Книга: Никто не любит Крокодила
Назад: I Глава ДЕНЬ ПРИЕЗДА
Дальше: III Глава ДЕНЬ ВТОРОЙ

II Глава
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Жаки встал раньше солнца.
Не умываясь, облачившись в рабочий комбинезон, облепленный десятками ярких фирменных знаков, он направился к гаражу.
Спросонья Жаки всегда знобило. Он предпочитал умываться позднее, перед самым завтраком, — окончена работа, и можно снять с рук едкой, вонючей мазью сочные следы металла, масла и резинового клея.
Еще с вечера Жаки оборудовал себе место в крайнем боксе длинного, машин на пятьдесят, гаража. Развесил велосипеды, разложил инструмент, аккуратно составил в угол недоведенные запасные колеса. Механики других команд, побросав машины, вещи и колеса, разбрелись по постелям. Дорога всех утомила, и никто не хотел работать, хотя утром начиналась гонка.
Жаки, как обычно, выбрал место тщательно: чтобы правильно падал свет, чтобы не дуло в согнутую спину. Каждый раз он устраивался капитально, будто располагался навечно, а не на одну ночь. Жаки старался с вечера сделать все, оставив на утро лишь минимум работы.
«Салажата поднимутся чуть свет и начнут морочить голову — то шатуны поставь подлиннее, то передачу замени… Трудно придется Роже с такими сопляками. Если только Мишель поддержит…
Когда хорошо знаешь ребят, сам все на машинах подгонишь. А сопляк от страха мечется — что хочет, сам не знает. Перевидал я их на своем веку. И что шефу вздумалось гнать Дюваллона на заштатную гонку? Ведь Крокодил еще не растерял своих зубов…»
Сидя на маленьком стульчике, Жаки сучил ключом по спицам запасного колеса. Подобно струнам гитары, к которым прикасается настройщик, он трогал пальцами подтянутые спицы, то ослабляя их, то подтягивая еще туже. Со стороны его работа выглядела шарлатанством: только Жаки известно, как определял он готовность спицы — то ли по упругости металла, то ли по звуку, который издавала спица от прикосновения ключа. Небольшая, в виде буквы П, рамка весело взвизгивала под крутящимся колесом. Подтянув несколько спиц, Жаки на пробу пускал колесо резким движением кисти. При каждом таком запуске стука становилось меньше и меньше. И наконец колесо запело ровно и звонко. Отрегулировав одно колесо, Жаки откладывал его в сторону и тут же принимался за следующее. Он заканчивал уже четвертое колесо, когда в гараж как-то сразу, шумно, почти все, ввалились механики.
Высокого хромого англичанина, ездившего с английской сборной последние десять лет, Жаки знал хорошо. Владелец велосипедного магазина в Блэкпуле, он продолжал работать механиком, хотя протез ноги нещадно ему мешал. Особенно при быстрой замене колеса. Но старательность и самоотверженность компенсировали физический недостаток — английские парни относились к своему механику с уважением.
Внезапно Жаки увидел среди вошедших грузного верзилу с сигаретой в длинном мундштуке.
— Севучка! — вскричал Жаки и, оставив станок, бросился обнимать вошедшего. — Ты с этими приехал, да?
Жаки тряс верзилу за плечо — правда, от этого больше тряслись розовые мясистые щеки Жаки — и показывал пальцем в сторону дома.
— У вас что за команда? Есть кто-нибудь стоящий? Или как на любительских гонках, где мы с тобой встречались?
Улыбаясь во весь рот, русский механик говорил что-то быстро-быстро. Скорее для себя, чем для Жаки. При звучании знакомых фамилий он улыбался еще шире и, качая головой, произносил почему-то по-немецки: «Нихт, Макака, нихт!» Потом неожиданно присел, показал ладонью у самой земли как бы рост собачки и небрежно махнул рукой: дескать, одна мелюзга…
Жаки не поверил.
— О-ля-ля! Темнишь, наверно, Севучка? Привез экстрагонщиков?! — Жаки недоверчиво покачал головой и показал большой палец. Но «Севучка», смеясь, показал свой желтый от табака мизинец и поморщился.
В дверях появились двое русских гонщиков, и «Севучка» стал им что-то объяснять и показывать на Жаки. Те дружно закивали головой, и «Севучка» повел их к машинам.
Жаки искренне обрадовался русскому механику. Тот работал под стать ему — сноровисто и тщательно. Жаки умиляла способность «Севучки» говорить на всех языках, не зная, кроме русского, практически ни одного — он лишь ловко оперировал десятком расхожих интернациональных выражений.
Через пять минут весь гараж гудел как встревоженный лисой курятник.
Вскоре и французы ввалились шумной толпой. Разобрали машины, толкая друг друга. — Тише вы, черти! Помнете колеса! Опять мне работа!
— На мятых поедут. Они молодые, здоровые…— насмешливо сказал Роже, — они все могут.
— И то верно! Как тулузцы, которые не знали, куда деть старую пожарную машину, когда получили новую. Предложили на слом — отвергли. Порешили посылать ее на ложные вызовы. А ваша гонка что ложный вызов на пожар.
Стайкой команда потянулась за «доджем», которым правил Оскар.
— Мы минут на двадцать, размяться! — уже издали прокричал Роже.-А ты, Макака, позаботься о завтраке! Если есть как спать будем, того и гляди с голоду ноги протянем!
Они укатили, а Жаки уселся в уголке и закурил. Хотелось, чтобы ни у кого не нашлось претензий. И он не смог скрыть своей радости, когда, вернувшись, все спокойно поставили машины и никто не потребовал переделок. Шумной толпой побрели в столовую. С Жаки остался только Роже.
— Может, Макака, мне шатуны удлинить? — спросил он неуверенно.
Жаки замер от неожиданности.
— Никак лишняя силенка осталась? — ворчливо вопросом на вопрос ответил Жаки.
Посмотрев в глаза Роже, решил не добавлять «боишься?». Вместо этого сказал:
— Первый этап равнинный… Надо ли? Гонка долгая — целых четырнадцать дней. Накрутишься еще…— И чтобы уйти от спора, сменил тему: — «Технички» — то будут общие или свои?
