ГЛАВА 25

В очередной приезд в «имение» я застал родителей непривычно озабоченными. На мои вопросы о причине озабоченности они отмалчивались или отвечали: – Да. – Нет. С чего ты это взял? – До обеда копали картошку, потом отец сказал «На сегодня хватит», и мы пошли мыть руки. За столом, когда выпили по рюмке, отец спросил:

– Андрей, а ты был знаком с Дорошенко?

– Дорошенко? Что-то знакомое… Нет, не знаю. Не могу вспомнить.

– Это тот, о котором вчера вечером говорили в «Новостях», – вставила мама.

– А! Которого вчера застрелили? Замначальника порта?

– Ну да, – сказал отец.

– Слышал в новостях, – сказал я, – но знаком? Не мой уровень.

– Ты в городе тоже не последний человек, – сказал отец, – вполне мог его знать.

– Не путай, – сказал я, – Замначальника порта. Порт у нас один, а таких салонов, как мой, в городе с десяток.

– Ну и слава Богу, – сказала мать, – а то мы с отцом уже переволновались.

– Да как не волноваться, – сказал отец, – в городе убийство за убийством. Может, кому-то и твоё место спать не даёт.

– Человека со стороны на моё место не поставят, – объяснил я, – а если кто-то из моих подчинённых, то шепнут что-нибудь начальству, донос напишут… Пока, вроде, в моё кресло охотников я не видел. Короче говоря, таких, как я, увольняют, а не отстреливают.

– И сколько же развелось этих киллеров, – сказала мама, – подумать только: наёмные убийцы. Раньше о таких только в книжках про Средневековье читали, а сейчас – пожалуйста! И откуда только они взялись?

– Откуда, откуда… – сказал отец, разливая по второй, – в Афганистане научились, да в горячих точках. Сначала по врагам стреляли, а потом – за кого заплатят.

– Ну ты, отец, скажешь. По врагам – это ж совсем другое дело. У нас, считай, поколение отцов – все воевали, но убийцами-то не стали.

– Время было другое, – сказал отец. – Народ держали в ежовых рукавицах. Да и тогда было всякое. Только мы не знали. А сейчас – вообще делай, что хочешь. Теперь вместо закона деньги.

– И какие их матери рожали? – сказала мама. – А сами они? Ну, я понимаю, из ревности, ну, ещё что-нибудь такое… А тут – человек, которого ты не знаешь, просто за деньги… Да как же они живут после этого?

– Ладно, мать, – сказал отец. – Хватит о грустном. Давай неси пироги, зря, что ли, всё утро у плиты простояла. Вон, у Андрея уже слюнки потекли.

Возвращался я, как всегда, на электричке. Народу было много, но не битком, как иногда. Ближе к городу я вышел на площадку покурить. Хотя я, наезжая к родителям, одевался скромно, но всё равно довольно заметно выделялся среди брезентовых плащей и ватников. В тамбур из вагона за мной вышли двое парней. Один – высокий, длинноносый, с пижонскими усиками, делавшими его лицо ещё более отталкивающим, и второй – пониже, лицо простое, нос картошкой и почему-то в шляпе. Я встал у двери. Они подошли вплотную.

– Слышь, мужик, – сказал длинноносый, – у нас с приятелем маленько не хватает на пузырь. Подбрось немного.

– Сколько? – спросил я, понимая, что «немного» – это для завязки разговора, а нужно им всё и, скорее всего, не только денег.

– Да сколько есть, – сказал второй, – водка нынче дорогая.

– Действительно, – сказал первый, и я услышал щелчок выкидного ножа. – Так что давай, сколько есть.

Нож был на уровне моего живота.

– Чёрт с ним, – подумал я, – деньги я почти все оставил родителям. Банковская карточка? Хрен с ней тоже: отменю и все дела.

Я полез за кошельком и вдруг, после мысли о родителях, подумал: «Как же так? – какая-то пригородная шпана пытается меня грабить… Меня – КИЛЛЕРА! Так вот просто…»

– Ладно, парни, – сказал я, – не будем ссориться.

Вынул кошелёк и протянул длинному, стоявшему справа. Когда он потянулся за кошельком, я как бы случайно выпустил его из рук. Длинный автоматически нагнулся за ним – и тут я со всей силы ударил его коленом в лицо. Что-то хрустнуло, и он рухнул на пол. Почти одновременно я двумя пальцами – рогаткой – двинул в глаза второму. А когда он схватился за морду, врезал ему ногой в пах, а потом замком двух рук долбанул по затылку. Несколько мужиков, которые до этого делали вид, что ничего не видят, с явным удовольствием смотрели на два лежащих и воющих тела.

– Если у кого есть вопросы, – сказал я, – посмотрите, что у них было в руках.

И я ногой подтолкнул нож к середине площадки. Вопросов не последовало, и я, открыв дверь тамбура, перешёл в соседний вагон, не сомневаясь в том, что хозяйственные мужички нож на полу не оставят. Через несколько минут электричка подошла к платформе «Ленинский проспект», и я вышел из вагона. Минут двадцать шёл по направлению к Московскому проспекту и, окончательно успокоившись, сел в такси.

