15
Едва мы во Флоренции подъехали к дому, как ворота распахнулись, мне даже не пришлось вылезать из машины и звонить. После долгого пути я была рада такому приему и рада видеть Марио, который сперва приветствовал Бэлу, подкинул его в воздух, потом протянул мне свою жесткую ладонь. Выглядел он каким-то встревоженным.
– Где Эмилия и Кора? – спросила я.
Марио – совершенно безнадежный заика. Со временем мы научились спокойно ждать, пока он сможет произнести хоть одно понятное слово. Но когда он нервничает, понять его совершенно невозможно. Безнадежное дело.
Теперь он хотел мне сказать что-то важное, но у него получалось только «ау-ау-ау». Пусть напишет! Вот доска и мел! Крупными буквами Марио вывел слово «AUTOAMBULANZA».
Что? Кто? Как?
«OSPEDALE» – написал он далее.
Господи! Неужели Эмилия! Она ведь жаловалась на сердце, да, помню. Неужели так скоро кончится позднее счастье Эмилии и Марио? По статистике, мужчины первыми заканчивают трапезу на этом празднике жизни, а не женщины. А что касается трапезы, то такую кухарку особенно трудно будет заменить.
– Infarto cardiaco? – выговорила я испуганно и хрипло, как придушенная.
В ответ Марио вдруг заулыбался и отрицательно замотал головой, но язык его по-прежнему не слушался.
Тут вошла Эмилия. Ага, значит, инфаркт не у нее. И я услышала мелодраматическую историю. Позавчера Кора приехала бледная и, хотя ее знобило, пригласила Эмилию и Марио в свой любимый ресторан, сказала, что соскучилась и хочет отпраздновать свое возвращение, но потом почти не притронулась к еде. Если молодой, здоровой женщине вдруг делается дурно, это наводит на дурные мысли, не так ли? И Эмилия поглядела на меня многозначительно.
Кора рано отправилась спать, но утром ее сильно тошнило, а вечером очень болел живот, поднялась температура. Вызвали врача, тот диагностировал аппендицит, велел срочно везти ее в больницу, где сегодня утром Кору благополучно прооперировали.
– Навести ее завтра, – попросила Эмилия. – Извини, мне некогда было готовить для вас. Надеюсь, вы поели по дороге.
Итак, в первый вечер в Италии нам пришлось ужинать черствым белым хлебом и жирной ливерной колбасой, гостинцем моей свекрови. Зато поутру я уже вместе с Эмилией пила утренний кофе в саду на теплом солнце уходящего лета.
– Ничего там не натворили? – спросила Эмилия и пытливо посмотрела на меня. – Вы подозрительно надолго пропали, а это обычно не означает ничего хорошего.
– Натворили будь здоров. Но все только на благо человечества. Как думаешь, когда лучше зайти в больницу?
– Обожди немного, она еще от наркоза толком не отошла.
До чего непривычно: Кора белая-белая, как ее накрахмаленная рубашка, в отдельной палате. Рыжие волосы живописно разметались по подушке, в вене левой руки капельница.
– Что это тебе вздумалось болеть! – начала было я, чтобы подбодрить подругу.
– Все бы отдала за spaghetti alle vongole, – пожаловалась Кора, – но мне показана только жидкая овсянка. Как Йонас?
– Просит развода.
Кора недовольно сморщила нос.
– Хочет лишить меня удовольствия сделать тебя вдовой. Хотя, боюсь, мне самой уже пришел черед.
– Ерунда! Сегодня не умирают от аппендицита! – возмутилась я.
Но бледный вид Коры все же вызывал беспокойство.
– Ты выполнишь мою последнюю просьбу? – попросила подруга.
– Что угодно! – улыбнулась я.
Она схватила меня за руку и зашептала:
– You are my sister! На тебя я всегда могу положиться!
– Во веки веков, аминь!
– У тебя остался яд? – Кора заглянула мне в глаза, я растерялась и кивнула. – Майя! Поезжай в Кастеллину и смешай американке коктейль покрепче! Грех этого не сделать!
О, черт! С обещанием я поспешила.
Наверное, мое лицо так передернуло, что Кора не удержалась от смеха.
– Ой, как больно! – заскулила она. – Не смей шутить, мне смеяться больно, и вообще мне не до шуток!
