С четырехлетним ребенком на руках далеко не убежишь. В этом возрасте дети уже большие, тяжелые и какие-то громоздкие, так что таскать их на удивление неудобно.

Я хотел отнести Пэта к своей машине, чтобы добраться до дома, но, когда я, шатаясь, выбежал из парка, то понял, что это будет слишком долго.

Я ворвался в кафе, где мы когда-то ели зеленые спагетти, Пэт, по-прежнему истекая кровью, беспомощно висел у меня на руках. Было время обеда, и кафе заполняли чопорные служащие в аккуратных деловых костюмах. Все посетители молча уставились на нас, челюсти отвисли, вилки с намотанными на них спагетти застыли в воздухе.

– Вызовите «скорую»!

Никто не пошевелился.

Открылась кухонная дверь, и оттуда, вышла Сид, неся поднос с едой в одной руке и блокнотик с заказами в другой. Она взглянула на нас и вздрогнула при виде безжизненного тела Пэта, пятен крови у меня на рубашке, паники на моем лице.

В следующую секунду она умелым движением поставила поднос на ближайший столик и подбежала к нам.

– Вызови «скорую»!

– Будет быстрее, если я вас отвезу, – сказала она.

Белые стрелки-указатели на полу больницы вели в сторону отделения травматологии, но задолго до того, как мы туда добрались, нас окружили медсестры и санитары, они забрали у меня Пэта и уложили на каталку. Это была каталка для взрослого, и Пэт выглядел на ней крошечным. Таким крошечным!

Впервые у меня на глаза навернулись слезы, и я часто заморгал, чтобы избавиться от них. Я не мог смотреть на него. И в то же время не мог не смотреть на него. Мой ребенок в больнице. Это неправильно. Это худшее, что может произойти в жизни.

Его быстро катили в глубь здания по переполненным шумным коридорам под длинными желтыми лампами и задавали мне вопросы о дате его рождения, перенесенных заболеваниях, причине ранения головы.

Я попытался рассказать им о велосипеде над пустым бассейном, но не знаю, поняли ли они что-нибудь. Я, например, сам ничего не понимал.

– Мы сделаем все возможное, – пообещала медсестра, и за каталкой с шумом захлопнулись зеленые двери.

Я попытался рвануться следом и мельком увидел мужчин и женщин в темно-зеленых халатах с масками на лицах, блестящий хром медицинских инструментов и какую-то покрытую тканью пластину, на которую они уложили Пэта, – тонкую и зловещую, как тот злосчастный трамплин.

Сид осторожно взяла меня за руку.

– Тебе придется оставить его с ними, – объяснила она и тут же отвела меня в унылый зал ожидания. Там она налила кофе в пластиковые чашечки из торгового автомата. Она насыпала в мою чашку сахар, даже не спросив у меня, хочу я пить сладкий кофе или нет.

– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась она.

Я только покачал головой.

– Какой же я дурак!

– Всякое случается. Знаешь, что произошло со мной, когда я была примерно в том же возрасте, что сейчас Пэт?

Она ждала ответа. Я взглянул в ее широко посаженные карие глаза.

– Что же?

– Я смотрела, как ребятишки играют в бейсбол, подошла и встала прямо за отбивающим мяч игроком. Прямо за ним. – Она улыбнулась мне. – И когда он замахнулся, чтобы ударить по мячу, то чуть не снес мне полчерепа. Эта бита сделана всего-навсего из пластмассы, но я сразу же отключилась. У меня буквально искры из глаз посыпались. Вот, смотри.

Она откинула, как вуаль, черные волосы со лба. Прямо над бровью виднелся тонкий белый шрам длиной приблизительно с ноготь на большом пальце.

– Я знаю, что тебе сейчас плохо, – сказала она. – Но дети крепкие. Они, как правило, выкарабкиваются из подобных передряг.

– Он упал с большой высоты! И он так сильно ударился! Там все было залито кровью…

Но я был благодарен Сид за ее тонкий белый шрам. Я оценил ее рассказ о том, что ребенком она потеряла сознание от удара по голове. Она хотела хоть немного успокоить меня, и это ей удалось.

Пришла молодая женщина-доктор и отыскала нас. Ей было лет двадцать пять, и выглядела она так, как будто не высыпалась с тех самых пор, как окончила медицинскую школу. Она, конечно, дала понять, что сочувствует нам, но говорила отрывисто, по-деловому.