Недалеко от дома опять захотелось прогуляться, я отпустил такси и медленно побрёл по лужам, забитым опавшей и уже пожухшей листвой, с наслаждением вдыхая запахи недавно прошедшего дождя, мокрых деревьев и нежно и остро пахнувшего камня. Но где-то в десяти шагах от подъезда я буквально был сбит каким-то несолидным – явно дамский вариант – «Альфа-Ромео», который пытался развернуться там, где этого не сделал бы ни один грамотный водитель. Результатом было то, что этот ковбой на колёсах своим задом впечатал меня в стенку родного дома, довольно сильно повредив ногу. Удержаться в вертикальном положении я не сумел и рухнул на землю, доставив раненой ноге дополнительное развлечение.

Обидчик, которого я уже успел проклясть на самом подходящем для таких случаев разделе русского языка, вопреки моим ожиданиям не сбежал, а выскочил из машины и бросился ко мне. Увидев нечто среднего роста, бесспорно женского пола, которое атаковало меня пулемётной скороговоркой со вставными «Ах!» и «Ох!», я окончательно понял, что сегодня не мой день. Девица оказалась настырной и отнюдь не слабой физически. Сломив моё словесное сопротивление, она настояла на функции костыля или чего-то в этом роде, так что с её помощью и временами вырывавшегося (хоть и тихо) мата, я доплёлся до своей квартиры.

– Вам надо лежать, – сказала Валерия (можете звать просто Лера), – я всё сделаю.

При уже совсем слабом сопротивлении я был уложен на диван и с этого командирского места диктовал, где лежит постельное бельё, бинт, вата, йод и вода, то бишь ванная. На чистой простыне, обнажённый сверху и снизу, в одних – правда, приличных, трусах – я казался себе античным героем, принесённым с поля боя и опекаемым… ну, кто там их тогда опекал… Рана оказалась не глубокой, а точнее, и вовсе пустяковой, разве что довольно кровавой. Чуть выше и чуть ниже колена было содрано не слишком много кожи, боли было больше от соприкосновения с асфальтом, чем с машиной.

Оказалось, что героем я выглядел не только в своих глазах. Промыв рану и забинтовав ногу, Валерия окинула взглядом дело своих рук и удовлетворённо проговорила:

– Герой!

После чего с измазанными в моей крови руками направилась в ванную.

– Герой, – крикнула оттуда, – ну хоть какого-нибудь женского халатика…

– Выйдите, – сказал я, – подойдите к шкафу и возьмите там любую мою рубашку. Там все чистые.

– Посмотрим, – деловито пообещала она, однако рубашку – зелёно-фиолетовую, из самых моих любимых – взяла и снова скрылась в ванной. Там она провозилась недолго и вышла в моей рубашке, которая, к слову сказать, оказалась ей очень к лицу, которое я уже успел хорошо разглядеть. Тёмная шатенка, почти брюнетка с гривой кудрявых рассыпающихся волос, чуть смуглая прелестной бронзовой смуглостью, на которой ярко выделялись серые глаза и алые губы, явно склонные к улыбке и смеху. Точёная фигурка – похоже, что меня сбила красавица. Она подошла к моему дивану в рубашке. Под которой, судя по всему, ничего не было. Сказала задумчиво: – Чего-то в герое не хватает, точнее, на нём что-то лишнее. И деловито взявшись за трусы, стянула их книзу, стараясь не задевать больное место.

Мой, оказавшийся на воле, приятель, не смог не среагировать на всё то богатство, которое угадывалось а частично и виднелось, отозвался соответственно. Тогда она, скинув мою рубашку, буквально взлетела на меня и, закусив губу, опустилась, наделась на него всем своим ладным телом. Потом были подъёмы и опускания, сдавленные стоны и воздымания рук, мои в это время бродили по её соскам и временами пытались втянуть их в рот. Потом ещё стоны. То быстрые, то медленные приникания – и так до обоюдного стона и сладкого обмирания.

Посидев ещё так на мне некоторое время и уняв прерывистое дыхание, она слезла с меня, предварительно нежно-нежно поцеловав в губы, и сказала:

– Уверена, что больной будет жить.

И засмеялась на удивление мелодичным грудным (самый мой любимый тембр) смехом. Быстро привела себя в порядок. Мою испачканную одежду сложила в нужную корзину и спросила:

– Чего ещё хочет больной?

– Повторения процедуры, – твёрдо ответил я.

– Перебьётесь, – сказала она голосом сварливой больничной медсестры, и многообещающе улыбнулась, – сейчас больному нужен сон.

Нашла одеяло, накрыла, прикрутила свет.

– Таблетки нужны или так заснёшь?

– Если можно, коктейль, – попросил я. – Там, в баре…

Но она уже всё нашла. Налила джин, тоник и подала. Принимая стакан, я успел её чмокнуть куда-то ниже локтя.

– Ах, да, – сказала она, – на случай подачи иска против нарушительницы правил движения – здесь все мои координаты, однако звонить только на работу, – и положила на стол свою визитную карточку. Что-то чиркнула не ней и предупредила: – на приписку «целую» можно не обращать внимания, это так… Потом подошла, приподняла мою голову и крепко-крепко – так, что всё моё тело ответило ей, – поцеловала. И молча вышла. Я услышал, как щёлкнул дверной замок.

– Нет, – подумал я, окончательно придя в себя, – это, наверное, всё-таки мой день.