– Если боги будут милостивы к нам, через два дня мы снова сможем спать в своих постелях, – сказал Мулрадж.

– Еще два дня, еще два дня, всего два дня, – пропел Джхоти. – Через два дня я въеду в город – в свой собственный город – и вступлю в свой собственный дворец, и все люди будут кричать и приветствовать меня. А потом я стану настоящим махараджей.

– Ваше высочество является таковым со дня гибели вашего брата, – уточнил Мулрадж.

– Знаю. Только я пока не чувствую себя махараджей. Но когда вернусь в свое княжество, сразу почувствую. Я собираюсь стать великим правителем. Гораздо лучше Нанду.

– Это не составит труда, – сухо заметил Мулрадж.

«Еще два дня…» – подумал Аш и пожалел, что не может разделить облегчение Мулраджа и энтузиазм Джхоти.

Долгое путешествие с юга на север прошло на редкость благополучно. Если учесть нещадную жару, вынуждавшую отряд двигаться лишь ночью, с заката до рассвета, урывая все возможное время для сна в течение знойного дня, они преодолели столь значительное расстояние гораздо быстрее, чем ожидал любой из них, хотя поход стал тяжким испытанием для всех – не в последнюю очередь для лошадей, но главным образом для Махду, который решительно отказался остаться в Бхитхоре, несмотря на преклонный возраст и весьма посредственное владение навыками верховой езды.

Единственным человеком, наслаждавшимся каждой минутой путешествия, был Джхоти. Все тревожились за него и волновались, что он не выдержит взятого темпа, но казалось, жара и тяготы похода пошли мальчику только на пользу – до такой степени, что порой рядом с ним, веселым и жизнерадостным, Аш чувствовал себя столетним стариком, хотя в целом он находил удовольствие в обществе и непринужденной болтовне Джхоти и с похвальным терпением отвечал на сыпавшиеся градом вопросы. Мальчик избавился от своих страхов, а равно от лишнего веса и нездоровой бледности и стал совсем не похож на испуганного беглеца, которого Биджу Рам столь хитро подстрекнул к «побегу» из Каридкота. Внимательно наблюдая за ним, Аш пришел к мысли, что жителям Каридкота, вероятно, очень повезло с новым правителем.

Джхоти постоянно говорил о скором прибытии в княжество, о торжественном въезде в столицу (очевидно, по-прежнему носившую название Гулкот) и строил планы церемоний, которыми будет сопровождаться его официальное провозглашение махараджей. Но чем ближе была цель путешествия, тем яснее Аш сознавал, что сам он нисколько не хочет снова увидеть Гулкот, а тем более – войти в Хава-Махал.

Он никогда не испытывал особого желания вернуться туда, понимая, что этого делать не стоит, пока жива нотч, к тому же он сохранил не самые приятные воспоминания о Гулкоте. Да, первые прожитые в городе годы были счастливыми, но они меркли в памяти рядом с невзгодами, страхами и унижениями последующих лет, проведенных в Хава-Махале. И хотя даже там у него были свои радости, в целом Дворец Ветров помнился Ашу тюрьмой, из которой он ускользнул в последнюю минуту, спасая свою жизнь, а Гулкот – городом, откуда они с Ситой бежали под покровом ночи, страшась погони и смерти.

Там не осталось ничего дорогого его сердцу, кроме снежных пиков, к которым он обращал молитвы в прошлом, да воспоминаний о маленькой девочке, в чьей преданной любви он нашел слабое утешение после гибели своего ручного мангуста. Перспектива вернуться туда, причем не когда-нибудь, а именно сейчас, начала вселять в него чувство, похожее на панику. Но у него не было возможности избежать возвращения в Гулкот, так что придется стиснуть зубы и пройти через это испытание. И если Кака-джи прав, утверждая, что прошлое – последнее прибежище неудачников, тогда чем скорее он встретится с ним и возьмет над ним верх, тем лучше.