— Свои… Оскар за рулем, и ты рядом. Идеальная пара. Только не спешите — дороги неизвестные. Итальянцы выступали здесь в прошлом году… Говорят, много гравия… А вы с Оскаром на этапе будто на прогулке…
Роже ворчал зря. Это был отличный экипаж машины обслуживания. Оскар вел «техничку» классно. И Жаки, высунувшись из окна, мог быть уверен, что не потеряет головы, ударившись о ближайший телеграфный столб.
Завтракать Жаки отправлялся самым последним. Выйдя из гаража и обогнув серый блок служебных построек, он увидел непонятное зрелище. Крокодил в полной форме стоял перед каким-то странным сооружением, напоминавшим мостик через несуществующую речку. Седой красавчик в длинной замшевой куртке, отчаянно жестикулируя, что-то объяснял Роже. Тот слушал безразлично, даже не кивая в ответ. Он жевал резинку, и казалось, что долбит красавчика нижней челюстью прямо в темечко.
Потом Роже сделал плавный круг и въехал на мостик. И только тогда Жаки заметил лежавшего человека. Вернее, торчавшие из-под свежеструганных досок ноги в таких же ярко-желтых ботинках. И Жаки догадался, что идет съемка: под мостиком стрекотала камера, снимавшая наезд на объектив. Жаки уже видел однажды такие штучки. Кажется, на прошлом «Тур Италии».
Роже развернулся и вновь взлетел наверх. — Не упади! — крикнул ему Жаки. — Убьешься — вот смеху в Европе будет!…
Вокруг захихикали. И Жаки уже забыл о завтраке. Он подлез под толстое стекло, проложенное в центре мостика, и начал давать указания оператору.
— Эй! — крикнул тот режиссеру. — Уберите этого французского попугая! Или мне придется здесь лежать до вечера!
— Сам ты попугаи! — обиделся Жаки. — Ты еще в своей жизни не потратил и первых двух франков на кино, когда я уже видел, как снимаются такие штучки!
Поворчав, обиженный Жаки ушел завтракать. Столовую уже закрывали. Рабочие ловко загружали огромные ящики и сносили оставшуюся снедь в два тяжелых грузовика. На тачках увозили рефрижерированные баллоны с «кокой», «фантой» и соками.
Жаки поел сытно, успев еще разочек пройтись по столам, на которых щедро, на шведский манер, стояли блюда. Следовало познакомиться с шеф-поваром, что непременно и делал Жаки в любой гонке. От дружбы с поваром никогда убытка не бывает. Жаки пролез под стойку, отделявшую кухню от обеденного зала, — и обомлел. Теперь он понял, почему все было так вкусно. Перед ним стоял, сияя круглым личиком, Ганс Дамке.
— Герр Дамке? Вы ли это?! Боже, какое счастье! Вы— и на этой гонке?
— Почему бы мне здесь не быть? Гоняются славные молодые ребята, а платят куда больше, чем в Европе. Влияние богатой Америки.
— Если Дамке здесь, то размах и щедрость организаторов истинно американские! Вот уж обрадуется Роже!
— Крокодил выступает? — Дамке удовлетворенно хмыкнул. — О, значит, и гонка что-нибудь да стоит! Передайте Крокодилу: Ганс Дамке — к его услугам! Как тогда, последний раз, помните, на Лондонской шестидневке?
— Ну а как же? Вас тогда пригласили на трек. Вы произнесли небольшую речь. Дело прошлое, признаюсь: ваши обеды, понравились мне больше той речи…
— Да уж…— Дамке, хохоча, согласился. — Говорить меня никто не учил. У плиты это искусство и не очень нужно.
— Зато потом… Вы проехали круг почета в поварском одеянии. Эти фотографии появились во всех газетах мира. — Так и во всех? Скажете тоже!…
— Что вам тогда подарили? Часы? Вспоминаю, гонщики сложились и с удовольствием купили подарок. А ваша речь тогда заканчивалась словами…— Жаки стал в позу оратора и продекламировал: — «Я не богатый человек и не могу пригласить вас всех сразу в мой дом во Франкфурте-на-Майне. Но если кто-либо попадет туда, будет желанным гостем, и я угощу всем, что только готовлю для своих лучших друзей…» И это вы говорили залу, где сидело восемнадцать тысяч человек!
Они оба понимающе рассмеялись.
Дамке был не последним звеном в сложной цепи организации гонки. Он работал на сотнях состязаний. И слыл воистину самым популярным человеком среди тех, кому приходится ежедневно крутить колеса. Дамке работал больше и лучше всех поваров. Он начинал свой день в семь утра и кончал где-то около двух ночи. Дамке обеспечивал четырехразовое питание, а также готовил любое национальное блюдо по заказу гонщика. Он, как никто, понимал королей дорог — людей, так любящих поесть и съедающих так мало. «Короли» живут мечтой поесть вкусно и досыта. Но вместо этого — режим, диета и витамины, витамины, витамины…
— Пойду обрадую Крокодила. — Жаки заспешил к выходу, потом вернулся и зашептал на ухо Дамке: — Крокодил не совсем в духе. Гонка, того, второстепенная… Крокодил хоть и держится, но, чует сердце, здорово куксится. Годы-то своё дают знать. Может, едой ублажим, а?! — Жаки заискивающе глянул в глаза Дамке, ища в них сочувствия.
— Ганс Дамке в полном распоряжении Крокодила. — Повар комично дернул ногой в шутовском реверансе.
— Ну и отлично, дружище! — обрадовался Жаки, довольный прежде всего тем, что сделал нечто полезное для команды.
Жаки нашел Крокодила восседающим в большом открытом «олдсмобиле» шоколадного цвета. Роже развалился на переднем сиденье, облокотившись о спинку и разговаривал с молодой женщиной и стариком с огромной, не по росту головой.
— Роже, ты знаешь…— бесцеремонно вторгся в разговор Жаки.
. — Простите, — извинился перед сидевшими Роже. — Это наш механик Жаки. Вся велосипедная Франция держится на его золотых руках, — высокопарно представил Роже. Смущенный Жаки повертел ладонью в воздухе: дескать, не преувеличивай. — А это господин Вашон, организатор нашей гонки. Его дочь Кристина…
— Очень приятно. — Жаки церемонно пожал руку старику и как можно галантнее поцеловал ручку Кристине. — Мадемуазель, в Южной Америке таким девушкам говорят: «Муча миа перегримос», что означает…
— «Вы опасны», — перевела Кристина и засмеялась. Она хотела что-то добавить, но Жаки уже принялся за свое.
