Погода в декабре стояла удивительно теплая, но после Нового года температура воздуха начала падать, и вскоре настал день, когда Аш пробудился в предрассветный час от легкого прикосновения мягких холодных пальцев к его щекам и закрытым глазам.

Ему снова снился сон, и в своем сне он лежал в полудреме на берегу стремительного ручья в долине среди гор. В долине Ситы. Была весна, грушевые деревья стояли в цвету, и легкий ветерок, пролетающий между ветками, срывал лепестки, которые, кружась, опускались на его лицо.

Прохладное прикосновение опадающих лепестков и шум ручья разбудили Аша, и, открыв глаза, он осознал, что спал долго и что, пока он спал, поднялся ветер и пошел снег.

Накануне вечером он опасался метели. Но тогда ветра не было, и он развел маленький костерок в глубине узкой пещеры и приготовил себе еду, а когда стемнело, завернулся в одеяло и заснул, согретый теплом огня. Видимо, ветер поднялся несколькими часами позже, он стонал среди гор и заносил в пещеру огромные снежные хлопья.

Смахнув снежинки с лица и бороды, Аш с трудом поднялся на ноги и стряхнул снег с одеяла, а потом снова закутался в него с головой, накинув поверх кожаной поштины, которую он вот уже неделю не снимал ни днем ни ночью. Куртка воняла дымом, прогорклым маслом, грязной шерстью и немытым человеческим телом, но Аш радовался, что она такая теплая: в пещере было очень холодно, а скоро станет еще холоднее.

Выглянув в вихрящийся серый мрак, он понял, что рассвет не за горами. Он повернулся и ощупью пробрался в глубину пещеры, где разжег костер с помощью трутницы, использовав остатки своих скудных запасов угля и хворост, предусмотрительно собранный накануне вечером. Топлива мало, но хватит, чтобы вскипятить воды для кружки чая, который согреет желудок и поможет восстановить кровообращение в окоченелых ногах и руках. А еще у него остались две почти целые чапати.

Аш смотрел, как вспыхивает трава и пламя охватывает сучья, а когда угольки раскалились докрасна, поставил на них медный котелок с водой и уселся на землю. Ожидая, пока закипит вода, он думал обо всех событиях, случившихся за последние несколько недель старого года, и задавался вопросом, когда ему позволят выйти из игры и вернуться в Мардан – и к Джули.

Война лорда Литтона с Шер Али (вице-король настойчиво подчеркивал, что он ничего не имеет против подданных эмира) началась удачно, несмотря на ряд удручающе грубых ошибок, допущенных из-за просчетов командования. Эти неприятности не помешали британцам всего через два дня после начала военных действий взять Али-Масджид, потеряв всего пятнадцать человек убитыми и тридцать четыре ранеными, а через несколько дней оккупировать Дакку и вслед за ней Джелалабад. К первому января британцы надежно закрепились в этих трех опорных пунктах, и на других фронтах были такие же успехи – в частности, захват афганских фортов в Куррамской долине Куррамской полевой армией под командованием генерал-майора сэра Фредерика Робертса.

Но в новом году произошло еще одно событие. Событие, показавшееся Ашу настолько важным, что он снова решил поговорить непосредственно с майором Каваньяри, который сопровождал победоносную армию в качестве политического офицера и в настоящее время находился в Джелалабаде, где на дурбаре, собранном сэром Сэмом Брауном первого января, попытался объяснить нескольким присутствовавшим там афганским вождям причины, побудившие британское правительство объявить войну, и мирные намерения Британии по отношению к племенам.

Аш полагал, что организовать встречу с Каваньяри в Джелалабаде не составит особого труда, так как местные жители наверняка уже успели понять, что оккупанты-неверные не собираются устраивать резню, и разошлись по домам, исполненные решимости продавать товары войскам по сильно взвинченным ценам. Значит, город опять будет наводнен афридиями, и появление еще одного останется незамеченным.

Однако он не подумал о снеге и теперь гадал, сумеет ли вообще добраться до Джелалабада, ведь вьюга заметет все нужные тропы и ориентиры, если уже не замела. Эта мысль приводила в уныние, и Аш протянул руки к костру, зябко поежившись не от одного только холода. Но ему повезло: когда стало достаточно светло, чтобы можно было тронуться в путь, снегопад прекратился. А ближе к полудню Аш присоединился к небольшой группе повиндахов, направлявшихся в Джелалабад, и с ними достиг окрестностей обнесенного стеной города за целый час до заката.

Связаться с майором Каваньяри оказалось довольно просто, и поздно вечером Аш встретился в условленном месте за городской стеной с человеком в поштине, дополнительно защищенным от ночного мороза накинутой на голову и плечи серовато-коричневой шалью, не вполне скрывавшей кавалерийский тюрбан. Аш назвался и ответил на несколько заданных шепотом вопросов, и мужчина провел его мимо часовых у ворот и проводил по узким темным переулкам между глухими стенами домов к маленькой незаметной двери, где ждала вторая закутанная фигура. Минутой позже его ввели в освещенную лампой комнату, где бывший заместитель комиссара Пешавара, а ныне политический офицер Пешаварской полевой армии работал в сей поздний час над рапортами, в беспорядке разбросанными по столу.

Принесенное Ашем известие было удивительным и трагическим, хотя трагическая сторона дела ускользнула от майора Каваньяри, не питавшего приязни к Шер Али.