– Я и не думала шутить. Пожалуйста, без меня! Действуй! Я пас! Давай сама! Капли еще долго не испортятся, ты успеешь поправиться.
Спор длился почти два часа. Я твердила «нет», Кора настаивала, что «да». Наконец вошла больничная сестра и выставила меня за дверь.
По пути домой я все думала, отчего это Кору так заклинило на том поместье?! Она даже пообещала мне в награду треть своего состояния, если отравлю американку, и угрожала войной, если откажусь. Что, если наркоз повредил ей мозги и она превратилась в неисправимую преступницу? Посылает меня на дело, а у самой железное алиби! А прежде мы всегда все делали вместе. Хочет меня подставить? Решила от меня избавиться? Как бы там ни было, я не стану больше навещать ее в больнице. Пусть к ней ходит Марио с цветами и Эмилия со свежим бельем.
Но все, как водится, сложилось по-другому. Наутро Эмилия забрала Бэлу с собой в гости к ее кузине, в деревню, где как раз случились гастроли цирка-шапито. Думаю, Эмилии и Марио так нужен мой сын, потому что они сами – два больших ребенка.
На этот день я запланировала несколько дел, и все они были из тех, что вновь и вновь хочется отложить. Я собиралась прожить этот день без всяких угрызений совести и для себя. Я редко оставалась одна и была рада, что весь дом и сад сегодня – только мои. Наконец-то я приготовлю себе что-нибудь вкусное, как мне хочется, и ни с кем не поделюсь! Ой, а масла-то и нет! Большая банка для зеленовато-золотистого оливкового масла была пуста. Никто не совершенен, даже Эмилия.
«Кто играет с огнем – сам сгорит». С чего вдруг мне вспомнилось это предостережение покойного Эрика? При чем тут я? Такая угроза относится больше к Коре, чем ко мне. В отличие от нее, я совсем не азартна, не люблю рисковать, поэтому мы с Бэлой и добрались домой без приключений, целыми и невредимыми. И сегодня, если бы Эмилия не оставила меня без масла, ничего бы и не случилось.
Я гнала по шоссе, на этот раз нисколько не тяготясь никакими страхами.
Вино и масло лучше покупать прямо у производителей, да и загородная прогулка пойдет на пользу. Найду ли я ту проселочную дорогу, что ведет в тосканский дворец? Съезжу туда! Погляжу издали на дом, которым бредит Кора, чтобы уж забыть о нем навсегда и больше никогда сюда не возвращаться.
Должно быть, я не туда свернула. Незнакомая дорога вилась серпантином выше и выше в гору, но стала узкой, неровной, машина прыгала по камням. А итальянский полдень был в разгаре. В такое время, когда сам Пан отдыхает, не встретишь ни одной живой души, не у кого спросить дорогу. Ну и ладно, на что мне сдался этот замок, куплю масло в первой попавшейся крестьянской усадьбе, выберусь отсюда и пообедаю в Кастеллине. Я остановила машину, вышла пройтись, нарвала букетик душистого горошка, распевая во весь голос: «Господь тому являет милость, кого он шлет в огромный мир».
Исполнение последней строфы «На волю Божию отдамся…» прервал визг тормозов и грохот на дороге. Какой-то сверкающий джип едва не снес неплотно закрытую дверцу «Феррари». Неужели я неправильно припарковалась? Или этот горе-водила просто не вписался в поворот?
Тем временем из помятого джипа вышла женщина в ярко-розовой блузе и белоснежных брюках. Мы пошли навстречу друг другу. Был ровно полдень.
Блондинка. Крашеная, конечно. Цвет неестественный. Каблуки высокие, еле идет по камням. Женщина подошла ближе. Ровесница нашей Эмилии. Тощая, сухая, как палка. Не буду с ходу пускаться в разборки. Я вежливо осведомилась, не пострадала ли она. В ответ незнакомка покачала головой, растерянно глядя на дверь «Феррари», которая держалась теперь на честном слове. Я же перешла в наступление:
– La mia macchina è danneggiata, ed è colpa Sua!
На ломаном итальянском она виновато спросила, может ли моя машина ездить. Держалась любезно и, видимо, полностью признавала свою вину со всеми вытекающими финансовыми последствиями. Долго извинялась. Что за запах? А, мадам выпила аперитив!