Плодородные равнины остались позади, и они находились в бесплодной местности – суровом и унылом краю валунов, скалистых гряд и оврагов, где не растет ничего, помимо верблюжьей колючки да сорной травы. Но впереди начинались предгорья, а за предгорьями – горы, теперь явленные взору не в виде смутно различимой темной стены на горизонте, но близкие, голубые, громадные, вздымающиеся над путниками. Иногда знойный, насыщенный пылью ветер приносил запах сосновой хвои, а на рассвете или ближе к вечеру Аш мог разглядеть снежные пики Дур-Хаймы.

В этот край привела его Сита после бегства из Дели в страшный год Восстания. Но в ту пору здесь не было дороги, и Динагунж (тогда Дина) состоял из полудюжины мазанок, сгрудившихся на единственном пятачке ровной земли между каменистыми равнинами и рекой, служившей южной границей Гулкота. Однако, несмотря на суровость окрестной местности, Динагунж ныне превратился в процветающий город. Когда территории Гулкота и Каридарры объединились под правлением отца Лалджи, правительство прислало британского резидента в качестве советника его высочества по финансовым и политическим вопросам, а затем проложило через бесплодные земли дорогу и навело понтонный мост через реку. Строительство дороги принесло благоденствие немногочисленным жителям Дины, которые увидели, как их крохотная деревушка разрастается до города немалых размеров. Оглядываясь вокруг, Аш уже не удивлялся тому, что прошлой осенью не узнал окраин Гулкота, когда проезжал по этой широкой торной дороге, направляясь в Динагунж, чтобы принять командование над свадебным кортежем из княжества с незнакомым названием, – тогда горы скрывались за пеленой тумана и облаками.

Сегодня в первый раз со времени отъезда из Бхитхора они снялись с лагеря не на закате, а на рассвете и совершали переход при свете дня. В полдень термометр по-прежнему показывал тридцать девять градусов, но прошлая ночь была приятно прохладной, и теперь до Динагунжа оставалось всего ничего. Они могли бы достичь города до полуночи, но единодушно решили не торопиться, как только стемнело, встали лагерем и впервые за много дней спали при свете звезд.

Они поднялись на рассвете, хорошо выспавшиеся и отдохнувшие, умылись, помолились и съели легкий завтрак. Затем отправили вперед посыльного с сообщением о своем прибытии, оделись в лучшее платье, как подобает эскорту махараджи, и неспешно въехали в Динагунж, где были встречены окружным инспектором, делегацией высокопоставленных горожан и, похоже, всем населением города, жадным до любых зрелищ.

Лица нескольких членов встречающей делегации показались знакомыми: эти люди предъявляли счета или подавали жалобы во время последнего пребывания Аша в Динагунже. Но лицо окружного инспектора знакомым не было. Видимо, с приходом жаркой погоды мистер Картер свалился с очередным приступом малярии и сейчас находился в отпуске по болезни в Мури. Замещавший его мистер Моркомб сообщил Ашу, что британский резидент вместе со штатом своих сотрудников и по меньшей мере пятьюдесятью представителями каридкотской знати ждет нового махараджу в лагере, разбитом на противоположном берегу реки, где его высочество устроят на ночлег со всеми возможными удобствами. Торжественный въезд в столицу состоится завтра, но, к сожалению, капитан Пелам-Мартин не сможет при нем присутствовать, поскольку ему приказано немедленно вернуться в Равалпинди.

Окружной инспектор вручил Ашу письмо, подтверждающее приказ, и выразил сочувствие, ошибочно полагая, что молодой капитан будет разочарован.

– Вам чертовски не повезло, – сказал инспектор за кружкой местного пива. – Неприятно, конечно: привезти мальчика из такой дали, а потом лишиться возможности поучаствовать в представлении. И можно ли утверждать с уверенностью, что, добравшись до Пинди, вы не обнаружите, что никакой нужды возвращаться туда в столь дикой спешке не было? Но в этом весь генеральный штаб.

