Десять дней спустя, когда я снова занялся проблемой водяной мельницы, ко мне вошел Арат и привел с собой повара и двух его слуг. Конгрион был человеком не худым, да и какой из него был бы тогда повар? Как однажды заметил Луций Клавдий, тот повар не повар, чье телосложение не доказывает, какие изумительные деликатесы может он готовить. Конгрион не был лучшим поваром Луция — тот трудился на Палатинском холме в Риме, где Луций давал званые обеды для своих друзей. Однако мой покойный друг был не тот человек, который способен лишать себя удовольствий в жизни, где бы он ни присутствовал; его сельский повар вполне удовлетворял моим вкусам.

Еще не наступил жаркий день, а Конгрион уже вспотел. Два его помощника стояли позади, из чувства уважения к своему наставнику.

Отпустив Арата, я попросил повара с его помощниками подойти поближе и объяснил им, что собираюсь одолжить их на несколько дней своей соседке Клавдии. Конгрион знал Клавдию, потому что она иногда обедала вместе с его прежним хозяином. Она всегда восторгалась его искусством, уверил он меня, и он счастлив будет снова порадовать ее, так что мне не придется стыдиться.

— Хорошо, — сказал я, обдумывая, поможет ли это мне уладить некоторые разногласия с Клавдиями. — И еще вот что…

— Да, хозяин?

— Ты, конечно, постарайся угодить Клавдиям, подчиняйся повару того дома, поскольку будешь находиться в ее владениях.

— Конечно, хозяин. Я все понимаю.

— И еще, Конгрион…

— Да, хозяин? — Он нахмурил вспотевшие брови.

— Не говори ни о чем, что мне было бы неприятно, пока ты находишься на службе у Клавдии.

— Конечно, хозяин! — Он казался обиженным до глубины души.

— Не болтай с ее слугами, не распускай слухов, не говори, какого мнения придерживается твой хозяин в каком бы то ни было вопросе.

— Хозяин, я же понимаю, что следует делать рабу, когда его одолжили в соседний дом.

— Я в этом уверен. Но кроме этого, будь всегда настороже и прислушивайся к разговорам.

— Да, хозяин? — Он наклонил голову, ожидая разъяснений.

— Это скорее относится к твоим помощникам, ведь ты почти не будешь переступать порога кухни, а они будут прислуживать Клавдиям за обедом. Их семья в основном будет обсуждать предстоящие выборы консулов, это меня не интересует, и к этим обсуждениям вы можете не прислушиваться. Но если вы услышите мое имя или если разговор пойдет о моем поместье, ловите каждое слово. Не обсуждайте ничего между собой, просто запоминайте, что они скажут. Когда вернетесь, я потребую у вас отчета в каждом слове. Вы все поняли?

Конгрион отклонился назад и с важным видом кивнул. Его помощники, стараясь во всем следовать ему, поступили точно так же. Как еще можно расположить к себе раба, не иначе как сделав из него доверенное лицо, шпиона?

— Великолепно. О моих распоряжениях вы никому не должны говорить, даже другим рабам. Даже Арату, — добавил я. Они снова кивнули.

После того как они удалились, я подошел к окну и вдохнул аромат свежескошенного сена. Травы наконец-то отцвели, и рабы принялись за сенокос. Я также заметил Арата, идущего вдоль дома. Он отвернулся от меня, как будто, стоя у окна, подслушивал мои распоряжения.

Через два дня, в обед, появился незнакомец. Я взял с собой свитки и письменные принадлежности и спустился к берегу реки, прислонившись спиной к дубу, положил на колени восковую дощечку и взял в руки стиль. В моем воображении на берегу реки уже стояла мельница.

Я попытался изобразить то, что придумал, но пальцы мои оказались чересчур неуклюжи. Тогда я разгладил воск и снова принялся за чертеж.

— Папа! Папа! — раздался откуда-то голос Дианы, эхом отозвавшись на противоположном берегу. Я не ответил и продолжал рисовать. Вторая попытка также не удалась. Я снова разгладил воск.

— Папа! Почему ты не отвечаешь? — Передо мной стояла Диана, упершись руками в бока, как ее мать.

— Потому что я прятался от тебя, — ответил я, проводя очередную линию.

— Глупый. Я ведь всегда тебя найду.

