7
Ночь. Лежу без сна. Мучают угрызения совести, что со мной бывает крайне редко. Упреки Энди не прошли даром. Кора на моем месте рассмеялась бы в лицо всякому, кто вздумал бы ее упрекать. А меня, оказывается, задело больше, чем я думала.
Подруги часто меня подводят, на них нельзя ни рассчитывать, ни положиться в трудную минуту. И мне от этого больно и грустно. Но выходит, однако, что и я страдаю тем же пороком. Сына бросила, когда заберу – никто не знает. Из друзей тяну деньги, даже не заботясь о том, как и когда буду отдавать долги. Энди! Йонас! Феликс!
А ведь каждый из этих мужчин не живет в роскоши, деньги им приходится зарабатывать своим трудом, каждому по-своему. А я! Я – бессовестная лентяйка, сорю с легким сердцем чужими деньгами. Какая же я тварь! И я в очередной раз заплакала. Хорошо бы исправиться, стать честнее, благороднее! В этот момент я ясно услышала голос моей покойной маменьки: «Деточка! Благими намерениями вымощена дорога в ад!»
От матери я, наверное, унаследовала ее депрессивность. А от отца – безответственность. Отец еще и пил запоем, променял всю свою жизнь на бутылку. И чего еще от меня ждать с таким наследством? Что из меня может получиться хорошего?
Какие-то звуки! Как будто кто-то крадется по лестнице. Где-то в такой поздний час хлопает дверца машины. Страшно! Ужас! Я лежала, скованная страхом, и нервно прислушивалась. От страха я даже забыла о чувстве вины. Мне мерещилось, что маленькая тайка узнала меня сегодня в кафе и доложила Эрику, что я была тогда на курсах вместе с Катрин. А он тут же сообразит, что встречал меня раньше, а именно в тот самый день, когда исчезли его картины. И пазл сойдется!
А если Матисс подлинный и объявлен в розыск, то Эрик пойдет не в полицию, а совсем в другое место. И всю франкфуртскую братву на уши поднимет, чтобы ему вернули его собственность. Главная подозреваемая, конечно, Катрин, а не я. Но я-то засветилась вместе с ней, я теперь ее сообщница. Надеюсь, здесь, в Вест-энде, нас еще не выследили. А если и так, я без боя не сдамся!
Катрин смылась, я тоже могу скрыться, но картины в опасности! Их нужно спрятать так, чтобы Эрик в жизни не нашел. Камеры хранения на вокзале? Нет, не годится. В каждом втором детективе так делают, и тут же у них из кармана или из сумочки те, кому надо, вылавливают ключ от этой камеры хранения.
Перевезти картины в Италию? Но тогда придется кланяться Коре. Ой, неохота! Но кого вообще я знаю в этом мире, кроме Коры и Катрин? Еще в школе в Гейдельберге я была в классе совершенной одиночкой, пока не появилась Кора. И с тех пор мы не расставались.
Йонас был мне верным, надежным другом. Но его я ни в какие махинации втягивать не стану. И потом, у него сейчас наш сын!
Дармштадтская коммуналка отпадает: Эрик знает адрес, там картины не спрячешь.
Кабы у меня были родственники, но их нет, сирота я, сирота! А может, родители Коры? Они всегда любили меня как родную, всегда зовут в гости, к Бэле относятся как к внуку. Но боюсь, я их расстроила: хотя я жила в доме их дочери, им я давно не звонила, не объявлялась. Кора не велела. Мне было неудобно теперь просить их о помощи, но я все же позвонила и сделала вид, будто сейчас в Италии.
Бегло ответив на вопросы о Коре, я перешла к делу: у меня к ним немного необычная просьба. Не могла бы я прислать им на хранение три картины?
Работы Коры? – с надеждой спросил отец.
Нет, это наследство от отца, соврала я, так, ничего интересного. Можно попросить просто поставить их в сухое место? Я заберу их, как только снова буду в Германии. И обязательно заеду к ним с сыном. И они удивятся, как он вырос!
Присылай сколько хочешь, места хватит, согласился отец Коры.
