Ребенок меняется моментально. Стоит отвернуться буквально на пару секунд, а когда поворачиваешься обратно, он уже успел превратиться в кого-то другого.

Я помню, как Пэт в первый раз по-настоящему улыбнулся. Он был маленьким, толстеньким, лысеньким человечком, миниатюрным Уинстоном Черчиллем в ползунках, и хныкал, потому что у него резались зубки. Тогда Джина натерла его больные десны шоколадом, и он моментально перестал плакать, и улыбнулся нам. Широкой, открытой, беззубой улыбкой, как будто только что открыл самый интересный секрет в мире.

И я помню, как он в первый раз пошел. Он держался за ручку своей желтой пластиковой коляски и, как обычно, раскачивался из стороны в сторону, будто попал в сильный шторм, а потом внезапно отцепился от опоры. Его толстенькие ножки высовывались из памперса и яростно топали, чтобы догнать убегающие вперед голубые колеса коляски.

Он опрометью вылетел из комнаты, а Джина рассмеялась и сказала, что он похож на бизнесмена, который боится опоздать на деловое свидание.

Но я совершенно не помню, когда его игры изменились. Я не знаю, как произошел переход от игрушек младенца, только начинающего ходить, – пожарных автомобильчиков и видеокассете Почтальоном Пэтом, – к этому маниакальному увлечению «Звездными войнами». Это была одна из тех перемен, которые случились, когда я на него не смотрел.

Еще вчера он бредил говорящими животными, а сегодня у него на языке только Звезды Смерти и световые мечи.

Если бы мы ему разрешали, он бы смотрел «Звездные войны» дни и ночи напролет. Но мы ему не разрешали, точнее, Джина ему не разрешала, так что, когда телевизор был выключен, он часами играл со своей коллекцией персонажей «Звездных войн» и серых пластмассовых звездолетов или прыгал на диване, размахивая световым мечом и бормоча себе под нос фразы из сценария Джорджа Лукаса.

Казалось, еще совсем недавно Пэт ни от чего не получат такого удовольствия, как от набора игрушечных домашних животных – «зивотных», как он говорил. Он сидел в ванне, белокурый ангелок с белой пеной в волосах, и водил парады из коров, овец и лошадей вдоль бортика, мыча и блея, пока вода в ванне не становилась прохладной.

– Я купаюсь, – заявлял он, – дай моих зивотных!

Теперь эти «зивотные» лежали в углу его комнаты, а он вел бесконечную межгалактическую борьбу добра со злом.

Это было очень похоже на те игры, которые я помнил со времени своего детства. А иногда фантазии Пэта о храбрых рыцарях, злобных полководцах и пленных принцессах казались отзвуками давно минувших дней, точно он пытался воссоздать что-то драгоценное, уже навсегда утраченное.

Сибхан спала как человек, привыкший жить в одиночестве.

Она сразу же заняла середину кровати и, беспокойно ворочаясь, то и дело раскидывала свои веснушчатые конечности во все стороны. Иногда она перекатывалась на свой край и забирала с собой мою часть пухового одеяла. Я лежал, не смыкая глаз и уцепившись за кусок простыни размером с носовой платок. В комнате постепенно начинало светать.

Было еще рано чувствовать угрызения совести. Мысли о Джине и обо всех обещаниях, которые я ей давал, были задвинуты куда-то в дальний уголок моего сознания. Обещания тех дней, когда я пытался уговорить ее выйти за меня замуж, обещания, которые мы дали друг другу в день свадьбы, и все обещания всех дней нашей совместной жизни. Вся эта мутотень про якобы бессмертную любовь, про то, что мне никогда не будет нужен никто другой… Правда, в те дни я действительно свято верил во все это. И продолжал верить до сих пор, как это ни забавно. Возможно, теперь я верил в это даже сильнее.

По дороге домой я буду глядеть на себя в зеркальце и удивляться, когда это я успел стать человеком, каких сам всю жизнь ненавидел. Но пока что для этого было слишком рано. Я лежал в кровати, ночь за окном таяла, и я думал про себя: похоже, пока что все идет неплохо.

Большинство мужчин сбиваются с пути истинного просто из-за чистой случайности, и радость бессмысленного секса не стоит недооценивать. Это как раз и было бессмысленное, оппортунистическое совокупление. Вот что мне в нем больше всего понравилось.

А что мне в этом меньше всего нравилось, так это то, что я уже начинал чувствовать себя предателем.

И это было отнюдь не приятно. С новым человеком всегда слишком сильно стараешься, чтобы получить настоящее удовольствие. Такой секс схож с экзаменом на получение водительских прав. И все-таки когда я задумывался о том, что, как и когда я делал, то понимал: все прошло неплохо.

Ну и слава Богу, слава Богу, слава Богу.

Но все то время, что я был с Сибхан, одна половина меня думала, что это, возможно, та самая женщина, которую я искал всю жизнь, – бледная ирландская красавица, у который родятся симпатичные рыженькие ребятишки. А другая половина меня как будто скучала по жене.

Мне не хватало той легкой фамильярности, которая появляется, когда ты живешь с человеком много лет. Если я и собирался изменить Джине, мне хотелось сделать это с нею же самой.

