Глава 18

Такой тяжелой пресс-конференции у меня еще не было. Собравшиеся чуть ли не со всего света журналисты атаковали нас по всем правилам военного искусства. Едва ли не все вопросы так или иначе касались русской мафии, представителями которых нас тут воспринимали. Мы отбивались, как могли. Даже всегда превосходно владеющий собой Кириков иногда терял самообладание и говорил излишне запальчиво или резко. Что касается Фрадкова, тот просто ушел в глухую оборону и отвечал пустыми, ничего не значащими фразами, что еще больше распаляло этих настырных ребят.

Почему-то у меня эта накаленная обстановка, наоборот, вызывала прилив веселой энергии, и я старался отвечать шутками, остроумно парировать наиболее резкие выпады. В конце концов, мои реплики не только частично разрядили напряженно-враждебную атмосферу в зале, но даже сместили симпатии, по крайней мере, части аудитории, в нашу сторону. Потом, анализируя ситуация, я пришел к выводу, что мне помогло то, что я до конца не идентифицировал себя с концернам, а потому нападки и обвинения в его адрес не вызывали у меня замешательство или гнев. Это-то и позволило не только сохранить присутствие духа, но и настроить себя на ироничный лад.

После пресс-конференции Кириков едва ли не стал обнимать меня, благодаря за хорошее ее проведение. Даже Фрадков удостоил рукопожатия, хотя не счел нужным произнести ни слова похвалы.

– Все, переезжаем утром к океану, – сказал Кириков, вытирая платком лоб. – Отдохнем, искупаемся, пусть проваливается к черту вся эта мразь. – Имел ли он присутствующих на пресс-конференции журналистов или кого-то еще, Кириков не уточнил. – Вечером мы с вами ко о чем поговорим, – пообещал он мне.

Дел больше пока у меня не было, и я решил, что вполне заслужил небольшой отдых. Хотя бы в баре, куда я и направился. Внезапно меня догнала Царегородцева.

– Поздравляю с блестяще проведенной пресс-конференцией, – сказала она.

Я посмотрел на нее, пытаясь понять, насколько она искренна, но по ее лицу было трудно что-либо определить.

– Спасибо, – поблагодарил я.

– Леонид Валерьевич, я хочу вам сказать, что вчера я, кажется, наговорила что-то лишнего. Забудьте, когда я даже немного выпью, то сама не понимаю, что несу. Все, что я тогда говорила, не имеет никакого смысла.

– А мне, наоборот, показалось, что в ваших словах чрезвычайно много смысла.

Она даже остановилась.

– Не ищите его там, где его нет, – почти не скрывая раздражения проговорила она. – Ни к чему хорошему это не приводит.

– Жаль, – произнес я.

– Чего вам жаль можно узнать?

– То, что вы идите на попятную. Вы мне совсем не доверяете.

На прекрасное лицо Царегородцевой набежала густая тень.

– У вас чересчур бурное воображение, не надо ничего придумывать. Все предельно банально. Баба напилась, потеряла контроль и стала нести невесть что. Вот и вся история. Банальная, как простуда.

– Вы наговариваете на себя напраслину.

Я увидел, что она начинает терять терпение.

– Если вы будете так себя вести, то нам придется до самого минимального предела сократить контакты. Вы этого хотите?

– Вы отлично знаете, что я хочу прямо противоположного.

У Царегородцевой на мгновение даже нарушился ритм дыхания.

– Вы невозможный человек. Я поняла: вы из тех, кто любят сами себе приносить вред. Я встречала таких мазохистов. И пришла к выводу, что надо держаться от них подальше.

Меня просто одолевало сильнейшие искушение спросить ее: уж не Дьяченко она имеет в виду. Но я переборол это желание. Пока задавать такие вопросы не время. А жаль.

– Я вам сказала все, что хотела. Все остальное зависит от вас.

Царегородцева не стала дожидаться, когда я одарю ее очередной репликой, резко развернулась и пошла к выходу из гостиницы. Мне лишь оставалось провожать глазами ее стройную фигуру в идеально сидящем на ней костюме.

Я вернулся в свой номер, где застал Перминова. Тот посмотрел на меня весьма неприязненно. А этот-то чего дуется, ничего плохого я ему не сделал, даже выслушал вчера вечером его пьяный бред. Однако я ошибался.

– А вы хорошо провели пресс-конференцию, начальство осталось вами очень довольно. Еще немного усилий и вы пойдете вверх.

Все это было произнесено весьма едким тоном. И вдруг меня озарило: да он же мне завидует, боится, что я вытесню его с занимаемого им места. Вот в чем причина его недовольства.

