. Острые карие глаза. Он внимательно следит за разговором Густа с Придисом.

Густ:

— Ворочаешь ты здорово, только все равно ведь не разбогатеешь.

Придис смеется:

— Так разве от работы кто разбогател? Но хлеб-то зарабатывать надо. А Клигис еще и сала подкидывает…

— На день-другой можешь и прервать свои заработки, — отрубает Густ. Такое впечатление, что светлый взгляд незнакомца подгоняет его. — Хочешь нам помочь?

— Это как же?

Густ косится на меня и говорит, что об этом надо наедине. Мне неловко, впору убираться отсюда. Но приятель ощетинивается:

— То, что ты скажешь, можно и при Улдисе.

Глаза незнакомца просто жалят меня. Такое ощущение, будто Густ проявил ко мне недоверие перед товарищами. Почему? Я знаю, что он укрывается в лесу, но мне-то что за дело. Лес большой, нечего к нам лезть, мы же никому не мешаем!

Придис добавляет:

— Ты что, Клигиса больше не знаешь? А меня? На твоих глазах вырос. Мы знаем, кто Улдис, а если тебе его нос не нравится…

Тут вмешивается сам незнакомец:

— У тебя документы надежные, сможешь съездить в Ригу, купить кое-что. Деньги мы дадим.

Судя по выговору, незнакомец не латыш, хоть и старается говорить медленно и внятно.

Второй незнакомец, с глухим взглядом, сидит все такой же недвижный и молчаливый.

— А что купить?

Незнакомец прищуривает карие ясные глаза, достает из кармана коробочку с махоркой и газету, свертывает цигарку и небрежно бросает:

— Батареи к радиоприемнику.

Придис поворачивается ко мне:

— Э, Улдис, ты же хорошо знаком с Янисом. Авось втроем нам удастся?

Я тут же улавливаю, почему Придис таким торжественным голосом объявляет меня главным лицом — друг стоит за друга до конца. А радует ли это меня, если холодно все продумать? Поди знай, я уж, скорее, постараюсь отговорить Придиса от шашней с этими людьми из леса. Я понимаю, они не дружбы просят, а стараются подчинить тебя, обстоятельства, события своей воле. За их спиной стоит сила — победители под Сталинградом.

Придис добивается своего, все глаза устремляются на меня. Тот, что с чужим выговором, спрашивает:

— Что это за Янис?

— Мастеровой. Вместе работали.

Что ж, все обговорили, остается собрать топоры и топать домой, чтобы скорее собраться в дорогу. Потом я подумал, что второй большевистский партизан, кроме «привет» при встрече и на прощание, ни слова не сказал. Но и этого было достаточно, чтобы понять, что он здешний…