Эпилог
Прямо в разгар празднования на визоры пришло сразу два письма. Одно голосовое сообщение от Сержа, словно не мог просто позвонить:
«Диана, cara mio, летим к тебе. Придется подождать, но не больше часа. Надо захватить Леночку, помнишь ее? И еще ее жениха… У Рыси снова собственный коптер, точнее — он принадлежит ее парню, но об этом — при встрече, можешь пока гадать. Надеюсь, нас накормят, я сейчас готов съесть целого быка. И… можешь меня поздравить, я теперь большой человек здесь, на Прерии. Шучу. Улыбнись, моя принцесса. И жди!»
Улыбнулась, представляя, с какой радостью буду их встречать. Про большого человека не поняла ничего, и, наверное, уже бы знала, если б это было на самом деле так. Интересно, что за жених у Леночки, что за парень у Рыси и что самое первое мне скажет Серж?
Потом я все же вернулась из сладких грез ко второму посланию — с пометкой «адресат неизвестен».
Надо же — опять таинственный поклонник, а ведь я думала, что всё, и то стихотворение было последним. Некоторое время колебалась — между желанием стереть письмо, не читая, и открыть немедленно. Как обычно победило любопытство — видео-посланий я от него еще не получала. С трепетом кликнула на иконку — вот сейчас всё, наконец, и разрешится.
Перед глазами возникла ночная степь и горящий под звездами костер, неспешный перебор струн. Надо же, а у него приятный голос…
Строчит пулемет,
поднимается взвод,
но многие больше не встанут.
И к Родине сын никогда не придет
из пламени Афганистана.
Вот только слова режут сердце, вызывая из памяти еще свежие воспоминания.
Здесь горы в снегах
и селенья в бегах,
горят кишлаки и дуканы.
И выпустит вряд ли неверных Аллах
из пламени Афганистана.
В горле намертво застрял комок — чуть меньше ста лет, как замкнулась спираль времени, и повторились вновь те события.
Придет письмецо,
ты закроешь лицо,
но нет никакого обмана…
Надень же на левую руку кольцо
из пламени Афганистана.
Но год или два,
и ты вспомнишь едва
любви не смертельные раны.
я сделаю все, чтоб ты вышла жива
из пламени Афганистана.
Неизвестный, тебе лучше не показываться мне на глаза, ничем хорошим это тебе не грозит. Кто ты такой, чтобы так…
Но видно только угли костра и пепел на них. Неужели все? Неужели сейчас запись прервется, и я так никогда и не узнаю, кто это был?
Но тут раздается голос — уверенный, чуть насмешливый баритон с едва заметной хрипотцой:
— Ну что ж, наверное, надо прощаться. Если ты сейчас видишь эту запись, значит, я уже ушел. Надеюсь, меня не в чем упрекнуть… Жалею об одном — я так и не смог взять на руки твоего ребенка. Пообещай мне, — короткая пауза тянется как вечность, заполняемая лишь потрескиванием костра, и я шепчу пересохшими губами: «Обещаю!», и сразу слышу, на что именно подписалась: — Пообещай, что сделаешь это за меня… И будь счастлива!
Невидимые руки подбросили на угли охапку хвороста, и почти угасшее пламя радостно взревело, затмевая звезды. Камера, тем временем, отвернулась от костра — снимающий уходил в звездную степь, но справа от него оказался большой камень, и на него легла тень….
Сердце пропустило удар, а тень, шевельнув на прощание ушами, пропала — запись кончилась.
* * *
Вокруг меня смеялись и танцевали, пили, обнимались и целовались совершенно незнакомые друг с другом люди, но никто не пытался нарушить моего уединения. Сидит посреди всеобщего веселья молодая и красивая девушка и плачет — к чему ее беспокоить? Мало ли по каким причинам люди плачут.
Бывает, что и от счастья.
Конец
notes