– Ерунда, я просто отбивался. А на счет подъема вверх, то я не стремлюсь. Мне нравится мое место. И вообще, я слишком мало работаю в концерне, чтобы на что-то претендовать, – смиренно ответил я.

Перминов бросил на меня недоверчивый взгляд, но мне показалось, что он остался доволен моим ответом. Он даже снизошел до того, что пробормотал:

– Ладно, я был к вам несправедлив. А не хотите ли пойти вечерком в одно местечко?

– Куда?

Перминов колебался: предлагать мне или не предлагать?

– Я слышал, что вы не против азартных игр.

Интересно, где он это слышал?

– Не против.

– Тут есть неподалеку одно казино. Не желаете ли попробовать счастье?

Я сделал вид, что раздумываю над предложением.

– А почему собственно нет. Делать все равно нечего.

– Тогда решено, идем вместе. Я зайду за вами. А сейчас пойду пройдусь.

Я решил, что нет смысла устраивать за ним слежку, даже если он с кем-то встречается, мне это ничего не даст, я все равно не знаю этих людей. А про его дела мне и так уже кое что известно.

Признаюсь честно, что пока Перминова не было, я позволил себе немного соснуть. Не спорю, что для человека, идущего по следу, это занятие выглядит не слишком приглядно. Но после утомительной пресс-конференции, мало обнадеживающего разговора с Царегородцевой, я чувствовал себя немного разбитым. И небольшой отдых мне бы совсем не повредил.

Я проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо. Я открыл глаза и обнаружил своего соседа по номеру.

– Вставайте, уже вечер. Пора.

Я посмотрел в окно и обнаружил, что в самом деле на улице естественное освещение уже погасло, зато город озарился многоцветным фейеверком искусственных огней.

– Я смотрю, вы большой любитель поспать, – засмеялся Перминов.

– Это, наверное, так климат на меня действует.

– Вы не передумали попытать счастье?

– Отнюдь. Вся моя жизнь состоит из таких попыток.

– Тогда собирайтесь.

Через минут двадцать мы вышли из отеля, взяли такси и поехали по знакомому мне адресу. Пока автомобиль вез нас к конечной точки маршрута, я заклинал себя об одном: как бы не поддастся горячему соблазну азарта. Мне более чем кому-либо еще известно, как сильно я подвержен этой болезни. Зато Перминов буквально трясся от нетерпения, так жаждал он сыграть капризной рулеткой матч-реванш.

Едва мы вошли в казино, как он тут же бросился к окошечку и наменял целую гору фишек. Я мгновенно насторожился; кажется, он намерен играть сегодня по крупному.

Я тоже обменял деньги, но моя стопка фишек выглядела несравненно скромней.

– Пойдемте к столу, – бросил он мне, лихорадочно блестя глазами.

В тот вечер была действительно большая игра. Сперва Перминову везло, и за достаточно короткий срок горка фишек рядом с ним выросла. Но затем наступил печальный этап, когда он проигрывал партию за партией.

Перминов забыл не только обо мне, у меня создавалось впечатление, что он забыл обо всем на свете. Он сидел красный, как рак, и даже еще краснее и ни на мгновение не отрывал своих полусумасшедших глаз от вращающего по сложной траектории волчка. Но, увы, он был, словно заколдованный и упрямо не желал останавливаться на той цифре, на которую ставил помощник президента.

Перминов уже раз пять или шесть – я просто сбился со счета – бегал к окошечку, менял деньги. По моим прикидкам его проигрыш стремительно приближался к десяти тысячам долларов. В один момент у меня даже возник импульс его остановить, но затем решил, что пусть сегодня ситуация дойдет до своего предельного завершения. А там посмотрим, что будет.

Я тоже играл, но по маленькой. Мне не надо было даже себя уговаривать, неудача Перминова действовала отрезвляюще получше любого самого холодного душа. Может быть, поэтому я даже кончил вечер с небольшим плюсом. Впрочем, на этот раз выигрыш меня интересовал в самую последнюю очередь. Гораздо большее любопытство у меня вызвал другой вопрос: что за деньги проигрывает Перминов – свои или казенные?

Шарик снова остановился на другой цифре, привставший от жуткого нетерпения Перминов подбитой птицей рухнул на стул. Несколько мгновений он сидел совершенно неподвижно, словно мертвый. Затем издал зубовный скрежет.

Впервые за все это время он взглянул на меня.

– Мы можем ехать в гостиницу, я совершенно пуст, – произнес он. – Вы довезете меня на такси?

