Могила Бабура – Бабура Тигра, который захватил «землю Каина» всего через несколько лет после открытия Америки Колумбом, а потом завоевал Индию и основал императорскую династию, просуществовавшую несколько веков и пребывавшую у власти еще на памяти Аша, – находилась в обнесенном стеной саду на склоне холма к юго-западу от Шер-Даваза.

Во времена Бабура это место называлось «Сад ступеней», и он так любил здесь бывать, что завещал перевезти свое тело сюда для погребения, хотя умер далеко в Индии, в Агре. Его вдова, Биби Мубарика, приехала в Агру, забрала тело мужа и отвезла обратно в Кабул через перевалы.

В нынешние дни сад носил название «Последний приют Бабура», и в него мало кто наведывался, ибо начался Рамадан, месяц поста. Но поскольку он считался парком для прогулок, никому не показалось бы странным, что молодой сахиб, командующий индийским эскортом иностранного посланника, решил посетить подобное историческое место и завязал разговор с одним из местных любителей достопримечательностей. На самом деле весь сад находился в полном распоряжении Аша и Уолли, так как, несмотря на духоту и обложенное небо, дождь еще не пролился, а знойный ветер, гнавший неповоротливые свинцовые облака над долиной, поднимал пыль и все благоразумные кабульцы сидели по домам.

Маленький ручеек в искусственном русле тек мимо древней мраморной плиты и развалин павильона, отмечавшего могилу великого завоевателя. Ветер усеивал воду опавшими листьями и крутил пыльные смерчи между деревьями, цветущими кустами и резными деревянными арками маленькой мемориальной мечети – непритязательного строения, столь же остро нуждавшегося в реставрации, как и гробница Бабура. В тот день там находился лишь один верующий, и, только когда он поднялся на ноги и вышел, Уолли узнал в нем Аша.

– Что ты там делал? – спросил он, после того как они обменялись приветствиями.

– Молился о Тигре, – сказал Аш. – Мир праху его. Он был великим человеком. Недавно я перечитывал его мемуары, и мне приятно думать, что его останки покоятся под этой травой и что я могу сидеть рядом с ними и вспоминать о замечательной жизни, прожитой Бабуром, о вещах, которые он видел и делал, о возможностях, которыми воспользовался… Давай укроемся где-нибудь от ветра.

В саду находились и другие могилы, поскромнее. Над сухой травой поднимались традиционные мусульманские стелы из потрепанного непогодой мрамора или известняка; некоторые все еще стояли прямо, но большинство заваливались в ту или другую сторону или лежали на земле. Аш прошагал мимо них и, на мгновение остановившись у гробницы Бабура, прошел к ровной площадке, защищенной от ветра кустами, и сел на пыльную траву, поджав ноги по-турецки.

– Поздравляю с днем рождения, Уолли, и желаю тебе долгих лет жизни.

– Так ты помнишь, – сказал Уолли, покраснев от удовольствия.

– Разумеется. Я даже приготовил тебе подарок.

Аш порылся за пазухой и вытащил маленькую бронзовую статуэтку коня – древнюю китайскую вещицу, которую он купил накануне на базаре, зная, что Уолли придет от нее в восторг. Так оно и случилось, но вот даритель остался недоволен, обнаружив, что лейтенант Гамильтон явился на встречу без сопровождения.

– Бога ради, Уолли! Ты в своем уме? Ты что, не взял с собой хотя бы саиса?

– Если ты имеешь в виду Хусейна, то нет. Не кипятись. Я дал ему выходной, а вместо него взял с собой одного из наших солдат, совара Таймуса. Ты его не знаешь, он вступил в полк уже после твоего отбытия. Отличный парень, смелости у него на шестерых хватит. Коте-дафадар говорит, что он шах-заде в своем праве и князь Садозайской династии, и это, вероятно, правда. То, чего он не знает о Кабуле и кабульцах, и знать не стоит. Благодаря Таймусу нам удалось благополучно выскользнуть из Бала-Хиссара так, чтобы за нами не увязалась пара афганских солдат. Он ждет за оградой с лошадьми, и, если ему покажется подозрительным какой-нибудь человек, приближающийся к саду, будь уверен, он даст мне знать. Так что успокойся и прекрати кудахтать, точно старая курица.