Когда эмир узнал, что его ответ на ультиматум лорда Литтона пришел слишком поздно и что британцы вторглись в страну и крепости падают одна за другой, точно зрелые орехи во время бури, он потерял голову и решил сдаться на милость царя.

Под нарастающим давлением обстоятельств он на открытом совете признал своего старшего сына Якуб-хана (которого много лет держал под домашним арестом и до сих пор ненавидел) своим наследником и соправителем, но от этого испытывал страшную горечь и унижение. Единственным для него способом избежать мучительной необходимости проводить совещания вместе с недостойным сыном, когда его сердце еще обливалось кровью из-за смерти сына горячо любимого, было покинуть Кабул. Так он и поступил, сообщив, что намерен отправиться в Санкт-Петербург, дабы изложить свое дело перед императором Александром и потребовать у всех благомыслящих европейских держав справедливости и защиты от посягательств Великобритании…

– Да, я знаю все это, – спокойно сказал майор Каваньяри и добавил с легким укором, что Аш не должен думать, будто он является единственным источником информации, касающейся дел в Кабуле. – Нам известно о планах эмира. Собственно говоря, он самолично написал британскому правительству о задуманном шаге и потребовал от него обосновать свою позицию и объяснить свои намерения на конгрессе, который состоится в Санкт-Петербурге. Думаю, на эту мысль эмира навел конгресс в Берлине, где наши разногласия с Россией были обсуждены и улажены. Позже мне сообщили, что двадцать второго декабря он выехал из Кабула к неизвестному месту назначения.

– Мазари-Шариф, что находится в его провинции в Туркестане, – доложил Аш. – Он прибыл туда первого января.

– Неужели? Ну, полагаю, мы скоро получим официальное подтверждение данного факта.

– Нисколько не сомневаюсь. Но при существующих обстоятельствах я решил, что вам следует узнать это по возможности раньше, ведь это меняет дело.

– Каким образом? – осведомился Каваньяри по-прежнему спокойно. – Мы и так знали, что эмир якшается с русскими, и это только подтверждает нашу правоту.

Аш недоуменно уставился на него.

– Но, сэр… Разве вы не понимаете, что он больше не имеет никакого значения? Он безвозвратно погубил себя в глазах своих подданных, поскольку после случившегося уже никогда не сможет вернуться в Кабул или снова взойти на престол Афганистана. Если бы он остался и твердо стоял на своем, он стал бы вдохновителем всех афганцев, ненавидящих неверных, – а это девяносто девять с половиной процентов населения, – но он предпочел поджать хвост и обратиться в бегство, предоставив Якуб-хану расхлебывать ситуацию. Уверяю вас, сэр, он человек конченый, никто, пустое место! Но я явился к вам не поэтому, ибо это уже неважно. Я пришел сообщить вам, что он никогда не доберется до Санкт-Петербурга, потому что он умирает.

– Умирает? Вы уверены? – резко спросил Каваньяри.

– Да, сэр. Люди из ближайшего окружения эмира говорят, что он сам знает это и ускоряет свою смерть, отказываясь от пищи и лекарств. Они говорят, он сломленный человек. Его сокрушило горе из-за смерти обожаемого сына и унижение от необходимости признать своим наследником сына ненавистного, а также невыносимое давление, оказанное на него Россией и нами. Жизнь для него потеряла всякий смысл, и никто не верит, что он когда-либо покинет Туркестан или сумеет далеко уехать, коли покинет, – русские обязательно развернут его обратно. Теперь, когда они официально обменялись с нами рукопожатием, Афганистан явно стал для них помехой, и я думаю, они предпочтут забыть о нем… до следующего раза, естественно. Я также узнал из достоверного источника, что Шер Али отправил генералу Кауфману письмо с просьбой вступиться за него перед царем и что Кауфман в ответном послании настойчиво посоветовал ему не покидать королевство и прийти к соглашению с Британией. Таким образом, сейчас эмир уже понимает, что помощи от России ждать не приходится и что он совершил роковую и непоправимую ошибку, покинув Кабул. Нельзя не испытывать к нему жалости, но, по крайней мере, это означает, что войну можно закончить и отослать наши войска обратно в Индию.

– Обратно в Индию? – Каваньяри сдвинул брови. – Я вас не понимаю.

– Но, сэр… В прокламации вице-короля говорилось, что мы ничего не имеем против афганского народа – только против Шер Али. А Шер Али сошел со сцены. Он покинул Кабул, и уж кто-кто, а вы, который хорошо знает афганцев, должны понимать, что ему никогда не позволят вернуться – Якуб-хан об этом позаботится! Кроме того, как я сказал, он умирает, и вы со дня на день услышите о его кончине. Но жив он или умер, он уже не играет никакой роли. Тогда с кем мы воюем?

Каваньяри не ответил, и немного погодя Аш горячо заговорил в тишине:

– Сэр, если мы действительно ничего не имеем против подданных эмира, то мне хотелось бы знать, какого черта мы здесь делаем через несколько недель после того, как Шер Али признал себя побежденным и дал деру? Мне бы хотелось знать, под каким предлогом мы оккупируем их города и аннексируем их территории, а когда они сопротивляются, в чем нет ничего удивительного, – расстреливаем их, сжигаем деревни и хлебные поля, оставляя женщин, детей и хилых стариков без пищи и крова, причем среди зимы. А мы делаем именно это. Если лорд Литтон не лукавил, когда говорил, что мы ничего не имеем против афганского народа, он должен прекратить войну немедленно, потому что причин продолжать ее больше нет.

