66
Когда городские бадмаши подоспели на помощь к бунтовщикам, Уолли отдавал приказы сипаям на крыше казармы, и он увидел группу мятежников, которая, воспрянув духом при виде прибывшего подкрепления, под прикрытием огня устремилась от арсенала к Кулла-Фи-Аранджи. Если они там укрепятся, в самом скором времени две трети территории миссии станут непригодными для обороны. Противника следует оттеснить с позиций, и сделать это можно только одним способом.
Бросившись к лестнице в толще наружной стены, Уолли слетел по ступенькам, перебежал через улицу, пересек двор резиденции и поднялся в кабинет посланника, где нашел Каваньяри и Уильяма. Посланник, с перебинтованной головой, стрелял сквозь амбразуру, представлявшую собой щель на месте выломанной из ставни планки, а его ординарец после каждого выстрела моментально забирал у него разряженную винтовку и вручал заряженную так спокойно и методично, словно они находились на утиной охоте.
Уильям стоял на коленях у одного из выходивших во двор окон и вел огонь по группе людей на крыше дома, расположенного напротив казарм. Повсюду на полу валялись стреляные гильзы, и в комнате нестерпимо воняло черным порохом.
– Сэр, – задыхаясь проговорил Уолли, – они пытаются занять огороженный пустырь Кулла, что слева, и, если они там укрепятся, нам крышка. Полагаю, мы сумеем оттеснить их оттуда, если предпримем атаку, только действовать нужно быстро. Если Уильям…
Но Каваньяри уже отбросил в сторону винтовку и стремительно зашагал через комнату.
– За мной, Уильям. – Он выхватил саблю и револьвер и бросился вниз по лестнице, крича Рози, который занимался раненым: – Пойдемте, Келли, оставьте этого малого! Нам надо прогнать этих ублюдков прочь! Нет, не винтовку – револьвер. И саблю, дружище, саблю!
Уолли, спустившийся во двор первым, собрал двадцать пять солдат во главе с джамадаром Мехтаб Сингхом и, коротко объяснив ситуацию, пронаблюдал за тем, как совары складывают в кучу карабины и обнажают сабли, сипаи примыкают штыки, а двое мужчин бегут открыть ворота в дальнем конце казарменного двора.
– Сейчас мы покажем этим дьявольским отродьям, как сражаются разведчики, – радостно воскликнул Уолли. – Арги, бхайан! Пах махе! Разведчики ки-джай!
Аш увидел, как они устремились через улицу в казарменный двор, где скрылись из виду под парусиновыми навесами, а потом выбежали из сводчатого прохода на открытое пространство: четыре англичанина – Уолли впереди, – ведущие за собой сипаев, вооруженных штыками, и соваров с саблями и пистолетами.
Они с воинственными кличами бросились через простреливаемое ружейным огнем пространство, сверкая на солнце клинками, и сквозь оглушительный шум вопящих голосов и грохот выстрелов Аш услышал, как Уолли распевает во все горло: «И вновь сердца исполнены отваги, и руки вновь сильны. Аллилуйя! Алли-луй-я!»
«День для распевания гимнов, – подумал Аш. – О господи! День для распевания гимнов…»
Двое из разведчиков упали, не достигнув кавалерийских конюшен: один на бегу повалился лицом вниз и, почти мгновенно придя в чувство, откатился в сторону, чтобы не затоптали, с трудом встал и тяжело заковылял к конюшням в поисках укрытия; другой вдруг резко остановился, медленно опустился на колени, потом рухнул на бок и больше не шевелился. Остальные взяли немного в сторону, огибая неподвижное тело, и скрылись из поля видимости Аша, а мгновение спустя он услышал, как стрельба разом стихла, и понял, что и противнику, и сипаям на крыше казарм пришлось прекратить огонь из опасения попасть в своих.
Он не видел, как атакующий отряд достиг объекта наступления. Это видел Накшбанд-хан: пустырь Кулла-Фи-Аранджи находился как раз напротив дома, где он укрывался, и сирдар, глядя из окна верхнего этажа, видел, как разведчики перепрыгивают через низкую глинобитную стену и устремляются вверх по склону, обращая неприятеля в бегство. «Афганцы бежали, точно овцы от волков», – позже сказал сирдар, описывая эту сцену.
Но зато Аш видел, как они возвращались: шагом, поскольку несли трех раненых, но ступая быстро и уверенно, как солдаты, хорошо проявившие себя в бою и одержавшие победу, хотя все они наверняка понимали, что победа временная.
Совар, упавший первым, сумел дотащиться до казарм со сломанной ногой, но второй умер, и двое его товарищей задержались, чтобы подобрать с земли оружие и отнести тело в ближайшее здание склада, а потом последовали за остальными в казармы, где Уолли стоял под аркой с окровавленной саблей в руке, ожидая, пока все до единого не зашли благополучно внутрь, после чего двери были закрыты и они вернулись в резиденцию.
Стрельба, прекратившаяся на время атаки на Кулла-Фи-Аранджи, возобновилась с новой силой. Келли поспешил к раненым, а Каваньяри шаткой поступью вошел в столовую и потребовал стакан воды, а получив таковой, вспомнил, что, война или не война, но мусульмане, сражающиеся с ним бок о бок, соблюдают пост, и отставил стакан в сторону, не притронувшись к нему. Дженкинс, будучи гражданским лицом, свободным от подобных сомнений, жадно выпил воду и, вытерев губы тыльной стороной ладони, хрипло проговорил:
– Какие у нас потери, Уолли?
– Один убитый и четверо раненых – двое из них не особо тяжелые. У Парас Рама раздроблена нога, но он говорит, если доктор-сахиб наложит шину и посадит его у окна, он сможет стрелять.
– Вот она, истинная сила духа, – одобрительно сказал Уильям. – Мы отделались очень легко, если учесть потери, понесенные противником. Мы убили по меньшей мере дюжину человек и вдвое больше ранили, когда они удирали, стремясь поскорее выскочить за ворота или перебраться через дальнюю стену. Это было все равно что стрелять по выстроенным в ряд стогам сена. Теперь они на время поутихнут.
– В лучшем случае минут на пятнадцать, – заметил Уолли.
– Пятна… Но боже мой, неужели ты не можешь поставить там нескольких сипаев, чтобы они удерживали пустырь?
– Находясь под прицелом примерно пятисот винтовок и мушкетов, направленных на них с трех разных сторон, и не имея даже самого ничтожного укрытия? Нет, боюсь, это исключено.
– Тогда что же нам делать, скажи на милость? Мы ведь не можем позволить противнику закрепиться там.
– Как только они попробуют сделать это, мы предпримем еще одну вылазку и снова прогоним их с пустыря. Когда же они вернутся, мы повторим атаку, а при необходимости повторим еще раз. Больше нам надеяться не на что. И как знать, может, если нашими усилиями подобные попытки обернутся для них слишком дорого, они устанут от них раньше нас.
