Я не знаю, что это было. Голос Бога, хлебные крошки, тайные послания с того света?.. Но, наверное, не так уж безумны люди, которые верят: если хотеть чего-то всем существом, Вселенная обязательно поможет. После почти трех месяцев копаний в Интернете пару дней назад я, наконец, нашла твой след. Конечно, я не искала его осознанно, просто лежала с ноутбуком, завернувшись в покрывало, как гигантское буррито, и предавалась мрачной ностальгии. И если честно, мне просто не хотелось выходить на улицу. Все вокруг напоминало о тебе: воссоединение твоих любимых The Libertines, горячий сладко-горький воздух летнего Лондона, слова, звуки, рисунки в облаках.

Я смотрела старые записи концертов The Killers и представляла себе, что мы пошли на них вдвоем, как ты мне обещала. Видео шли одно за другим – сплошь 2006 и 2007 год. Тихонько подпевая, я потянулась за чаем.

Тем временем картинка на экране успела смениться. The Killers давали интервью, стоя по колено в грязи посреди толпы прогуливающихся людей. У Брендона Флауэрса были гусарские усы и переливающийся золотой сюртук.

И тут я увидела тебя.

Я резко вскочила. Чашка выпала у меня из рук и покатилась, оставляя за собой на покрывале гигантское бурое пятно, похожее на кровь на архивных фото мест преступлений.

Я нажала на паузу, и картинка остановилась. Красивое лицо Брендона исказила демоническая усмешка. Метрах в десяти позади него стояла невысокая девушка в бледно-голубом платье и венке из цветов – ты. Я снова запустила видео. Ты улыбалась и махала рукой в камеру. Потом подошла и взяла у Флауэрса автограф. На этом запись обрывалась.

В подписи говорилось: «Гластонбери’07». Но я и так знала, какой это год, – твое платье, мы купили его той весной. Я проверила даты: The Killers выступали в субботу, двадцать третьего июня 2007 года. Они были хедлайнерами этого дня. Видео с автобусной остановки было снято двадцать второго июня. Значит, вот куда ты ехала.

Гластонберийский фестиваль современного исполнительского искусства, как сообщала Википедия, является крупнейшим легендарным музыкальным оупенэйром с сорокапятилетней историей. Его организовала сама внучка Уинстона Черчилля, Арабелла. Выступление на Гласто можно считать ярчайшим моментом в карьере любого рокера, нет ничего круче, в один голос утверждают музыкальные критики. В 2007-м фестиваль посетило сто семьдесят семь тысяч человек. Уличный цирк, театр, фокусники, футболисты, журналисты, комедианты, художники, музыканты, торговцы, знаменитости, королевская семья, десятки тысяч улыбающихся, вымазанных в грязи и абсолютно обдолбанных мальчиков и девочек. Плюс ты и тот, кто отнял тебя у меня. Я думаю, вы познакомились именно там. Я просмотрела видео еще раз двадцать в надежде найти малейший намек, какой-нибудь след, зацепку – что угодно. Только ты, твое платье, венок, улыбка и больше ничего.

Потом я написала в оргкомитет фестиваля. В тот год ввели регистрацию всех посетителей по фото: так устроители борются с подделкой билетов. Тебя в списках не было, адреса твоей электронной почты и фотографии не было в их базах. Тебя не должно было там быть. Но ты была. С кем? Кто провел тебя мимо охраны?

Я пошла на кухню закинуть покрывало в стиральную машину. Хотя не сомневалась, что оно испорчено. Там я встретила свою соседку. Мы не особо дружили, но вовсе не потому, что она мне не нравилась. Просто тот случай с рогипнолом заставил меня усомниться во многом, в том числе в дружбе как в социальном явлении в целом.

– Как дела? – спросила Лора, не отрывая взгляда от экрана своего макбука.

– Спасибо, все окей, – улыбнулась я. – Лора, а ты ведь была на Гластонбери?

– Да, – она бросила на меня заинтересованный взгляд поверх очков. – В прошлом году. И в этом тоже поеду. А что?

– И как оно? Что там за люди? Там опасно?

Лора повернулась ко мне на стуле:

– Опасно? Ну как тебе сказать, туда точно не стоит ехать в одиночку, потому что там миллион человек, и все либо пьяные, либо под кайфом. Отморозков везде хватает, сама знаешь. Но атмосфера там особенная. Гластонбери – удивительный волшебный мир. Он в сто раз лучше Коачеллы, уж поверь. Я считаю, каждый должен хотя бы раз там побывать, если считает себя любителем рок-музыки и немного хиппи в душе. Там выступают только лучшие.