Я тут же вызвала курьера. Завернула картины в старые газеты, потом в наволочки с кельтскими узорами (у этнографов в доме чего только не найдешь!) и два часа спустя вручила их посыльному в рыжей униформе. В качестве отправителя я выдумала художественную галерею в Бремене.
Довольно элегантно разделавшись с одной проблемой, я позвонила мужу. Пока есть вдохновение и силы! Йонас был в поле вместе с нашим сыном, а свекровь на этот раз говорила со мной необыкновенно приветливо и не сыпала упреками. Диво дивное!
Бэла в полном порядке, сообщили мне, наел румяные толстые щеки, каждый день с аппетитом уплетает к обеду ломоть черного хлеба с куском колбасы, кровяной или ливерной. Макарон не просит, ест все подряд. В сенном сарае живут котята, ребенок возится с ними всякий день и совершенно счастлив. За него можно не волноваться. И стоит подумать, не было бы лучше для ребенка, если бы…
При этих словах я громко всхлипнула, и мать Йонаса, добрая душа, меня пожалела:
– Ну ладно, это я так сказала, к слову пришлось. Ты извини, у меня сливовое варенье на плите… Пока. – И она положила трубку.
Чем бы отвлечься? Чем бы голову занять полезным? А, вот, итальянский! Подготовлюсь к этому уроку блестяще. Может, пойти на какие-нибудь другие курсы итальянского? Тогда с утра пораньше я буду ученицей, а после обеда обернусь педагогом и явлюсь к своим студентам с безупречными свежайшими знаниями.
Не рассказывать ли немного и о стране в дополнение к языку? Немного страноведения не помешает. Я еще кое-что помню из своих экскурсий, правда, по-немецки. И почему, собственно говоря, только Флоренция? Зачем ограничиваться только одним городом? Пусть будет вся Италия! Итак: «L’Italia е una penisola che ha la forma di uno stivale…» – так я хотела начать.
Однако моему уроку на этот раз не суждено было состояться.
Перед самыми воротами школы на меня напали сзади, мгновенно заткнули рот тряпкой или еще какой-то тошнотворной дрянью, заломили руки и запихали в автомобиль. За рулем я увидела Эрика, он резко дал по газам, машина рванула с места. А нападавшим оказался толстый муж маленькой тайки.
Дурной сон стал явью! Ни кричать, ни говорить я не могла. Парализованная страхом, я решила состроить из себя дурочку и по возможности не злить моих похитителей.
Машина остановилась. Я узнала дом Эрика. Толстяк вытащил меня из машины и толкнул к подъезду. И хоть бы кто-нибудь обратил внимание, как беззащитную женщину с кляпом во рту эта горилла тащит к входу. Куда там! Никому и дела нет! Что, телика насмотрелись, привыкли? Думаете, так и должно быть? Или вы просто трусы все? Вот вы кто!
В гостиной меня связали по рукам и ногам, бросили на софу и вытащили кляп изо рта. Начался допрос, как в полиции: имя, адрес, профессия.
Я выдала себя за итальянку по имени Бьянка Мартини. Мне, разумеется, никто не поверил. Но до меня им было мало дела, их интересовала Катрин Шнайдер.
Катрин Шнайдер? Кто такая Катрин Шнайдер? Что за Катрин Шнайдер? Я прикидывалась невинной дурочкой. Они же вывернули наизнанку мою сумочку, и Эрик нашел учебник итальянского, на титульном листе стояло имя Катрин и дармштадтский адрес.
– Значит, говоришь, не знаешь такую? А она между тем одолжила тебе учебник и послала вместо себя на урок?
Чего это он мне тыкает? Я обиделась и молчала.
Но тут толстый отвесил мне такую затрещину, что остатки моего мужества испарились.
Ну, хорошо, ну знаю, знаю я вашу Катрин! Меня директор курсов попросил ее заменить!
Жирный урод, довольный тем, что развязал мне язык, сам решил встрять в разговор:
– Эта Бьянка, или как там ее, сидела у Катрин в кабинете, когда я туда приходил. Они там переглядывались как старые знакомые. – Тут он повернулся ко мне и стал уговаривать: – Ну, подумай сама, не делай ты глупостей, будет лучше для всех, если ты скажешь, где жена господина Шнайдера.