– Я все равно скажу: ты должен был взять с собой по меньшей мере трех соваров. И саиса, – сердито сказал Аш. – Я бы в жизни не согласился встретиться с тобой, если бы знал, что у тебя хватит ума выехать из резиденции без надлежащей охраны. Бога ради, неужели никто из вас не понимает, что здесь творится?

– Негоже таким тоном разговаривать с человеком в день его рождения, – ухмыльнулся Уолли, нисколько не смутившись. – Конечно, мы понимаем, дурень ты эдакий. К твоему сведению, мы не настолько глупы, как ты думаешь. На самом деле именно поэтому я явился сюда тайком, с одним только Таймусом, а не стал привлекать к себе внимание и возбуждать враждебные чувства в местных жителях, с шумом выезжая из резиденции в сопровождении вооруженной охраны.

– Ну ладно, допустим, – резко сказал Аш, все еще не оправившийся от потрясения. – Но насколько я понял, сам эмир посоветовал твоему начальнику на время воздержаться от прогулок по улицам.

– По улицам – да. Его милость, похоже, считает, что пока нам лучше не болтаться по городу. Но здесь нет никаких улиц, а от города досюда рукой подать. И вообще, откуда ты это знаешь? Я думал, этот совет был дан сэру Луи по секрету. Он явно не хотел бы, чтобы каждый встречный-поперечный знал о подобных вещах.

– Думаю, никто и не знает, – сказал Аш. – Мне сообщил об этом наш отставной офицер, рисалдар-майор Накшбанд-хан. Который, между прочим, получил данную информацию из первых рук – от самого сэра Луи.

– Ах вот как, – пробормотал Уолли, откидываясь на траву и закрывая глаза. – И вероятно, это ты прислал старого бездельника в резиденцию предупредить нас, что в городе полно грубых неотесанных парней из Герата и что, если мы не спрячемся в резиденции до их ухода, кое-кто из них может обозвать нас плохими словами или даже показать нам нос? Мне следовало сразу догадаться. Нет, не говори мне про свой служебный долг, я и без тебя все знаю. Но, черт возьми, сегодня мой день рождения. Нельзя ли на сей раз забыть о политической ситуации и делах разведки и для разнообразия поговорить на другие темы? Приятные темы…

Больше всего на свете Ашу хотелось именно этого, но он скрепя сердце произнес:

– Нет, Уолли, боюсь, нельзя. Мне надо сказать тебе несколько важных вещей. Во-первых, тебе придется прекратить состязания, которые ты устраиваешь между своими ребятами и афганцами.

Уолли резко сел и с негодованием уставился на друга.

– Прекратить? За каким чертом? Да афганцы от них в восторге! Они отличные наездники и с огромным удовольствием соревнуются с моими парнями. На игры всегда собираются толпы народа, и лучшего способа наладить с ними дружеские отношения не придумать.

– Мне ясно, почему ты так считаешь. Но ты не понимаешь, что творится у них в головах. Они смотрят на дело иначе, и игры вовсе не пробудили в них добрые чувства к нам, а, напротив, глубоко оскорбили. Дело в том, Уолли, что твои совары чертовски хороши в этом виде спорта, и кабульцы говорят, что ты устраиваешь состязания единственно с целью показать, как легко вы можете победить их, и что каждый раз, когда твои люди саблей рассекают пополам подвешенный лимон или острием копья расщепляют палаточный колышек, они демонстрируют, как будут рубить саблями и пронзать копьями своих врагов – иными словами, афганцев. Если бы ты постоял в толпе зрителей и послушал, о чем они говорят между собой, ты бы оставил всякую болтовню о «налаживании дружеских отношений с афганцами». В действительности все, что ты делаешь, раздражает их еще пуще прежнего, а видит Бог, они и так достаточно раздражены.