– Вы забываете одно, – холодно промолвил Каваньяри. – Шер Али назначил своего сына Якуб-хана соправителем, и сейчас Якуб выступает в качестве регента, а следовательно, у страны по-прежнему есть правитель.

– Но ведь не эмир! – Это был почти крик боли. – Как мы можем притворяться, будто имеем какие-то претензии к Якубу, если он много лет находился в заточении и на его освобождении неоднократно настаивали наши же собственные должностные лица? Безусловно, теперь, когда он фактически стал правителем Афганистана, нам следует объявить перемирие и посмотреть, как он собирается повести себя. Это не причинит нам никакого вреда, но спасет великое множество жизней. Однако, если мы продолжим войну, даже не поинтересовавшись намерениями Якуб-хана, мы навсегда лишимся возможности установить с ним дружеские отношения и добьемся только одного: он тоже станет нашим врагом, как и отец, которого он ненавидел. Или именно этого мы и хотим?

Каваньяри снова не ответил, и Аш повторил вопрос, угрожающе повысив голос:

– Вы ведь хотите именно этого? Вы, вице-король и прочие советники его превосходительства? И эта кровопролитная война – всего лишь предлог, чтобы захватить Афганистан и присоединить к империи? И плевать на афганский народ, против которого мы якобы ничего не имеем! Это так? Так? Ибо если это так…

– Вы забываетесь, лейтенант Пелам-Мартин, – перебил Каваньяри ледяным тоном.

– Сайед Акбар, – ядовито поправил Аш.

Каваньяри проигнорировал замечание и продолжил:

– Я попросил бы вас не кричать. Если вы не в состоянии владеть собой, вам лучше уйти, пока нас кто-нибудь не услышал. Мы не в Британской Индии, а в Джелалабаде, где полно шпионов. И я хотел бы также заметить, что не ваше и не мое дело критиковать приказы начальства или судить о политических вопросах, выходящих за пределы нашей компетенции. Наш долг – делать, что нам велят, и если вы на такое неспособны, значит, вы больше не нужны ни мне, ни правительству, которому я имею честь служить, и мне кажется, вам лучше разорвать отношения с нами сейчас же.

Аш глубоко вздохнул и расслабился. Ему показалось, будто с его плеч сняли груз – груз ответственности, который, как Синдбадов Морской старец, с течением времени становился все тяжелее и докучливее. Впрочем, у него хватило ума понять, что виноват главным образом он сам, самонадеянно полагавший, что информация, с таким трудом добытая, будет сочтена достаточно важной, чтобы повлиять на решения совета вице-короля и склонить чашу весов в сторону мира.

Приносимая им польза (если о таковой вообще можно было говорить) заключалась единственно в том, что его послания подтверждали или опровергали точность сообщений, присылавшихся туземными агентами, которые были склонны преувеличивать или подозревались в легковерии. Давая возможность проверять достоверность подобных сведений, он приносил известную пользу, но во всех прочих отношениях его усилия ничего не значили и не оказывали никакого влияния на решения вице-короля и остальных должностных лиц. Жизненно важный вопрос войны и мира, по всей видимости, был решен еще до того, как он вызвался работать тайным агентом, и принятое решение изменится только по прямому приказу из Лондона или в случае полного и безоговорочного подчинения Шер Али требованиям вице-короля и правительства Индии.

«Не стоило мне и стараться, – подумал Аш. – Я мнил себя Белой Надеждой Азии и воображал, будто жизни многих тысяч людей зависят от сведений, которые я стану добывать и использовать должным образом, но я все время был всего лишь еще одним информатором, работающим на радж и даже не требующим платы за свои услуги!»

Внезапно осознав комизм ситуации, он впервые за много недель рассмеялся, а потом, поймав удивленный и недовольный взгляд Каваньяри, извинился:

– Прошу прощения, сэр. Я не хотел вас обидеть. Просто… в последнее время я так серьезно к себе относился. Мнил себя своего рода deus ex machina, от которого зависят судьбы моих друзей и народа – двух народов. Вы правы, что решили от меня избавиться. Я не создан для такой работы и поступил глупо, вообще согласившись на нее.

Аш не рассчитывал, что его чувства будут поняты, но Луи Каваньяри был англичанином лишь по подданству. В его жилах текла французская и ирландская кровь, и он тоже был романтиком и видел историю не только как череду событий прошлого, но и как нечто творимое здесь и сейчас. Процесс, в котором он сам может играть роль… Возможно, большую роль…

Выражение его лица смягчилось, и он сказал:

– Не нужно так говорить. Вы принесли большую пользу. Многие сведения, сообщенные вами, оказались весьма ценными, а потому не надо думать, что ваши усилия были напрасными. Или что я не благодарен вам за все, что вы сделали и пытались сделать. Никто лучше меня не знает, какому серьезному риску вы подвергались, каким опасностям смело смотрели в глаза и на какие лишения шли. Как только кампания закончится, я без всяких колебаний порекомендую представить вас к награде за мужество.