Аш считал такое более чем вероятным и испытывал глубокую признательность к человеку, отдавшему приказ о его возвращении. Тем не менее из вежливости он постарался изобразить разочарование, правда не настолько сильное, чтобы побудить Джхоти заставить его остаться.

– Нет, ваше высочество не должны посылать джунги-лат-сахибу тар, требуя разрешить мне задержаться, – твердо сказал Аш. – Или вице-королю, или губернатору Пенджаба. Это лишь навредит мне. Я знаю, вы теперь махараджа, но я по-прежнему остаюсь солдатом, а солдат, как подтвердит вам Мулрадж, обязан подчиняться приказам начальства. Генералы-сахибы в Равалпинди приказали мне вернуться, и я не вправе их ослушаться, даже ради вашего высочества. Но я надеюсь, вы напишете мне и подробно расскажете о церемониях и празднествах, и я обещаю писать вам по возможности чаще.

– И навещать меня, – требовательно сказал Джхоти.

– И навещать вас, – согласился Аш, надеясь, что это простительная ложь.

Если это вообще ложь. Возможно, и не ложь вовсе. Возможно, однажды мысль о возвращении в Гул кот и Хава-Махал перестанет его страшить, и тогда…

Он попрощался со всеми, осознавая, как сильно ему будет недоставать их: Мулраджа, Джхоти, Кака-джи, Гобинда и многих других… В грядущие годы он будет тосковать и думать не только о Джули.

– Надеюсь, мы еще не раз увидимся, – сказал Мулрадж. – Вы приедете к нам в отпуск, и мы возьмем вас на соколиную охоту на равнине и славно поохотимся в наших горах. А когда я стану стариком, а вы – генералом-сахибом, мы с вами по-прежнему будем встречаться и вспоминать былые времена. Посему я говорю вам не «прощайте», а «до скорой встречи».

Они проводили Аша милю с лишним по дороге, и, оглянувшись назад, чтобы в последний раз прощально помахать рукой, он на мгновение пожалел, что уезжает. Имей он возможность передумать, он вполне мог бы повернуть обратно. Но было уже слишком поздно.

Его друзья скрылись за поворотом дороги, и в сердце своем Аш понял, что, несмотря на уверенное предсказание Мулраджа, он вряд ли еще когда-нибудь увидится с ними, ведь обрести надежду на будущее он может, лишь последовав совету Кака-джи и повернувшись к прошлому спиной. Старик прав: он должен постараться все забыть, должен научиться совсем не думать о Джули, а поскольку возвращение в Гулкот неминуемо вызовет к жизни прошлое, ему нельзя соваться туда – во всяком случае, в ближайшие годы, а возможно, и вообще никогда. Ибо вернись он, непринужденные дружеские отношения, существовавшие между ним и людьми, в чьем обществе он провел последние месяцы, могут расстроиться.

Среди участников похода в Бхитхор Аш был единственным европейцем, и поскольку там никто больше не говорил по-английски, временами он забывал, что он фаранги. Но в Каридкоте ему бы не позволили забыть об этом, особенно сейчас, когда там находится британский резидент с большим штатом сотрудников и охраной из британских солдат. Вдобавок старые правоверные индусы резко осудили бы по-свойски приятельское обхождение с ним, вошедшее в привычку за время похода, и это непременно пагубно сказалось бы на его отношениях с Джхоти и Мулраджем. На смену непринужденности и дружеской доверительности пришла бы вежливость, и, по всей вероятности, он испытал бы облегчение, покинув город, – а о таком Аш даже думать не хотел.

Нет, гораздо лучше держаться от Гулкота подальше, дав друзьям возможность вспоминать о нем с теплым чувством и надеяться на встречу с ним. Может статься, впоследствии, когда он состарится – когда все они состарятся и ничто уже не будет иметь особого значения для них, ведь жизнь почти прожита и все плохое забыто, – он ненадолго посетит Гулкот, чтобы поговорить о былых днях с теми, кто еще будет его помнить. И чтобы в последний раз совершить жертвоприношение Дур-Хайме.