Уолли широко ухмыльнулся и стремительно ушел прочь, а Уильям раздраженно сказал:
– Складывается такое впечатление, будто он получает от всего этого удовольствие. Вам не кажется, что он не понимает…
– Он все понимает, – мрачно сказал Каваньяри, – и, вероятно, лучше любого из нас. Англия потеряет превосходного солдата в лице этого мальчика. Вы только послушайте его – он весело шутит с солдатами внизу. Амал Дин говорит, что разведчики выполнят любой приказ Гамильтона-сахиба, потому что знают: он никогда не прикажет сделать ничего такого, чего не сделал бы сам. Хороший мальчик и прирожденный лидер. Очень жаль… Ох, ладно, мне лучше вернуться к своей бойнице.
Он с трудом поднялся с кресла, в которое рухнул по возвращении, и судорожно вцепился в спинку.
– Вы уверены, что с вами все в порядке? Не лучше ли вам прилечь? – тревожно спросил Уильям.
Каваньяри хрипло хохотнул.
– Мой милый мальчик! В такое-то время? Если джаван с раздробленной ногой готов сидеть у окна и стрелять по противнику при условии, что кто-нибудь сперва усадит его там, то уж я-то, со своей жалкой царапиной на лбу, безусловно, в состоянии сделать то же самое.
Он повернулся и в сопровождении Уильяма поднялся по лестнице наверх, где занял свою прежнюю позицию – с нее во время отсутствия Каваньяри вели непрерывный огонь два солдата эскорта, которые теперь отправились на крышу, чтобы присоединиться к группе разведчиков, стрелявших по занятым неприятелем домам к северу от территории миссии.
Другая, более многочисленная группа людей на крыше офицерского собрания перевела свое внимание на здания непосредственно за резиденцией, и Уолли, прибежавший проверить, как у них дела, и оценить обстановку, увидел с этой удобной для наблюдения позиции, что в своем недавнем предположении насчет пятнадцати минут он ошибся в сторону преувеличения. Мятежники крадучись возвращались на Кулла-Фи-Аранджи, и осажденному гарнизону ничего другого не оставалось, кроме как совершить следующую вылазку и снова прогнать противника оттуда.
Слетев вниз по лестнице, Уолли собрал свежий отряд разведчиков, оторвал Рози от возни с раздробленной ногой Парас Рама – одним духом извинившись перед раненым и заверив, что не задержит доктора-сахиба надолго, – потом повернулся, пробежал через двор и поднялся по лестнице, чтобы позвать Уильяма и Каваньяри. Однако, увидев лицо своего начальника, передумал.
Его прежнее восхищение шефом ничуть не уменьшилось, но в первую очередь Уолли был солдатом и не собирался без необходимости подвергать своих людей опасности. Он нуждался в Уильяме, но категорически отказался брать с собой Каваньяри.
– Нет, прошу прощения, сэр, но и дураку понятно, что вы не в форме, а я не вправе так рисковать, – резко сказал Уолли. – Если вы свалитесь с ног от слабости, нам придется остановиться и поднять вас, в результате мы можем потерять нескольких ценных людей. Кроме того, солдатам ни к чему видеть, как вы падаете. Пойдем, Уильям, у нас времени не навалом…
Аш и Накшбанд-хан, а с ними несколько сотен афганцев явились свидетелями второй вылазки и, увидев только трех сахибов из четырех, сделали свои выводы. Враг, убежденный, что один из сахибов убит, сильно воодушевился, а Аш и сирдар (заметившие повязку на голове Каваньяри и понявшие, что он ранен) сильно встревожились, поскольку знали: смерть посланника может пагубно сказаться на моральном духе осажденного гарнизона.
Стороны снова по необходимости прекратили огонь, и разведчики снова оттеснили неприятеля с пустыря. Но на сей раз ценой двух убитых и четырех раненых, причем двоих из них тяжело.
– Мы не можем продолжать в том же духе, – вытирая пот с глаз, проговорил Рози, после того как приказал отнести носилки с ранеными в комнаты, оборудованные под госпиталь. – Ты понимаешь, что у нас уже свыше дюжины убитых и бог знает сколько раненых?
– Знаю. Но на каждого нашего убитого приходится по меньшей мере десять убитых врагов – если тебя это хоть немного утешит.
– Нисколько не утешит, ведь эти дьяволы численно превосходят нас в двадцать раз, а когда вернутся солдаты, убежавшие в лагеря за оружием, численное превосходство станет пятидесятикратным или стократным… Акча, Рахман Бакш, май аунга… Слушай, Уолли, не пора ли попробовать отослать еще одно письмо этому мерзавцу эмиру?.. Акча, акча. Абби артер.
Доктор торопливо ушел прочь, а Уолли отдал саблю своему носильщику Пир Бакшу и, взяв с собой хавилдара, направился к казармам – проверить, как обстоят дела у сипаев, ведущих огонь из-за парапетов, и посмотреть, можно ли повысить обороноспособность казарменного блока для отражения массовой атаки, которая неминуемо произойдет, если эмир не пришлет подмогу. Ответа на письмо, унесенное рассыльным Гхуламом Наби, так и не пришло, и теперь сэр Луи написал еще одно и отослал с одним из слуг-мусульман, который вызвался попробовать выйти с территории миссии через временно очищенный от противника Кулла-Фи-Аранджи, а оттуда добраться до дворца через Королевский сад.
– Держись южной стороны казарм и прячься за любыми укрытиями, какие только найдешь между ними и конюшнями, – наказал сэр Луи. – Джаваны будут отвлекать внимание противника массированным огнем, покуда ты не достигнешь стены. Да хранит тебя Бог.
Уильям велел ординарцу найти Уолли, сообщить о задуманном и попросить обеспечить заградительный огонь. Вскоре посыльный выскользнул из-за казарм под прикрытием огня и, перебежав через опасный открытый участок между ними и стеной Кулла-Фи-Аранджи, перелез через нее… и больше его не видели.
Вероятно, где-то между той низкой глинобитной стеной и дворцом его подстерегала судьба, которую Аллах от рождения предначертывает всем своим созданиям. А возможно, у него были друзья или родственники в Кабуле или еще где-нибудь в Афганистане и он предпочел укрыться у них, нежели выполнять поручение, сопряженное со столь ужасным риском. Известно было одно: письмо так и не достигло дворца, а сам посыльный бесследно исчез, точно песчинка, подхваченная осенним ветром.