– И даже более чем достаточно! – вспылил Уолли. – Так вот почему ты тогда нарядился, как пугало, и забрал все призы для команды соперников! Я все не мог понять, что за игру ты ведешь, и запросто мог бы…

Он осекся, не находя слов, и у Аша хватило такта принять пристыженный вид и сказать, словно защищаясь:

– Я сделал это не ради забавы, что бы ты ни думал. Я надеялся немного восстановить равновесие и разрядить обстановку. Но я не думал, что ты меня узнаешь.

– Не узнать тебя, когда мне известны все приемы верховой езды, которыми ты владеешь, и все твои… Силы небесные! Да ты сам сумасшедший, честное слово. Ты хоть представляешь, как сильно ты рисковал? Ладно еще, что я тебя узнал, но я готов держать с тобой пари на свое годовое жалованье против гнилого апельсина, что к настоящему времени в эскорте не осталось ни одного джавана, который не знает, кто ты такой.

– Не стану с тобой спорить. – Аш криво улыбнулся. – Вероятно, они знают гораздо больше, чем ты думаешь. Но они умеют держать язык за зубами. Разве кто-нибудь из них, к примеру, докладывал тебе, что каждый раз, когда они выезжают за пределы крепости, кабульцы не только оскорбляют их самих, но и поносят самыми непотребными словами тебя, Келли, Дженкинса и особенно Каваньяри? Вижу, что не докладывали! И их нельзя винить. Им стыдно передавать то, что говорят про вас на базарах, – к несчастью для вас, потому что, если бы они открыли вам правду, вы бы кое-что уразумели.

– Боже, что за народ, – с отвращением сказал Уолли. – В конечном счете тот сикх знал, о чем говорил.

– Какой сикх?

– Да так, один хавилдар из Третьего сикхского полка, с которым я как-то разговорился, когда мы находились в Гандамаке. Он был страшно возмущен мирным договором и тем, что мы выводим армию из Афганистана, и, похоже, считал всех нас сумасшедшими. Он спросил, что же это за война такая, и сказал: «Сахиб, эти люди ненавидят вас, и вы одержали над ними победу. С такими шайтанами (дьяволами) можно поступать только одним способом: стирать их в порошок». Наверное, так нам и следовало поступить.

– Наверное. Но сейчас об этом поздно говорить. Главное, о чем я хотел сказать, касается дела гораздо более важного, чем твои конноспортивные игры. Прежде я уже заводил с тобой речь на эту тему, но на сей раз, нравится тебе или нет, тебе придется обсудить вопрос с Дженкинсом. Как я говорил, эмир позволил распустить слухи, что миссия находится здесь единственно в качестве казначея и всеобщего благодетеля – иными словами, чтобы ее «выдоили», точно услужливую корову. Почти все верят, что это правда, а потому чем скорее сэр Луи убедит вице-короля согласиться на роль дойной коровы и прислать денег для выплаты задолженностей, тем лучше. Лишь так можно предотвратить мощный выброс кипящего негодования, которое ошпарит всех в пределах досягаемости. Как только этот голодный сброд из Герата получит жалованье, они покинут Кабул, а как только они уберутся, недовольные горожане поостынут и дадут эмиру возможность укрепить свою власть в стране и отчасти восстановить свой престиж. Я не говорю, что большое денежное вложение решит все проблемы этого бедняги, но оно, по крайней мере, послужит для него своего рода подпоркой и отсрочит момент, когда на него обрушится крыша… и на твою драгоценную миссию тоже.