— Неужели? Тогда мне и не нужно отвечать.

— Папа! — Она закатила глаза, опять подражая Вифании, потом шлепнулась на траву, тяжело вздохнув, будто от усталости.

Пока я рисовал, она свернулась в колесо, затем снова распрямилась и прищурилась от света, проникающего сквозь листву.

— Я правда всегда могу тебя найти.

— Да? А как?

— Меня Метон научил. А его научил ты. Нужно идти по твоим следам в траве, и тогда это очень просто.

— Неужели? — сказал я удивленно. — Не уверен, что это мне понравится.

— А что ты рисуешь?

— Эта штука называется мельница. Такой домик с большим колесом, которое погружено в воду. Вода вертит колесо, то, в свою очередь, вертит другие колеса, а они перемалывают зерно или пальчики неосторожным маленьким девочкам.

— Папа!

— Не бойся, я пошутил. Сделать мельницу слишком сложно, даже для меня.

— Метон говорит, что ты все можешь сделать.

— Он так говорит?

Я отложил дощечку в сторону. Диана подпрыгнула, потом свернулась клубком и положила голову мне на колени. Солнце заставляло ее блестящие волосы радужно переливаться. Я никогда не видел детей с такими черными волосами. Глаза тоже были черными, глубокими и чистыми, какими только могут быть детские глаза. Над нами пролетела птица. Я посмотрел на то, как Диана проследила за ней, и поразился красоте ее движений. Она взяла в руки дощечку и стиль, вытянула ноги и положила ее себе на колени.

— Не вижу никаких картинок, — сказала она.

— У меня плохо получилось.

— А можно мне порисовать?

— Конечно..

Сначала она стерла остатки моих линий, затем принялась рисовать. Я взъерошил ее волосы и снова представил себе мельницу, стоящую на берегу. По ту сторону реки появились две женщины с глиняными кувшинами в руках — должно быть, рабыни с кухни. Заметив меня, они резко остановились, пошептались и скрылись в кустах, появившись через некоторое время чуть ниже по течению, в менее удобном месте. Погрузив кувшины в воду и взгромоздив их на плечи, они поднялись по берегу и удалились. Неужели Публий Клавдий представил им меня таким чудовищем?

— Это ты! — провозгласила Диана, протянув мне дощечку.

Среди беспорядочного пересечения линий и кружков я едва мог различить лицо. Моя дочь еще более плохой художник, чем я, хотя и не намного.

— Великолепно! — воскликнул я. — Еще одна Иайя Цизицена среди нас!

— Кто это? — удивилась она неизвестному имени.

— Иайя, рожденная в городе Цизикус, на берегу Мраморного моря. Она великая художница, одна из лучших в наши дни. Я встречал ее в Байях, тогда, когда там был и твой брат, Метон.

— А Метон знает ее?

— Да.

— Я встречусь с ней?

— Вполне возможно.

Я покинул Байи девять лет назад, а Иайя еще не была стара. Она может прожить достаточно долго, и тогда Диана познакомится с ней.

— Наступит время, вы встретитесь и сравните свои рисунки.

— Папа, а что такое Минотавр?

— Минотавр? — рассмеялся я неожиданному повороту разговора. — Не что, а кто. Насколько мне известно, был всего один Минотавр. Ужасное чудовище, порождение женщины и быка; у него были бычья голова и человеческое тело. Он жил на далеком острове Крите, где злой царь заточил его во дворце под названием Лабиринт.

— Лабиринт?

— Да, с такими вот стенами.

Я очистил дощечку и нарисовал ей лабиринт.

— Каждый год царь отдавал ему на съедение молодых юношей и девушек. Их загоняли вот сюда, видишь, а Минотавр ждал их вот здесь. И так продолжалось много лет, пока не появился герой по имени Тезей и не убил Минотавра.

— Он убил его?

— Да.

— Правда-правда?

— Правда.

— Ты уверен?

— Совершенно точно.

— Как здорово!

— А почему ты спрашивала о Минотавре? — поинтересовался я, предчувствуя ответ.

— Потому что Метон сказал, что если я не буду себя хорошо вести, то он отдаст меня ему. Но ведь ты сказал, что он умер.

— Да, его больше нет.

— Значит, Метон меня обманул! — Она подпрыгнула на моих коленях. — Ах, папа, я и забыла! Меня же мама попросила привести тебя. По важному делу.