— Роже! У мистера Вашона отменный вкус! М-м-ма! Знаешь, кто приглашен поваром на гонку?
— Знаю. Дамке. Господин Вашон меня уже обрадовал.
Старик кивнул, подтверждая сказанное Роже. Упущенная возможность первым сообщить приятную новость несколько расстроила Жаки, но ненадолго.
— Дамке и вправду хороший повар? — спросила Кристина. — Отцу его настоятельно рекомендовали…
— Да, очень настоятельно. И он стоит нам хороших денег.
— Смею заверить, что гонщики скажут «спасибо». Он не просто повар — он кудесник. Я знаю его много лет…
— А вы еще и гурман!
— Все Крокодилы гурманы, — отшутился Роже. — Когда начинается настоящая гонка, — Роже подчеркнул слово «настоящая», и от старика Вашона вряд ли укрылся немой укор, — гонщику не до еды. Глоток воды комом в горле становится. А есть надо. Что только не делаешь, чтобы заставить себя проглотить кусок мяса…
Но старик Вашон уже не слушал. Он отключился от разговора, словно кто-то выдернул штепсель из розетки, и заерзал на заднем сиденье.
— Кристина, отвези меня домой. Мама, наверно, уже волнуется. Через полчаса парад открытия…
— Не сердитесь на папу. — Кристина попыталась смягчить впечатление, произведенное бестактностью отца. Она взяла Крокодила, выходившего из машины, за руку. — Он всегда такой. Годы и дела сказываются. А мы увидимся с вами на параде!
Она помахала обоим рукой.
— Ничего пышечка, — мечтательно произнес Жаки вслед уносившейся машине.
— Бретонская крестьянка! Лицо круглое, словно витраж в Нотр-Дам. Коротконожка. И зад низковат.
— Ой, Крокодил, что-то ты многовато заметил! Добром это не кончится! Она сложена, как роскошная универсальная пластинка — 33-45-78! — скорости современных проигрывателей. — Он толкнул Роже в плечо.
Тот ответил таким же толчком. Они пошли к дому.
— Месье Вашон — молочный и кондитерский король.
— Значит, у толстухи есть еще и толстый кошелек?
— Еще какой!…— Роже не успел закончить фразы, как сзади взвыли тормоза. Оглянувшись разом, Жаки и Роже увидели закачавшийся от резкого торможения «додж-супердатс» и блаженную улыбку на лице Оскара. Он вылез из машины, на которой не было видно родной краски. Вся она была облеплена наклейками. Огромный черный номер 13, надпись «Франция» на капоте, крыше и дверцах. Над ветровым стеклом доска с лозунгом: «Молоко — для энергии, пирожные — для удовольствия».
— Не люблю наглых янки и шумную, самодовольную Америку…— брезгливо произнес Оскар, — но все готов простить им за мощные машины. Мой «феррари» кажется двадцатилитровой бочкой по сравнению с этим погребом.
Оскар обнял за плечи Роже и Жаки.
— Где остальные? На пару слов собраться надо…
Когда все уселись в креслах круглого холла, появился Оскар в отутюженном тренировочном костюме. Французский бело-красный петух на его рубашке выглядел особенно торжественным. Оскар начал без обычного долгого вступления.
— Этап сегодня простой и короткий. Девяносто пять миль — не дорога. Но в спорте вчерашняя формула успеха сегодня оборачивается формулой неудачи — поэтому думать постоянно! К тому же учесть — почин всегда важен. Конечно, легче стартовать, зная силу большинства участников. В своем кругу не требуется никакой разведки. На этой гонке слишком много темных лошадок. Неизвестно, например, что вообще могут русские. Везде молодежь растет не по дням, а по часам. Поэтому первый этап — разведка боем. Постарайтесь спокойнее взглянуть в лица своим соперникам перед самым стартом. Все будут озираться, стараясь по малейшим признакам прикинуть, кто на что способен. Покажитесь им как следует! Задача максимум — заявить Роже на желтую лидерскую майку.
— А если я ее надену? — спросил Мишель.
— Ты наденешь ее в следующей гонке, — спокойно отпарировал Оскар.-А теперь — на парад. Машина с питанием ждет у старта. Пойло готовьте сейчас. Можете сложить в «техничку» все необходимое на финише. Да не перепутайте — наш номер тринадцатый…
Все засмеялись.
— А ты, Роже, задержись…
Он обнял Крокодила и медленно пошел с ним к двери.
— Тебя, как капитана, призываю уже сегодня показать зубы… Крокодил — кличка достойная, за таким гонщиком пусть следят в оба. Специалисты не могут не понимать, что твое появление в этой гонке несколько странно. Сомнения лучше пресечь сразу. Потом будет легче. Понял?
Роже кивнул. Он сел на велосипед, и Оскар энергично толкнул его вперед.
— Ветра тебе в задницу! Береги себя!
Платнер забрался в машину. Жаки уже устроился рядом. На заднем сиденье стояли две объемистые коробки с соками, фруктами и прочей снедью.
Оскар присвистнул.
— С голоду не умрем?
— Вряд ли. Если только похудеем. — Жаки игриво закатил глаза к небу. — Открыть сок?
— Давай, Макака. А то с этими заботами я сегодня даже не позавтракал.
Жаки ловким ударом ножа вспорол банку апельсинового сока и передал Оскару. Тот повел машину одной рукой, а другой запрокинул банку над головой.
— Нет, ты посмотри. — Оскар поперхнулся. — Как этот Эдмонд пристегнул задний номер!
Оскар дал газу и вплотную прижался к бесконечной шеренге гонщиков. Высунувшись из окна, прошипел Эдмонду:
— Решил все ветра собрать задним номером? Перед стартом непременно переколи ниже! Издали он у тебя на парус похож!
Кавалькады — «технички» впереди, за ними команды — собрались на площади возле мэрии. Оскар пробрался к большому плакату с надписью «Франция». Десятки тысяч людей полиция загнала в специальные каре, перекрыв всякое движение. В толчее автомобиль Оскара оттиснули к длинному рекламному каравану.