Позже, когда свет дня померк и начали сгущаться зеленоватые сумерки, Аш остановил лошадь, повернулся в седле и посмотрел на горы, погрузившиеся в тень и прорезавшиеся фиолетовыми силуэтами на фоне вечереющего сине-лилового неба. Одно скопление оснеженных пиков все еще сияло в последних лучах заката: вершины Дур-Хаймы, нежно-розовые в сумерках… Далекие Шатры. Пока он смотрел, теплый розовый цвет поблек, пики один за другим окрасились в лавандовый и под конец закатные отблески остались только на Таракаласе, «Звездной башне». А потом и они вдруг погасли, и вся длинная горная гряда утратила резкость очертаний и растворилась в сверкающей звездами ночи.

На Аша нахлынули воспоминания. Почти бессознательно он спешился, сложил ладони и, склонив голову, как в былые времена на Королевском балконе, произнес старую молитву с просьбой о прощении за «ограниченность природы человеческой».

– …Повсюду ты, – чуть слышно говорил Аш, – но я тебе свершаю поклоненье здесь. Бесформен ты, но поклоняюсь я тебе в сих формах. Ты не нуждаешься в хвалах, но возношу тебе молитвы и хвалы.

Первое дуновение ночного ветра пронеслось над опаленными зноем терновыми кустами и принесло аромат хвои и дыма. Аш снова сел в седло, тронул поводья и медленно двинулся дальше, чтобы присоединиться к Махду, Гул Базу и саису Кулу Раму, которые поехали вперед и к настоящему времени уже выбрали место стоянки и занялись приготовлением ужина.

Если бы они двигались с такой же скоростью, как на пути из Бхитхора, то достигли бы Равалпинди меньше чем за неделю. Но Аш не видел необходимости торопиться. Поскольку температура воздуха на равнине никогда не опускалась ниже сорока трех градусов днем и тридцати девяти в самый прохладный час ночи, а Махду изнемогал от усталости и страдал от натертых седлом ссадин, они двигались неспешным шагом, пускаясь в путь в два часа пополуночи и останавливаясь на привал перед самым восходом солнца, чтобы отдыхать до двух часов следующего утра.

Таким образом, покрывая в среднем по двадцать пять миль в день, они проделали заключительную часть путешествия. И на рассвете последнего дня месяца мая увидели впереди Равалпинди и нашли Уолли, встречающего их (как он встречал каждое утро последние восемь дней) у третьего мильного камня на Пиндско-Джеламской дороге.

Аш отсутствовал восемь месяцев, в течение которых говорил по-английски, наверное, не более полудюжины раз, а все остальное время разговаривал, думал и видел сны на языке своей приемной матери Ситы.

В июне в Пинди лучше не соваться. Нещадная жара, ослепительный блеск солнца и пыль превращают город в ад, и люди, по роду службы привязанные к конторе, казарме или плац-параду, зачастую становятся жертвами неприятного разнообразия болезней, вызванных жарой, начиная от теплового удара и кончая москитной лихорадкой.

Гигантская мелия во дворе бунгало Уолли была серой от пыли выжженной равнины, и, когда дул знойный ветер, листья дерева не шелестели, а сухо щелкали, точно игральная кость в кожаном сосуде для встряхивания, или стучали, как иссохшие кости скелета. Горы больше не были видны, скрытые облаками пыли и знойным маревом.

– Каково это – снова стать простым лейтенантом после восьми месяцев важничанья в должности капитана, облеченного властью над бессчетными тысячами? – с любопытством поинтересовался Уолли.

– Скучно, – сказал Аш. – Скучно, но спокойно. Как по-твоему, сколько пар носков мне взять?