– Может, перейдем на английский? – предложила я.
Она обрадовалась и сделалась разговорчивее.
Ее зовут Памела Лачнит, она живет тут неподалеку. Поехали к ней, выпьем кофе, а ее садовник займется моей машиной. А что я вообще делаю в этой глуши?
Я рассказала, что живу во Флоренции, поехала за оливковым маслом и заблудилась. Машина не моя, а моей подруги, и она будет в ярости.
– Так вы с подругой немки? А я американка! Зовите меня Пам, мы, американцы, люди простые, без церемоний!
Американка! Oh God! Неужели судьба ведет меня в самое логово льва!
– Не оставляйте ничего в машине, места здесь дикие, – предупредила Пам, – мало ли кто тут ходит.
Я открыла багажник. Целая куча хлама. Пустые банки из-под колы, детали от конструктора «Лего», засохшее печенье. Из этого добра я выудила все ценное в большой пластиковый пакет: упакованного Матисса, льняную куртку Коры, фонарь, гаечные ключи и пузырек с отравой. С мешком я залезла в джип, чтобы в самом деле оказаться там, куда меня настойчиво посылала Кора.
Пам предложила мороженое, эспрессо или – она окинула меня оценивающим взглядом – баварского пива и позвала служанку.
– Darling, скажите ей сами, что вам принести. Никогда не выучу этот язык! И пожалуйста, распорядитесь сами насчет вашей машины. Я не смогу объяснить садовнику, что нужно сделать.
Любой гость предпочел бы пить кофе на террасе, любуясь видом, но Пам почему-то повела меня в гостиную. С тех пор как мы были здесь с Дино, в доме многое изменилось. Новая хозяйка переделала все на свой вкус. А вкус у нее есть, должна признаться, хоть она и американка.
В гостиной висело несколько картин, воздушных пейзажей в духе импрессионизма. Подали кофе, я отвлеклась от полотен, но Памела заметила мое внимание, и оно ей явно польстило.
– Любите живопись? Вам нравится моя коллекция? А вот некоторые мои гости их вовсе не замечают. А почему вы живете в Италии?
Я наврала что-то о вечной тоске немецкой души и спросила ее о том же.
– Honey, – сказала она, нервно сжимая сухие пальцы, – причина все та же: cherchez l’homme! Если женщина в возрасте делает себе подтяжку лица, становится набожной, начинает жертвовать деньги направо и налево, или же, наоборот, предается пороку, или вдруг бросается то в марксизм, то в буддизм, в конце концов перебирается на другой конец земли – это неспроста, за этим стоит мужчина. Почти всегда. Потом она часто раскаивается в своих безумствах. Вот и со мной то же самое.
Ничего себе! В пятьдесят с лишним гоняться за мужчинами! Чтобы не показаться бестактной, я не задавала вопросов. Но Пам сама продолжала.
Она трижды была замужем. Не пора ли остановиться? Она была бы рада, да не вышло. Вот сидит теперь одна в этой глуши и помирает со скуки.
– Почему бы вам не вернуться в Америку? – спросила я с надеждой.
– Хороший вопрос! Вскоре я на этот шаг решусь. Слава богу, мы с моим italiano так и не поженились, иначе пришлось бы разводиться в четвертый раз, с той лишь разницей, что на сей раз мне не досталось бы ни цента. Кроме того, я узнала, что этот неблагодарный Казанова спутался с двадцатилетней вертушкой! – И она метнула на меня яростный взгляд, будто все молодые женщины – потенциальные гетеры. Я захлопала глазами с самым невинным видом, и она как будто смягчилась.
Садовник все не возвращался. Памела время от времени бросала взгляд на барочные часы. Подали оливки и соленый миндаль, хозяйка предложила выпить – налила себе виски, мне – кампари. В соседней комнате зазвонил телефон, и Пам вышла. Сейчас мне ничего не стоило бы подлить ей лекарство-убийцу в бокал.
Звонил Умберто. «Феррари» в деревне в мастерской, но забрать машину можно только завтра. Может быть, он отвезет меня обратно во Флоренцию, предложила Памела.
Нет, спасибо. Не стану доставлять людям столько хлопот. Все равно завтра придется возвращаться за машиной. Я бы переночевала в Кастеллине. Есть там какая-нибудь приличная гостиница?
От выпитого Пам стала щедрей и гостеприимней.