— Да? — поднял я бровь, предвидя нудный разговор с рабом, которому поручили присмотреть за кухней в отсутствие Конгриона.

— Да! Тебя ждет какой-то человек. Он прискакал на лошади из самого Рима, и он такой пыльный!

Человек оказался не один. Их было трое. Двое из них были рабами, или, точнее, охранниками, принимая во внимание их телосложение и кинжалы на поясе. Они в дом не вошли, а стояли снаружи и смотрели за тем, как их лошади пьют воду. Их хозяин ожидал меня внутри, в маленьком парадном саду с прудиком с рыбками.

Он оказался высоким, довольно миловидным молодым человеком с темными глазами. Его черные волосы были коротко подстрижены возле ушей, но беспорядочно свисали надо лбом. Бородка его была аккуратно подстрижена, так что от нее осталась одна лишь полоска на подбородке и над губами, подчеркивающая скулы и линии рта. Как и сказала Диана, его одежда была покрыта пылью, которая, однако, не скрывала модного покроя дорогой туники и изящества верховых сапог. Его лицо показалось мне знакомым: кто-то из людей, вечно обретающихся на Форуме, подумал я.

Раб принес ему складной стул. Когда я вошел, он встал и отложил кубок с вином.

— Гордиан, — сказал он, — рад снова видеть тебя. Сельская жизнь пошла тебе на пользу.

Он говорил небрежным тоном, но в его речи были заметны признаки ораторского мастерства.

— Разве я знаю тебя? — спросил я. — Мои глаза подводят меня. Солнечный свет слишком ярок, и я не могу как следует рассмотреть тебя…

— Извини! Я Марк Целий. Мы встречались и раньше, хотя ты можешь и не помнить меня.

— Ах, да, — сказал я. — Теперь понятно. Ты один из приближенных Цицерона — а также и Красса, полагаю. Ты прав, вне сомнения, мы встречались раньше в доме Цицерона или на Форуме. Но я уже постепенно забываю о Риме. Да и твоя бородка меня обманула. Раньше ее не было.

Он с гордостью погладил ее.

— Да, когда мы встречались, ее еще не было. Да и ты, как я погляжу, отрастил бороду.

— Скорее от лени. В моем возрасте нужно сохранять тепло в крови. А что, в Риме теперь это модно? Я имею в виду бородку?

— В некоторых кругах. — Его самодовольство было несколько отталкивающим.

— Как я вижу, тебе уже принесли вина.

— Да, неплохое вино.

— И это не с самого лучшего виноградника. Мой друг Луций Клавдий гордился своим вином. Ты держишь путь дальше на север?

— Нет, я приехал к тебе.

— Неужели?

У меня замерло сердце. Я надеялся, что он заехал ко мне по дороге.

— У меня к тебе дело, Гордиан Сыщик.

— Скорее Гордиан Деревенщина, если не возражаешь.

— Как угодно. — Марк пожал плечами. — Может, нам удалиться в комнату?

— В это время суток во дворе прохладней и удобней вести беседу.

— Но, может, есть еще какое-нибудь более скрытое от посторонних ушей место? — предположил он.

Мое сердце снова замерло.

— Марк Целий, я и в самом деле рад видеть тебя. Сегодня жаркий день, а дорога такая пыльная. Я рад, что могу предложить тебе вина. А может, ты нуждаешься в отдыхе? Я гостеприимный хозяин. Проехать весь путь из Рима и обратно за один день нелегко даже для такого крепкого молодого человека, как ты, и я предлагаю тебе переночевать у меня, если пожелаешь. Но только при условии, что разговор пойдет исключительно о сенокосе, оливковом масле или виноградниках. Я не хочу вспоминать свои старые дела.

— Мне так и говорили, — сказал он дружелюбно, с бесстрастным блеском в глазах. — Но не беспокойся. Я не предлагаю тебе дела.

— Нет?

— Нет. Я приехал просто попросить об одолжении. Не для себя, но для одного очень важного в городе человека.

— Цицерона, — вздохнул я. — Я так и знал.

— Разве римлянин может отказаться, когда его просит законно избранный консул? — сказал Целий. — Особенно принимая во внимание те связи, которые существуют между вами. Так ты уверен, что нет никакой комнаты, более пригодной для нашего разговора?

