Книга: Клуб юных вдов
Назад: Пролог
Дальше: Глава вторая

Глава первая

Утром в день похорон своего мужа ни при каких обстоятельствах не стоит:

 

A. Мучиться похмельем.
Б. Лежать, завернувшись в спальный мешок, который пахнет леденцами «Веселый фермер».
B. Быть семнадцатилетней.
Г. Всё, перечисленное выше.

 

Мой телефон разражается перезвоном колокольчиков, от которого я, по идее, должна мирно проснуться. Спросонья тычу в экран, но телефон выскальзывает из моих неловких пальцев и, упав на пол, отлетает куда-то в сторону.
Вылезаю из спального мешка, который отыскала в подвале в коробке. Мешок маленький, для ребенка, и, судя по стойкому запаху леденцов, Ной не пользовался им с того лета, когда ездил в музыкальный лагерь в Нью-Гемпшире. Вообще-то называлось это не «музыкальным лагерем», а как-то круче, что-то вроде «Высокогорная школа по обучению технике импровизации и теории композиции».
Он выиграл право на бесплатное обучение и делал вид, что терпеть не может эту школу, хотя по его сумбурным письмам и сентиментальным открыткам я понимаю, что это и было для него воплощением рая: место, где день наполнен музыкой.
Интересно, можно ли обмануть саму себя и считать, будто он там? В лагере, которым руководил парень с Ямайки, в лагере с двухъярусными кроватями, с соседями, которые, кажется, никогда не были в душе, и с бесконечными джем-сейшенами, в лагере, где он научился «варить» майки, разжигать костер и писать песни.
В распахнутые незашторенные окна врывается солнце. Заниматься шторами поручили мне. Когда-то – всего лишь на прошлой неделе, но мне кажется, что это было тысячу лет назад, – я собиралась зайти в магазин тканей, а потом попросить Молли, мать Ноя, чтобы она помогла мне освоить старинную швейную машинку, которая стояла у нее в офисе. Ной утверждал, что ему понравится все, что я выберу. Я знала, что ему плевать на шторы, но радовалась, что передо мной поставлена важная задача. Таков был наш договор: Ной и его отец, Митч, строят наш дом. Молли помогает мне обустраивать его.
А теперь у меня есть лишь недостроенный коттедж с голыми стенами. Нет, еще с кроватью, на которую мне тошно смотреть. Еще у меня есть ванная без раковины и детский спальный мешок моего умершего мужа.
Глазам больно, я тру их кулаками и смотрю в окно. На стеклах снаружи еще сохранились фабричные наклейки. Я четко, как на фотографии, вижу дом Митча и Молли, ведущую к нему посыпанную гравием подъездную дорожку. Джипа возле дома нет, а вот грузовичок Митча на месте. Значит, они уехали вдвоем. Вчера вечером Митч оставил записку с предложением подвезти меня, но я углядела нечто неправильное в том, чтобы ехать на похороны Ноя с его родителями. Хватит и того, что я живу у них на заднем дворе. Самое меньшее, что я могу сделать, – это повести машину сама.
Торопливо одеваюсь. Вытаскиваю из полупустого чемодана на полу фланелевую рубашку Ноя и застегиваю потертые джинсы, которые последние четыре дня почти не снимала. Сдергиваю ключи с крючка на стене, стараясь отогнать воспоминание о том, как Ной сосредоточенно и радостно его прибивал. И о том, как он мягко напоминал мне, что вещи теряются гораздо реже, когда у них есть свое место.
Воздух снаружи липкий и плотный. В нем чувствуется напряжение, как будто собирается дождь, и мне очень хочется, чтобы он действительно пошел. Но на небе ни облачка, и это нечестно. Сегодня должно быть пасмурно. И солнце должно спрятаться. А оно красуется себе в вышине, гнусно хвастаясь ярким, непрошеным светом.
На противоположной стороне улицы хлопает входная дверь. Миссис Ходжсон ковыляет по расшатанным доскам террасы. Нечесаные волосы торчат в разные стороны, на ногах – толстые шерстяные носки и шлепанцы.
– Бёрди! – сложив рупором морщинистые руки, кричит она, подзывая своего древнего кота, похожего на свалявшийся комок шерсти.
Я представляю, как кот сидит на дереве или забился в какой-нибудь влажный и прохладный уголок под террасой. Представляю, как меняется голос миссис Ходжсон, когда она наконец слышит шорох. Представляю, как на крыльце состоится их радостное воссоединение, и в очередной раз думаю, как же это неправильно – что жизнь продолжается.