– Оставайтесь у меня, дорогая! В доме полно места, зато гостей почти не бывает. Ненавижу ужинать в одиночестве. А в ресторан одна не сходишь, местные зануды все кости перемоют. Так что вы меня только порадуете.
Воображала, хвост поджала! В Италии можно ходить одной в ресторан сколько угодно, мы же не в Иране!
Домработница, молодая итальянка, проводила меня в спальню и положила на кровать пижаму из китайского шелка и дорожный косметический набор с эмблемой американской авиакомпании. Синьора Лачнит ушла к себе и прилегла, сказала девушка, если мне еще что-нибудь понадобится, она к моим услугам.
– Как вас зовут? – спросила я.
– Лючия, – отвечала домработница, радуясь моему вниманию.
– Я заметила в саду отличный бассейн. Памела любит плавать? И вам позволяет?
– Я не умею плавать, боюсь воды. Памела поначалу плавала, но потом ей кто-то рассказал, что там утонул прежний хозяин, и она стала обходить бассейн стороной. Хотя это, возможно, просто отговорка. Она больше любит лежать в шезлонге.
– Сушит свою змеиную кожу! А я считала американцев фанатами фитнеса!
Ну, вот и отлично! Скажу Коре, что препарат-убийца пропал зря, Пам не занимается спортом.
– Вам нравится здесь работать?
– Очень! – заверила меня Лючия. – Немного одиноко, правда. Зато хлопот мало. Поначалу я ночевала здесь, пока хозяйка не привыкла к дому. А теперь по вечерам после ужина я уезжаю домой. К счастью, иностранцы едят вовремя и немного. А синьора питается, по-моему, вообще святым духом. В чем только душа держится?
Чудны́е они, эти янки! Мы с ней захихикали.
– Хорошо, что вы можете пораньше возвращаться домой. У вас ведь наверняка есть друг! Вам есть к кому спешить.
– Да, жизнь – не только уборка и готовка. Дино приезжает за мной каждый вечер. А по выходным я свободна.
Я зевнула, чтобы прекратить разговор. Лючия задернула гардины и удалилась, наверняка сомневаясь, что ей следовало так откровенничать с гостьей хозяйки.
Я уснула. Мне приснилось, что покойный англичанин вернулся с того света и стал требовать назад свои владения. После этого спать больше не хотелось, и я взяла с полки один из художественных альбомов, полистала и выяснила, что Памела Лачнит написала биографию американской художницы Мэри Кассат. Ай да Пам!
И комнату для гостей украшали картины. У хозяйки страсть к импрессионизму. Но что вся эта мазня против моего Матисса! Пакет с картиной лежал у кровати на мраморном полу с зелеными прожилками. Не вставая с кровати, я вынула из пакета мое сокровище. Матисс теперь мой!
Вдруг с террасы вошла Пам. Я дернулась, пытаясь спрятать полотно, но не успела. И Памела кинулась к полотну. Уж ей-то не надо объяснять, что это за художник. Пам впала в экстаз.
– Невероятно! Откуда у вас это чудо?
– Наследство, – мгновенно соврала я безо всякой подготовки.
– Неужели! – не поверила она. – Вы что, княжеского рода?
Пришлось выдумать богатых предков, которые трагически разорились. История моей семьи Памелу нисколько не заинтересовала.
– Вы, конечно, знаете, эта вещь написана в середине двадцатых годов. Ваш дедушка смог купить ее дешево, с тех пор она сильно выросла в цене. Сколько вы хотите за картину?
Жаль, некогда подумать. А если экспертиза? Выяснится, что полотно краденое. И начнется расследование. И зачем мне это?
– Не продается, – уверенно отказала я.
Глаза Памелы напомнили мне теперь Кору с ее одержимостью.
– Я богата. Мы можем договориться.
– Никогда! – уперлась я и вновь натянула на картину наволочку.
Пам посмотрела на меня, как удав на кролика. Меня даже в краску бросило.
– Картина подлинная, чтоб мне пропасть! – сказала Пам. – Краденая?
– Нет! – врать так врать.
Памела не поверила. Нет смысла скрывать! Если картина ворованная, это легко выяснить. В любом случае Пам приобретет полотно только для себя, никогда не будет его перепродавать, увезет с собой в Америку и повесит в спальне. Придется менять обои. Но она и на это готова, лишь бы каждое утро, просыпаясь, первым делом видеть мою одалиску. Тогда и весь день пройдет счастливо.