Со дня возвращения Аша прошла почти неделя, и он снова готовился отбыть из Равалпинди, на сей раз в отпуск. Он должным образом явился в штаб армии, где коротко доложил о выполнении задания и подробно рассказал о недостойном поведении раны некоему полковнику Дортону, который заслужил прозвище «Соня» благодаря привычке засыпать в рабочие часы в конторе. Полковник подтвердил свое полное соответствие прозвищу и просидел все время доклада с закрытыми глазами, которые открыл через две минуты после того, как доклад был закончен, уставился затуманенным взглядом в точку пространства между собой и Ашем и промямлил, что мистеру Пелам… э-э… Мартину следует явиться в департамент генерал-адъютанта, где майор Бойл поручит ему новое задание.

Но предсказание окружного инспектора в Динагунже оказалось верным. Никакой особой причины для спешного возвращения Аша в Равалпинди не было. Майор Бойл лежал с тяжелым приступом дизентерии, а больше никто в департаменте генерал-адъютанта, похоже, слыхом не слыхивал о лейтенанте (а впоследствии капитане) Пелам-Мартине и тем более не имел для него никаких приказов. Судя по всему, он вполне мог не приезжать: после того как Аша лишили почетного звания, которое он носил последние восемь месяцев (и после отправки немедленного уведомления об этом в бухгалтерию), никто не знал толком, что с ним делать дальше. Аш попросил позволить ему вернуться в свой полк, но ему довольно резко ответили, что такие вопросы решает командующий корпусом разведчиков, который пришлет за ним, когда сочтет нужным.

В общем и целом возвращение домой получилось безрадостным, и если бы не Уолли, Аш, вполне возможно, сразу же подал бы в отставку и отправился исследовать Тибет или поступил бы на грузовое судно палубным матросом – все, что угодно, лишь бы убежать от томительной скуки гарнизонной жизни и избавиться от гложущего чувства беспокойства, поселившегося в душе с того момента, как он в последний раз увидел Джули у Жемчужного дворца в Бхитхоре. Во время быстрого путешествия через Раджпутану и Пенджаб обратно в Динагунж оно временно утихло, но здесь, в Равалпинди, где заняться было почти или совсем нечем, вернулось мучить Аша, и только присутствие жизнерадостного Уолли, выказывавшего живейший интерес к подробностям каридкотско-бхитхорского предприятия, не позволяло этому чувству развиться до болезненной степени.

Аш поведал Уолли историю, вызвавшую столь мало интереса у сонного полковника Дортона, но на сей раз более обстоятельно и подробно, хотя он не открыл правды о Джули и, как ни странно, умолчал о том, что Каридкот оказался Гулкотом его детства. Даже со своим близким другом он не хотел – не мог – говорить о Джули, и имей он возможность вообще исключить ее из рассказа, он бы так и сделал. Но за отсутствием такой возможности он упоминал о Джули лишь по необходимости и так, словно она была не столько конкретной личностью, сколько абстрактной проблемой, которую приходилось улаживать с правителем Бхитхора. Почему он умолчал о другом обстоятельстве, оставалось загадкой даже для него самого. В конце концов, это было самым удивительным во всей истории, и Уолли, знавший сагу о гулкотском детстве, пришел бы в восторг, узнав, что Каридкот – то самое княжество, которое Аш описывал ему однажды лунной ночью среди руин Таксилы.

Однако Аш скрыл сей важный факт, и без него рассказ о смерти Биджу Рама потерял значительную долю смысла. Со всем остальным никаких проблем не возникло, и Уолли слушал и задавал вопросы с таким же живым любопытством, как Джхоти, и с таким же энтузиазмом.

По сравнению со столь увлекательными приключениями, признался Уолли, его собственная жизнь в этот период была прискорбно неинтересной. Он, как и следовало ожидать, воспылал любовью и охладел к нескольким очаровательным молодым женщинам, сочинил уйму скверных стихов, сломал ключицу во время игры в поло и за один вечер просадил в покер месячное жалованье.

Сдав наконец экзамен на звание лейтенанта, он получил и принял предложение поступить в корпус разведчиков, куда отправится в августе.