Но не моя. Моя жизнь остановилась несколько дней назад. В то утро, когда Ной не проснулся. Накануне он поздно вернулся с репетиции у Макса. Я слушала, как он на ощупь пробирается по темной комнате. Почувствовала, как он поцеловал меня в затылок. Слышала, как он двигает туда-сюда подушку. Он всегда так делает – делал – чтобы пристроить голову поудобнее. И в какое-то мгновение после всего этого, но до того, как я пришла к нему после завтрака – половинка банана на тосте с арахисовым маслом и медом, – его сердце перестало биться.
Почти все время мне кажется, что и мое сердце не бьется. Но я все еще здесь. И Митч с Молли тоже здесь. Миссис Ходжсон, Бёрди, спальные мешки, «Веселый фермер» – все это продолжает бесцельно существовать во вселенной и равнодушно занимать место. Я завожу машину Ноя, прислушиваюсь к звуку двигателя и в тысячный раз за неделю думаю, что с радостью отдала бы все это. Я согласилась бы жить в картонной коробке и никогда не видеть других людей, если бы это вернуло все на круги своя, вернуло то время, когда Ной был жив, и я могла спать, и мир не был таким мерзким.
* * * * *
Стоянка перед церковью забита. Хэтчбэки «Субару», ржавые пикапы и древние модели «Фольксвагенов» взбираются на травянистый склон и загромождают обочину узкой дороги. Я делаю круг, забиваю на парковку и нахожу местечко на детской площадке на противоположной стороне улицы. В скверике тоже не протолкнуться – как всегда в субботнее утро здесь толпы народу. Дети качаются на качелях, двое мальчишек в похожих флисовых курточках крутят пустую карусель, родители сидят на скамейках и не обращают на детей внимания.
Я вижу, как Росс и Юджин бегут через церковный сад. Такое впечатление, будто они одеты в одинаковые костюмы – на них нечто серое в «елочку». Наверняка это не их одежда, но выглядят они прилично. Лучше, чем я. Лучше, чем должны выглядеть после ночи, проведенной в подвале Росса, где все делали вид, будто репетируют, а на самом деле пялились на свои руки и рассуждали о том, как это плохо, что Ной умер, а мы нет.
Машины замедляют ход, и я перехожу улицу, не глядя по сторонам. Все, кто должен был прийти, уже внутри. Снаружи остались только зеваки – сидят в машинах, грызут ногти и сокрушенно качают головами. Я буквально слышу, как они громким шепотом рассказывают друг другу то, что им якобы известно. «Слыхали? Сын Митча Коннелли. Наркотики? Ужасно. Трудно. Такое. Представить».
Слухи на острове скачут туда-сюда, как шарики в пинбольном автомате, факты и выдумки сталкиваются, разбегаются и снова сталкиваются. Я сбежала из дома и стала сначала малолетней невестой, а потом вдовой, и поэтому хорошо разбираюсь в слухах. Знаю, как они зарождаются, когда для них есть основания, а когда это просто запутанный клубок, в котором нет ничего, хотя бы отдаленно похожего на правду.
А сейчас правда была дико скучной. Сердце Ноя перестало биться. Вот и все. Не было у него никакого «состояния здоровья». Вскрытие – как оказалось, оно полагается и реальным людям, а не только несчастным жертвам в сериале «Закон и порядок», – не обнаружило ни следов наркотиков, ни каких-либо отклонений. Врач «Скорой помощи», долговязый дядька с редким зачесом на лысине, объяснил: произошло, вероятно, то, что называют «синдром внезапной аритмической смерти». СВАС. Это официальная аббревиатура. Предугадать такое невозможно, и сделать ничего было нельзя. Мы лишь знаем, что эта внезапная аритмическая смерть, СВАС, обернулась для нас горем.
В церкви тихо, пахнет кофе и гардениями. Цветы повсюду, огромные букеты стоят у каждой скамьи и вокруг гроба. У меня дрожат колени, и на секунду кажется, что я сейчас вырублюсь. А еще я жалею, что надела джинсы. Больше ни на ком джинсов нет, а мне совсем не хочется давать еще один повод таращиться на меня.