— Такого каравана даже «Тур де Франс» не наберет! — присвистнул Жаки и начал считать машины, расписанные названиями известных и неизвестных фирм, с установленными на крышах макетами холодильников, электроплит, телевизоров и огромных муляжей кондитерских изделий. Над всем царствовали белоснежные, в два-три метра высотой бутылки молока. Жаки насчитал до ста машин и сбился.
Женский оркестр охватывал четким строем небольшую трибунку. Музыкантши в ярко-красных кирасах, высоких сапогах и коротких беленьких юбчонках стояли, смущаясь под взглядами гогочущей толпы гонщиков. На фоне пестрого оркестра королевами плавали красотки с лентами через плечо «Мисс Молоко» и «Мисс Пирожное».
— Сладенькие девочки…— вздохнул Жаки.-Одну бы выпить, другой закусить!
— Не объешься? — Оскару тоже нравился церемониал.
— А я не буду торопиться. Я с остановочками… Оскар хмыкнул:
— Сколько красоток пропало зря, когда я был в трудном возрасте — ходил с девчонками в парк, но не знал для чего!
Раздались звуки фанфар. Краткую речь, стоя в окружении очаровательных мисс, произнес толстый мэр. А потом что-то долго говорил месье Вашон. Наконец раздались шамкающие шлепки аплодисментов — гонщики аплодировали, не снимая перчаток. Потом вся колонна медленно потекла по улице. Заняв свое тринадцатое — после официальных машин — место в строю, Оскар смотрел, как игриво двигался «поезд».
«Последние минутки тешатся ребята. Через два километра дадут настоящий старт— и пошло!…»
— Запиши километраж и время. — Оскар кивнул Жаки на блокнот, лежащий у ветрового стекла. — Я скажу тебе, когда дадут отмашку. Надеюсь, мы сегодня последний раз едем так далеко от «поезда»?
— А что, правило — машина лидера идет первой — здесь тоже знакомо? — скептически спросил Жаки.
— Представь себе, Макака, знакомо. — Оскар наполовину высунулся из окна, то официально и торжественно махая зрителям, то посылая воздушные поцелуи девушкам. Однако продолжал внимательно следить за машиной комиссара гонки. Наконец белый флаг упал. И сразу завыли сирены. Задергались спины гонщиков. Оскар прибавил газу.
— Слава тебе, господи! Началось! Только бы…
— Тихо-тихо, — оборвал Оскар, — о больном ни слова!
Это была старая прибаутка французской сборной. Если кто-нибудь вдруг в ходе гонки начинал строить прожекты, подсчитывать выигранные минуты или вслух радоваться успеху, другой останавливал его словами: «О больном ни слова!» Надо ли говорить, что порой слово «больной» заменялось более соленым и выразительным.
В минуту старта Роже оказался почти в самом хвосте «поезда». Только зеленая молодежь лезла вперед на первом километре. Скорее покрасоваться перед тающей с каждой сотней метров толпой зрителей, чем занять лучшее место для атаки.
Роже успел, пока не дали отмашку настоящего старта, оглядеть колонну. В «поезде» шли сто два гонщика. По шесть от каждой команды. За ними в машинах ехали судья, комиссары, хронометристы. Затем командные «технички», машины прессы, устроителей, гостей. Рекламный караван катился где-то впереди, на десяток километров опережая директорскую, машину, вплотную следовавшую за пятеркой полицейских, расчищавших дорогу. Одетые в оранжевые жилеты двенадцать «маршалов», перекрывавших боковые дороги с ревом проносились на «харлеях», как только «поезд» проходил охраняемые ими перекрестки.
Внезапно лучи солнца вырвались из-за огромного синего облака, начинавшегося у самого края неба, добавив красок и в без того живописную картину.
Сразу ощутилась жара. В местах, где солнце давно и нещадно пекло землю, масляный асфальт стал, как в Италии, убийственно мягким. И Роже подумал, что без завала сегодня не обойдется. К счастью, канадское солнце непостоянно, хотя и жарко. Как только туча вновь поглотила солнце, стало легче дышать.
Роже постепенно выбрался вперед вместе с Мишелем и Эдмондом. Второй тройке — Гастону, Жан-Клоду и Нестору — предстояло обеспечить отрыв.
Завал произошел по обыкновению неожиданно. «Технички», лавируя между официальными машинами, ринулись к завалу, рискуя раздавить людей и велосипеды. Оскар тоже было поддался панике, но Жаки охладил его пыл криком:
— Наших на земле нет!
Жаки сидел на дверце, весь выбравшись наружу, и, внимательно рассматривая суету вокруг завала, комментировал:
— Человек пятнадцать… Два швейцарца… Канадцы из разных команд… Боюсь, пара ребят уже отгонялась…
Слова Жаки были жестоки своей беспощадностью. Лишь несколько минут назад парни думали о том, как будут распределять силы на долгие дни гонки. А вот…
Заговорило радио:
— «Молочная-Первая», «Молочная-Первая»— «Ко всем службам!» Что случилось сзади? Прием.
— «Молочная-Третья», «Молочная-Третья» — к «Молочной-Первой». Докладываю. Большой завал. Пятнадцать человек. Четверым оказана медицинская помощь. Двое с гонки сняты и отправлены в госпиталь. Все в порядке. Прием.
— «Молочная-Первая», «Молочная-Первая». Вас понял.
Караван двинулся в путь, и Оскар тронул машину. На месте завала еще стояли, свесившись над кюветом, машины «скорой помощи». Но ни гонщиков, ни обломков велосипедов уже не было. Только темные пятна крови тускло блестели на асфальте…
Через несколько минут Оскар догнал группу упавших. Белели свежие пластыри. Кроваво-зеленым боком выделялся русский гонщик— небольшой крепкий парень, с отчаянием крутивший педали. Кровь медленно сочилась по бедру и икре, обильно политых «зеленкой». Прикрываясь машинами сопровождения от ветра, упавшие шли вослед унесшемуся «поезду».
Вскоре дорога нырнула в расщелину и завиляла так, что видимость не превышала и тридцати метров. А скорость, Роже прикинул на глазок, составляла на спусках почти шестьдесят миль в час. Да еще при таком количестве поворотов. Опыт и техника сделали свое дело. Отсепарировалось сразу три четверти новичков. Группа в двадцать человек, зацепившись за троих французов, начала уходить. Роже крикнул:
— Поднажали!