В казармах Уолли и хавилдар Хасан с помощью полудюжины сипаев, нескольких саисов и нескольких слуг баррикадировали лестницы в толще стены, ведущие справа и слева от сводчатого прохода на длинные крыши, что тянулись по сторонам затянутого парусиновым навесом центрального двора. У них оставалась лишь одна лестница, расположенная в дальнем конце казарменного блока, у двери, выходящей на узкую улочку и резиденцию, но, по крайней мере, в случае массовой лобовой атаки людям на крыше не придется опасаться, что противник хлынет на крыши снизу, если установленную Уолли самодельную наружную дверь выломают.
Их позиция и без того была опасной, и Рози ошибался, предполагая, что Уолли не знает о размерах потерь, понесенных гарнизоном. Уолли не только знал, но также мысленно вычеркивал убитых и тяжелораненых одного за другим и производил перегруппировки своего малочисленного войска, в высшей степени разумно используя резервы личного состава и делая все возможное, чтобы не подвергнуть ненужному риску ни одного человека и не позволить людям впасть в уныние. У него самого боевой дух по-прежнему оставался на высоте, ибо вид знакомой бело-голубой вазы свидетельствовал, что Аш находится где-то поблизости, и он не сомневался, что друг не станет бездействовать.
Аш непременно позаботится о том, чтобы эмира известили об отчаянном положении британской миссии, даже если все министры и высокопоставленные чиновники афганского правительства полны решимости скрывать от него происходящее. Он добьется своего тем или иным способом, и помощь придет. Нужно только продержаться достаточно долго и не позволить противнику захватить территорию миссии…
– Шабаш, Хамзулла! Аб мазбут хат… Это остановило бы и полчища мидян, – сказал Уолли. – Теперь если бы еще…
Он умолк, прислушиваясь к новому звуку: низкому, медленно нарастающему гулу, который последние несколько минут звучал отдаленным фоном к треску выстрелов и воплям за северо-запад – ной чертой территории, но сейчас явно приближался. Только на сей раз не крики «дам-и-чарья», а воинственный клич мусульман – суннитов – «я-чарья» – раздавался все ближе и ближе, звучал все громче, все яростнее, так что даже прочные стены казарм стали сотрясаться от громового рева толпы, скандирующей слова пламенного призыва.
– Это войска из лагерей, – сказал Уолли. – Заложите засовами двери и возвращайтесь в резиденцию, все вы. Скажите джамадару Дживанд Сингху, чтобы он сформировал отряд и приготовился к очередной вылазке. Нам придется снова выбивать противника с пустыря.
Он бросился к лестнице в дальнем конце казарменного двора, взлетел по ступенькам и побежал по крыше мусульманской казармы к короткому участку крыши над сводчатым проходом.
Посмотрев за парапет с прорубленными в нем бойницами поверх голов стоящих на коленях сипаев, которые вели безостановочный огонь, Уолли увидел на возвышенности у арсенала неистово бушующее людское море: теснимое напирающими сзади тысячами, оно неуклонно подступало к ненадежным баррикадам, отделяющим территорию миссии от окружающих улиц и домов. Мятежные солдаты, убежавшие обратно в свои лагеря за оружием, вернулись, причем не одни, – они привели с собой оставшиеся гератские полки и тысячи бадмашей из города. В считаные минуты бунтовщики достигли баррикад, сооруженных из тюков сена, и, сметя их на своем пути, захватили разграбленные конюшни.
Впереди толпы, увлекая всех за собой, бежал тощий человек, он размахивал зеленым знаменем и пронзительным голосом призывал беспощадно убивать неверных. Уолли не узнал его, но Аш узнал даже с такого расстояния. Это был факир Бузург-шах, которого он видел утром среди пришедших за жалованьем ардальцев и которого не раз видел и раньше, когда тот выступал с призывами к джихаду в самых беспокойных кварталах города.
– Уничтожьте их! Истребите неверных! Смерть кафирам! Смерть! – визжал факир Бузург-шах. – Во имя Пророка убивайте и не давайте пощады! За веру! За веру! Маро! Маро!..
– Я-чарья! Я-чарья! – вопили мятежники, рассыпаясь по территории миссии и открывая огонь по сипаям на крыше казарм.
Уолли увидел, как один из сипаев падает навзничь с пулевым отверстием между глаз, а второй валится набок, раненный навылет в плечо, и не стал ждать ни секундой дольше. Сейчас речь шла не о том, чтобы очистить от противника пустырь, но о том, чтобы вытеснить толпу за пределы территории миссии. И через три минуты Аш увидел, как Уолли возглавляет третью вылазку, выбегая из-под арки казарменного блока плечом к плечу с Уильямом. Но на сей раз с ними не было ни Келли, ни Каваньяри: последнего Уолли категорически отказался брать с собой, а Рози был слишком занят ранеными.
Схватка вышла более ожесточенной, чем первые две: хотя стрелки на крышах (как на территории миссии, так и за ее пределами) снова прекратили огонь, опасаясь убить своих, шансы гарнизона на успех значительно понизились против прежнего. Теперь афганцы численно превосходили разведчиков в пятьдесят раз, и данное преимущество изрядно возросло бы, если бы здесь хватило места на всех. Силы неприятеля включали целых три полка мятежных вооруженных солдат, а также всех до единого недовольных, враждебно настроенных или одержимых жаждой крови жителей Кабула. Но именно большая численность и сослужила плохую службу афганцам: они не только мешали друг другу, но в пылу яростного боя никто из них не мог быть уверен, что нападает не на одного из своих, потому что все противники, за исключением Уолли, были не в форменной одежде.
Разведчики знали друг друга слишком хорошо, чтобы совершить подобную ошибку. К тому же сипаи сражались винтовками с примкнутыми штыками, а два англичанина и оба индийских офицера были вооружены и саблями, и револьверами, и в кровопролитной рукопашной каждый выстрел поражал цель, поскольку, зная, что возможности перезарядить оружие у них не будет, солдаты эскорта стреляли лишь в самый последний момент и наверняка. Толпа же поступила иначе: во время первого броска на территорию миссии все до единого афганцы разрядили свои мушкеты (многие из них – в воздух), и теперь они могли противопоставить винтовочным и револьверным пулям своих врагов только холодное оружие.
Разведчики с максимальной выгодой воспользовались этим тактическим просчетом и принялись столь яростно орудовать штыками и саблями, что афганцы отступили под бешеным натиском неприятеля. Лишенные возможности обратиться в бегство из-за напирающих сзади людей, ничего толком не видевших и призывавших продолжать наступление, стесненные в движениях давкой и телами убитых и раненых, которых они топтали, перемещаясь в ходе схватки из стороны в сторону, афганцы в конечном счете повернулись кругом и бросились с оружием на тех, кто находился сзади. Внезапно толпу охватила паника, словно огонь полыхнул в сухой траве, и люди принялись отчаянно пробиваться назад, толкаясь и нанося удары друг другу в попытке покинуть поле боя. Отступление превратилось в беспорядочное бегство, и очень скоро на территории миссии не осталось никого, кроме убитых и раненых.