– Вздор! – невежливо выпалил Аш. – Я очень прошу вас, сэр, не делать ничего подобного. Мне неприятно вас разочаровывать, но для человека вроде меня задание не представляло никакой опасности. Я никогда не считал, что сильно отличаюсь от людей, с которыми встречался и разговаривал там. Мне не пришлось… сбрасывать старую кожу или наращивать новую, если вы понимаете, о чем я. Поэтому мне было легко. И еще потому, что в связи с постоянной переброской войск с места на место страна пришла в такой беспорядок, что чужак на племенной территории больше не привлекает к себе внимания. Так что мне ни разу не приходилось серьезно опасаться за свою жизнь. Вряд ли кто-нибудь в состоянии понять это, но я говорю чистую правду. Меня пугало и тяготило только одно: моя ответственность за предотвращение губительной ошибки – очередной… Ох, ладно, об этом вы уже все знаете, и снова затрагивать эту тему не имеет смысла.

– Ни малейшего, – коротко согласился Каваньяри. – В данном вопросе наши мнения расходятся. Но повторяю: я искренне вам признателен. Честное слово. И мне жаль, что нам с вами придется расстаться. Разумеется, я передам в высшие инстанции сообщенные вами новости о прибытии Шер Али в Мазари-Шариф и о состоянии его здоровья, а также изложу ваше личное мнение по поводу ситуации. Возможно, оно сыграет какую-то роль, не знаю. Но ведение войны не в моих руках. Если бы от меня что-нибудь зависело… Впрочем, это совсем некстати. Так значит, прощайте. Полагаю, вы вернетесь в Мардан? Если хотите, я могу дать вам в сопровождающие одного из наших охранников.

– Благодарю вас, сэр, но, пожалуй, будет лучше, если я вернусь один. Кроме того, я еще не знаю, когда двинусь обратно. Это зависит от моего командира.

Каваньяри бросил на него острый, подозрительный взгляд, но воздержался от замечаний. Они обменялись рукопожатием и расстались. Политический офицер сразу же вернулся к своему столу и работе, требовавшей внимания, а его бывший агент был выведен на улицу доверенным слугой, который запер на замок и заложил засовом дверь за ним.

После натопленной комнаты ночной воздух показался обжигающе холодным. Человек, который по приказу Каваньяри провел Аша в укрепленный город и получил распоряжение дождаться его и благополучно вывести за городские ворота, укрывался от ветра в дверном проеме соседнего дома, и в первый миг Аш испугался, что он ушел, и тревожно сказал в ветреную тьму:

– Зарин?

– Я здесь, – откликнулся Зарин, выступая вперед. – Твой разговор с сахибом затянулся, а я замерз как собака. Он остался доволен твоими новостями?

– Не особо. Половину он уже знал, а остальное узнает завтра-послезавтра. Но нам нельзя разговаривать здесь.

– Нельзя, – согласился Зарин.

Он повел Аша по темным улицам, двигаясь по-кошачьи быстрой и бесшумной поступью, и вскоре остановился у низкого глиняного здания под наружной городской стеной. Аш услышал скрежет железного ключа в замке и прошел вслед за другом в маленькую комнату, освещенную единственным чирагом и красными отсветами угольной жаровни, наполнявшей тесное помещение желанным теплом.

– Твое жилье? – спросил Аш, садясь на корточки и протягивая руки к докрасна раскаленным углям.

– Нет. Я попросился ненадолго к одному ночному сторожу, который в это время дежурит. Он вернется только на рассвете, и несколько часов нам никто не будет мешать, а я хочу узнать очень многое. Ты знаешь, что со дня нашей последней встречи прошло почти семь месяцев? Больше полугода! И за все это время я о тебе ничего не слышал, ни словечка – кроме того, что Уиграм-сахиб виделся и разговаривал с тобой на гребне Саркай в начале ноября и что ты попросил его переслать письмо в Атток с надежным человеком.

Зарин сам отвез письмо и теперь мог с уверенностью доложить: Анджули находится в добром здравии и пользуется большой любовью всех домочадцев; она изучала пушту с таким усердием, что уже бегло говорит на нем; она и тетушка Фатима ежедневно молятся о безопасности и скором возвращении Аша – как и Гул Баз и все прочие в доме бегумы.

– Ну вот. Я рассказал то, что тебе больше всего хотелось узнать, и теперь ты можешь поесть спокойно. Вот чапати и джал фрази, которые я приберег для тебя. Ты не производишь впечатление человека, который хорошо питался в последнее время, если вообще питался, – ты тощий, как бездомная кошка.

– Ты был бы таким же, если бы за пять дней проделал путь от Чарикара через перевал Латабанд верхом на лошади, верблюде и пешком, – отпарировал Аш, принимаясь за еду. – В такое путешествие зимой лучше не пускаться, а поскольку мне нужно было добраться до Джелалабада быстро, я ел и спал в седле, чтобы не терять времени ночью.

Он взял оловянную кружку с крепким, щедро подслащенным чаем и жадно отпил из нее несколько глотков. Зарин, наблюдавший за ним, спросил:

– Можно поинтересоваться, что за новости ты привез?

– Конечно. Я доставил Каваньяри-сахибу сведения, которые он уже знал: эмир Шер Али покинул Кабул, чтобы отправиться в Россию и изложить свое дело перед царем. А также сведения, которых он не знал: Шер Али находится в Мазари-Шарифе и никогда не переправится через Аму-Дарью, а уж тем более не доберется до Санкт-Петербурга, потому что он умирает, а следовательно, его сын, Якуб-хан, является эмиром Афганистана во всех отношениях, кроме как по названию.

Зарин кивнул.

– Да. Первое нам уже известно: новость о бегстве Шер Али принес в Джелалабад один из наших отставников, некий Накшбанд-хан, который в прошлом был рисалдаром кавалерии разведчиков, а теперь живет в Кабуле.