Выслушав поздравления друга, Уолли добавил, что отложил подачу заявления об отпуске перед переходом на новое место службы, надеясь дождаться Аша и провести время с ним.

– Тебе, разумеется, тоже положен отпуск. Ты не отдыхал с прошлого лета, и, ясное дело, если ты попросишь отпуск на пару месяцев, твою просьбу удовлетворят без всяких возражений.

Такая мысль не приходила Ашу в голову – главным образом потому, что добрые две трети времени, проведенного с каридкотским табором, представлялись ему некой восхитительной формой отпуска и требовать сейчас еще один казалось уже наглостью. Но, принимая в расчет то, что у департамента генерал-адъютанта нет для него никаких приказов, а майор Бойл по-прежнему остается на больничной койке, он решил, что ничего плохого не будет, коли он обратится с такой просьбой. В худшем случае начальство ответит отказом, а в лучшем – даже обрадуется возможности избавиться от него на некоторое время.

Посему он безотлагательно подал заявление об отпуске на шесть недель и получил вовсе не отказ, а предложение взять восемь недель: две дополнительные недели в порядке вознаграждения, поскольку он непрерывно находился при исполнении служебных обязанностей длительный период времени, включающий Новый год, христианские праздники Рождества, Троицы и Пасхи, индусский праздник Дивали и мусульманский Ид-аль-Фитр.

Аш не особо обрадовался дополнительным двум неделям, когда узнал, что запрет на его въезд в Северо-Западную пограничную провинцию по прежнему остается в силе, а следовательно, он не сможет посетить Мардан и не увидит Зарина (разве что тот сумеет взять увольнительную на несколько дней и приехать в Равалпинди) еще целый год, а возможно, и дольше, если командующий корпусом разведчиков сочтет целесообразным продлить срок действия запрета.

Вернувшись в бунгало, Аш сообщил новости Уолли и написал три письма: одно – командующему, полковнику Дженкинсу, с просьбой разрешить ему вернуться в свою часть; второе – Уиграму Бэтти, с просьбой замолвить за него словечко, и третье – Зарину. Полковник Дженкинс находился в отпуске и не мог ответить, но его заместитель написал, что просьба Аша принята и будет, он уверен, сочувственно рассмотрена командующим сразу по возращении последнего в Мардан. Уиграм же в теплом письме, полном новостей из полковой жизни, пообещал сделать все возможное, чтобы ускорить восстановление Аша на прежнем месте службы. Зарин не написал, но через странствующего барышника, хорошо знакомого им обоим, передал устное послание, в котором уславливался о встрече с Ашем в одном доме на окраине Аттока.

– Рисалдар сейчас не может взять отпуск, – пояснил барышник, называя так получившего повышение Зарина. – Но ему разрешено отлучиться на день, так что он выедет вечером следующей пятницы и, если все сложится удачно, доберется до Аттока к полуночи. Если это неудобно, сахибу нужно лишь послать тар.

Посыльный поклонился и уже хотел удалиться, но вдруг что-то вспомнил и вернулся.

– Фу, чуть не забыл: в самый последний миг Зарин-хан сказал, что, если сахиб пожелает взять с собой Ашока, все устроится наилучшим образом. Это один из саисов сахиба? Говорят, из жителей равнин получаются хорошие конюхи. Мой собственный саис…

Он пустился в рассуждения о достоинствах и недостатках конюхов, тем самым избавив Аша от необходимости отвечать на столь затруднительный вопрос. Смысл малозначащего с виду, напоследок добавленного замечания Зарина представлялся ясным. Маленький городок Атток расположен на восточном берегу Инда, и, чтобы оттуда добраться до Северо-Западной пограничной провинции, нужно всего лишь переправиться через реку. Будет лучше, если Аша никто там не увидит: его появление в этом месте может быть истолковано как попытка нарушить запрет и, скорее всего, снизит его шансы получить разрешение вернуться в корпус в ближайшем будущем. Однако поскольку Зарин располагает всего одним свободным днем, они проведут больше времени вместе, если встретятся не в Равалпинди, а в Аттоке.