За время короткой схватки маленький отряд разведчиков произвел ровно тридцать семь выстрелов, и не менее четырех пуль – все крупнокалиберные, выпущенные из винтовок «ли-энфилд» с расстояния шести ярдов, – пробили навылет грудь вражеского солдата, убивая следующего за ним. Остальные выстрелы сразили по одному человеку каждый, а еще дюжину афганцев разведчики закололи штыками и девятерых зарубили саблями.
Последствия кровавой бойни не радовали глаз: десятки убитых валялись на пыльной, залитой кровью земле, там и сям какой-нибудь раненый с трудом поднимался на четвереньки и полз, точно умирающий зверь, с палящего солнца к благотворной тени.
Разведчики нанесли врагу страшные потери и почти уравняли положение. Но за свою кратковременную победу они заплатили дорогую цену, какую едва ли могли себе позволить, если учесть неуклонно сокращающуюся численность гарнизона. Из двадцати человек, участвовавших в третьей вылазке, назад вернулись лишь четырнадцать, из которых полдюжины еле держались на ногах, и ни один не вышел из боя целым и невредимым, хотя многие раны были поверхностными.
Сипаи на крыше казарм прикрывали возвращение товарищей винтовочным огнем, а остальные члены эскорта ждали под аркой, чтобы запереть за ними двери и проследовать вместе с ними в резиденцию. Но на сей раз победители шли усталой поступью, и на лицах у них было не радостное, а мрачное выражение. Мрачность людей, которые понимали: плоды тяжело доставшейся победы не удержать надолго, за них придется сражаться снова и снова, все меньшими и меньшими силами – или же сложить оружие, что равносильно самоубийству.
Они отсутствовали недолго, но за это короткое время пятеро из солдат, занимавших позиции на крышах двух зданий резиденции, были убиты и шестеро ранены: самодельные парапеты плохо защищали от стрелков, находившихся на более высоких крышах соседних домов, – казалось, с небес лился свинцовый дождь. Они помогли спустить раненых вниз, где охваченный отчаянием Келли и его единственный помощник, Рахман Бакш, в нижних рубашках, измазанные кровью с головы до пят, точно мясники на скотобойне, трудились как одержимые, промывая, зашивая и перевязывая раны, извлекая пули, накладывая шины, давая анестетики и опиаты в битком набитых комнатах, где раненые лежали, сидели или стояли, привалившись к стене, с перекошенными от боли и усталости лицами, но не жалуясь.
С мертвыми обращались более бесцеремонно: времени относить трупы вниз не было, и их использовали для укрепления ненадежных парапетов. Разведчики подходили к делу реалистически. Они не видели причин, почему бы в столь критический момент убитым товарищам не послужить своему корпусу до конца, – а конец казался близким, ибо теперь на двух крышах осталось меньше десяти человек, не считая мертвых. А враг не испытывал недостатка ни в людях, ни в боеприпасах…
– Пришел ли ответ от эмира, сэр? – спросил Уильям, когда, снимая на ходу окровавленную куртку, прохромал в кабинет и нашел там своего шефа, мертвенно-бледного от боли, но продолжающего методично стрелять сквозь проломанное в ставне отверстие.
– Нет. Надо послать еще одно письмо. Вы ранены?
– Всего лишь резаная рана. Ничего страшного. – Уильям сел и принялся разрывать свой носовой платок на полосы и связывать их вместе. – Но боюсь, мы потеряли шестерых, а еще несколько человек получили тяжелые увечья.
– С молодым Гамильтоном все в порядке? – резко осведомился сэр Луи.
– Да, если не считать пары царапин. Он отличный воин, этот парень. Сражался за десятерых и, подумать только, безостановочно горланил гимны. Солдатам, похоже, это нравилось – интересно, они хоть догадывались, о чем он поет? Вероятно, они решили, что это какая-то воинственная песнь… впрочем, если подумать, так оно и есть: «Божий Сын ведет войну» и тому подобное…
– Так он это пел? – спросил Каваньяри, тщательно прицеливаясь. Он нажал на спусковой крючок и довольно хмыкнул: – Попал!
– Нет, – сказал Уильям, перевязывая самодельным бинтом поверхностную рану на левой руке. – Что-то типа «вперед, вперед за бога битвы, и в бегство обратим врага»… – Он крепко затянул узел зубами, надел куртку и спросил: – Вы хотите, чтобы я написал еще одно письмо, сэр?
– Да. Короткое. Скажите этому гнусному мерзавцу, что он дорого заплатит, если позволит нам погибнуть: сиркар пришлет армию, захватит его страну и… Впрочем, нет, такого писать не стоит. Просто настоятельно попросите этого малого во имя чести и священных законов гостеприимства прийти к нам на помощь, пока нас всех не перебили. Скажите, что мы в отчаянном положении.
Уильям принялся писать очередное послание эмиру, а Каваньяри отправил слугу выяснить, есть ли среди них человек, достаточно хорошо знающий Бала-Хиссар и готовый предпринять рискованную попытку доставить письмо во дворец, – только не из числа солдат, они все до единого нужны здесь. Риск был огромным: в ситуации, когда задняя дверь забаррикадирована, все крыши в пределах видимости заняты меткими стрелками, а подходы к территории миссии перекрыты мятежниками, шансы добраться до места назначения были ничтожно малы. Однако едва Уильям закончил писать, как слуга вернулся с одним из конторских служащих, пожилым тихим индусом, который имел родственников в Кабуле, знал Бала-Хиссар как свои пять пальцев и, относясь к смерти с индусским безразличием, вызвался попытать счастья.
Уильям спустился с ним во двор, а Уолли послал одного человека к казармам и еще двух на крыши резиденции с приказом джаванам отвлечь огонь противника на себя, пока посыльный пытается выбраться с территории миссии.
Индус с помощью своих товарищей перелез через баррикаду, возведенную в южном конце улочки между резиденцией и казарменным блоком, повернул направо и торопливо двинулся вдоль глухой задней стены мусульманской казармы, оставаясь невидимым для врага на крышах домов к северу. Но потом ему предстояло перебежать через хорошо простреливаемое открытое пространство, а некоторые афганцы успели незаметно пробраться обратно на территорию миссии и занять позиции в конюшнях и за низкой глинобитной стеной, огораживавшей коновязи. Два десятка мужчин, ведомые факиром, выскочили из укрытий и бросились вперед, чтобы преградить индусу путь к Кулла-Фи-Аранджи, а остальные отрезали ему отступление. И хотя он поднял над головой письмо и закричал, что безоружен и несет послание эмиру, они накинулись на него с ножами и тулварами и на глазах у гарнизона разрубили беззащитного человека на мелкие куски.