– Знаю. Я тоже жил в Кабуле. Я получил работу писца в самом Бала-Хиссаре, и именно я попросил Накшбанд-хана доставить эту информацию Каваньяри-сахибу.

– Вах-иллах! Можно было догадаться. Но коли так, почему ты сам прибыл сюда в такой спешке?

– Я надеялся объяснить, что означает бегство Шер Али: что он больше не сможет притязать на власть в Афганистане, что это конец пути для него, а следовательно – если справедливость существует, – и конец войны, которая, по утверждению вице-короля, велась исключительно против эмира. Я надеялся, что это известие послужит к прекращению боевых действий, но я ошибался. Война будет продолжаться, потому что лат-сахиб и джунги-лат-сахиб со своими единомышленниками хотят продолжать ее. Я же теперь снова свободный человек. Каваньяри-сахиб сказал, что больше не нуждается в моих услугах.

– Да ну? Вот это действительно отличная новость!

– Возможно. Я пока не знаю. Есть еще кое-какие обстоятельства. Зарин… возможно ли мне поговорить с Гамильтоном-сахибом втайне от всех?

– Нет, если только ты не задержишься в Джелалабаде до его возвращения, а я не знаю, когда он вернется: он и еще несколько человек из нашей рисалы ушли в поход против клана Базая из мохмандов. Они выступили вчера и вернутся лишь через несколько дней.

– А Бэтти-сахиб? Он тоже ушел? С ним мне непременно надо повидаться.

– Нет, он здесь. Но тебе будет трудно встретиться с ним так, чтобы никто не узнал: он недавно получил звание майора-сахиба и принял командование рисалой, а потому слишком занят делами и редко бывает один, в отличие от Каваньяри-сахиба, к которому посетители частенько приходят тайком и среди ночи. Однако я посмотрю, можно ли устроить вашу встречу.

Новость о том, что Уиграма повысили в должности, удивила Аша, не знавшего, что полковника Дженкинса назначили командующим вновь сформированной бригады, состоящей из 4-й батареи горной артиллерии, пехоты разведчиков и 1-го сикхского полка.

– Расскажи мне, что здесь происходит, – попросил он. – Я почти ничего не знаю об успехах наших армий. Там, где я жил, разговоры всегда велись о другой стороне, и я слышал лишь, что войска эмира наносили тяжелые потери британцам, прежде чем с малыми потерями отступали со своих позиций, чтобы заманить неприятеля подальше от его опорных пунктов, где небольшим отрядам рейдеров легче перерезать пути снабжения. О сражении в Пейварском ущелье говорили так, словно афганцы одержали там великую победу, и я только вчера узнал, что это не соответствует действительности: что наши войска взяли ущелье штурмом и удерживают его. Расскажи мне, что ты сам знаешь или слышал из первых уст.

Зарин был хорошо осведомлен, и за следующий час Аш узнал многое, чего не знал прежде, хотя кое о чем догадывался. Разведчики, входящие в состав Пешаварской полевой армии, не участвовали в битве за Пейварское ущелье, но один дальний родственник Зарина принимал участие в обеих атаках, получил ранение и, пролежав две недели в госпитале, был отправлен в отпуск по болезни. Зарин столкнулся с ним в Дакке и услышал от него рассказ о той операции. По словам раненого, генерал Робертс, командующий Куррамской полевой армией, введенный в заблуждение ложными донесениями агентов из племени тури, работающих на афганцев, решил, что враг в беспорядке отступает и высоты Пейварского ущелья можно взять без боя. Его войска в полном составе выступили из Куррамских фортов, но в конце длинного перехода, когда все изнемогли от усталости, голода и холода, они обнаружили, что крупные силы афганцев ждут их в полной боевой готовности, надежно закрепившись на местности.

– По словам моего родственника, – сказал Зарин, – только позже стало известно, что неприятель получил сильное подкрепление из Кабула – четыре полка и шесть орудий, так что общая численность войска составила почти пять тысяч человек плюс семнадцать орудий. К тому же они сражались с великой отвагой и яростью, снова и снова отражая наши атаки и нанося нам столь тяжелые потери, что нашей армии потребовалось почти два полных дня, чтобы захватить Пейварское ущелье. Победа досталась нам чрезвычайно дорогой ценой – как в части живой силы, так и в части материальных средств.

Даже делая поправку на хвастливые разговоры, слышанные в Кабуле и Чарикаре, Аш подозревал, что для войск раджа все складывается не самым лучшим образом, и рассказ Зарина подтвердил это. Победоносное продвижение к Кабулу остановилось по причине нехватки транспорта, а войска, стоявшие в Джелалабаде и Курраме, страдали от болезней, вызванных жестокими холодами; хуже всего приходилось британским полкам и подразделениям с юга, не привыкшим к таким морозам. Хронически не хватало вьючных животных, а подножного корма в Хайбере было так мало, что в последнее время старший офицер комиссариата жаловался, что, если он на две недели не отошлет своих верблюдов обратно на равнины для выпаса, весной ему понадобятся новые взамен тысяч подохших, чьи разлагающиеся трупы непременно станут источниками чумной заразы.