– Конечно, о чем разговор.

– Нет, подождите. Можете вы меня угостить стаканчиком виски?

– Могу. Пойдемте в бар.

Шатаясь, словно пьяный, он поплелся в бар. Он одним залпом осушил бокал и умоляюще взглянул на меня. Мне даже стало его жалко. Я снова попросил налить ему виски.

Теперь Перминов уже не походил на пьяного, а им был. Чтобы он не упал, мне пришлось, словно любимую девушку, обхватить его за талию. Провожаемые взглядами всего персонала и посетителей казино, мы потащились к выходу.

В такси Перминов пребывал в каком-то странном не то сомнамбулическом, не то полубессознательном состоянии. Он что-то все время неясно бормотал. Я внимательно прислушивался к издаваемым им звукам, но улавливал лишь отдельные слова, из которых ничего невозможно было понять.

Я дотащил его до номера и швырнул на кровать. Тот безжизненно растянулся на ней.

– Боже, что же теперь делать, что я натворил, – вдруг вполне отчетливо не меньше трех раз, словно заклинание, повторил он.

Хотя было уже очень поздно, я решил, что сейчас не время для сна. Тем более, выспавшись днем, я чувствовал себя вполне бодро. Мною владело предчувствие, что события сегодняшнего дня и ночи еще не завершены. А потому я решил, что буду просто лежать с закрытыми глазами и ждать, будет ли продолжение спектакля.

Я лежал и думал о Царегородцевой. Ее красивое лицо, словно картина на стене, прочно висело в портретной галерее моего воображения. В моих ушах звучал ее голос, я представлял, как она движется, как подносит ко рту бокал с вином, как достает из кармана пачку сигарет… Ракурсы были самые разные, объединенные лишь общим персонажем.

Так продолжалось может час или больше. С кровати, где лежал Перминов, не доносилось ни звука. Внезапно я различил какой-то шум. Мне показалось, что мой сосед приближается ко мне. А если он намерен меня убить, ведь я был свидетелем его крупного проигрыша. И если это казенные деньги, ему не сдобровать, скупой Фрадков растерзает его на кусочки.

Я заволновался и осторожно приоткрыл глаза. В номере благодаря уличному освещению было довольно светло, и я мог все детально разглядеть. Я мог быть спокоен, Перминов убивать меня не собирался. Зато он намеревался меня ограбить, он залез в карман моего пиджака и извлек из него мой туго набитый выигранными долларами бумажник. Вот за ними-то он и охотился.

Я решил, что мне самое время просыпаться. Я вскочил с кровати и крепко сжал руку Перминова, держащую мой кошелек. Тот попытался выдернуть кисть, но я ему не позволил, тогда он попытался меня лягнуть ногой, это ему удалось, он попал мне прямо коленную чашечку.

Злой от боли, я ударил его в бок и тот упал на мою постель. Я накрыл его собой и заломил руку за спину. Теперь уже он захрипел от боли.

– Отпусти, черт! – завопил он.

– Тише, людей разбудишь, тут стенки тонкие, – сказал я, но хватку ослабил. – Ты хотел меня ограбить. Я тебя сдам в полицию.

Но эта угроза не произвела на него никакого действия. Значит, я зашел не с того конца.

– Не беспокойся, полиции я тебя сдавать не буду, а вот утром извещу Фрадкова о том, что ты проиграл огромную сумму. Тысяч десять, не меньше.

Это был верный ход, потому что он сразу же задергался.

– Не говори ему, мамой заклинаю, не говори, – словно ребенок, захныкал он.

– Мамой, это интересно. Но почему собственно не говорить, чего ты так боишься. Разве то были не твои деньги, а со своими деньгами, что хочешь, то и делаешь. Ну, отвечай.

Но Перминов молчал.

– А может, эти деньги вовсе не твои, они принадлежат концерну, – сделал я вид, как будто только что догадался об этом. – Тогда в самом деле тебе хана. Но что я могу сделать, я не прощаю, когда лезут без спроса в мой кошелек.

– Я умоляю, ничего никому не говори.

Я сделал вид, что раздумываю над его просьбой.

– Ладно, иногда и я могу быть снисходительным к чужим слабостям, но при одном условии.

– Каком? – с надеждой спросил он.

– Если ты мне все расскажешь: что это за деньги, для чего или для кого предназначались?

– Ну зачем тебе это нужно, – снова захныкал он, – Ты даже не представляешь, чего ты хочешь узнать?