Я люблю музыку, я не могу жить без нее. Но на концерты не хожу. Музыка, живая и обжигающая, заставляет меня думать о вещах, которые лучше забыть. О тебе, например, и о том, почему папа не стал искать тебя. Рок-концерты – это как оральный секс, тот момент, когда начинает коротить пальцы ног. Я никогда не захожу дальше, всегда отталкиваю партнера и иду умыться холодной водой.

Рок – это искусство, а не молитва; чтобы быть его адептом, необязательно принимать его дары, бить в бубен посреди поля и приносить жертвы. Оказываясь на концерте, я обычно стою у бара с пивом и читаю свой фид в Фейсбуке или болтаю с барменом. Что угодно, лишь бы не дать музыке проникнуть под кожу. Потому что настоящий рок заставляет чувствовать, страдать по-настоящему. А это все равно что слезы или секс: слишком горячо и слишком интимно, чтобы демонстрировать на публике.

– А почему ты вдруг решила спросить? – осведомилась Лора.

Правда в том, что я никому не рассказываю о тебе. Ненавижу, когда меня жалеют, ненавижу быть маленькой и несчастной. То есть, конечно, люблю, но только наедине с собой. Поэтому, кстати, после той ночи я и не заявила в полицию и даже не рассказала службе охраны кампуса о том, что со мной произошло. Я Ника, дочка русского бизнесмена; я мою голову каждый день и никогда не опаздываю; я блестящая студентка, перед которой открыты все пути. Моя темная сторона принадлежит только мне. Никому не нужно знать, как последние месяцы я просыпаюсь в четыре утра, охваченная необъяснимым ужасом, и мне кажется, что из темноты на меня кто-то смотрит, или как я потом успокаиваю себя, слушая затертые до хрипа диски на старом CD-плеере, укрывшись одеялом с головой. Да и что мне сказали бы копы? Только то, что я виновата во всем сама. Но сейчас все было иначе, это было не нытье и не способ привлечь к себе внимание: мне требовалось чужое объективное мнение, не замутненное.

– Можно? – Я нагнулась над Лориным ноутбуком, нашла видео и нажала на «плей».

– Это моя сестра, – я ткнула пальцем в экран.

– Брендон Флауэрс – твоя сестра?

– Нет, девушка сзади. Это Женя, моя сестра.

Лора сдвинула брови.

– Ого, прикольно. Твоя сестренка тусуется с крутейшими рокерами за кулисами главного музыкального фестиваля планеты. Правда, это 2007 год.

– Только вот у меня больше нет сестры, – мой палец был все еще прижат к экрану.

– А это тогда кто? – Лора растерянно смотрела на меня. – Типа твоя духовная сестра? Ника, я что-то не догоняю.

– Это моя сестра, но она пропала без вести, – я провела пальцем по дате под видео. – В 2007-м, накануне того, как было снято видео.

– Ничего себе! Ника, мне так жаль, – Лора сочувственно похлопала меня по плечу. – Как это произошло?

Видно, сказались недели одиночества, проведенные взаперти в комнате под одеялом, потому что меня просто прорвало. Я говорила и говорила, даже не задумываясь о том, насколько сбивчивым получается мое повествование.

– Эта девушка – моя сестра, ее зовут Женя, но она любила, когда ее называли Джен. Она старше меня на восемь лет. Когда ей было девятнадцать, она уехала в Англию изучать кинематограф. В две тысячи седьмом году, летом, она пропала без вести. Я точно не знаю, в какой именно день, потому что была тогда в отпуске с папой и мамой, мы не звонили ей две недели. А когда вернулись, ее телефон был уже выключен. Есть видеозапись, как она стоит на автобусной остановке с рюкзаком. А потом как будто растворяется в воздухе. Куда она уехала, никто не знал – до сегодняшнего дня.

– Жесть какая, – Лорины глаза расширились. – Что сказала полиция?

– Да особо ничего, – я перевела взгляд на огонек башни «Бритиш телеком» за окном. – Только одно: ее телефон был активен еще раз, в середине июля, где-то в графстве Кент. Они сказали, что она, вероятно, села на паром. Или ее посадили туда силой. Никто не говорит этого вслух, но все понимают, что, скорее всего, она стала жертвой работорговцев. Точнее, я так думаю… наверное.