Аналогичные жалобы, сказал Зарин, поступали с Куррамского фронта, а также из Кандагара, где стояла та часть армии генерала Стюарта, которая сначала заняла Кхелати-Гильзай, а потом отступила под натиском противника. Другая часть армии, продвигавшаяся к Герату, была остановлена у Гильменда, а армия генерала Сэма Брауна – в Джелалабаде. Прибывшие несколько дней назад новобранцы рассказали Зарину, что войска в Дадаре, Джейкобабаде и Кветте испытывают такую же острую нехватку транспортных средств и что пустыня и перевалы усеяны трупами верблюдов и брошенными ящиками с боеприпасами и провиантом…

– Будь я суеверным человеком, – сказал Зарин, – каковым я, милостью Всемилостивого, не являюсь, я бы сказал, что это проклятый год и что мы вступили в него под несчастливой звездой – не только здесь, в Афганистане, но и на востоке. Приходят известия, что по всему Ауду, Пенджабу и Северо-Западным провинциям снова выпали зимние дожди и тысячи людей умирают от голода. Ты слышал это?

Аш помотал головой: нет, не слышал, но он знает, что здесь, в Афганистане, все население уверено в победе и что Шер Али издал королевский фирман, в котором говорится о поражениях и тяжелых потерях оккупантов и о победах его собственных «пожирающих британского льва» воинов, которые в сражениях с армиями раджа демонстрируют такую отвагу, что каждый из погибших, прежде чем отправиться в рай, убил по меньшей мере трех врагов. В военное время обе стороны всегда ведут такие речи, ничего другого и ожидать не приходится. Но в силу своего национального характера и отсутствия сообщения между племенами – и поскольку они еще не потерпели крупного поражения, – все до единого афганцы твердо убеждены, что их войска без труда остановят неприятеля, продвигающегося к Кабулу…

– Они же наверняка знают, что мы захватили Али-Масджид и Пейварское ущелье, – угрюмо заметил Зарин.

– Верно. Но те, кто сражался там с нами, рассказывают о боях крайне односторонне, похваляясь тяжелыми потерями, нанесенными нам, и приуменьшая собственные потери. Не приходится удивляться, что люди, слыша подобные разговоры, по-прежнему надеются на победу Афганистана, подобную одержанной их отцами почти пятьдесят лет назад, когда они за несколько дней уничтожили целую британскую армию. Твой отец предупреждал меня, что они не забыли эту историю, и сегодня она рассказывается повсеместно, даже малые дети знают ее. Однако я не встречал ни одного афганца, который бы помнил или хотя бы слышал об успешной обороне Джелалабада войском под командованием генерала Сейла-сахиба или о победоносном марше Поллака-сахиба через Хайберский перевал и последующем разрушении этим генералом Великого базара в Кабуле. Такие вещи они предпочитают забывать или просто не обсуждать, и, на мой взгляд, в этом кроется величайшая опасность для нас: они не предпримут попытки договориться с нами, покуда убеждены, что могут с легкостью победить нас, – покуда полагают, что заманили нас в западню и могут истребить, когда пожелают.

Зарин коротко рассмеялся и сказал:

– Пускай попробуют! Они скоро поймут, что ошибались.

Аш не ответил: узнав от Зарина о некоторых обстоятельствах, он уже не чувствовал такой уверенности. Как может оккупационная армия передвигаться без транспортных средств? Или удерживать взятую крепость, если гарнизон не обеспечен боеприпасами и продовольствием? Для подвод нужна живая тяга, для перевозки провианта, боеприпасов, палаток и медицинских средств нужны вьючные животные, которых тоже надо кормить. Холодные, голодные, больные солдаты не выигрывают сражений, и, по мнению Аша, лорду Литтону следовало бы воспользоваться шансом, предоставленным бегством Шер Али, и остановиться. Таким образом он докажет, что не лукавил, говоря, что ведет войну не против афганского народа, а против Шер Али. Если он прекратит боевые действия немедленно, пока британцы по-прежнему удерживают Али-Масджид, Пейварское ущелье и города вроде Джелалабада (и в состоянии контролировать Хайбер и Куррам), будет еще возможно прийти к какому-нибудь равноправному соглашению с Якуб-ханом, когда нынешний эмир умрет, – а это должно случиться со дня на день. Результатом вполне может стать справедливый и прочный мир между Афганистаном и раджем. Но если война продолжится, Аш видел лишь один исход – очередную массовую резню.

Внимательно наблюдавший за ним Зарин, как будто прочитав его мысли, философски заметил:

– Будь что будет. От нас ничего не зависит. Теперь расскажи-ка мне о своих делах…

Аш принялся рассказывать, а Зарин заварил еще чаю и слушал, прихлебывая из кружки. Когда же повествование завершилось, он сказал:

– Ты сделал гораздо больше, чем необходимо, чтобы заслужить освобождение от работы на Каваньяри-сахиба. Что ты намерен делать дальше? Присоединишься здесь к рисале или отправишься утром в Атток? После всего этого тебе точно дадут отпуск.

– Это решать командиру-сахибу. Попробуй устроить нашу с ним встречу – не в лагере, это было бы неразумно. Лучше всего на берегу реки – я могу прийти туда вечером. Мне можно переночевать здесь?

– Разумеется. Я предупрежу ночного сторожа, он мой друг. А что касается командира-сахиба, я сделаю все, что в моих силах.

Зарин собрал тарелки и удалился, а Аш улегся спать, согретый огнем и приятной уверенностью, что все трудности остались позади и завтра или послезавтра он получит разрешение вернуться в Атток, чтобы увидеться с Джули и насладиться несколькими днями заслуженного отпуска, прежде чем вернуться в Мардан якобы после курсов в Пуне.