– Ее нет во Франкфурте! Она уехала. Иначе зачем мне ее заменять?
Эрик нетерпеливо постучал моим карандашом по учебнику Катрин.
– Давай шустрее, не тяни. Я долго ждать не могу. Где она сейчас? Как только Катрин будет у нас, мы тебя отпустим. Только не ходи в полицию, будет только хуже.
Адвокат кивнул своему подручному, и толстяк у самого моего носа зажег золотую зажигалку от «Дюпон». Этот кусок сала был мне омерзителен, меня от него просто мутило, я старалась на него не смотреть и уперлась взглядом в полоски на его подтяжках.
– А то ведь мы можем и по-другому, – пригрозил Эрик, внимательно глядя на меня.
Он был почему-то не в одном из своих стильных костюмов, а в спортивных штанах и футболке. Я чувствовала себя ведьмой на костре.
И тут случилось то, чего я так боялась.
– Есть! Вспомнил! – выкрикнул адвокат. – Вспомнил, где я тебя видел! Это ты была тут на лестнице?! Значит, картины – твоя работа? Так вы с Катрин сговорились! Это она дала тебе ключи! Она не только меня обокрала, она и тебя, дуру, подставила!
Так, речь зашла о картинах. И сколько я могу прикидываться, что ничего о них не знаю? Этот защитник сутенеров, скорее всего, держит меня за полную идиотку. Унизительно, конечно, но плевать. Неужели он так плохо разбирается в людях? Он ведь умен и жесток. Любит мучить, следит за собой, жаден – до чего похоже на Кору! Но Кора все-таки хоть и мерзавка, но, как ни крути, моя подруга, а вот об Эрике этого никак не скажешь.
– Ключи стащили у моей уборщицы, – продолжал он, – как дети, ей-богу! Не радуйтесь, вам ни на секунду не удалось сбить меня со следа.
Я молчала, и жирный истязатель поднес зажигалку к моей левой лодыжке и тут же заткнул мне кляпом глотку, чтобы не орала. Я закивала как сумасшедшая, давая понять, что готова рассказать еще кое-что, и тогда до него дошло, что кляп надо вынуть.
– Катрин хотела взяла эти ваши пошленькие картинки с розочками на память, спросите ее сами. Да ведь это же дешевка, что вы так переживаете из-за них?
Эрик покачал головой.
– Это уж точно не тебе судить. И вообще картины не мои, они принадлежат одному клиенту, он требует их обратно. – Брови у него грозно сошлись на переносице. – Есть у меня подозрение, что Катрин никуда не уезжала, а просто свалилась с гриппом. Если не дашь нам ее адрес, мы пойдем на поиски сами, а тебя оставим здесь, связанную и с кляпом во рту. Тебе очень скоро станет некомфортно.
– Да я сама не знаю, где она! Как я вам скажу?
Палач снял с меня туфли и поднял мои связанные ноги на журнальный столик. И ведь газетку не забыл подстелить, вот гад! И опять у меня под ногами запылал огонь. Эрик же снова заткнул мне рот кляпом.
Надолго меня не хватило. Я не выдержала пытки и выложила инквизиторам наш адрес в Вест-энде: ищите там вашу Катрин с картинами.
– Ладно, мы это проверим, – ответили истязатели.
Я готова была вздохнуть с облегчением и уже стала было подумывать, как бы мне отсюда сбежать, пока их не будет, но тут толстяк достал из кармана штанов моток клейкой ленты и превратил меня в почтовую посылку. Уходя, он со злобой сильно пнул меня в бок. Они взяли мои ключи и оставили лежать на полу, совершенно обездвиженную.
Убьют! Как есть убьют! Вернутся с пустыми руками, опять станут пытать, я выдам и где Катрин, и где картины. И тогда моя жизнь не будет стоить ни гроша.