— Моя библиотека, пожалуй… но и она не совсем подходит, — добавил я, вспомнив, как два дня назад увидел из ее окна удалявшегося Арата. — Пойдем.

Оказавшись там, я закрыл дверь и предложил ему стул. Сам я сел возле двери в сад, так, чтобы видеть, кто к нам приближается, а также смотреть за окном через плечо Целия.

— Так зачем же ты пришел, Марк Целий? — спросил я, отбросив всякие формальности. — Я же сказал, что в город я больше не вернусь. Если вам нужен кто-то, чтобы раскапывать всякую грязь, то могу предложить вам своего сына, хотя и ему не пожелал бы такой работы.

— Нет, никто тебя и не просит возвращаться в Рим, — сказал Целий спокойно.

— Нет?

— Даже наоборот. Цицерону как раз нужно, чтобы ты оставался в провинции.

— Что-то мне не нравятся ваши планы.

Целий слегка улыбнулся.

— Цицерон так и предполагал.

— Я ведь не орудие какое-нибудь, которое можно в любой момент подобрать и использовать. Хоть он и консул, он такой же гражданин, как и я. Я имею полное право отказаться от его просьбы.

— Но ты ведь еще даже не знаешь, о чем он тебя просит. — Целий казался удивленным.

— О чем бы он ни просил, мне это не нравится.

— Вероятно, но как ты можешь отказаться от возможности помочь государству?

— Пожалуйста, Целий, не надо попусту распространяться о патриотизме.

— Я не преувеличиваю. — Его лицо стало серьезным. — Угроза действительно велика. Ах, мне понятен твой цинизм, Гордиан. Я прожил вдвое меньше твоего, но уже вдоволь насмотрелся и мошенничества, и предательства — хватит и на десять жизней!

Он, вероятно, говорил правду — принимая во внимание то, что воспитывался он в кругу Цицерона. Сам Цицерон учил его ораторскому мастерству, и учеником Целий оказался достойным: слова так и лились из его уст. Из него мог бы выйти неплохой актер или певец. Я поймал себя на мысли, что прислушиваюсь к его словам, а не доводам.

— Государство наше подошло к краю великой пропасти, Гордиан. И если его свалят в эту пропасть — против воли всех добропорядочных граждан — то нас ожидают неприятности и бедствия, какие нам и не снились. Определенные круги общества вознамерились разрушить основы нашей Республики раз и навсегда. Представь себе Сенат по колено в крови. Представь себе, что вернулись мрачные дни правления Суллы, когда любого гражданина можно было без всяких причин назвать врагом государства. Ты, должно быть, помнишь, как по улицам шныряли банды подонков с отрезанными головами в руках, за которые им полагалась награда от Суллы. Только на этот раз безвластие распространяется быстрее, не встречая препятствий, словно круги по воде от брошенного в пруд камня. На этот раз враги хотят не просто переделать законы по-своему, но отменить их насовсем, чего бы это им ни стоило. У тебя теперь есть поместье, Гордиан. Неужели ты хочешь, чтобы его отняли у тебя силой? А так, вероятнее всего, и случится, поскольку все устои государственной власти обратятся в прах. И тебя не спасет то, что ты покинул Рим и живешь в провинции. Можешь прятаться в стогу сена, если тебе угодно, но и там разбойники найдут и прикончат тебя.

В течение некоторого времени я сидел молча и даже не моргал.

— Недурно сказано, Марк Целий! Ты почти околдовал меня своими речами! Цицерон прекрасно обучил тебя своему мастерству. От твоих риторических упражнений у любого волосы на голове встанут дыбом!

Он поднял брови и прищурил глаза.

— Цицерон предупреждал, что тебя невозможно убедить. Я сказал ему, чтобы он лучше послал того раба, Тирона. Ты его хорошо знаешь и доверяешь ему…

— Да, я всецело доверяю и уважаю его, потому что он человек порядочный и с добрым сердцем, но его легко переспорить, поэтому Цицерон и не послал его. Нет, он выбрал своим представителем тебя, Марка Целия, но он не мог знать о моем презрении и отвращении к римским политикам и о нежелании вмешиваться в дела его консульства.

— Так неужели мои слова ничего для тебя не значат?