Уолли подал заявление об отпуске, едва узнал, что просьбу Аша удовлетворили, но если Ашу позволили уйти в отпуск немедленно, то Уолли разрешили оставить служебные обязанности только через десять дней, и ни днем раньше.

– Я все испробовал, но старый негодяй был непреклонен, – печально объяснил Уолли. – Похоже, они не могут сейчас отпустить своего любимчика, так как Джонни Ривз выбрал именно этот момент, чтобы выбыть из наших рядов.

– Он что, умер? – испуганно спросил Аш.

– Нет. Дизентерия. Уже шестой случай. Ну ладно, здесь ничего нельзя поделать, а потому я думаю, что тебе лучше выехать вперед. Мы договоримся встретиться где-нибудь, как только я освобожусь.

Такой план устраивал Аша больше любого другого, поскольку давал ему свободу действий на ближайшие несколько дней и избавлял от необходимости объяснять свое намерение посетить Атток, каковой вопрос он предпочитал не обсуждать с Уолли. Они двое условились встретиться в Мури и оттуда отправиться пешком в Кашмир, взяв с собой носильщика Уолли, Пир Бакша, и при надобности наняв других слуг, чтобы все сопровождавшие Аша в Бхитхор могли взять отпуск.

И Махду, и Гул Баз заявили, что не желают брать отпуск, но в конце концов поддались на уговоры, и Аш заказал место в почтовой тонге и посадил в нее Махду.

– А когда ты вернешься, мы наймем тебе помощника, ча-чаджи. Он будет выполнять все твои приказы и научится так хорошо готовить, что тебе останется лишь присматривать за ним. Пора освободить тебя от забот и переложить основное бремя твоих обязанностей на кого-нибудь другого.

– В этом нет необходимости, – проворчал Махду. – Я не настолько стар и все еще в состоянии зарабатывать на жизнь своим трудом. Или я тебя больше не устраиваю?

Аш рассмеялся и велел старику не болтать вздора, так как он прекрасно знает, что незаменим.

Гул Баз, Кулу Рам и остальные отбыли на побывку в родные места в тот же день, а с наступлением темноты Аш отправился на Центральный бульвар и, остановив проезжавшую мимо икку, велел вознице отвезти себя в один дом на базарной площади, где у него дела. Он вернулся в бунгало далеко за полночь и примерно через пять часов, после завтрака с Уолли, уехал в тонге, взяв с собой небольшое количество багажа и направившись якобы в Мури.

На ведущей в Мури дороге было несколько гостиниц, и Аш остановился в самой малолюдной из них, где отпустил икку. Выбрав наименее душную комнату, он растянулся на незастеленной кровати и наверстал упущенное в части сна. Проснувшись ближе к вечеру от шума, произведенного двумя въехавшими во двор всадниками, он вышел поприветствовать своего друга, некоего Казима Али, чей отец являлся владельцем половины суконных лавок на равалпиндской базарной площади и чьего прибытия он, похоже, ждал.

Они с Казимом Али обменялись несколькими словами, и второй всадник спешился. Аш взял у него лошадь и сказал кхансамаху гостиницы, что будет отсутствовать пару ночей, но слуга его друга остается присматривать за багажом и должен быть обеспечен постелью и пищей. К задней луке седла был приторочен небольшой узел. Удалившись на изрядное расстояние от гостиницы, Аш остановился у первой же купы деревьев, переоделся в извлеченный из узла костюм и продолжил путь в обличье кашмирского пандита.