Жестокое убийство не осталось неотомщенным. Сипаи на крыше казарм повскакали на ноги и стали стрелять частыми залпами по убийцам, а Уолли, наблюдавший за происходящим с крыши офицерского собрания, послал джамадара Дживанд Сингха с двадцатью солдатами выбить противника с территории миссии. Это была четвертая вылазка, предпринятая с утра разведчиками, и они снова оттеснили афганцев назад и страшно отомстили за искромсанного, чудовищно изуродованного человека, отрубленная рука которого по-прежнему сжимала пропитанную кровью записку с отчаянной мольбой о помощи, обращенной к ничтожному трусу, сидевшему на троне Афганистана.
В последний год Уолли видел много жутких зрелищ и думал, что стал невосприимчив к ним. Но при виде зверской расправы над несчастным индусом – который, будучи безоружным посыльным, несущим письмо правителю Афганистана, должен был пользоваться неприкосновенностью, – ему стало дурно, и он бросился вниз по лестнице, чтобы лично возглавить атаку. Но во дворе Уолли сообщили новость, что враги в тылу, не сумев выломать маленькую дверь в задней стене двора, теперь пробивают саму стену и уже пробили в двух местах.
Угроза была слишком серьезной, и потому, послав джамадара возглавлять вылазку, Уолли взялся за устранение новой опасности. Они и так с трудом держались, вынужденные отражать атаки на передней линии обороны и с правого фланга под огнем с соседних крыш, но если враг прорвется с тыла и хлынет во двор, гарнизону вместе с ранеными придется покинуть резиденцию и отступить в казармы – на последнюю оставшуюся у них позицию. Причем позицию, не подходящую для обороны: как только они сдадут резиденцию, удержать казармы от наступающего противника станет невозможно, поскольку тогда он откроет по зданиям массированный огонь с расстояния нескольких ярдов, а они, загнанные туда, не смогут видеть территорию миссии и следить за действиями афганцев.
Сломать заднюю стену, прискорбно тонкую, не составляло труда, и люди, заполонившие узкую улочку за ней, крушили ограду, не подвергаясь никакой опасности. Стрелять по ним можно было лишь со зданий резиденции, причем стоя на парапетной стенке на доме посланника или на самом углу крыши офицерского собрания и целясь прямо вниз. Первые три джавана, попробовавшие сделать это, были мгновенно убиты вражескими стрелками, укрывавшимися за парапетами крыш на другой стороне улицы, и повторять попытку не стали.
Афганцы довольно долго крушили стену, прежде чем люди в резиденции заметили опасность. Стук киркомотыг заглушался безостановочным треском выстрелов и ревом толпы, чьи ненависть к неверным и врожденная воинственность разжигались долгим постом Рамадана. О существовании новой смертельной угрозы стало известно, только когда несколько слуг, прятавшихся на первом этаже дома посланника, увидели отверстие, появившееся в стене у самого пола. Один из них бросился наверх, чтобы предупредить об опасности, и стал умолять посланника покинуть свой кабинет и перейти в другое здание.
– Хузур, если эти шайтаны пробьются снизу, вы окажетесь в западне. А тогда что станется с нами? Вы нам отец и мать, и, если мы потеряем вас, нам конец – всем нам конец! – провыл объятый ужасом мужчина, колотя лбом об пол.
– Би-вакуфи! – гневно рявкнул Каваньяри. – А ну, встань! Нытье вас не спасет, а вот работа – может. Пойдемте, Уильям, и остальные тоже; им там понадобится наша помощь.
Он устремился к лестнице, Уильям и два джавана, стрелявшие сквозь щели в ставнях, последовали за ним, а стенающий слуга замыкал шествие. Но Уолли, увидев серое лицо и несфокусированный взгляд шефа и поняв, что на сей раз отказаться от его помощи не удастся, сумел убедить его, что он принесет гораздо больше пользы в качестве снайпера, ведущего огонь по толпе с верхнего этажа офицерского собрания, дабы отбить у мятежников охоту снова вторгнуться на территорию миссии.
Каваньяри не стал возражать. Он начинал страдать от последствий контузии и не заподозрил, что на самом деле лейтенант Гамильтон попросил его занять именно эту позицию лишь потому, что считал верхний этаж офицерского собрания гораздо более безопасным местом, чем полный народа двор, и хотел оградить раненого начальника от ненужного риска.
Словно доказывая оправданность такой предосторожности, мушкетная пуля, выпущенная с близкого расстояния и на уровне коленей, просвистела над землей, едва Уолли успел увести сэра Луи со двора. Выстрел ранил двоих мужчин и привел в изрядное смятение всех остальных: казалось, он произведен из палатки, где прежде хранились боеприпасы, и только после второго и третьего выстрела гарнизон понял, что афганцы пробили стену за пустой палаткой и стреляют по ним вслепую с улицы за резиденцией. Двор словно по волшебству опустел, и Уильям приказал наику (старосте) Мехр Дилу и сипаям Хасан Гулу и Удин Сингху заделать дыру. А чтобы добраться до нее, требовалось снять палатку.
Трое джаванов сумели сделать это и с помощью палаточных колышков затолкали скомканную парусину в пролом, после чего загородили ненадежно заделанное отверстие толстой кожаной ширмой из столовой комнаты и окованным жестью сундуком с зимней одеждой своего командира. Но по ходу дела наику прострелили руку, и сразу по окончании работы Хасан Гул отвел раненого товарища в здание офицерского собрания, к доктору-сахибу, ибо рука у Мехр Дила висела плетью и из-под кушака, который он туго затянул над раной в надежде остановить кровотечение, лилась кровь.
Комнаты на первом этаже были полны мертвых, раненых и умирающих, но доктора-сахиба там не оказалось, и его измученный помощник, Рахман Бакш, на миг подняв взгляд от полотенца, которое накладывал в качестве тампона на огнестрельную рану в бедре какого-то сипая, сказал, что сахиба позвали наверх и что Хасан Гулу лучше отвести наика туда – здесь, внизу, уже нет места для раненых.
Двое джаванов поднялись по лестнице в поисках доктора и, заглянув в открытую дверь, увидели, как он склоняется над сэром Луи, который лежит на кровати, согнув ноги в коленях и держась рукой за голову. Зрелище не встревожило их, поскольку все знали, что «бара-сахиб» получил ранение в голову; решив, что он страдает от последствий ранения (и не желая отвлекать доктора от столь высокопоставленного пациента), джаваны повернулись и спустились вниз, чтобы подождать, когда Келли-сахиб освободится.
Но сэр Луи свалился не от контузии. Он снова был ранен, на сей раз пулей, пробившей деревянную ставню, за которой он стоял, – пулей, выпущенной из одной из английских винтовок, партию которых прежний вице-король, лорд Майо, в знак доброго расположения подарил отцу Якуб-хана, Шер Али, от имени британского правительства…
Сэр Луи умудрился добраться до кровати, и совар, стрелявший сквозь отверстие в стене рядом с окном, сбегал вниз за майором медицинской службы Келли. Но Рози ничего не мог сделать, кроме как дать раненому воду – ибо он очень хотел пить – и обезболивающее средство. И надеяться, что конец наступит быстро.