– Просто ад… – Лора закрыла лицо руками. – Но она ведь могла уехать сама?

– Да, вот только отметок о том, что она пересекла границу Британии, так и не нашли. А ведь нас, русских, всегда проверяют на въезде и выезде, нам же виза нужна.

– Как странно, – Лора прищурилась. – А паспорт ее нашли?

– В том-то и дело, что нет. Поэтому британской полиции хватило улик, чтобы заявить, будто это уже не их забота. Молодая девушка из страны третьего мира, без имущества, мужа и нормальной работы – она и так была в группе риска. Как, впрочем, наверное, и я сама. Просто еще один пункт в пользу ужесточения визового режима с Россией.

– М-да-а-а, – протянула Лора.

– В общем, дело было давно, я даже не очень помню ее. Мы не особенно дружили – разница в возрасте, сама понимаешь. Но, знаешь, в детстве я всегда немножко завидовала ей и очень хотела быть как она.

Лора все еще обнимала меня за плечи. Мне пришлось изобразить, что я тянусь к коробке с печеньем, чтобы скинуть с себя удушливую петлю сочувствия.

– А теперь я знаю, что она поехала на Гластонбери, – запись сделана на следующий день после того, когда ее видели в последний раз на остановке в городке, где она жила.

Лора достала две чашки и поставила чайник.

– Будешь?

Я кивнула и села напротив. Она включила музыку, что-то тоскливое, явно из Ланы Дель Рей. Но ты, наверное, понятия не имеешь, кто это.

– Как думаешь, может случиться, что она жива? – нерешительно спросила я, как будто бы ее ответ и правда мог что-то значить.

Лора грустно пожала плечами:

– Знаешь, я думаю, надо сделать пост в Фейсбуке. Опубликовать ссылку на видео, пару фотографий твоей сестры и то, что ты мне рассказала. Поставить хэштеги Гласто и, может, The Killers. Вдруг кто-то видел ее там и вспомнит что-нибудь важное.

– Да, стоит попробовать, хотя и прошло уже слишком много лет, – сказала я, поднимаясь со стула. В масштабах моей жизни восемь лет были целой эпохой.

Я должна найти тебя. Живую, мертвую, запертую в чьем-то подвале, работающую на улице или живущую в коммуне в Гималаях. Я должна найти тебя. Даже если увижу только твои кости. Я должна найти тебя и, если кто-то причинил тебе зло, обязательно наказать обидчика. Эта мысль накрыла меня с головой.

Я выглянула в окно на залитые желтым, как фильтр Инстаграма Kelvin, светом фонарей ночные улицы.

Все, что осталось мне от тебя, – коллекция компакт-дисков, плеер и страница в Фейсбуке, так и болтающаяся, будто ничего не случилось. Я так и не решилась сделать из нее памятную: а вдруг ты когда-нибудь захочешь залогиниться и выложить несколько своих фотографий с доской для серфинга на фоне апельсиновой рощи, где-нибудь в Южной Калифорнии. Ведь говорят же, что многие люди, которых считают пропавшими без вести, находятся потом в Калифорнии.

Я зашла на твою страницу и открыла альбом с фотографиями – их было не много, я знала их наперечет. Насколько я понимаю, тогда, в доайфоновскую эпоху, вообще гораздо меньше фотографировались. Я выбрала ту, где ты щуришься от солнечных лучей и улыбаешься в камеру. Волосы перекинуты на одну сторону по моде середины нулевых, в руке сигарета, из уха торчит наушник. Снято на чьем-то заднем дворе в апреле 2007-го. Твоя самая последняя фотография из тех, что есть здесь.

Я смонтировала на телефоне стоп-кадр из видео и фотографию из Фейсбука, добавила информацию, которую знала: «Привет! Летом 2007 года без вести пропала моя сестра Джен. Сегодня мне стало известно, что перед исчезновением ее видели за сценой на фестивале Гластонбери. Если вы знали ее – пожалуйста, напишите мне. Остальных прошу просто репостнуть эту запись в свой фид. Сестра – все, что у меня осталось, и я должна найти ее». Я нажала на кнопку «опубликовать для всех». Потом выключила свет и залезла под одеяло. С недавних пор я стала одной из тех, кто укрывается с головой даже в адскую жару, – только это и защищает меня от подкроватных монстров.