– Патрик находится в стабильном состоянии, но при таком сильном ушибе головы нужно сделать рентген черепа и сканирование мозга. Меня беспокоит вероятность вдавленного перелома черепа. Это когда череп трескается и обломки кости попадают внутрь, оказывая излишнее давление на мозг. Я не утверждаю, что это случилось. Я говорю, что это вероятно.

– Господи!

Сид взяла мою руку и сжала ее.

– Это займет много времени, – продолжала врач. – Если вы и ваша жена хотите остаться на эту ночь рядом с сыном, у вас есть время съездить домой за вещами.

Сид сказала:

– Мы не женаты.

Врач посмотрела на меня, а потом заглянула в историю болезни.

– Вы отец Патрика, мистер Силвер?

– Да.

– А я просто знакомая, – сказала Сид. – Мне пора идти, – добавила она, вставая. Видно, решила, что она здесь лишняя. Но это было совсем не так. Она сейчас оставалась единственной, благодаря кому я до сих пор не развалился на куски.

– А где же мать ребенка?

– Она за границей, – ответил я. – Она временно за границей.

– Возможно, вы захотите позвонить ей, – сказала врач.

Когда моя мать узнала о случившемся, она заплакала. Правда, она не собиралась продолжать плакать на публике. Она всегда старалась спрятать слезы за закрытыми дверями, как будто берегла их для узкого круга семьи.

В больнице она была само мужество, оптимизм и здравый смысл. Она задавала сестрам только практические вопросы. Насколько вероятны непоправимые повреждения? Скоро ли это будет известно? Можно ли им – бабушке с дедушкой – остаться здесь на ночь?

Мне стало легче оттого, что она находилась рядом. С отцом все получилось немножко по-другому.

Старый солдат выглядел растерянным в больничном кафетерии. Он не привык сидеть и ждать. Он не любил ситуации, в которых от него ничего не зависело. Его мускулистые татуированные руки, широкие плечи, бесстрашное старое сердце – все это здесь оказалось совершенно бесполезным.

Я знал, что отец сделает для Пэта все что угодно, что он любит его той беспредельной любовью, которую, вероятно, можно испытывать только к ребенку. Она исчезает, когда твой совершенный ребенок вырастает во взрослого, обладающего большим количеством недостатков. Он любил Пэта так, как когда-то любил меня. Пэт – это был как бы тот же я, но до тех пор, как мне удалось все испортить. Моего отца терзало собственное бессилие, ведь все, что он мог, это сидеть и ждать.

– Кто-нибудь хочет еще чаю? – спросил он, изо всех сил пытаясь сделать хоть что-нибудь, чтобы облегчить нашу печальную участь.

– Твой чай у нас скоро из ушей польется, – вздохнула мама. – Просто присядь и расслабься.

– Расслабиться?! – сердито фыркнул папа, взглянув на нее, но потом все же решил подчиниться.

Он шлепнулся в треснувшее сиденье пластикового кресла и уставился в стену. У него под глазами образовались мешки цвета помятых фруктов. Пять минут спустя он все же вскочил и принес всем нам еще чаю. И тогда впервые отец, ожидающий новостей о внуке и нервно прихлебывающий чай, которого ему на самом деле совсем не хотелось, показался мне старым.

– Может быть, еще раз попробуешь позвонить Джине? – предложила мама.

Я не знаю, чего она ждала. Наверное, рассчитывала на то, что Джина сядет на первый же самолет и вскоре наша маленькая семья воссоединится раз и навсегда. Возможно, я и сам на это надеялся.

Но все без толку. Я отправился в приемное отделение и набрал номер Джины, но услышал только странное урчание японского телефона. Никто не отвечал.

В Лондоне была полночь, это означало, что в Токио восемь утра. Она должна быть дома. Если только уже не ушла на работу. А может, вовсе не приходила ночевать. Телефон продолжал настойчиво урчать.

Так оно все и должно было быть. Если бы я поговорил с Джиной, ее сила и здравый смысл наверняка пересилили бы страх и панику. Скорее всего, она вела бы себя, как мои родители. Или как я сам. Она спросила бы, что случилось, чем это грозит и когда мы будем знать все точно. Она выяснила бы, когда ближайший рейс на Лондон, и прилетела бы. Но я никак не мог до псе дозвониться.

Я повесил трубку, понимая, что она все равно не вернется. Мы уже слишком далеки друг от друга, чтобы когда-нибудь найти дорогу назад.