Глава двенадцатая
Вечером Джулиет готовит мои любимые блюда, фалафель и огуречный салат, но я к ним едва притрагиваюсь. У меня ноют руки и плечи, и стоит мне закрыть глаза, как я вижу ошарашенное лицо Колина, упершегося спиной в канаты. Он почти сразу ушел, а я сидела в углу и наблюдала, как остальные члены группы по очереди осторожно выходят на ринг. Атмосфера стала какой-то поганой. Мне казалось, будто все смотрят на меня и ждут, когда я совершу новое безумство. Время до половины восьмого тянулось ужасно медленно.
После ужина я устраиваюсь на кровати с ноутбуком. Проверяю почту и обнаруживаю, что наконец-то ответил организатор фестиваля. Он получил демо-ролик, который я отправила ему на прошлой неделе, и включил группу в число участников, втиснув ее в окно на пять вечера в воскресенье, на одной из малых сцен. Я тут же звоню Юджину, сообщаю ему хорошую новость и принимаюсь за подготовку к путешествию.
Сначала я бронирую для нас билеты на паром. Мы берем рабочий фургон отца Росса, – мы помещаемся в него всей командой, но это означает, что за машину нужно платить дополнительно. Я покупаю билеты, пользуясь своей «чрезвычайной» кредиткой, – папе объясню все потом, – и принимаюсь планировать обратный маршрут, но тут соображаю, что нам придется переночевать в городе. Мы никак не успеваем к последнему парому.
Легко нахожу для нас два номера в дешевом мотеле рядом с клубом, где будет концерт, и тороплюсь снова ввести данные карты, пока не передумала. Ребята обычно быстро возвращают мне деньги, остается только контролировать расходы. Я начинаю рисовать таблицу на пустой страничке в конце папки и вычерчиваю два столбца. Мозг работает быстро, пальцы едва поспевают за ним. Я очень давно не занималась организационными вопросами и в глубине души беспокоилась, не забыла ли я, как это делается. А еще я не знала, каково будет организовывать гастроли группы из своей детской спальни, без Ноя, который раньше проверял и перепроверял каждое мое действие. Выясняется, что я чувствую себя как рыба в воде, будто примеряю любимые старые джинсы и понимаю, что влезаю в них без проблем.
На тумбочке звонит телефон, и я тянусь за ним, продолжая в уме подсчитывать суммы. На экране бостонский номер, незнакомый. Я решаю, что звонят по поводу фестиваля, и отвечаю «директорским» тоном.
– Тэмсен Бэрд, – говорю я, зажимая телефон между плечом и щекой.
– Колин Корвин, – слышится на другом конце знакомый бесцеремонный голос.
Папка выпадает у меня из рук, и я выпрямляюсь.
– Колин? – Я бросаю взгляд на часы на стене – без трех минут десять. – Откуда у тебя мой телефон?
Долгая тишина, наполненная помехами, затем пиканье, будто в машине оставили дверцу открытой при работающем двигателе.
– Провел небольшое расследование, – говорит Колин. – Сказал Банни, что беспокоюсь за тебя, хочу проведать.
Я закатываю глаза и в сердцах захлопываю папку.
– Теперь я знаю, какова ее позиция в отношении личных данных, – бормочу я.
Колин смеется.
– Я уверен, что она чувствует себя виноватой передо мной, – поясняет он. – Разбитый нос и все такое.
Я делаю глубокий вздох и встаю перед высоким, в полный рост, зеркалом на двери. Мои волосы отросли ниже плеч, они, как и каждую зиму, приобрели безжизненный цвет грязной воды в раковине.
– Ты поэтому звонишь? – спрашиваю я. – Хочешь, чтобы я извинилась?
– Нет, – отвечает Колин. Где-то хлопает дверца, слышны шаги. – Для этого еще будет время. Я позвонил, потому что я внизу.
– Где внизу? – быстро спрашиваю я, подбегаю к окну и смотрю в темноту.
Ночь безлунная, но я все равно различаю силуэт на тротуаре.
– Видишь меня? – Он машет рукой.
– Что это значит? – спрашиваю я. В голос закрадывается предательская дрожь. – Она тебе сообщила еще и где я живу?
– Нет. – Я вижу, как он мотает головой. – Твой адрес есть в телефонном справочнике. Мне повезло: вы единственные Бэрды на острове.