Ной надел бы джинсы. Ной всегда носил джинсы. Поношенные, с дырами, потертостями и обтрепанным низом – почему-то они всегда отлично на нем сидели. Он надел джинсы и в день нашей свадьбы. Он называл их «мои крутые свадебные джинсы». Мы вместе купили их в аутлете JCrew на материке: темно-синие тертые джинсы с белой строчкой на карманах. Он делал вид, будто собирается отгладить их, хотя ни у кого из наших знакомых утюга не было. Ной надел их только на свадьбу, потом повесил на деревянную вешалку в нашей самодельной гардеробной. И ни разу больше не надевал.
Я ищу место на задних скамьях, но там свободных мест нет. Свободных мест вообще нет. Люди стоят вдоль стен в три ряда, и я подумываю о том, чтобы втиснуться между ними, но замечаю мисс Уолш, свою старую учительницу по углубленному английскому. Старую не в смысле возраста, на самом деле она молодая, и у нее потрясающие вьющиеся рыжие волосы. Я бы любила и ее, и ее уроки, если бы не была так одержима мыслью вообще бросить школу. Когда я призналась в своих намерениях, она расстроилась, долго сжимала мое плечо и спрашивала, уверена ли я, поэтому сейчас мне ужасно неприятно стоять у гроба моего мужа вместе с ней и всеми этими людьми.
Пастор Пол сидит рядом с Митчем и Молли в первом ряду, и все трое поворачиваются и машут мне. Я не была в церкви со дня свадьбы папы и Джулиет, да и тогда большую часть церемонии проторчала на крыльце.
Все во мне противится необходимости долго, в полном молчании идти по центральному проходу. Сланцы глухо шлепают по деревянному полу. Я ощущаю себя, как в кошмаре, когда оказываешься голой перед толпой, только в этой толпе люди не чужие, а знакомые, и я не голая, а в сланцах и очень хочу умереть.
В прошлую субботу мы с Ноем пошли завтракать в кафе, вдвоем. Обычно Молли превращает субботние завтраки в событие, но нам захотелось чего-то особенного. Мы праздновали месяц со дня свадьбы – отправились в «Таверну», заказали французские тосты с корицей и яйца по-флорентийски и разделили то и другое пополам. Решили, что превратим еженедельные свидания за субботним завтраком в традицию.
Митч двигается и освобождает мне место на скамье. Сегодня он, кажется, надел все черное, что есть у него в гардеробе. Черный жилет, черную водолазку и черные слаксы. Молли сидит справа от приготовленного для меня места, на ней черная юбка, черный пуловер и черные колготки, очень плотные, чтобы не просвечивала светлая кожа, – как будто это может оскорбить память сына.
По какой-то непонятной причине эта мысль вызывает у меня смех. Но я не смеюсь. Я сажусь, и Молли потягивает мне скомканный носовой платок. Секунду смотрю на открытый гроб, и желание смеяться тут же пропадает. Со своего места я вижу только его руки, сложенные там, где должна быть пряжка от ремня. То, как сложены руки, кажется мне неудобным и нелепым – вероятно, потому, что он никогда не носил ремень. Я почти вижу, как поблескивает его кольцо, и меня подташнивает. Отвожу взгляд и заставляю себя поверить в параллельную реальность, где мы с Ноем читаем меню, заказываем кофе и мечтаем о других таких же субботах.
Пастор Пол подходит к возвышению, произносит что-то вроде приветствия и говорит о трудных временах. Он говорит, что это нормально, когда появляются вопросы к Господу, но у меня нет никаких вопросов. Зато есть мятая тряпочка в руке, разношенные сланцы и комок в горле, размером с небольшой континент.
Я сглатываю, но вместо того чтобы исчезнуть, континент начинает расти и давить на легкие, и неожиданно – правда, слишком поздно – я понимаю, что это не комок. Это тошнота, самая настоящая тошнота, и она не проходит.
Зажимаю рот ладонями и быстро иду по проходу, стараясь не бежать и не шуметь. Очень боюсь, что меня вырвет прямо на сланцы, которые шлепают так противно, что пастор Пол замолкает. Хотя уверена, что ничего не расслышала бы, даже если он все еще говорит.
Я смотрю вперед, на витражные двери, толкаю их и вылетаю наружу. Идиотское солнце насмехается надо мной, пока я бегу к кусту гортензии, который сейчас будет испорчен. Сгибаюсь пополам и извергаю из себя все. Во всяком случае, надеюсь, что все. Все то, что сегодня было частью меня, то, что лишний раз подтверждает уже случившееся и происходящее сейчас. Я словно оставляю свою подпись, что была здесь, и меня выворачивает, пока не выходит все.
Назад: Пролог
Дальше: Глава вторая