Мишель понял с полуслова: оставшаяся сзади защита отсечет погоню на равнине. Только у бельгийцев и швейцарцев еще по два гонщика. Остальные начали было тормозить, но тройка французов, наладив смену, повела в высоком темпе.
Роже подолгу шел первым.
Так же внезапно, как после старта вырвалось солнце, хлынул дождь. Роже гнал сквозь косые струи дождя, подставляя им разгоряченное лицо, совсем не думая об опасности, которую таит мокрый асфальт. Впереди между туч светился разрыв, и каждый понимал, что дождь ненадолго. И тот действительно оборвался, как старый фильм в дешевом загородном кинотеатре. Лихорадка отрыва немножко улеглась, дав возможность оглядеться.
Домашние хозяйки, свалив покупки прямо под колеса своих автомобилей, смотрели на гонку. Дети, прыгая на капотах машин, радостно визжали и махали руками. Многие бежали по лужам к шоссе из боковых проездов, от домов, скрытых в глубине зеленых массивов. Из остановленного полицией автобуса высыпали пассажиры. Один маляр, сидя на высоком кресле и бросив кисть в банку, кричал гонщикам: «Давай, парни, давай!…» Точнее и бессмысленнее этого указания трудно было придумать.
Дорога шла по долине! Время от времени над головами повисал вертолет телевизионной компании и обдавал гонщиков потоками холодного сильного ветра. Но, словно испугавшись поднятых к небу кулаков и громких проклятий, улетал прочь. Упругий бриз дул в спину, помогая держать высокую скорость.
Роже был свеж и видел, что оба его партнера готовы поддержать новую атаку. Он прикинул возможности.
«Вряд ли больше троих удержится за мной. Если только этот молодой итальянец с хорошим ходом… Потом и егo надо стряхнуть — на финише хлопот не оберешься».
Достоинством Роже — это отмечали все журналисты — считалось умение никогда не терять нить руководства. Он предпочитал править гонкой сам. Даже когда ею правили другие, не уступавшие ему по силе гонщики.
Роже атаковал зло. И действительно, только Мишель, молодой итальянец да швейцарец смогли удержаться у него на колесе. Оставшиеся было сделали попытку догнать беглецов. Но Роже удачно выбрал время — перед самым крутым подъемом. Сразу же за подъемом Роже повторил атаку. Но безуспешно.
«Смотри-ка, с этим народом, пожалуй, можно идти дальше», — удовлетворенно подумал Роже. Он оглянулся. «Техничка» под номером 13 напрашивалась на встречу. Получив разрешение комиссара, Оскар подъехал вплотную.
— Как самочувствие?
Роже молча кивнул и отвалился назад. Мишель повел тандем.
— Какой запас?
— Первые — на минуту, а «поезд» — на три. Не перенапрягись! Полегче. Гонка только начинается. Знаете, что получится, если скрестить курицу с орлом, — осторожный гонщик!
Больше говорить было не о чем, Оскар, дав газу, пулей ушел вперед. Проскочив миль пять, он остановил машину у обочины, поджидая гонщиков.
Первыми показались полицейские на мотоциклах. Затем директорская машина и четверка во главе с Роже, второй отрыв, и, наконец, уныло катящийся «поезд». Оскар прохронометрировал время.
— Что-то без энтузиазма начинают, — сказал Жаки, глядя на «поезд».
— Еще не вкатились. К третьему этапу все станет на свои места.
Теперь «техничка» французской команды шла непосредственно за лидерами, не считая машины комиссара гонки Самуэля Ивса. Оскар сам сделал молчаливый выбор, оставшись позади отрыва. Они бросили трех французов в «поезде», поскольку весь ударный кулак команды был здесь, впереди. Но если Гастон, или Жан-Клод, или Нестор прокалывались в «поезде», им грозили неприятности — по мощь можно было ждать только от общей «технички». Худой, а все-таки выход. Прокол впереди означал прямые убытки.
Жаки согласился с решением Оскара, но все же спросил:
— Может, стоит наведаться и посмотреть, что происходит сзади? Оскар кивнул:
— Чуть подождем и рискнем на пару минут…
Оскар догнал лидеров и, высунувшись из окна, крикнул Роже:
— Мы посмотрим, что сзади!
Роже с удивлением взглянул на него и пожал плечами. Оскар ушел вперед метров на триста и резко затормозил. Через минуту вновь показались гонщики.
— Засеки время, Макака…
— Уже сделал, — ответил Жаки.
Он ходил по земле, приседая и разминая затекшие ноги.
— А не пожевать ли нам? — спросил Жаки, разворачивая целлофановый пакет с вашоновскими пирожными.
Оскар не ответил. Он расстегнул куртку и пошел навстречу «поезду», показавшемуся из-за поворота. Жаки привстал на цыпочки, до ряби в глазах высматривая сине-белые с красными полосами майки французов. Они маячили где-то в хвосте «поезда».
«Сейчас он им задаст, — вздохнул Жаки, глядя, как Оскар всплеснул руками. — Отсиживаетесь сзади, субчики, вместо того чтобы работать впереди и тормозить… А-а-а! Заметили!»
Тройка французских гонщиков стала быстро пробираться в головку «поезда», и, когда поравнялась с Оскаром, все трое чинно работали впереди. Платнер только погрозил кулаком. К машине вернулся злой.
— И это в начале гонки! Нет, Макака, ты видел что-нибудь подобное?! Дрыхли, обжирались… Первый день — и не хотят работать! Невероятные лентяи! Такая бесцветная конюшня! Дали лидерам уйти и устроили себе ночлежку. Где бы ни работать, лишь бы не работать! Такое отношение молодых убьет велосипедный спорт. В наши годы мы относились к своему долгу честнее.
— Знаешь, Оскар, — Жаки видел, что тот начинает заводиться и вечером не миновать скандала, — а Роже подумывает о мировом рекорде в часовой гонке…
— Пусть сначала до финиша этой доберется. — Оскар штопором начал ввинчиваться в длинный караван машин сопровождения, коротко, но требовательно сигналя, принялся обгонять всех на большой скорости. Только у «поезда» чуть задержался. А потом погнал вперед, вслед за отрывом. Красный язык индекса спидометра лизнул отметку сто двадцать миль в час.