Он не мог даже остаться с посланником. В его помощи нуждалось слишком много других людей, часть которых могла продолжать сражаться после оказания медицинской помощи. И Рози не считал нужным сообщать, что Каваньяри-сахиб смертельно ранен: подобная новость повергла бы гарнизон в уныние, а они и так находились под сильным психологическим давлением, потому что афганцы на улице и на соседних крышах начали призывать своих единоверцев мусульман присоединиться к ним – убить четырех сахибов и присвоить сокровища резиденции.
– Убейте неверных и присоединяйтесь к нам! – кричали зычные голоса невидимых людей, крушащих хлипкую саманную стенку двора. – Мы ничего не имеем против вас. Вы наши братья, и мы не желаем вам зла. Отдайте нам ангрези – и мы отпустим вас на все четыре стороны. Присоединяйтесь к нам, присоединяйтесь к нам!
«Благодарение Господу за молодого Уолли, – подумал Рози, прислушиваясь к неумолчным призывам. – Если бы не он, некоторые из наших людей, возможно, не устояли бы перед искушением поступить именно так, чтобы спасти свои шкуры». Но Уолли, похоже, знал, как противостоять этим заманчивым предложениям и поднять дух гарнизона, не только своих джаванов, но и многочисленных штатских – слуг и канцелярских работников, укрывавшихся в резиденции. Он, казалось, обладал способностью находиться в полудюжине разных мест одновременно – сейчас он на крыше одного из двух домов, а в следующий миг уже в казармах или во дворе, а еще мгновение спустя в комнатах, где лежат раненые и умирающие: хвалит, подбадривает, утешает, поднимает на смех малодушных, отпускает шуточки и распевает во все горло, взбегая по лестнице, чтобы поддержать словом тающую группу разведчиков на крыше офицерского собрания или сипаев на крыше казарм, ведущих огонь по мятежникам под ненадежным прикрытием парапетной стенки.
Рози посмотрел на умирающего посланника и подумал: «Когда он умрет, вся ответственность за оборону этой крысиной ловушки ляжет на плечи молодого Уолли… Уже лежит. Впрочем, надежнее плеч не найти». Он повернулся и вышел из комнаты, затворив за собой дверь и велев одному из слуг сидеть подле нее и никого не впускать: у бара-сахиба болит голова, и ему нужно отдохнуть.
Комната располагалась в глубине дома и была сравнительно прохладной, но, когда Рози вышел за порог, на него накатила волна жара и вони, ибо солнце стояло высоко над головой и во дворе резиденции почти не было тени, а на крышах, где находились разведчики, так и вовсе не было. Свежесть раннего утра давно исчезла, и в знойном воздухе воняло серой и черным порохом, а из нижних комнат обоих домов шел тошнотворный всепроникающий запах свежей крови и йодоформа – и прочие, еще более отвратительные запахи, которые усилятся с течением времени.
«У нас скоро кончатся медикаменты, – подумал Рози, – и бинты, и корпия. И люди…» Он взглянул через плечо на закрытую дверь и, почти бессознательно отдав честь, спустился по лестнице в душные, жаркие, зловонные комнаты, где жужжащие рои мух усугубляли страдания раненых, стоически терпевших все муки.
Многие мятежники пробрались обратно на территорию миссии и укрылись в конюшнях и за многочисленными глинобитными стенами, в которых они прорубали бойницы и сквозь них вели огонь по казармам и резиденции. Но у Уолли не хватало солдат для очередной вылазки. Его ненадежные укрепления между вражескими позициями на территории миссии и соседними домами, на крышах которых собиралось все больше стрелков, подвергались яростному обстрелу, и казалось удивительным, что в гарнизоне еще остались живые. Но живые все же остались, хотя их численность стремительно сокращалась. Тот факт, что противник нес значительно большие потери, не утешал. Уолли прекрасно понимал: у афганцев неисчерпаемые резервы и, сколько бы раз разведчики ни отбрасывали их и сколь бы многих ни убили, сотни других мгновенно придут на смену, точно зубы дракона. Но заменить убитых и раненых в резиденции некому. И из дворца по-прежнему никаких известий и никакой помощи…
Он принимал контрмеры против афганцев, пробивающих стену двора, когда запыхавшийся совар сбежал по лестнице с крыши офицерского собрания и сбивчиво доложил, что мятежники на улице притащили длинные лестницы и перекидывают их с домов напротив подобием мостов, по которым карабкаются, точно мартышки. Несколько из них уже достигли крыши – и что делать защитникам резиденции? Им не выстоять против такого количества врагов.
– Отступайте вниз по лестнице, – резко приказал Уолли, – но медленно, чтобы афганцы последовали за вами.
Совар убежал, а Уолли передал аналогичный приказ разведчикам на крыше дома посланника и, велев джамадару Мехтаб Сингху следовать за ним со всеми джаванами, каких только можно отозвать с позиций, бросился в здание офицерского собрания.
Разведчикам удалось скинуть первые лестницы на головы толпы. Но за ними появились другие – полдюжины, самое малое, – и хотя первые афганцы, достигшие крыши, были убиты выстрелами в упор, остановить поток людей, карабкавшихся следом за ними, не представлялось возможным, а потому маленькая группа разведчиков отступила к лестнице и стала спускаться, ступенька за ступенькой.
Уолли с подкреплением застал их на верхней лестничной площадке. В руке он сжимал заряженный револьвер, но стрелять не стал, а энергичным жестом приказал джаванам спускаться ниже и отдал короткие распоряжения, с трудом перекрывая дикие вопли афганцев, которые, увидев отступление противника, ринулись к лестнице и понеслись вниз по ступенькам, размахивая тулварами и толкая друг друга. А разведчики продолжали отступать в явном беспорядке, теснясь, пихаясь, оглядываясь через плечо на ходу…
– Давай! – проорал Уолли, вскакивая на плетеное кресло, стоявшее у двери его спальни. – Маро!
И когда разведчики повернулись кругом в узком коридоре и бросились на афганцев из первых рядов, он выстрелил поверх их голов в мятежников, которые толпились выше по лестнице и не могли отступить, потому что сзади напирали другие.
Даже плохой стрелок едва ли промахнулся бы с такого расстояния, а Уолли стрелял превосходно. В течение шести секунд полдюжины афганцев свалились с крутой лестницы с пулей в мозгах, и еще столько же, споткнувшись на бегу о тела, кубарем покатились вниз, точно овцы с крутого берега, и погибли от сабель и штыков разведчиков.