Хорошо хоть глаза и нос не заклеили, и то спасибо. Но заклеили рот. Профессионал связывал, сразу видно. Еще и к батарее привязал. Не пошевелиться, не доползти до ближайшего угла, чтобы перетереть ленту об острый косяк. Все, что я могла видеть, – настенные часы. Стрелки казались неподвижными. Сколько эти душегубы будут отсутствовать?
В эту минуту мне приспичило по малой нужде, и я злорадно намочила дорогой китайский синий ковер. И пусть Эрик еще больше бесится!
Ноги горели от ожогов. Как же больно, черт возьми! А я даже не могу взглянуть на свои раны.
Часа через два я в любую минуту стала ожидать их возвращения. Они там, конечно, все перевернули вверх дном, все драпировки ободрали. Черт! Забыла выдернуть из стены гвозди, на которых висели картины! Теперь они обо всем догадаются! Эрик не дурак, он смекнет, что мы прятали картины в квартире.
Уже четыре часа прошло. Да где же они? Может, устроили там засаду и караулят Катрин? Темнеет уже. Стрелок на часах не различить. Зазвонил телефон, после третьего звонка включился автоответчик.
Пытаясь ослабить ленту, я отчаянно двигала челюстью, пока судорога не свела скулы. Тут меня отчаянно затошнило! Не хватало еще захлебнуться собственной рвотой. Отвратная смерть! Лучше уж пулю в лоб! В самом деле, как они со мной расправятся? И куда денут мой труп?
Все, сдаюсь, не могу больше! Помереть бы уже тихо, и конец мучениям!
Кажется, у меня уже начинается бред.
Я – в полярной экспедиции. Ноги обожжены, идти не могу, вязну в снегу, отстаю от своих, а они уходят все дальше, к Северному полюсу, не оглядываясь. Исчезли. Нет их больше. У меня нет сил, я засыпаю в снегу. Сплю. И во сне тихо перехожу в другой мир, где больше нет ни боли, ни страданий.
Но разве уснешь, когда так больно! Боль не давала уснуть. Все тело затекло, ломит, ноет. Да еще болит рана от зубов хорька.
Чтобы хоть как-то отвлечься, я вообразила, что снова веду экскурсию во Флоренции. И вот я уже сижу на привычном месте экскурсовода в экскурсионном автобусе, в руке – микрофон. Слышу собственный голос. Автобус едет давно знакомым мне маршрутом с обычными остановками. Вот мы входим в Галерею Академии, я представляю туристам «Давида» Микеланджело. Высота скульптуры – четыре метра тридцать четыре сантиметра, рассказываю я. В палаццо Питти мои туристы любуются ликом Мадонны с Младенцем и со святым Иоанном, кисти Рафаэля.
А теперь я в доме Гете. Прохожу одну комнату за другой. Через сад попадаю на кухню. И вот уже блестят передо мной начищенные фигурные, причудливые медные формы для выпечки: не в них ли пекли знаменитый франкфуртский венок! Ой, как захотелось есть! Дальше, прочь из кухни.
Устрашающих размеров насос для воды и каменный слив. Сегодня любая домохозяйка испугалась бы, увидев их, но в те времена это была новейшая бытовая техника. А правду рассказывают, будто маменька Гете, почтеннейшая фрау Айя, каждый день на кухне лично присматривала за поварихой и ее помощницей? Правда ли, что франкфуртский зеленый соус, якобы любимое блюдо самого Иоганна Вольфганга, едали уже в восемнадцатом веке? Или кулинары земли Гессен изобрели этот соус гораздо позже и превратили его в местный гастрономический аттракцион? Я бы сейчас полжизни отдала за тарелочку жареной картошки с зеленым соусом!
Я стала вспоминать дальше. Пришли на ум корейцы. Они захватали бюст Гете, что вообще-то запрещено, это ведь музей! Удивляются, тычут пальцами и лопочут на своем занятном языке, разглядывая китайский фарфор и плавильную печь. Потом у меня перед глазами все завертелось, закружилось, как в хороводе: этажи, лестницы, картины, секретеры, узоры на обоях, круглые оконные стекла, рукописи, часы…
Шкатулочка для рукоделия. Очаровательно. Нужно было ее стащить, конечно. Зря не стащила. Унесла же я однажды из одного музея изящную конфетницу. Давно это было. Но вот она, в моей коллекции, вижу ее как сейчас перед собой. И у Гете в доме, разумеется, полно красивых вещичек, которые так украсили бы мою коллекцию.