Несколько мгновений Уолли молчал, а потом сердито сказал:

– Для этого потребуется чертова уйма денег, и я не возьму в толк, с какой стати нам выплачивать задержанное жалованье вооруженным силам страны, с которой мы воевали, – вражеской страны! Неужели ты не понимаешь? Ведь они требуют главным образом погашения задолженностей по жалованью, а значит, если у нас хватит ума расплатиться по предъявленному счету, получится, мы заплатим людям за то, что они сражались с нами? Заплатим за убийство Уиграма? И многих других наших товарищей? Нет, это ни в какие ворота не лезет! Это чудовищное предложение, и ты не можешь говорить серьезно.

– Но я говорю серьезно, Уолли. – Голос Аша был так же мрачен, как лицо, и в нем прозвучали нотки, в которых Уолли с неприятным удивлением опознал страх, настоящий страх. – Возможно, тебе это кажется чудовищным предложением, и я даже не уверен, что такая мера принесет сколько-нибудь долговременную пользу. Но это хотя бы устранит непосредственную угрозу и даст вашей миссии передышку. Это стоит сделать даже ради одного этого. Сейчас Каваньяри в первую очередь нужно время, а мне кажется, он его не получит, если только не купит.

– То есть ты предлагаешь, чтобы он вызвал этих мятежных дьяволов и вручил им…

– Нет. Я не предлагаю, чтобы он лично выдавал деньги гератским полкам, которые, кстати, не принимали участия в боевых действиях против нас и не верят, что мы выиграли хотя бы одно сражение. Но я готов поспорить, что он в состоянии заставить вице-короля прислать эмиру – и немедленно! – сумму, достаточную для погашения задолженности перед армией. Это даже можно расценивать не как подарок, а как часть обещанной по условиям мирного договора ежегодной субсидии, которая составляет шесть кроров. Черт возьми, Уолли, это шесть миллионов рупий! Даже малая доля этой суммы покроет все долги эмира перед войсками. Но если деньги не поступят в ближайшее время, очень скоро вся афганская армия окажется перед выбором: умереть от голода или пойти грабить. И поверь мне, они выберут последнее, как сделали гератцы. Как ты сам сделал бы на их месте!

– Это все замечательно, но…

– Здесь не может быть никаких «но». Голод толкает людей на самые дикие поступки, и я бы очень хотел сам поговорить с Каваньяри. Но я обещал командующему не лезть к нему со своими советами, потому что… Ладно, в любом случае, похоже, молодой Дженкинс – наша единственная надежда; в конце концов, он числится политическим советником. Тебе придется передать ему это – скажи, что говоришь со слов старого Накшбанд-хана… скажи что угодно. Но ради бога, вбей Дженкинсу в голову, что положение угрожающее и что если Каваньяри до сих пор не понимал этого, то должен понять сейчас. Ты же, Уолли, если в тебе есть хоть капля здравого смысла, прекратишь свои конноспортивные игры и предупредишь Розанчика, – (он имел в виду Амброуза Келли, которого товарищи по службе и друзья по понятным причинам называли «Рози»), – чтобы он отказался от своего благого намерения открыть бесплатную клинику. В городе уже говорят, что таким образом сахибы планируют отравить всех, у кого хватит ума туда обратиться.

– Да падет на них черное проклятие, – с чувством выдохнул Уолли. – Дьявол бы побрал этих бездельников: они с ним одной породы. Как подумаю обо всем, что мы собирались сделать – и сделаем, черт возьми! – чтобы помочь этим неблагодарным ублюдкам улучшить условия жизни и усовершенствовать законы, меня просто трясет от злости, честное слово.

Аш нахмурился и сурово заметил, что, возможно, они не хотят никакой помощи от иностранцев, кроме финансовой. Деньги, и только деньги, могут помочь эмиру и его подданным и спасти иностранцев в резиденции от гибели.

– Если войскам выплатят жалованье, у вас еще останется шанс отделаться лишь разбитым носом да несколькими синяками. Но если нет – я не поставлю и ломаного гроша на то, что с миссией ничего не случится или что эмир останется у власти.