— Они значат только то, что ты напрасно овладел умением строить пылкие речи, делая вид, что они волнуют и тебя самого.

— Но все это правда. Я ничего не преувеличил.

— Целий, пожалуйста, перестань! Ты прекрасный образец римского политика. Тебе не обязательно говорить правду, и при этом ты любого в чем хочешь убедишь.

Он сел на стул и немного подумал, собираясь с мыслями. Глаза его блестели. Потом он погладил бородку и сказал:

— Ну, хорошо, Республика для тебя ничего не значит. Но ты же печешься хотя бы об остатках своей былой чести римлянина.

— Ты в моем доме, Целий. Попрошу тебя не оскорблять меня.

— Хорошо, не буду. Не буду и спорить с тобой. Я просто напомню об услуге, которую тебе оказал Марк Туллий Цицерон и за которую ты теперь платишь неблагодарностью. Но я верю в твою честность и надеюсь, что ты его не подведешь.

Я беспокойно заерзал на стуле. В проем двери влетела оса и тихо зажужжала. Я вздохнул, предчувствуя свое поражение.

— Ты имеешь в виду то, что Цицерон защищал меня в суде прошлым летом?

— Да, это так. Это поместье ты унаследовал от Луция Клавдия. Однако его семья оспорила завещание, и у них были на это причины. Клавдии — довольно древний и благородный патрицианский род, ты же — плебей, без знатных родственников, с сомнительными источниками доходов, с необычной семьей. Ты бы проиграл свое дело и не смог бы уехать из города, который, по твоим словам, ты так сильно ненавидишь. За свою победу ты должен благодарить Цицерона — я был в суде и помню, как он блистательно провел защиту. Редко мне удавалось услышать примеры подобного красноречия — извини, неправды и преувеличений, ведь так ты это называешь. Ты сам попросил его защищать тебя. Он мог бы и отказаться.

Ведь он тогда только что закончил тяжелую политическую борьбу и со всех сторон был связан обстоятельствами и просьбами. Но он подготовил защитную речь и сам произнес ее на суде. И не попросил с тебя платы за нее; он был рад помочь тебе, вспомнив о том, как часто и ты помогал ему с тех пор, как вам пришлось защищать Секста Росция семнадцать лет тому назад.

Я отвернулся, избегая его взгляда и наблюдая за осой — такой свободной, в отличие от меня.

— Ах, Цицерон действительно обучил тебя всему! — сказал я, переводя дыхание.

— Да, — признался Целий, криво усмехнувшись.

— И что же он хочет от меня? — проворчал я.

— Всего лишь небольшое одолжение.

Я сжал губы.

— Ты испытываешь мое терпение, Марк Целий.

Он добродушно рассмеялся, словно говоря: «Да, я победил, и теперь шутки в сторону».

— Цицерон хочет, чтобы ты выступил в роли хозяина для одного сенатора. Он просит тебя предложить ему твой дом в качестве надежного пристанища и убежища от городской суеты. Ты и сам понимаешь, как иногда хочется отдохнуть от волнений.

— Кто это сенатор? Друг Цицерона или Цицерон обязан ему чем-либо?

— Не совсем так.

— Тогда кто?

— Катилина.

— Что?!

— Луций Сергий Катилина.

— Цицерон просит меня дать пристанище своему заклятому врагу? Что вы задумали?

— Это Катилина что-то задумывает. Его нужно остановить.

Я решительно потряс головой.

— Нет, я в этом не участвую!

— Твоя честь, Гордиан…

— Убирайся в преисподнюю! — Я так резко встал со стула, что тот со стуком опрокинулся. Выскочив из комнаты, я пересек двор, отогнал рукой осу и направился в сад, не оглядываясь.

Дойдя до самых передних ворот, я вспомнил, что охранники Целия до сих пор там слоняются. Их вид мог привести меня в еще большую ярость. Я повернулся и побежал к задним постройкам. И тут я заметил чью-то фигуру, прячущуюся под окном библиотеки. Снова за мной шпионит Арат!

Я открыл было рот, но проклятья застряли у меня в глотке. Фигура обернулась, и я узнал собственного сына. Метон смотрел мне прямо в глаза. Он приложил палец к губам и осторожно отошел от окна. Потом подбежал ко мне так, как будто вовсе не испытывал вины от того, что подслушал разговор своего отца.