– Что тебе надо? – Я поворачиваюсь спиной к окну, будто если я его не увижу, его там и не будет.
– Мороженого.
– Что? – Я хмыкаю. – Да сейчас почти минус восемь!
– И что с того? – спрашивает он.
– Ах, да, – вспоминаю я. – Ты же пытаешься не искать смысл.
– Ты быстро учишься, – смеется Колин.
Я снова смотрю на свое отражение в зеркале. Я уже переоделась ко сну, в старую футболку Ноя и черные лосины.
– Уже поздно, – говорю я. – Все закрыто.
– А я все учел, – не унимается Колин. – Запасся заранее.
Я выглядываю из-за гардины и вижу, что у Колина в руках термопакет из единственного на острове магазинчика, открытого после восьми вечера.
– Я предусмотрел несколько вариантов.
Я выпускаю гардину и долгую минуту смотрю на кружевную отделку, но вдруг меня охватывает панический страх, что Колин видит, как я стою здесь и мучаюсь, взвешивая все «за» и «против». Я поспешно отскакиваю от окна.
– Папа дома, – говорю я. – Тебе нельзя заходить.
– Тогда выходи ты, – предлагает Колин. Закатываю глаза, глядя на свое отражение.
– Ладно, – говорю я. – Позади дома есть сарай. Там и встретимся.
– Нет ничего лучше, чем глубокой зимой есть мороженое в сарае, – шутит Колин.
Я нажимаю отбой и достаю из шкафа длинный свитер. Набрасываю поверх него дутую синюю жилетку и добавляю клетчатый шерстяной шарф. Осторожно открываю дверь и на цыпочках спускаюсь вниз, прислушиваясь к звукам телевизора в комнате папы и Джулиет. Обычно Джулиет к девяти уже спит, чтобы вставать вместе с детьми, которые просыпаются на рассвете, а папе редко удается оторваться от какого-нибудь фильма, который идет после девяти вечера по кабельному каналу. Внизу я проскакиваю через кухню в одних носках и у двери надеваю зимние ботинки. Бесшумно открываю боковую дверь в сад и выскальзываю в ночь.
В саду стоит жутковатая тишина, тут и там на траве возвышаются слежавшиеся сугробы убранного снега. Я иду к темной фигуре, привалившейся к стене сарая, и под ногами похрустывает тонкий лед.
– Привет, – слишком громко говорит Колин.
– Ш-ш-ш! – осаживаю его я, открываю дверь сарая и, дергая за шнурок, включаю лампочку без абажура. Сломанные газонокосилки и ржавые грабли отбрасывают на стены причудливые тени. Я закрываю за нами дверь и снимаю ящик для инструментов со старых козел, оставшихся с тех дней, когда папа очень много делал по дому своими руками.
– Сядь, – командую я, освобождая себе место на пыльном подоконнике. От окна тянет сквозняком, и я заматываю шарф так, чтобы он закрывал мне щеки.
– Слушаюсь, босс, – откликается Колин. Он одет в парку North Face и штаны-карго с тысячью совсем не нужных карманов. Брючины закатаны, и из-под них видны кожаные ботинки с толстой фланелью внутри. Даже при слабом свете лампочки можно разглядеть фиолетовый синяк под глазом и красную распухшую переносицу.
– Боже, – бормочу я.
Колин морщится, открывая белый бумажный пакет и доставая два больших стакана мороженого от «Бен и Джерри»: «Слякоть Тенесси» и моего любимого «Вишня Гарсиа».
– Это только выглядит страшно, а так ничего, – говорит он, вынимая пару пластиковых ложек.
– Серьезно? – спрашиваю я, не в силах скрыть облегчение.
Я беру ложку и тянусь за «Гарсией». Мы с мамой часто лакомились этим мороженым, быстро расправлялись с большой порцией и даже иногда пропускали ужин ради того, чтобы устроиться на диване и попировать.
– Нет, – отвечает он. – Совсем нет. Болит дико.
Упираюсь ботинками в коробку со старыми игрушками для пляжа. Из нее выглядывает потрепанный зонтик, рядом, у стены, стоит стопка пластмассовых ведерок.
– Я не хотела, – бормочу я.
Я снимаю с картонной банки крышку и скребу ложкой твердую поверхность.
– Брехня, очень даже хотела, – беспечно заявляет Колин.
Кладу мороженое в рот и катаю его на языке.