Амброуз Келли, услышав шум сражения и поняв, что враг ворвался в здание офицерского собрания, мигом сменил скальпель на револьвер и кинулся наверх, но был отброшен назад людьми, которые кололи, рубили и сцеплялись друг с другом (в такой тесноте саблями особо не помашешь) или орудовали карабинами и винтовками, как дубинками, не имея времени перезарядиться. Впрочем, Рози со своей позиции не мог даже воспользоваться револьвером. Но Уолли, чьи голова и плечи возвышались над толпой, заметил доктора, понял, что тот не решается стрелять в такую кучу-малу, стремительно спрыгнул со стула, выхватил у доктора оружие и, вернувшись на прежнюю выигрышную позицию, воспользовался им наилучшим образом.
Треск выстрелов, давка на лестнице, дикие вопли и столпотворение внизу заставили афганцев в задних рядах осознать, что предводителей постигла беда. Они остановились на верхних ступеньках, а несколько из них, потеряв голову, начали яростно палить по участникам ожесточенного сражения, тогда как остальные спешно отступили и больше не предпринимали попыток вторгнуться в резиденцию сверху. Из их товарищей, столь отважно ринувшихся вниз по крутой лестнице, назад не вернулся ни один.
– Давай, Рози! – задыхаясь прокричал Уолли, бросая разряженный револьвер обратно владельцу и торопливо заряжая свой собственный. – Они удирают! Теперь у нас есть шанс выбить их с крыши!
Он повернулся к Хасан Гулу, который привалился к стене лестничной площадки, тяжело дыша от напряжения, и приказал собрать всех остальных, подняться на крышу и прогнать оттуда противника. Но сипай помотал головой и хрипло проговорил:
– Ничего не получится, сахиб. Нас слишком мало… Джама-дар Мехтаб Сингх убит, и хавилдар Карак Сингх тоже… они погибли в схватке на лестнице… А из джаванов, занимавших позиции на крыше, уцелело только двое. Я не знаю, сколько живых осталось в другом доме, но нас здесь всего семеро…
Семеро. Всего семеро, чтобы удерживать от противника три этажа этой штукатурно-глиняной крысиной ловушки, сплошь изрешеченной пулями и битком набитой ранеными.
– Значит, нам надо забаррикадировать лестницу, – заявил Уолли.
– Чем? – устало спросил Рози. – Мы уже пустили на сооружение баррикад все, что могли. Даже двери.
– Вот еще дверь…
Уолли двинулся к ней, но доктор схватил его за руку и резко сказал:
– Нет! Не надо, Уолли. Не тревожь его.
– Кого? Кто там в комнате? О, ты имеешь в виду шефа? Он не станет возражать. У него лишь… – Он осекся и с ужасом уставился на Рози, внезапно все поняв. – Ты хочешь сказать, дело плохо? Но… но ведь у него легкое ранение в голову. Не могло же оно…
– Недавно его ранило в живот. Я ничего не мог сделать, кроме как дать ему столько опиума, сколько счел возможным выделить, и оставить его спокойно умирать.
– Спокойно! – яростно проговорил Уолли. – О какой такой спокойной смерти может идти речь, если только…
Он умолк и изменился в лице. Потом вырвал свою руку, повернул дверную ручку и вошел в полутемную комнату, куда свет проникал лишь через пулевые отверстия в ставнях да бойницы, прорубленные в дощатых оштукатуренных стенах с нацарапанными на них именами русских, последних – и более удачливых – гостей эмира Афганистана.
Закрытая дверь спасала от зноя, но не спасала от мух, круживших по комнате роями, и не заглушала звуков сражения. Здесь тоже стоял тяжелый запах крови и черного пороха.
Человек на кровати лежал в прежней позе, но, невероятное дело, был еще жив. Он не повернул головы, но Рози, вошедший в комнату следом за Уолли и затворивший за собой дверь, увидел, как он медленно скосил на них глаза, и подумал: «Он не узнает нас. Он при смерти и оглушен наркотиком».
Взгляд умирающего был совершенно пустым, и движение мутных глаз казалось чисто рефлекторным. Но потом они вдруг обрели осмысленное выражение. Титаническим усилием воли Луи Каваньяри заставил свое сознание вырваться из темноты, неумолимо смыкавшейся вокруг него, и, собрав последние силы, хрипло проговорил:
– Привет, Уолтер. Как у нас…
У него пресеклось дыхание, но Уолли ответил на непроизнесенный вопрос:
– Все отлично, сэр. Я пришел доложить вам, что эмир прислал к нам на помощь два казилбашийских полка и толпа обратилась в бегство. Думаю, в самом скором времени мы очистим нашу территорию от противника, так что вы не должны волноваться, сэр. Теперь вы можете отдохнуть: мы гоним их в хвост и в гриву.
– Молодец, – сказал сэр Луи чистым, звучным голосом.
Пепельно-серое лицо его слегка порозовело, и он попытался улыбнуться, но острый приступ боли превратил улыбку в страдальческую гримасу. Он снова стал задыхаться, и Уолли наклонился, чтобы расслышать слова, которые он силился произнести.
– Эмир… – прошептал сэр Луи. – Рад слышать… не ошибался на его счет… в конце концов. Скажите Уильяму… передайте благодарность и… телеграфируйте вице-королю… Скажите… скажите моей… жене…
Скрюченное тело судорожно дернулось и замерло.
Через несколько мгновений Уолли медленно выпрямился и снова услышал раздражающее жужжание мух и подобный рокоту прибоя неумолчный рев толпы, которые звучали фоном к резкому треску выстрелов и частым хлопкам пуль о наружные стены.
– Он был великим человеком, – тихо промолвил Рози.
– Замечательным. Вот почему я… мы не могли допустить, чтобы он умер с мыслью, что он…
– Все правильно, – сказал Рози. – Успокойся, Уолли, Бог простит тебе эту ложь.
– Да, но сейчас он уже знает, что я солгал.
– Там, где он сейчас, это не имеет значения.
– Да, верно. Хотелось бы…
Мушкетная пуля ударила в ставню, выбив из нее фонтанчик мелких щепок, и Уолли повернулся и быстро вышел из комнаты, не видя толком, куда идет, – в глазах у него стояли слезы.
Рози на мгновение задержался, чтобы накрыть простыней мертвое лицо, и, выйдя в коридор не столь скорым шагом, застал товарища уже за работой. Уолли вместе с другими баррикадировал выход на крышу единственными наличными предметами: трупами и сломанным оружием – тулварами, мушкетами и джезайлами – афганцев, убитых на лестнице.
– Они вполне могут сослужить нам службу, – угрюмо сказал Уолли, помогая укладывать трупы один на другой, подпирая их длинноствольными джезайлами и сооружая chevaux-de-frise из бритвенно-острых лезвий тулваров и афганских ножей, предварительно отделенных от рукоятей. – Надолго такое препятствие противника не задержит, но это самое большее, что мы можем сделать: больше у нас ничего нет. Я должен найти Уильяма и выяснить, сколько наших ребят осталось в доме напротив. Теперь суна (слушай), Хайрулла, – сказал он, повернувшись к одному из соваров. – Ты и все прочие остаются здесь и препятствуют врагу убрать тела. Но не тратьте больше боеприпасов, чем необходимо. Пары выстрелов будет достаточно.