— Да, я знаю о его планах. — Оскар внимательно следил за дорогой, аккуратно вписывая тяжелую машину в плавные повороты. — Уже прикинул для него график. Правда, не уверен, что он ему под силу. Годика бы два назад…
— Но и Ривьера был не мальчиком, когда показал сорок семь шестьсот. Крокодил говорил, что жажда рекорда терзает его…
— Просто не знает, что с собой поделать. Впрочем, затея не безнадежная. У Крокодила хорошая техника, и если как следует отдохнет перед гонкой… Кто знает, может присоединить к своей коллекции еще один титул. Думаю, что это нужно ему скорее для себя самого… Чтобы поверить в былую силу…
Жаки грыз пирожное, другое протянул Оскару. Тот поставил «додж» за комиссарской машиной и, не глядя, сунул пирожное целиком в рот.
— Идут ничего, — то ли о пирожных, то ли о лидерах сказал Жаки. Потом пояснил: — Так, пожалуй, Крокодил на финишной прямой и задавит всех…
— Тихо, тихо: о больном ни слова…
Они одновременно поднесли пальцы к губам и рассмеялись. Гонка текла медленно и спокойно. Делать было нечего, и Оскар вдруг спросил:
— Может, соку глотнем?
Жаки ударом ножа вскрыл еще одну банку.
— А знаешь, Жаки, — вдруг сказал Оскар, — пожалуй, сейчас нет шоссейника, который был бы так же хорош на треке, как Крокодил. Я помню свою первую попытку побить рекорд. — Оскар развалился на сиденье, поставил постоянный газ и держал руль указательным пальцем левой руки. — Это было в Цюрихе. Самой страшной оказалась третья четверть часа. Болели глаза. Слезы стыли, ослепляя ресницы. От холодного ветра сводило скулы. После неудачи я три дня провалялся в постели. В том числе и день своего рождения. Мне исполнился тогда двадцать один год…
Когда Оскар говорил о молодости, его голос всегда звучал мечтательно, будто что-то недоделал в те годы, и вот если бы они вернулись…
— Брось, Оскар, с твоим здоровьем и в твоем положении жалеть о прошлом…
— Та попытка меня ничему не научила. Я был слишком молодым и горячим идиотом, чтобы научиться чему-нибудь с одного захода…
— У тебя была передача, как у Ривьеры?
— Но я загнал слишком длинные шатуны. Они-то меня и сожрали.
Еще с полчаса говорили о прошлом, вспоминая такие детали, о которых могут помнить только люди, прожившие в велосипедном мире всю жизнь, целиком, без остатка.
Гонка тем временем шла со скоростью двадцати двух миль в час. Роже чувствовал себя отлично. Он прикинул, что отрываться в одиночку не имеет смысла. Вряд ли легко отпустят, да и долго одному не проработать — начался неприятный лобовой ветер.
«Коль такой задул, лучше я останусь и посижу за спиной. В спринте вряд ли мне найдется равный. Надо лишь удачно выбрать место для атаки. Мишель работает сегодня на редкость исправно. Оскар едет молча — значит, у нас сзади тоже все в порядке. Напрасно боялся, что салажата будут плохо помогать. Хотя, пока есть силы, они могут все. Надолго ли хватит? Важно, чтобы ребята поняли: от того, как пройдем сегодняшний этап, зависит, как трудно придется завтра».
Проехал «маршал» с черной доской, на которой стояли три цифры — «3,40». Это было время, отделявшее лидеров от «поезда». Один за другим промелькнули над головой транспаранты, предупреждавшие, сколько миль осталось до финиша. Первый из них Роже не заметил. Когда до финиша осталась одна миля, он собрался, устроившись за спиной Мишеля.
— Проведи, когда скажу, — прохрипел Роже. Мишель занял свое место.
Дорога была буквально прорублена сквозь толпу дико кричащих людей. Роже попытался представить себе схему финиша — трасса вылетает на главную улицу и сразу же в поле зрения финишный флаг на перекрестке дорог. Две живые человеческие стены ведут прямо к финишу.
Мишель выстрелил вперед точно в нужный момент, и Роже с ходу проскочил белую линию. Крокодил поднял руки в традиционном приветствии, открывая объективам телекамер яркую надпись «Пежо» на груди. Легко соскочил с машины под вспышки репортерских ламп. Подъехали Оскар и Жаки. Оскар подбежал к Роже и обнял его.
— Отлично, Крокодил! Глотай минуты.
Роже хотел ответить, что цыплят по осени считают, но подошли «Мисс Молоко» и «Мисс Пирожное». Огромный бокал молока, на которое он не мог смотреть, не то что пить, оказался в его руке. Роже сделал вид, что приложился к нему губами.
— О нет! — вскричал какой-то плюгавенький человечек, — видно распорядитель по рекламе. — Надо его выпить до дна!
Роже окинул его презрительным взглядом с высоты своего роста.
— Вы ехали в машине и, наверно, часто останавливались возле заборов?
— Ну и что? — недоуменно спросил человечек.
— У вас пустой мочевой пузырь — вот вы и пейте! — Роже сунул стакан в руки растерявшемуся человечку, а пирожное — в стакан и, повернувшись, пошел к трибуне.
Мэр с тяжелой золотой цепью на шее надел на Роже пластмассовую модель лаврового венка и пожал еще мокрую от пота руку. Поблагодарив, Роже передал венок Жаки и уселся на траву поджидать остальных.
— Как наши финишировали?
— Первый, третий, пятый… А в «поезде» — общий зачет. Наши добрались, к счастью, без приключений!
Жаки хотел для верности перекреститься, но мешал лавровый венок. Спохватившись, он засеменил к машине и принялся крепить венок на радиаторную решетку.
— Начало есть! Автомобиль большой — венков потребуется много! — игриво крикнул он скорее для сгрудившейся публики, чем для Роже.
Подошел главный судья.
— Трое первых на контроль!
— Всего трое? — переспросил Роже.
— Шесть первых и еще трое на выбор!
— А где «клоповник»? — Роже вечно дразнил врачей, называя так пункты допингового контроля.
Судья засмеялся.