– Какой ты, право, веселый и жизнерадостный малый, – криво усмехнулся Уолли. – Очевидно, дальше ты мне скажешь, что все муллы в городе призывают правоверных к священной войне?

– Как ни странно, не призывают. Разве что несколько. Здесь в городе есть один пылкий джентльмен из Герата, очень громогласный, и такой же громогласный факир. Но в большинстве своем муллы настроены на удивление мирно и, похоже, всячески стараются разрядить накаленную обстановку. Жаль, эмир у них никудышный. Бедняге, конечно, нельзя не сочувствовать, но он во всем уступает своему отцу, который, видит бог, не представлял собой ничего интересного. Афганцам сейчас нужен сильный правитель: второй Дост Мухаммед.

– Или парень вроде вон того, – предположил Уолли, кивая в сторону гробницы Бабура.

– Тигр? Упаси боже! – с жаром воскликнул Аш. – Если бы он заправлял здесь делами, мы бы в жизни не продвинулись дальше Али-Масджида. Вот о ком тебе стоит написать поэму: «Ода мертвому императору. Hic jacet ессе Barbur, magnus Imperator. Fama semper vivat… Да будет ему земля пухом».

Уолли рассмеялся и сказал, что попробует взяться за Бабура, когда закончит «Деревню Бемару», которая еще требовала отделки. О политической ситуации речи больше не заходило, и разговор перешел на более приятные темы: книги, лошади, общие друзья и перспектива шикара в холодный сезон.

– Помнишь Рождество, что мы провели в Морале? – спросил Уолли. – И вечер, когда мы подстрелили восемь чирков на двоих с одной попытки и семь из них упали в реку, и нам пришлось лезть за ними в воду, потому что наш шикари не умел плавать? А помнишь…

Внезапный сильный порыв ветра с воем пронесся сквозь кусты и поднял облако пыли, от которой Уолли закашлялся. К пыли примешивались несколько дождевых капель, и он вскочил на ноги со словами:

– Черт! Кажется, дождь начинается. Благодарение небу! Хороший ливень нам на руку, если только он не смоет весь город с грязевым потоком. Ладно, мне надо идти. Пора возвращаться к служебным обязанностям, если я не хочу схлопотать нагоняй от своего уважаемого шефа. Увидимся на следующей неделе. А я тем временем поговорю с Уильямом и подумаю о том, чтобы прекратить спортивные состязания, хотя я подозреваю, ты преувеличиваешь, горе-утешитель ты эдакий. Нет, не провожай меня до ворот: там меня ждет Таймус. Салам алейкум!

– И тебе того же, близорукое, ограниченное дитя ирландских болот. И ради бога, впредь не нарывайся на неприятности, разъезжая по окрестностям без охраны.

– «Горяч и безрассуден через меру», – с чувством продекламировал Уолли. – Ладно, прочь отсюда! Ты закоренелый пессимист, и я не знаю, как я вообще тебя терплю. – Он снова рассмеялся и пожал Ашу руку. – Успокойся: я буду осторожен, обещаю. В следующий раз притащу с собой отряд охраны, вооруженный до зубов. Тогда ты будешь доволен?

– Я не буду доволен, пока ты, Келли и остальные наши ребята не вернутся в Мардан, – ответил Аш с усталой улыбкой. – Но пока мне придется удовольствоваться вооруженным отрядом. Смотри же, никуда не выезжай без него, невежественный ирландец.

– Даю слово, – весело пообещал Уолли. – Правда, мне и не представится такой возможности, коли твои мрачные прогнозы оправдаются. Ну да ладно. Как сказал бы Гул Баз, все во власти Божьей. Ave, Аш, morituri te salutant!

Он вскинул руку в римском приветствии и широким шагом двинулся прочь, распевая «Катлин Маворнин» громким мелодичным голосом, словно ничто на свете его не тревожило.