Он быстро спустился по лестнице, перебежал через двор под градом пуль и сообщил Уильяму о смерти сэра Луи.
– Ему всегда везло, – спокойно заметил Уильям.
Лицо у секретаря, как и у Уолли – да и у всех остальных, – представляло собой исчерченную струйками пота маску из крови, пыли и пороховой копоти. Но взгляд у него оставался таким же спокойным, как голос, и, хотя он уже несколько часов кряду стрелял и сражался без передышки, он по-прежнему казался тем, кем был, – гражданским лицом и человеком мирного труда.
– Как по-твоему, сколько мы еще продержимся, Уолли? – спросил он. – Они пробивают ходы, что твои кроты. Едва мы заделываем одну дыру, они проламывают следующую. В принципе, справляться с этим не составляет особого труда. Теперь нам известно, что они задумали, и всякий раз, когда мы видим, как от стены отваливается кусок штукатурки, мы становимся рядышком, а потом разряжаем дробовик в дыру, едва она становится достаточно большой. Афганцы не в восторге. Но чтобы держать под наблюдением всю стену во дворе и в обоих домах, требуется уйма людей. Я не знаю, сколько джаванов осталось у тебя, но здесь осталось меньше дюжины. И немногим больше во дворе, полагаю.
– Четырнадцать, – коротко подтвердил Уолли. – Я только что сосчитал. Абдулла, мой горнист, говорит, что в казармах осталось от пятнадцати до двадцати человек, а с семью в офицерском собрании…
– Семью! – выдохнул Уильям. – Но я думал… Что случилось?
– Лестницы. Ты что, не заметил? Эти сволочи притащили лестницы и сумели забраться на крышу и оттеснить оттуда наших ребят. Они проникли в дом, и несколько минут нам приходилось несладко, но мы отделались от них. На время, по крайней мере.
– Я не знал, – ошеломленно проговорил Уильям. – Но если они на крыше, значит, мы окружены.
– Боюсь, да. Сейчас нам необходимо парализовать шайку на крыше офицерского собрания, поставив двух парней с дробовиками у выходящих во двор окон в кабинете шефа, чтобы они открывали огонь, как только какой-нибудь мерзавец высунется. Пусть они прогнали нас с крыши, но от этого они ничего не выиграют, если им придется лежать на брюхе в дальнем ее углу. Ты лучше оставайся здесь и управляйся с теми, кто пытается пробить стену, а я… – Осекшись на полуслове, он резко вскинул голову, принюхался и тревожно спросил: – Чувствуешь запах дыма?
– Да, он доносится с улицы за стеной. Мы давно почуяли его сквозь дыры, что проделывают эти крысы. Наверное, там пожар в одном из домов. Ничего удивительного, если учесть количество древних джезайлов, из которых они вслепую палят в разные стороны.
– Вслепую, только пока остаются по другую сторону стены, – сказал Уолли и уже двинулся прочь, когда Уильям остановил его.
– Послушай, Уолли, мне кажется, нам надо еще раз попробовать передать записку эмиру. Он явно не получил ни одной из предыдущих. Я в жизни не поверю, что он не пришел бы к нам на помощь, если бы знал о нашем отчаянном положении. Мы должны найти человека, который возьмется отнести послание.
Они нашли такого человека, и на сей раз посыльный сумел справиться с заданием, притворившись одним из мятежников. В окровавленной одежде, с живописной повязкой на голове он благополучно доставил записку Уильяма во дворец. Но сейчас там царило еще более сильное смятение, чем несколько часов назад, когда Гхулам Наби (он все еще ждал в приемной, снедаемый тревогой) принес второе письмо от сэра Луи. Последнему посыльному тоже велели ждать ответа, но ответа он так и не получил. К этому времени эмир не сомневался, что, как только мятежные толпы разделаются с британской миссией, они обратят свой гнев на него и заставят его и его семью заплатить жизнью за то, что он позволил неверным явиться в Кабул.
– Они убьют меня, – простонал эмир, обращаясь к настойчивым муллам, наконец-то добившимся очередной аудиенции. – Они убьют всех нас.
И снова главный мулла призвал Якуб-хана спасти гостей и отдать артиллерии приказ открыть огонь по толпе. И снова эмир отказался, истерически заявив, что тогда толпа сразу же нападет на дворец и убьет его.
В конце концов, пристыженный упреками, он согласился действовать: вызвал своего восьмилетнего сына Яхья-хана и, посадив маленького мальчика на лошадь, отправил его в сопровождении жалкой горстки сирдаров и учителя – последний держал высоко над головой Коран, чтобы все видели, – умолять обезумевшую толпу во имя Бога и Пророка вложить оружие в ножны и разойтись по домам.
Но толпа, столь яростно требовавшая крови неверных, не отказалась от своей жестокой забавы при виде Священной Книги или испуганного лица ребенка, пусть и наследника афганского престола. Дрожащего учителя стащили с седла, Коран вырвали у него из рук, швырнули на землю, стали топтать и пинать, и злополучные посредники, теснимые взбешенными людьми, выкрикивающими оскорбления и угрозы, пустились наутек во дворец, опасаясь за свою жизнь.
Однако еще оставался один афганец, который не боялся толпы.
Неукротимый главнокомандующий Дауд-шах, весь израненный, встал с постели и, собрав нескольких преданных солдат, направился к резиденции, чтобы противостоять городской черни столь же смело, как он противостоял мятежникам из Ардальского полка. Но авторитет армии значил для толпы не больше, чем Священная Книга столь громко провозглашаемой веры. Одержимые желанием убивать и грабить, люди набросилась на доблестного генерала, точно свора злобно рычащих дворняг на кошку, и, словно дикая кошка, он сражался не на жизнь, а на смерть.
Какое-то время Дауд-шаху и его людям удавалось отбиваться от озверевших бунтовщиков, но силы были слишком неравными. Главнокомандующего стащили с лошади, и толпа мгновенно сомкнулась вокруг него, пиная, топча, забивая камнями. Только вмешательство горстки его солдат спасло жестоко избитого человека и его прискорбно малочисленный отряд от смерти. Солдаты видели, как он выезжает, и бросились ему на помощь, рубя саблями налево и направо с лютой яростью, заставившей толпу отступить.
– Больше мы ничего не в силах сделать, – сказали наблюдавшие за происходящим муллы.
Осознав бесполезность любых попыток человеческого вмешательства, они покинули дворец и вернулись в свои мечети, дабы молиться о вмешательстве Аллаха.