Значит, я могу продать картину без всякого риска? Заманчиво. Но я еще поторгуюсь! Счастье и радость за деньги не купить! Нельзя же получить все, чего хочешь!
Мои слова только насмешили Памелу. Дешевая философия, деточка, заявила американка. Купить нельзя, пожалуй, человека или чувства, но у всякого предмета есть своя цена, значит, его можно купить, вопрос лишь – за сколько.
Вот как рассуждают миллионеры. Я обещала подумать.
С этого момента Памела превратилась в самую радушную хозяйку на свете. Показала мне каждый уголок в ее усадьбе (я все это уже видела, но ей говорить не стала) и поведала о своей любовной драме.
Они познакомились в Сиене, на вернисаже. Все картины, что висят в доме, это его работы. Она влюбилась в него и скупила все его творения, а потом поняла, что он всего лишь эпигон. Жаль, она слишком легко обманулась. Купила виллу, чтобы быть к ближе нему, мечтала об идиллии вдвоем. Но он почти не приезжает, друзья остались в Штатах, и она сидит тут одна, всем чужая.
Хочет, чтобы я ее пожалела? Это не ко мне.
О продаже картины больше не говорили, но, очевидно, обе только о том и думали.
Лючия подала ужин рано. Об изысканной тосканской кухне не могло быть и речи: хозяйка истязала себя диетой: грейпфруты, салат с сельдереем, сухие куриные грудки и один крекер. Никаких калорий. Зато в напитках Пам себя не ограничивала.
Не столкнуться бы мне здесь с Дино! Вот уж чего не надо совсем. После этого безрадостного застолья я разыграла небольшое недомогание и удалилась в свою комнату.
Лючия, увидев после ужина мои голодные глаза, принесла мне в комнату поджаренный хлеб с чесноком, оливковое масло и овечий сыр. Когда Дино и Лючия уехали, вышла к Памеле на террасу.
По моим представлениям, если человек пьет столько виски, он должен быть уже пьян. Но Памела была трезва. Значит, привычка! Стойкий организм, закаленный алкоголем!
К ужину Пам надела зеленое трикотажное платье с глубоким вырезом и колье с изумрудами и бриллиантами. Любит украшения! Хорошо, что я не взяла с собой украденную гранатовую брошь фрау Шваб, иначе я бы не устояла перед искушением загнать ее Памеле подороже.
Американка перешла к делу:
– Вы подумали? Не стесняйтесь, назовите цену. Что вы собирались делать с картиной? На что она вам? Другое дело, когда много денег! Кругосветный круиз или членство в светском гольф-клубе, где вы могли бы подцепить какого-нибудь богача и выйти замуж. Когда-то и я так начинала свою карьеру.
– Я замужем! – заявила я.
– Да ну? И что? Он богат? Верен вам? Вы его любите?
Ни то, ни другое, ни третье. Но это никого не касается!
– У вас есть дети? – задала я ей встречный вопрос.
Я разбередила старую рану, и алкоголь стал действовать. Пам заплакала. Ее единственная дочь умерла в возрасте моего Бэлы. Мне стало жаль ее, я могу понять горе матери, которое с годами не проходит.
– Моя девочка! Моя маленькая Синди! Она была бы сейчас вашей ровесницей, – она обняла меня сухой рукой за шею и потянула к себе.
Вот только этого мне не хватало. Я встала и, сославшись на легкую простуду, ушла к себе.
Я люблю свежий воздух и всегда сплю с открытыми окнами, но на этот раз заперла двери на террасу и в коридор. Ни лягушек, ни цикад я не услышу, но и не надо. Шелковая пижама была богато покрыта драконами и пагодами. Диковатый рисунок. Ну да ладно. Надо бы почитать перед сном. И я вытрясла все книги из стеллажа на столик у кровати.
Не подлить ли хозяйке яду за завтраком? Но как заставить ее потом бегать или плавать? Ладно, все, надоело, достало уже меня все это. Спать!
Около трех ночи я проснулась. Духота. И тьма кромешная. Я вышла на террасу. Свежо, но не холодно. Босиком я пошла вдоль стены дома, туда, где в одном из окон горел свет.