Трое французов, перед которыми расступались восторженные зрители, прошли к маленькому домику с большим красным крестом.
— Знали бы наши любящие зрители, чем мы сейчас будем заниматься! — пошутил Роже. — Вот бы повеселились!
Сдав мочу на анализ, Роже вернулся к машине. Ребята уже ждали.
— До дома далеко?
— Рядышком. Метров триста.
— Опять богоугодное заведение?
— А так до самого рая теперь будет! — сострил Мишель.
На душе было спокойно и приятно. Начало — и такая большая победа!
— Завтра надену желтую майку… Обожаю этот цвет!
Приняв душ и отмассировавшись, Роже вышел во двор. И не поверил своим глазам. Перед ним стояла Цинцы. Цинцы Комбин собственной персоной. В замшевой куртке, тяжелой темно-вишневой юбке и высоких модных сапогах. Солнечные очки в роговой оправе прятали глаза, но Роже сквозь темные стекла видел, что глаза светились от удовлетворения произведенным эффектом внезапного приезда.
Роже подошел, хотел обнять, но постеснялся. Скорее не людей, окружающих их, а завтрашнего прибытия жены.
— Хэлло! — только и сказал он.
— Хэлло! — в тон ему ответила Цинцы. — Не ждал?
— Признаться, Ваша женственность, даже и в голову не могло прийти! Цинцы Комбин — и второсортная гонка! Не вяжется…
— Гонка, в которой идет Крокодил, не может быть второсортной, — комплиментом на комплимент ответила Цинцы. Она не сдержалась и на мгновение прильнула к нему. Ткнулась носом в шею.
Роже захлебнулся терпким запахом ее волос.
— Постой. — Он отстранил ее. — Ваша женственность ведь освещала «Тур де Франс»? И он не кончился?! Ты писала о Томе. Почему ты здесь?
— Не догадываешься? Эх, Крокодил!… И как ты только гонки выигрываешь?! Удивляюсь тебе…
— Уже пятнадцать лет в седле, можно и не удивляться!
— И впрямь можно. Поясняю серьезно. Я приехала сюда, отпросившись у газеты. Дала им три очерка о смерти Тома. Три сенсационных очерка… И сказала, что больше не могу идти с этой гонкой. Меня поняли по-своему… Знаешь, ведь столько сплетничали о нас троих… Меня отпустили. Тем более что отпустили работать — нет предела доброте босса!
— Ты когда прилетела?
— Два часа назад. И сразу приятная новость — Крокодил выиграл первый этап! А чему тут удивляться? Скоро они к этому тоже привыкнут. Но все-таки радостно. У меня что-то в последнее время, Крокодильчик, мало радостей! Вот и Том…
Они прошли по аллее густозаросшего полудикого парка и вышли к такому же давно не чищенному пруду. Роже снял тренировочную куртку, постелил на траву, и они уселись рядом, над водой, скрытой под зеленоватой ряской.
— Ты не поедешь на похороны Тейлора?
— Нет. Похороны — выше моих сил! Хватит того, что я видела, как он умирал…— Цинцы замолкла.
— Расскажи, как это случилось, — тихо попросил Роже.
Роже понимал — ей трудно говорить о смерти Тома. Слишком много общего было у них троих.
Цинцы сделала жест рукой, словно пытаясь защититься от необходимости вспоминать случившееся, но понимала, — рассказывать придется.
— Я ехала с телевизионщиками в их машине. И услышала по радио — у Тома сердечный приступ! Мы тоже были на склоне Венту, и я чуть не выпрыгнула из машины: где-то рядом Тому было плохо, совсем плохо… Но силы оставили меня. Будь я гонщиком, ни за какие деньги не смогла бы стартовать следующим утром…
Роже обнял Цинцы и, склонившись щекой к ее волосам, замер. Она прижалась к нему, словно спасаясь от кошмарных видений прошлого, вызванных ее собственным рассказом. Голос звучал глухо. Слова ронялись медленно и неуклюже. И тем поразительней, что своим темпераментом рассказчика Цинцы славилась среди словоохотливой журналистской братии.
— Предстоял проклятый тринадцатый этап. Утром я торопилась к операторской машине и лишь поздоровалась с Томом. Он старался выглядеть веселым и бодрым, хотя вся атмосфера на старте пугала напряженностью. Тринадцатый этап выпал еще и на тринадцатое число! В «поезде» осталось чуть больше ста гонщиков. Все были измотаны постоянными атаками и подавлены неминуемой встречей с подъемом Венту. Гора ждала почти в ста милях от старта! Ты знаешь лучше меня, что такое Венту… Роже криво усмехнулся:
— Да, я проходил ее шесть раз. И ни одна из этих встреч не доставила мне удовольствия…
— К крутизне подъемов прибавь жару. Солнце палило так, что, кажется, трескались побелевшие от пыли придорожные камни. Даже под крышей машины нe было спасения от зноя! Постоянно хотелось пить. Многие гонщики отказывались от атаки, предпочитая лишний раз глотнуть холодной воды в каком-нибудь «бистро».
Том шел третьим… Взял «мучете» с питанием. Он приготовил его сам еще перед стартом. В голову не могло прийти, что в «мучете» есть что-то, кроме воды и пищи! Алекс даже отхлебнул у него из бидона, чтобы добавить льда и охладить пойло…
До Венту мы часто слышали по радио — Том идет впереди! Но потом о Тейлоре перестали говорить. Конечно, на этом этапе многое решалось. И для Тома — одного из лидеров… Он бросался в каждый отрыв! Особенно часто дергался Дорментор. Все выглядело сносным до начала четырнадцатимильного подъема на Венту. Сразу же, как только миновали деревушку Бидо, стали попадаться отставшие гонщики.