– Скажешь, буду представлять. Это мое непременное условие. Либо я рассказываю все Фрадкову, либо ты рассказываешь все мне. Выбирай.

– У меня нет выбора, – вдруг зло проговорил Перминов. – Ты пожалеешь о том, что услышал. Хорошо… – Внезапно он замолчал. – Нет, я тебе ничего не буду говорить. Это мне все равно не поможет.

– Почему?

– Они все равно узнают, что я проиграл эти деньги. – Вдруг он схватил меня за руку. – Умоляю, помоги. Дай мне десять тысяч.

– Где же я тебе их возьму?

– Не знаю, иначе мне крышка. Ты же не хочешь моей смерти. Мы все же как никак друзья.

Последнее утверждение являлось огромным преувеличением, но я понимал, что в его положение не до таких мелочей, хватаешься за любую возможность. Но все дело в том, что спасительные десять тысяч у меня были, мне их перевел Кириков в качестве компенсации за устроенную Костомаровым проверку. Их можно было снять через банкомат. Вопрос лишь в том, стоила ли жизнь Перминова таких денег и какова ценность сведений, которые он мог сообщить?

Перминов вдруг расплакался. Он, как ребенок, прижимался к моей груди, словно ища там защиту. Мне даже стало жалко его.

– Хорошо, я дам тебе эти деньги. Но только ты все честно расскажешь. Колись или умирай.

– Я расскажу. Но лучше бы тебе этого не знать.

– Давай некоторые вопросы решать буду я сам. Эта сделка, которую мы хотим тут заключить, имеет двойное дно?

– Да. Схема такая: мы заключаем договор на поставку металла, а они в обмен поставляют свои товары.

– И что же тут криминального?

– В этих вагонах предполагается перевозить не только товары, но и еще кое что?

– А можно узнать, что же именно?

– Разве не понятно, наркотики. Удобный легальный транзит.

– В самом деле, теперь становится ко что понятным. Ну а деньги, что ты проиграл, кому ты должен был отдать.

– Я не знаю, кто эти люди, но можно предположить, что они представляют местную наркомафию. А это плата в счет будущих поставок. У них связи давно налажены.

– Когда ты должен передать деньги?

– Завтра. Двадцать тысяч долларов, десять я проиграл.

– А где остальные десять?

– В сумке, – кивнул он на платяной шкаф.

– Странно, – как бы размышляя вслух, проговорил я, – как-то одно с другим не вяжется, тебе поручено выполнить ответственное поручение, ты хранишь деньги у себя. И при этом тебе заказан номер на двоих.

– Это все Фрадков. Я должен был жить один, но затем у него вдруг начался приступ жадности, и он распорядился ради экономии поселить нас вместе.

– Ну можно сказать, что тебе в этом случае повезло. Как бы ты выходил из ситуации, у кого бы стал воровать деньги?

– Не знаю. Зато ты теперь посвящен в страшный секрет концерна. Если им станет известно об этом…

– Ты хочешь сказать, что меня убьют?

Перминов кивнул головой.

– Ты обещал мне деньги?

– Не сейчас же, их надо снять через банкомат. Выспимся и утром со свежей головой примемся за дело добывания денег.

– Это надо сделать сейчас, ночью. Не стоит привлекать внимание к тому, что ты снимаешь большую сумму.

Я отметил, что в данном вопросе он безусловно прав.

– Ладно, внизу в холле есть банкомат. Пойду спущусь.

– Нет, лучше это сделать вне гостиницы. Здесь в полсотни метров есть офис банка, там кабинка с банкоматом. Лучше снять деньги там.

И снова он прав, подумал я. Страх делает его рассудительным.

– Хорошо, так и поступлю. Сиди здесь тихо.

Несмотря на поздний час, на улице еще был народ. Я вошел в кабинку, снял нужную сумму. Если быть честным, денег было ужасно жалко, я уже мысленно нашел им применение, хотел купить приличный автомобиль. В такой, в какой с удовольствием сядет Царегородцева. Теперь же придеться отложить покупку до лучших времен. И при этом еще неизвестно, настанут ли они когда-нибудь.

Операция по получения денег прошла без приключений, я вернулся в номер и вручил их растратчику. Перминов был так растроган и благодарен, что всерьез порывался поцеловать мне руку, словно священнику. Я едва успел ее отдернуть.

– Давай спать, – сказал я. Таким нехитрым образом мне хотелось поскорей забыть о своих потерях и избавиться от выражения благодарности Перминовым. Хотя я отлично сознавал, что полученная информация стоила несравненно дороже, чем все мои неприятности и потери.