– Ага, – соглашаюсь я, – хотела. Но не знала, что удар получится таким сильным.
– Я его заслужил. – Он пожимает плечами. – Не надо было говорить тебе все это.
Я глотаю и чувствую, как внутрь опускается холод. А в груди вдруг возникает странное трепыхание. Несмотря на то, что я основательно разбила Колину лицо, он сделал все возможное, чтобы угостить меня мороженым. Это озадачивает.
– Только это не извинение, – уточняет он. – Я не отказываюсь ни от одного слова. Просто, наверное, можно было сказать все по-другому, не так…
– По-свински? – подсказываю я.
Колин едва не давится «Слякотью Теннесси».
– Естественно. – Он улыбается. – Не так по-свински.
Я ем мороженое и понимаю, что мне грозит обморожение мозга. Конечно, полная дичь – есть холодное на улице в середине марта, но одновременно это дерзко и удивительно. Интересно, думаю я, чего он добивается со своей болтовней насчет отказа искать смысл?
– Не знаю, – говорит он, дергая себя за светло-каштановую челку. Посередине челки торчит упрямый вихор, он выглядит гуще и темнее, чем остальные волосы. Своей длиной этот вихор идеально подходит для того, чтобы в задумчивости теребить его, наматывая на палец. – Понимаю, я не образцовый участник группы поддержки, но могу точно сказать, что ты… Едва ты заговорила, тогда, на первой встрече… Это был вызов. Словно моя миссия – вынудить тебя совершить нечто реальное. Я выдавливаю из себя смешок.
– Миссия выполнена.
Колин кивает, но вид у него недовольный. Он смотрит в единственное окно сарая, темное, с маслянистым блеском.
– Ты была права, – наконец говорит он. – Я понятия не имею, как все это работает. Кто я такой, чтобы оценивать, правильно ты поступаешь или нет?
Его взгляд затуманивается, снова становится отстраненным, и на секунду кажется, что он сейчас продолжит, однако он молчит и ест мороженое.
– Думаю, здесь нет правильного или неправильного, – говорю я, решая, что пауза затянулась. – Главное, что тебе стало лучше.
Колин смотрит на меня, потом его лицо расплывается в улыбке. Кажется, он впервые на моей памяти улыбается по-настоящему, и улыбка делает его глуповатым. Может, тут дело в синяке и отеке, а может, и в том, что у него уж больно серьезный облик, что он весь такой правильный и прилизанный.
– Ну, не совсем, – говорит он. – Но все равно спасибо.
Я смеюсь и ставлю банку на подоконник рядом с собой.
– Можно тебя кое о чем спросить? – говорит Колин. Он приваливается к стене, раздвигая две старые сетки для ловли моллюсков – сетки висят тут лет десять, их уже давно не забрасывали в пруд.
Я сую замерзшие руки в карманы.
– Спрашивай.
– Ты по-настоящему была замужем? – Колин внимательно смотрит на меня, его глаза блестят в свете лампочки. – Ну, в том смысле, – продолжает он, – что ты же учишься в школе, то есть ты младше, чем выглядишь.
– Мне семнадцать, – говорю я.
– Семнадцать, – повторяет он. – И ты была замужем?
– Да, я была замужем, – твердо отвечаю я. – Шесть недель. Но мы соединились навсегда. Он был старше.
– Ого, – произносит он. – А это… и в самом деле круто.
– Разве? – спрашиваю я. – Ничего из этого не вышло.
– Это верно. – Он кивает. – Но зато вы успели побыть вместе, понимаешь? Как будто знали, что нужно использовать это время по максимуму.
Я большим пальцем нащупываю холодный ободок кольца. Я несколько раз снимала его, но каждый раз ненадолго. Мой палец, моя рука, все мое тело, кажется, скучает по этому кольцу.
– Никогда не думала об этом в таком ключе, – признаюсь я.
– Как бы то ни было, – говорит Колин, – я впечатлен. Когда мне было семнадцать, я все еще руководствовался детсадовскими догмами, что «у девчонок водятся вши». Мне ужасно нравилось дразнить их.
– Знакомая история, – фыркаю я. Колин подносит ложку ко рту, но мороженое не ест.
– Думаю, старые привычки уходят с трудом. – Он хмыкает. – Я скажу об этом своему психотерапевту.
– А у тебя есть психотерапевт?
– Ага, – отвечает он. – А у тебя нет?