Не приходится сомневаться, что, если бы Аш сумел увидеться с Уиграмом той ночью или даже рано утром следующего дня, он бы осуществил эту программу. Но в дело вмешалась судьба в облике генерал-майора сэра Сэма Брауна, кавалера «Креста Виктории». Утром генерал пригласил Каваньяри к себе на чота хазри, чтобы с глазу на глаз обсудить с ним несколько вопросов перед официальным совещанием, назначенным на вторую половину дня. И в конце этой частной беседы Каваньяри, вспомнив, что в прошлом генерал командовал корпусом разведчиков и потому может найти данную историю интересной, завел речь об Аштоне Пелам-Мартине и его недавней работе в качестве тайного агента на территории Афганистана.

Генерал проявил живейший интерес, задал великое множество вопросов и под конец заметил, что прекрасно помнит прибытие мальчика в Мардан и, ей-богу, он был чудаком, каких мало. Странно, как подумаешь, что многие ребята, служившие там – например, Дженкинс, Кэмпбелл и Бэтти, – были в ту пору всего только младшими лейтенантами…

Он погрузился в молчание, и майор Каваньяри, истолковав это как намек, спасся бегством – у него было много дел утром, и он еще хотел найти время написать майору Кэмпбеллу (временно исполнявшему обязанности командующего корпусом разведчиков в отсутствие полковника Дженкинса), что больше не нуждается в услугах лейтенанта Пелам-Мартина и не возражает против возвращения лейтенанта в полк. Но в тот самый момент, когда Каваньяри писал это, заместитель полковника Дженкинса читал другую записку, торопливо написанную Сэмом Брауном и отправленную с курьером через несколько минут после ухода Каваньяри: в ней генерал просил майора Кэмпбелла при первой же возможности явиться к нему на квартиру.

Кэмпбелл отправился немедленно, гадая, какие еще судьбоносные планы там назревают, и весьма удивился, когда выяснилось, что генерал желает поговорить с ним об Аше.

– Как я понял, он сейчас находится здесь, в Джелалабаде, и, поскольку Каваньяри дал ему отставку, собирается безотлагательно вернуться в свой полк. Мне жаль его разочаровывать, но у меня другие планы…

Планы генерала, вероятно, не понравились бы Каваньяри, узнай он о них, ибо они шли вразрез с его собственным мнением о благонадежности лейтенанта Пелам-Мартина. Но генерал подчеркнул, что его интересует не политический аспект дела, а исключительно военный, и здесь человек вроде молодого Пелам-Мартина может оказать неоценимую помощь.

– По мнению Каваньяри, он проникся такой симпатией к афганцам, что из-за пристрастного к ним отношения стал поставлять информацию сомнительную или даже вообще недостоверную. Ну, в этом я сомневаюсь. Но суть в том, что Пешаварской полевой армии требуется информация любого рода, не имеющая ничего общего с политикой. И если вы можете заверить меня, что Пелам-Мартин не стал предателем, значит, он именно тот человек, который мне нужен: человек, способный передавать нам своевременные и точные сведения о местонахождении, численности, перемещениях враждебно настроенных афганских банд, количестве имеющегося у них оружия и так далее. В стране вроде этой подобная информация стоит дороже, чем дополнительная армия. Одним словом, я прошу вас позаботиться о том, чтобы этот парень продолжал работать в прежнем качестве, только теперь на нас, а не на политическую братию.

Чипе Кэмпбелл, который до сих пор ничего не знал о работе или местонахождении Аша и полагал, что он находится в Пуне на курсах, согласился с генералом, хотя выразил мнение, что «бедному малому крупно не повезло».

– Можете свалить всю вину на меня, – сказал генерал Сэм. – Скажите ему, что выполняете мой приказ, – собственно, так оно и есть. В любом случае, до возвращения Дженкинса вы являетесь начальником Пелам-Мартина, а я – вашим начальником; и сейчас идет война. Теперь слушайте…

Аш воспринял новость стоически. Она стала для него сильным ударом, но он ничего не мог поделать. Он был строевым офицером и сам вызвался выполнять эту работу, а потому он сохранял бесстрастный вид, пока Уиграм, которого Кэмпбелл послал встретиться с ним на берегу реки (якобы случайно, во время вечерней конной прогулки), подробно инструктировал его относительно характера информации, нужной генералу, наилучших способов передачи сведений и прочих относящихся к делу вопросов…

– Ты не представляешь, как мне жаль, – сказал в заключение Уиграм. – Я пытался уломать Чипса походатайствовать за тебя перед генералом, но он говорит, это пустая трата времени, и он прав. Да, кстати, генерал считает, что тебе следует как можно скорее покинуть Джелалабад и по-прежнему использовать Кабул в качестве своего опорного пункта, потому что рано или поздно мы возьмем этот город – разумеется, если прежде афганцы не закричат «сдаемся!».

Аш кивнул, и той же ночью Зарин увиделся с ним у городской стены, где они встречались накануне, и после короткого разговора проводил взглядом друга, уходящего в темноту размашистой пружинистой походкой горца. А на следующий день Уолли со своими соварами вернулся в Джелалабад. Но к тому времени Аш уже находился почти в двадцати милях от города, в горах за Гайдамаком.

Вышеописанные события происходили в начале января, еще до того, как начались метели и перевалы завалило снегом. К концу месяца письмо, отданное Ашем Зарину, окольными путями дошло до дома Фатимы-бегумы в Аттоке, а через три дня Анджули выехала в Кабул.