Мы миновали многих… Некоторые сошли и устроились в тени редких деревьев, ещё росших в начале подъема. Они лежали прямо на камнях, поглядывая на приближающийся караван машин. Жадно, будто рыбы в аквариуме, хватали ртом воздух. И зло ругали зрителей, пытавшихся им помочь. «Поезд», конечно, распался. Многие уже двигались по дороге зигзагами, не в силах держаться прямо. Вставали в седлах и бросались на педаль всем весом тела. Но лидирующая группа мужественно сидела в седлах. Она как бы парила над дорогой в голубоватом мареве, висевшем над асфальтом. Помню, даже подумала, что так недалеко и до беды. Пыталась представить, как ломает усталость этих парней, о чем сейчас думают… И не могла. Самой страшно хотелось пить…
А Том все еще шел впереди. Было ли это безумием или, отчаянной попыткой побить горных королей в их игре, кто знает…
Буквально за поворотом мы увидели Тома. Метрах в двухстах. Он шел ходко. Но по мере того, как мы приближались к лидеру, мое мнение о его форме менялось. Увы, он выглядел усталым. Подумала, что Тома легко могут достать. И действительно, в трех милях от вершины Люсьен достал его. Том пытался невероятным усилием прыгнуть вслед за Люсьеном, но не смог. И я вдруг ясно поняла, что Том уже не выиграет «Тур де Франс»…
Он слабел на глазах. Он откатывался все дальше, и дальше, и дальше назад… Уже ничем нельзя было ему помочь…
Мы замедлили ход. Операторы безжалостно снимали измученного Тома. Я же никак не могла оторвать взгляда от его спины. Она извивалась, корчилась, гнулась дугой, дергалась в такт работе ног. Том еще находил силы держаться за рычаги руля…
Внезапно Тома качнуло. Велосипед сделал несколько зигзагов, и Том упал. Упал легко, будто специально улегся отдохнуть. Ногами он продолжал судорожно сжимать машину. Из английской «технички» выскочил механик и первым подбежал к нему. Мы слышали, как, хрипя, Том просил его поднять. Гарри поднял Тома вместе c машиной! И тот вновь двинулся вперёд… Двинулся?! Разве назовешь это движением — велосипед снова завилял по дороге… Иногда зигзаги были так глубоки, что казалось — Том завалится передним колесом в кювет.
Через минуту мы одновременно подбежали к Тому. Я — слева, Гарри — справа! Но Том упрямо продолжал ползти вперед, как бы ускользая из наших рук. И тогда, зная, что делаю предосудительную вещь, грозящую дисквалификацией, я начала толкать его вперед на виду у машин с фотографами, надеясь на профессиональную солидарность. Никто не сделал ни кадра…
Цинцы достала сигареты и лихорадочно закурила. Щелчком метнула спичку и стала угрюмо следить, как ветер понес белую соринку по зеленоватой поверхности пруда. Роже почувствовал, что тело Цинцы содрогнулось.
— Затем Том соскользнул с седла… Мы подхватили его и отвели в сторону. Он все еще шептал: «Вперед, вперед…»
Его сняли с велосипеда… И я вдруг взглянула в лицо Тома.
Это было лицо человека, нуждавшегося в срочной медицинской помощи. Ребята из телевизионной машины связались по радио с амбулаторией… А гонка продолжалась… Шли гонщики… Шли машины… Мы стояли в ста метрах от места, где Том упал впервые… Снимая с велосипеда, — Цинцы горько усмехнулась, — долго не могли разогнуть ему ноги и вынуть туфли из педалей. Потом Том вцепился в руль… Отрывали каждый палец… И тогда мне пришло в голову, что руки Тома в последний раз держатся за велосипед.
Тома положили на мелкие белые камни. Я подсунула ему под голову свою сумку и первую попавшуюся одежду. Доктор Дюм, прибыв на место, буквально отшвырнул меня в сторону…
Доктор сделал все, чтобы вернуть Тома к жизни. Сейчас мне кажется, будто Том умер не позднее, в вертолете, в который я умудрилась пролезть вместе с врачами, а раньше, на своем велосипеде… Говорят, Алекс советовал Тому поберечь себя…
— Том был настоящим профессиональным гонщиком. Таким противопоказана жалость к себе…
Роже взял изо рта Цинцы полупотухшую сигарету и докурил в несколько затяжек. Закашлялся. В любом другом случае Цинцы отобрала бы сигарету — она не допускала, чтобы Роже курил. Даже когда немножко выпивал в компании, даже в постели… Она называла сигареты «убийцами в пачках». И курила по две пачки в день…
— Том играл ва-банк, как играем мы все. И проиграл. Он знал цену риску. И стал его жертвой. Хотя с таким же успехом Том мог погибнуть в авиационной катастрофе или разбиться в горах: ты же знаешь, как он водил свой «ягуар», носясь с гонки на гонку!
— Ничего не случилось бы, послушайся он Алекса и не прими этот роковой допинг…
— Том был первоклассным профессиональным гонщиком, — упрямо повторил Роже. — Достаточно взрослым и опытным, чтобы самому планировать гонки. Он оставил в этой жизни глубокую зарубку, показал свой почерк, добрался до вершин, о которых: тысячи и тысячи только мечтают…
— Его смерть потрясла всех: участников, тренеров, организаторов. И конечно, Хеленку и родителей… Дети еще ничего не знают… — Говорят, что современная публика лучше древнеримской — она беспощаднее и алчнее! Она требует от нас скорости, скорости и только скорости… И мы будем глотать любую дрянь, состряпанную химиками, мы будем умирать, но зритель получит все сполна…
— Нам будет очень не хватать Тома. Боюсь, что мы поймем это слишком скоро. — Цинцы умолкла. — Потом двое суток я писала… Не спала и часа. Глотала коньяк и кофе.
— Я читал «Фигаро». Ты молодец. Ты очень здорово сказала о Томе, вспомнила много интересного. Воспоминания хоть и не меняют прошлого, но позволяют яснее видеть будущее…
Цинцы упала головой на руки и разрыдалась.
— Ну что ты, глупышка? Держись! Тому уже не поможешь. Знаем, на что идем. Жалеть нас, Ваша женственность, надо раньше, пока мы еще живы.
Он гладил Цинцы по волосам и ласково трепал по щеке. Наконец она подняла голову и стала лихорадочно шарить в сумке.
— Вот. — Цинцы протянула Роже открытую ладонь. — Хеленка велела передать тебе…
На ладони лежал амулет Тома Тейлора — маленький новозеландский лягушонок с выпученными красными, будто заплаканными, глазами. И глаза эти смотрели на Роже печальнее, чем когда-либо.
Назад: I Глава ДЕНЬ ПРИЕЗДА
Дальше: III Глава ДЕНЬ ВТОРОЙ