Собственно, музей расположился во флигеле. Тут снова толкутся мои веселые корейцы, на сей раз они хихикают перед полотном Вильгельма Тишбайна. Двое мужчин на фоне скалистого пейзажа. Два нагих всадника на скакунах, спиной к зрителю, удаляются в горы, унося свои охотничьи трофеи – орла и льва. «Сила мужчины» зовется эта картина. Вот черт! Меня вот тоже, как этих двух гордых существ, скрутили, как охотничью добычу, и болтаюсь я теперь, прикрученная к седлу. И куда только меня тащат эти двое? И зачем я им?
Как же мерзко! Как гадко! До отчаяния противно! Как я глупо влипла в историю! Это я, такая хитрая – до подлости и вероломства, изворотливая, шустрая, гордая своей психологической тактикой! Да что там! Что все это против грубого, тупого насилия! Против лома нет у меня приема, и все тут!
Убьют они меня! И сына я больше не увижу! Хвала провидению, я отвезла его к отцу. Умру, женится Йонас на Герлинде, и Бэла скоро меня забудет. Грустно это, грустно, но для него так лучше. Я заплакала. Залилась слезами. Как там говорят: слезами можно растрогать даже камень? Или капля камень точит? Может быть, слезами можно растворить клейкую ленту? Или скотч от слез хоть немного размокнет и отстанет ото рта, чтобы я могла исторгнуть из себя хоть подобие крика. Куда там! Безнадежно.
Что будет после смерти? Другая жизнь? Встреча с покойными родственниками, с родителями, с братом? Ой, нет, лучше не надо. Ничего хорошего они мне не скажут. И у покойного супруга Коры Хеннинга ко мне свой счет. Господь занес надо мной свою карающую длань. На этот раз всерьез. Молись, Майя! Молись! Больше тебе ничего не остается. Господи, спаси! Обязуюсь остаток дней своих быть сиделкой в доме престарелых.
Господь сжалился надо мной спустя шесть часов, когда я уже утратила всякую веру. Ключ повернулся в замке, кто-то вошел в квартиру. Это пришли покончить со мной. Ну все, конец. Я с трудом приподняла опухшие веки. Вот, сейчас они появятся из темного коридора. Вспыхнул свет, я зажмурилась. И с изумлением узнала Феликса и Энди!
Они, прижимая меня к себе, осторожно отклеивали у меня с лица и волос клейкую ленту. Больно было ужасно, лучше бы они отдирали скотч рывками. Я рыдала, не в силах ответить ни на один их вопрос. Молодые люди освобождали мои ноги и руки, продолжая обнимать, укачивать, гладить меня по голове, влили мне в рот минеральной воды, все время повторяя: «Все хорошо, все кончилось».
Наконец я смогла самостоятельно двигаться. Я нашла кое-что из белья Катрин, из того, что она не успела забрать, и отправилась в ванную.
После душа я глоток за глотком опустошила бутылку минералки. Парни между тем перевязывали мои обожженные ноги. Я же то и дело протягивала к ним руку, укушенную хорьком.
– Извращенцы! Они тебя еще и укусили! – Феликса передернуло. – Куда тебя везти? К врачу? Или сначала хочешь отдохнуть?
– Домой! – выкрикнула я. – В кровать!
Энди и Феликс многозначительно переглянулись.
– Тебя не удивляет, что мы здесь? – Энди погладил меня по голове. Тот самый Энди, что недавно готов был меня убить.
Оказалось вот что. Катрин позвонила во Франкфурт на нашу конспиративную квартиру, уверенная, что застанет меня дома. Но трубку взял Эрик, и молча стал слушать. Она же, не разобравшись, сказала: «Это я, Катрин!» – и не могла понять, чего я молчу. И тут она услышала голос мужа, который тихо сказал кому-то в сторону:
– Вот и она, наконец-то.
Очевидно, толстый включил громкоговоритель на телефоне.