Эти три дня были беспокойными. Бегума и Гул Баз пришли в ужас от одного только намерения Анджули совершить подобное путешествие: в такое время года – и в военное время! – ни о чем подобном нельзя даже и думать. И безусловно, они этого не допустят, ведь на одинокую женщину, путешествующую по дикой стране, непременно нападут бадмаши, головорезы и разбойники.

– Но я буду не одна, – сказала Анджули. – Меня защитит Гул Баз.

Гул Баз заявил, что решительно не желает участвовать в столь безумной затее и что Пелам-сахиб оторвет ему голову, коли он на нее согласится, – и правильно сделает. Тогда Анджули сказала, что поедет одна.

Если бы она неистовствовала и рыдала, возможно, им было бы легче справиться с ситуацией, но Анджули сохраняла полное спокойствие. Она ни разу не повысила голос и не ударилась в истерику, просто сказала, что должна находиться рядом с мужем. Да, она согласилась на шестимесячную разлуку, но еще полгода – или даже больше – она не вынесет. Вдобавок теперь, когда она свободно говорит на пушту и может сойти за афганскую женщину, она не будет для него ни источником опасности, ни обузой, а что касается опасности для нее самой, то разве в Афганистане ей не будет гораздо спокойнее, чем в Индии? Здесь никогда нельзя быть уверенным, что какой-нибудь бхитхорский шпион не выследит и не убьет ее, но ни одному бхитхорцу не придет в голову пересечь границу и сунуться на племенную территорию. Она уже знает, что муж нашел в Кабуле пристанище в доме одного друга Авал-шаха, сирдар-бахадура Накшбанд-хана, а потому знает, куда ехать, и они не в силах удержать ее.

Они пытались удержать, но безуспешно. Бегума, обливаясь слезами, заперла Анджули в комнате и поставила Гул База сторожить в саду на случай, если узница попытается сбежать через окно (правда, даже если бы ей удалось спуститься на землю, она не сумела бы перелезть через высокую стену, окружающую сад). В ответ Анджули отказалась пить и есть, и через два дня бегума сдалась, осознав, что столкнулась с решимостью, даже превосходящей ее собственную.

– Простите меня, бегума-сахиба, милая тетушка… Вы были так добры ко мне, а я отплатила вам тем, что причинила столько беспокойства. Но я умру от страха, коли не поеду, ибо я знаю, что он рискует жизнью и умрет мучительной медленной смертью, если кто-нибудь его предаст… а меня не будет рядом. И я не буду знать еще много месяцев или даже лет, жив он, или умер, или же томится в заточении в какой-нибудь ужасной темнице, изнемогая от холода, голода и телесных страданий… как некогда томилась я. Я не в силах вынести этого. Помогите мне поехать к нему и не вините меня слишком сильно. Разве вы не сделали бы того же самого для вашего мужа?

– Да, – признала бегума. – Да, я бы сделала то же самое. Непросто быть женщиной и любить всем сердцем. Мужчинам этого не понять – они любят многих и находят наслаждение в опасности и войне… Я помогу тебе.

Лишившись поддержки бегумы, Гул Баз был вынужден сдаться под давлением обстоятельств, равносильных шантажу, потому что он никак не мог допустить, чтобы Анджули-бегума путешествовала в одиночестве. Она даже не пожелала узнать, что думает на сей счет Аш, и дождаться от него ответа, на что наверняка потребовалось бы много недель: хотя Зарин сумел тайно переслать письмо из Афганистана, никто в Аттоке не имел возможности срочно отправить послание в Афганистан, и даже Зарину в Джелалабаде было бы трудно связаться с «Сайед Акбаром». Вот так и получилось, что они выехали в Кабул на следующий день, не взяв с собой почти ничего, кроме провизии, небольшой суммы денег да драгоценностей из приданого Джули, которые Аш забрал из чаттри возле площадки для сожжения в Бхитхоре.

Бегума раздобыла афганское платье, овечью поштину и гилгитские сапоги для Анджули и поручила Гул Базу купить на базаре двух кляч, которые в состоянии везти на себе седоков, но не вызовут интереса или зависти даже у самого жадного афганца. Сама она не стала ложиться спать в обычный час, чтобы проводить этих двоих, потихоньку покинувших дом ночью, как в свое время сделал Аш. Закрывая за ними маленькую боковую калитку, она вздохнула, вспомнив свою юность и красивого молодого мужчину, который много лет назад привел ее в этот дом в качестве новобрачной и которого она так горячо любила. «Да, я поступила бы точно так же, – подумала бегума. – Я буду молиться, чтобы она благополучно добралась до Кабула и нашла там своего мужа. Но погода скверная, и, боюсь, путешествие будет трудным».

Путешествие оказалось даже труднее, чем опасалась бегума. В дороге они потеряли одну из лошадей – животное оступилось на узкой тропе, представлявшей собой лишь выступ на скале, упало в ущелье с высоты трехсот футов и разбилось насмерть. Гул Баз, рискуя жизнью, на сильном ветру спустился по предательски скользкому ледяному склону, чтобы забрать переметные сумы, так как они не могли бросить съестные припасы, в них содержавшиеся, и здорово попотел, пока карабкался с ними наверх. Позже они дважды задерживались на несколько дней из-за сильных метелей, но молитвы бегумы были услышаны: через две с лишним недели пути Анджули и Гул Баз благополучно добрались до Кабула и, постучав в дверь дома на тихой улочке рядом с Бала-Хиссаром, нашли там Аша.