Это была спальня хозяйки. Она тоже не спала. Шторы не задернуты, все видно. Опираясь на гору подушек, Пам сидела на кровати прямо, как свечка, и, нацепив очки, изучала какую-то бумажку.
Перед ней на кровати лежал револьвер. А вчитывалась она, очевидно, в инструкцию по применению. Взяла оружие в руки и стала неловко заряжать барабан.
Вот дура-то! Она решила меня застрелить! А сама и пушку-то в руках держать не умеет! Как, интересно, она собирается избавиться от моего трупа? Придется нанести визит. И я вошла в спальню с террасы Памелы через незапертую дверь. Здрасьте вам! Не в меня ли стрелять собрались, хозяюшка?
У кровати стояли два фарфоровых пса, одного из них я задела ногой, и он вдребезги разлетелся. Памела в ужасе выронила револьвер и патроны.
В ту же секунду я подхватила оружие с пола, умело зарядила, взвела спусковой крючок и уселась на кучу вещей, занимавшую единственный стул. Наверное, я выглядела настоящей разбойницей.
Памела застыла, окаменев от страха.
– Я… я хотела только Матисса… только припугнуть вас, чтобы вы отдали картину. Это… шутка.
– С заряженным револьвером шутки плохи! Вы собирались меня убить? – Я опять подумала о Коре: копия Памелы, только моложе, избалованная, абсолютно бессовестная и алчная. – Как вы объясните полиции мое исчезновение? И куда денете тело?
Памела задумалась, словно хотела порадовать меня верным ответом:
– Садовника я бы не стала впутывать, он слишком правильный. Но Дино, друг Лючии, безусловно, у него совести ни на грош, он бы вырыл вам в саду могилу. Тогда пришлось бы обоим заплатить за молчание.
– Слишком дорого обойдется. Эта парочка может всю жизнь вас шантажировать, если убийство не откроется, а это маловероятно.
– Как раз поэтому вы меня тоже не застрелите! – парировала Пам. Да, логично.
– Знаете, не вижу смысла дальше препираться. Давайте договоримся!
– Сколько? – Пам с облегчением вздохнула.
– Мне не нужно ваших денег. Предлагаю обмен: ваш дом против Матисса.
– Да вы что! – отмахнулась Пам. – Дом куда дороже!
– Не особенно, – заявила я, хотя понятия не имела, сколько бы стоило полотно кисти Матисса, будь оно легально куплено, а не украдено.
Спор опять заходил в тупик. Чувствуя это, Пам сделала следующий ход:
– Детка, я предлагаю другую сделку. Я скоро вернусь в Штаты и в Европе буду проводить лишь несколько недель в год. Пока я буду в Америке, вы можете совершенно бесплатно проводить на вилле отпуск, зарплату персонала я беру на себя, за вами только вода и электричество. А может, вы согласитесь у меня работать? Будете здесь управляющей?
Ну вот еще! Служить у нее консьержкой! Ну нет!
– Картина – мое единственное богатство, – отвечала я, – если вы ее увезете, у меня ничего не останется. Мне такие условия не подходят.
– Ах да! – Пам прикинулась наивной. – Вы требуете гарантий? Это справедливо! Давайте подпишем договор, и вы будете уверены, что я не смогу выгнать вас отсюда ни с чем. Как насчет права жить в доме и моего завещания? Вы получите свою картину обратно после моей смерти.
– И это все?
Памела начала терять терпение.
– От скромности вы не умрете! Последнее предложение: если будете прилежно поливать олеандр, я включу вас в завещание. После моей смерти получите и дом, и вашего Матисса!
Памела была страшно горда своей щедростью, но тут увидела в моих глазах недобрый блеск, который совершенно правильно истолковала.
– Ладно, вижу, что такой текст завещания слишком возбуждает вашу фантазию. Сделаем иначе: в присутствии нотариуса я перепишу дом и землю на ваше имя, так сказать, как досрочное наследство. За собой сохраню пожизненное право проживать здесь ежегодно во время моего краткого пребывания в Европе. Но если я умру насильственной смертью, Матисс вернется в музей. Если же я умру просто от старости и дряхлости, вы получите Матисса назад.
Молодец, Памела! Три развода не прошли даром! Навострилась в юридических тонкостях.
Я согласилась.