И все же каждый может устать оттого, что годами регулярно выплачивает квартирную плату, время от времени вызывает сантехника и не может собрать мебель для самостоятельной сборки. От этого устаешь, потому что в результате вообще перестаешь ощущать себя мужчиной, а превращаешься скорее в какой-то автомат для ведения домашнего хозяйства.

И поэтому ты едешь домой к кому-нибудь незнакомому, кто не дает тебе укрыться твоим же куском пухового одеяла, и в результате устаешь от самого себя еще сильнее, чем когда-либо. Так, а куда подевались мои штаны?

Дневной свет просачивался в комнату, пока я одевался, и в поле зрения один за другим попадали кусочки жизни Сибхан. Это была неплохая квартира, удобная, прибранная. Как раз такая, какую мне всегда хотелось, но какой у меня никогда не было. От студенческого бардака как-то сразу перешел к семейному беспорядку.

С фотографий на меня смотрела только Сибхан в подростковом возрасте. Хохоча, она обнимала улыбающихся собак или славных старичков. Итак, ее жизнь прежде состояла из домашних любимцев и добродушных родителей.

На стенах висели какие-то японские репродукции: крестьяне, пробирающиеся сквозь дождь. Джине это наверняка понравилось бы. Полки были аккуратно заставлены книгами, свидетельствовавшими о любви к литературе, которая была экранизирована, а компакт-диски являли собой странную смесь из рока и спокойного джаза: «Оазис» и «Ю-ту» по соседству со Станом Гетцем, Четом Бейкером и Майлзом в его спокойных проявлениях.

После того, как я узнал, что она читает и что слушает, она стала нравиться мне еще больше. Но, возможно, так получилось бы с книгами и дисками любого человека, даже если бы среди них было много никчемного хлама. Потому что, когда ты смотришь на то, что человеку нравится и что нравилось раньше, ты узнаешь о нем много такого, о чем он, вероятно, предпочел бы не распространяться.

Мне нравилось, что Сибхан, видимо, уже переросла группы, играющие в стиле «белого рока», и теперь ищет что-то более спокойное и интеллектуальное (невозможно было вообразить, что она начинала с Чета Бейкера и Майлза Дэвиса, а затем переключилась на «Ю-ту» и «Оазис»), Это показывало, что она все еще молода и любопытна и пока еще не знает, что ей нужно от жизни. Она все еще изобретает свою жизнь, импровизирует, а не старается воссоздать ее.

Это была типичная квартира молодой одинокой женщины, девушки, которая любит и умеет доставить себе удовольствие. Несмотря на журналы и одежду, разбросанные вокруг, здесь не было и следа того бедлама, которые царствуют в доме, где есть ребенок. Нет, тут не было и в помине того уютного беспорядка, к которому я так привык. Можно было добраться до двери и ни разу не наступить на фигурку Хана Соло.

Но мне как-то не хватало этого беспорядка и кутерьмы моего дома, и я уже начинал скучать по тому, что раньше был человеком, умевшим держать слово.

Когда я вернулся домой, Джина плакала. Я уселся на кровати, боясь до нее дотронуться.

– После вчерашнего шоу началось безумие, – оправдывался я. – Мне пришлось остаться на студии.

– Я понимаю, – сказала она. – Я не из-за этого.

– Тогда из-за чего?

– Из-за твоей мамы, Гарри.

– А что с ней?

– Она так хорошо обращается с Пэтом, – всхлипнула Джина, – ей это так легко удается!

Я никогда не смогу стать такой же, как она: такой терпеливой, такой доброй. Я сказала ей, что иногда мне кажется, будто я схожу с ума – весь день дома, и не с кем поговорить, кроме малыша. А когда он в детском саду, мне еще хуже. – Джина взглянула на меня, и ее глаза до краев наполнились слезами. – Я думаю, она даже не поняла, что я пытаюсь ей объяснить.

Ну, слава богу, что хоть так. А то мне уж на мгновение показалось, что Джина обо всем догадалась.

– Ты самая лучшая мама в мире, – сказал я, обнимая ее. И я действительно так думал.

– Нет, – ответила она. – Это ты хочешь, чтобы я была хорошей мамой. И я сама хочу, правда. Но только хотеть недостаточно.

Она еще немного поплакала, хотя в ее всхлипываниях уже не было такого безумного отчаяния. Иногда подобное с ней случалось, и я не понимал, из-за чего. М не всегда казалось, что она плачет из– за каких-то пустяков. «Не такая хорошая мама» – что это еще за ерунда? Джина – прекрасная мать. И если ей немного одиноко днем, она всегда может позвонить мне на работу. Секретарша обязательно примет ее сообщение. Кроме того, на моем мобильном стоит автоответчик. Как она может чувствовать себя одинокой? Я просто не понимал этого.

Я обнимал ее, пока слезы не высохли, а потом спустился вниз приготовить кофе. На автоответчике был оставлен миллион сообщений. Мир сошел с ума из-за Марти. Но меня в ту минуту это не слишком сильно волновало.

Где-то я слышал, что проблемы на работе похожи на крушение самолета: с места аварии можно уйти. Это совсем не то, что семейная жизнь, где ты уже не можешь спрятаться от своих проблем, как бы далеко ни убежал.