Катрин, естественно, бросила трубку, перезвонила в Дармштадт и завопила в ухо Феликсу, что, пока она в отъезде, Эрик проник в нашу квартиру и сцапал меня. Что он чудовищно опасен, что с ним, конечно же, один из его самых свирепых помощников! Майя в беде! Надо срочно ее спасать, иначе ей не жить!
Феликс, наивный, собирался поднять на ноги полицию, но Катрин стала заклинать всеми святыми не впутывать сюда полицию, будет только хуже. О да. Катрин есть что скрывать от полиции! Зачем ей полиция! Она объяснила Феликсу, что Эрик и его сообщник бог знает что могут сделать с заложницей, если почуют легавых.
Она дала команду дармштадтскому десанту спасателей: срочно собрать подкрепление в лице Энди и Макса и выехать во Франкфурт. Катрин удивилась, что ей не пришлось диктовать адрес квартиры, где я, очевидно, захвачена Эриком. Если меня там не окажется, пусть группа быстрого реагирования наведается на Нойхаусштрассе, в разбойничье логово Эрика. В заключение пацифисту Феликсу был дан совет захватить с собой бейсбольную биту.
Троица примчалась во Франкфурт на такси Энди. Макс только что из отпуска, отдохнувший, от природы парень крепкий, как дуб, тяжелоатлет, боевой и наглый, стал звонить во все квартиры подряд: якобы у него тут вдребезги пьяный друг, которому надо срочно домой. Пьяным другом прикинулся Энди. Кто-то из соседей все-таки открыл дверь, и Феликс с Максом потащили готового клиента вверх по лестнице, не переставая сыпать ругательствами, словно они тоже были нетрезвы.
Долго возились с замком, так и не открыли. Жирный подельник адвоката там внутри, в квартире, вышел из себя, пошел узнать, кто там скребется. Распахнул дверь и спустя мгновение был отправлен в нокаут тяжелым метким кулаком Макса.
На шум вышел Эрик.
– Что здесь происходит? Вы что себе позволяете, господа!
– У нас к вам тот же вопрос, – парировал Феликс.
– Я здесь жду свою жену! – не растерялся Эрик.
Якобы они с Катрин договорились здесь обсудить, как им достойно развестись, и она сама дала ему ключи. Так что он тут находится на совершенно законных основаниях. И Катрин, когда приедет, сама это подтвердит. А его приятель, господин Хильтер, будет присутствовать как свидетель, это необходимо, поскольку Катрин, видите ли, склонна к истерикам, а в присутствии третьего лица она будет держать себя в руках.
Однако квартира совсем не походила на площадку для деловых переговоров. Матрас распорот, шкафы выворочены, их содержимое расшвыряно по полу, орхидеи будто изрублены мачете, от кошек – одни осколки. Красные драпировки сорваны со стен. Казалось, здесь бесчинствовали мародеры.
Наглядевшись на все эти разрушения, парни поискали меня, не нашли, не сочли нужным разрешать конфликт мирным путем, вломили Эрику, отчего и он тоже вышел из строя. Забрали у него мои ключи, ключи от его квартиры, прихватили его мобильник. Пока они связывали обоих канатом, Эрик возмущался, требовал адвоката, угрожал подать на них в суд за телесные повреждения и ограбление.
Я с усилием следила за их рассказом.
– И что теперь с этими садистами?
– Макс сторожит их у тебя дома. Что будем делать? Жалко их просто так отпускать. Может, все-таки сдадим в полицию?
Я кивнула, но, только Энди потянулся к телефону, опять его остановила:
– Подожди! Дай подумать. Эрик с этим своим бугаем искали кое-что в нашей квартире. Это «кое-что» не принадлежит ни Катрин, ни ее благоверному. У Катрин будут проблемы, если мы заявим в полицию. Не спрашивайте ни о чем, я больше ничего не могу вам сказать.
– Но не могут же эти двое до старости торчать связанными у тебя в квартире! – возразил Феликс. – А если их отпустить, они начнут мстить.
– Необходимо получить их письменное признание, – отвечала я, – но прежде я сама им отомщу.