– Нет, – говорю я. – Сейчас нет. Но был в детстве. – Я чувствую вопросительный взгляд Колина. – Когда мне было десять, у меня умерла мама.
– Шутишь. – От удивления он даже роняет ложку обратно в банку.
– Странно было бы шутить на такие темы.
– Да, прости. – Он наклоняется вперед, как будто хочет прикоснуться к моему колену, но все же отводит руку в сторону. – Я просто хотел сказать… чертовски много невезения для одного человека.
Я пожимаю плечами.
– Бывает, – говорю я. – Привыкаешь.
– Как она умерла? – спрашивает он. – Если тебе неприятно…
– Автомобильная авария, – отвечаю я. – Водитель сбежал с острова. Его так и не нашли.
– Прими мои соболезнования, – говорит он. Я жду, что он скажет еще что-то: обычно люди в таких ситуациях начинают рассказывать о собственном опыте, о знакомых, которых они потеряли, о знакомом одного знакомого, который погиб в результате точно такого же случая, но Колин молчит. Качает головой, подбирает ложку и ест мороженое.
– Как ты здесь оказался? – вдруг спрашиваю я. – На острове. Ну, у тебя же наверняка есть работа и все такое.
– Я взял отпуск, – отвечает он. – У родителей есть дом на берегу. Он пустует всю зиму. Они решили, что мне нужно… перестроиться.
– И как, получается? – не отстаю я.
– Ну, получалось неплохо, – говорит Колин. – Пока на меня не набросились в темном переулке. Какая-то фурия из «юных вдов».
Я хохочу. Я впервые хохочу от души, и это застает меня врасплох. Я откашливаюсь.
– Жуть какая, – говорю я.
– А ты? – спрашивает он. – Твои родители… твой папа… он опекает тебя?
– Ну, вроде того, – отвечаю я. – Мне пришлось переехать домой. Таково было условие. Но я опять начинаю работать, и это помогает.
– Работать?
– Я директор музыкальной группы, – говорю я. – Вообще-то… это группа Ноя… моего мужа. Я помогала им с самого начала.
– В чем? – спрашивает Колин.
– Все организовывала, ездила с ними на концерты. – Я пожимаю плечами. – Делала все, что требовалось.
– А как же школа?
– Еще не решила, – отвечаю я. – Первый концерт состоится в воскресенье. Не знаю, успею ли я к урокам в понедельник утром…
Колин кивает.
– И в этом плане ничего вроде бы не изменилось.
– В каком смысле?
Колин бросает ложку в пакет и сверху ставит банку.
– Просто это способ делать вид, будто все так же, как раньше, – говорит он. – У меня тоже были такие попытки. – Он кивает. – Не сработало.
Ловлю его взгляд. Колин держится, не отводит глаза. Еще один вызов. Я выдавливаю из себя улыбку и протягиваю ему мороженое.
– Спасибо за угощение, – говорю я. – Мне пора.
– Эй. – Он останавливает меня, кладя руку на плечо. – Прости. Я знаю, каково тебе. И не хочу быть еще одним из множества тех, кто постоянно говорит всякую ерунду…
– У тебя странная манера показывать это, – говорю я. Подхожу к двери, открываю ее и протягиваю руку. – Мне пора спать.
Колин встает, складывает все в пакет, выходит из сарая. Снаружи он ждет, когда я запру дверь, и вслед за мной идет к дому.
– Тэм, – говорит он, когда мы подходим к заметенной снегом террасе.
– Будь любезен, веди себя тише, – шиплю я ему. – Я даже не знаю, зачем ты пришел.
– Я же объяснил, – шепчет он. – Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке.
Я смотрю на него, прищурившись, ветер хлещет меня шарфом по лицу.
– В полном, – говорю я. – В идеальном. Прости за нос. Это все?
Колин смотрит на меня, уголки его губ трогает печальная улыбка.
– Да, – говорит он. – Это все.
Он медленно уходит в темноту, туда, где слабо видны очертания его машины. Я смотрю, как он открывает дверцу и садится за руль. В салоне зажигается лампочка, подсвечивая короткие волосы на его макушке.
Я осторожно сдвигаю в сторону дверь, вхожу и тихо задвигаю ее. Колин заводит двигатель, и я поворачиваюсь к стеклу, чтобы посмотреть, как он уедет, но вижу только свое нечеткое отражение.