Достигнув Хасан-Абдала в сумерках, он купил еды с лотка у обочины и отпустил лошадь пастись, пока ужинал на травянистом склоне холма, обращенном к гробнице Лаллы Рук. Предстояло покрыть еще тридцать миль, но, поскольку Зарин выедет из Мардана лишь после заката, торопиться не было нужды. Аш сидел у тихой гробницы, прислушиваясь к хрумканью лошади, щиплющей сухую траву, и наблюдая, как на далеких холмах гаснут отблески заката и небо над ними украшается звездами. Наконец в жаркой, пахнущей пылью темноте взошла луна. По залитой желтовато-белым лунным светом дороге можно было ехать с приличной скоростью, а отдых и свежий воздух настолько взбодрили лошадь, что она доставила Аша к высокому старому дому на окраине Аттока гораздо быстрее, чем он рассчитывал.

Дом стоял в большом саду, обнесенном стеной. Его владелица Фатима-бегума, пожилая сестра Кода Дада, ныне вдовая, часто принимала там своих племянников и их друзей, и Аш не раз останавливался под сим гостеприимным кровом. Сегодня старая дама уже отошла ко сну, ибо час был поздний, и, так как привратник сказал, что рисалдар-сахиб Зарин-хан еще не прибыл, Аш оставил лошадь на его попечение, а сам неспешно двинулся через спящий город, мимо стен большой каменной крепости императора Акбара, которая вот уже почти два века охраняла переправу. Потомки первых паромщиков все еще занимались ремеслом своих предков, но вскоре им предстояло исчезнуть, поскольку англичане построили понтонный мост через Инд и ныне подавляющее большинство людей пользовалось им.

Аш остановился на повороте дороги, откуда был виден мост, и в ожидании Зарина присел на корточки в тени. В этот час почти все спали, и казалось, кроме часового на посту у моста, бодрствовал один только Аш. Звучный голос «отца рек», несущего свои вспененные воды через Аттокское ущелье, гремел в ночи, но топот конских копыт разносился далеко в недвижном воздухе, и Аш расслышал его сквозь шум воды.

Потом топот приблизился, сменился гулким дробным стуком по деревянному настилу моста, и Аш увидел не одного всадника, а двух. Зарин (посадку этой головы и разворот этих плеч нельзя было не узнать) взял с собой еще кого-то. Однако, несмотря на яркий лунный свет, Аш узнал второго всадника, лишь когда они поднялись по откосу. Он стремительно вскочил на ноги, бегом бросился вперед, обеими руками ухватился за стремя Кода Дада и прижался лбом к стопе старика.

– Я приехал убедиться, что с тобой все в порядке, сынок, – промолвил Кода Дад, наклоняясь и обнимая Аша.

– А также узнать новости о бывшем Гулкоте, – ухмыльнулся Зарин, спешиваясь.

– И для этого тоже, – укоризненным тоном сказал Кода Дад. – Но я тревожился за тебя с тех самых пор, как мы узнали – слишком поздно, – что за людей ты сопровождаешь через Индию. Если бы кто опознал тебя там, вполне возможно, тебе по-прежнему грозила бы опасность, и я рад видеть, что ты цел и невредим.

«Все равно что вернуться домой», – подумал Аш, шагая по выбеленной лунным светом дороге между Зарином, шедшим с одной стороны от него, и Кода Дадом, ехавшим медленным шагом с другой стороны. После выжженных пустынных равнин Раджпутаны самый шум реки придавал сил и вселял в душу Аша спокойствие, а более всего радовало сознание, что он находится в обществе двух людей, с которыми может свободно говорить о Гулкоте, ведь оба они настолько тесно связаны с его детством, что знают о нем практически все.

За исключением нескольких деталей, касающихся Джули, он мог рассказать Зарину и Кода Даду все о событиях последних восьми месяцев, и одно это, если не считать радости от встречи с ними, приносило Ашу огромное облегчение. Потребность выговориться перед кем-нибудь, кто в полной мере поймет все сложности ситуации, в которой он оказался, нарастала в нем много недель, хотя он лишь несколько дней назад понял, насколько острой она стала и насколько ему необходимо излить душу и избавиться от сомнений, чувства вины и тревоги – и от призраков прошлого.